Ревизор: возвращение в СССР #28

Глава 8

Московская область. Серпухов.

Два дня на увольнение… Два дня, — потрясённо думал Сальников. — А Катька же дура упёртая. Привыкла смотреть на меня с детства, как старшая сестра на младшего брата… Помыкать и командовать. Совсем не замечает, что прошли те времена, когда я сидел на горшке, а она надо мной возвышалась… Нет, наедине с ней разговаривать нельзя. Даже слушать меня не станет, о каком продуманном серьезном обсуждении вопроса можно вообще вести речь…

Он потянулся к телефону и набрал зятя по служебному телефону.

— Андрей, приветствую. Это Сальников… Разговор есть. Хочу пригласить тебя куда-нибудь посидеть после работы.

— Конечно, — тут же согласился Дружинин, почувствовав в голосе шурина нешуточную озабоченность. Впрочем, он и так понимал, что такой занятой человек, как первый секретарь города, просто почесать языком приглашать его в рабочий день не будет.

Они договорились, что Сальников подъедет к нему на службу к окончанию рабочего дня.

Москва. Горный институт.

Диана могла бы и не ездить сегодня в институт. У отца они с Фирдаусом ещё вчера побывали, привезли подарки всей семье, поздравили Киру с Восьмым марта. Но она всё равно приехала на учёбу. С одной единственной целью: разобраться с Малюгиной.

Поглядывая на неё боковым зрением, чтобы та не насторожилась раньше времени, Диана думала, как она ее накажет? Избить, подкараулив? Это она бы до обучения в КГБ бы сделала. А сейчас понимала, что это слишком просто и примитивно… И слишком много ненужного внимания привлекает к ней самой, в том числе и портя ей имидж. Надо придумать что-то такое, чтобы Малюгиной икалось несколько лет, как минимум. И больше никакого желания уводить Фирдауса у нее бы не было…

Обучение в КГБ привело и к тому, что теперь Диана со всеми в группе была приветлива, держалась ровно. Её парту давно заняли, и она, скромно улыбаясь, подсаживалась туда, где было свободное место. А раньше бы она непременно скандал устроила, требуя вернуть ей ее место.

На переменах девчонки группы, в том числе и Малюгина, обступали её и расспрашивали о поездке, где была, что видела? И она рассказывала без прикрас и пустого восхищения о жизни людей за границей. Подтверждая все, что говорилось руководством СССР — что хорошо живется там только богатым. А ты сумей там стать богатым…

Диана описывала, как официанты подобострастно гнут спину в ресторанах, стараясь угодить, чтобы получить чаевые, потому что зарплата у них очень небольшая. И насколько по-хамски ведут себя с ними богатеи, иногда и напрямую оскорбляя. Как услужливы продавщицы в бутиках, оплата труда которых напрямую зависит от того, сколько купят клиентки, которым они помогают выбирать товары. Насколько отношение полицейских отличается к человеку, в зависимости от того, во что он одет. Рассказала и про мафиозные разборки, про то, как в городке, где живет ее свекор, перебили однажды за ночь дюжину человек… Девчонки только охали и ахали…

Москва.

С утра поехал на радио. Пропуск у меня уже имелся, так что сам поднялся в редакцию детских программ и нашёл Латышеву. Она быстренько отвела меня в студию, где был один звукорежиссёр. Поздоровался с ним, помахав рукой, он помахал мне из-за стекла в ответ. Сел сразу перед одним из микрофонов и произнёс несколько приветственных слов. Он заставил меня несколько раз повторить, что-то у себя регулируя, потом улыбнулся и поднял большой палец вверх.

Вскоре примчался Николаев. Откровенно обрадовался, увидев его, с ним приятно работать. Он тоже стремительным движением протянул мне руку и напомнил мне в микрофон темы сегодняшних передач.

— С чего начнём? — спросил он, глядя за стекло на звукорежиссера.

— Ну, давайте, начнём с США, — предложил я.

Говорил долго и гладко. И в КГБ выступал, и по заводам разным сколько раз. Уже и захочешь, не запнешься, настолько тема освоена. Николаев только все более изумленно смотрел на меня, понимая, что я долго могу так вещать про американский империализм.

И я все по делу говорил, но он все равно не удержался и перебил меня, задав вопрос. Я не обиделся, всей специфики их работы не знаю. Вполне может быть, что его будут ругать, если он просто молча просидит всю передачу, не вмешиваясь в мой монолог. Скажет его начальство — а на кой ты вообще этому Ивлеву нужен тогда в передаче? Может, тогда вообще его одного там оставить, а твою зарплату ему добавить, раз он и один вполне справляется?

— А чем, Павел Тарасович, можно объяснить вот эту наглость, с которой американцы лезут во внутренние дела других стран? Казалось бы, сидят на своем континенте, почему бы не оставить в покое людей, живущих за много тысяч километров от них?

— На это у них много причин. Я вкратце их освещу… Первая — это идеология США, по которой они объявляют себя богоизбранной нацией. Да, именно богоизбранной, они считают, что сам бог велел им править миром. Самые богатые люди в США — протестанты, а у них есть интересная доктрина. Если ты умрешь богатым, то попадешь в рай. Богатство — это твой билет в рай. А отсюда уже недалеко и до мысли, что если Америка самая богатая страна, то она предназначена для рая, то есть, избрана Богом для спасения, и имеет моральное право диктовать свою волю другим!

Николаев не удержался и снова перебил меня, сказав:

— Удивительное мракобесие для нашего времени, когда люди полетели в космос! После того, как первый человек, попавший в космос, Юрий Гагарин, открыл новую эру в развитии человечества, слышать такое просто смешно! Никакого Бога он там не встретил!

Я подыграл ему, сказав:

— Было бы смешно, если бы не было так печально для всех стран в мире, которым американцы в силу этого мракобесия пытаются диктовать свою волю или уже диктуют!

После чего продолжил, раскрыв и другие причины такого поведения США на мировой арене, от захвата рынков сбыта до политического контроля над другими странами для привлечения инвестиций в американскую экономику из них. Расписал подробно, как при американской поддержке местные олигархи выжимают все соки из своей страны и отправляют эти деньги в Америку на хранение. Николаев только одобрительно кивал, не подозревая, что совсем скоро это станет истиной и для Москвы… Он больше меня не перебивал, видимо, считал, что влез достаточное число раз в передачу, чтобы отработать свои деньги.

Не менее уверенно отработал и по Латинской Америке. Особое внимание уделил Кубе, мужественно выдерживающей жесточайшую американскую блокаду, и Чили, предрекая аккуратно чилийцам очень тяжелые времена уже в ближайшие месяцы. Нагнетал страсти не хуже, чем Шекспир в своих драмах, стараясь говорить максимально обтекаемо о готовящемся при помощи американцев военном перевороте. Когда скоро там все грохнет, и Пиночет придет к власти, люди вспомнят о моем предсказании. Глядишь, ко мне начнут относиться намного серьезнее, чем раньше. И вовсе я не палюсь, как кто-то мог бы подумать — если спросит кто-то серьезный, как я понял, что в Чили случится такой вот поворот, совсем несложно сказать, что военные перевороты — любимый инструмент американцев для смены власти в тех странах, где политика правительства их не устраивает. А признаки того, что все близко к такому шагу, я нашел в западных газетах, которые читаю в спецхране, готовя записки для Политбюро.

Закончив запись, с удивлением обнаружил, что Николаев выглядит уставшим, хоть ничего особенно и не говорил, в отличие от меня. Ну да, наверное, это очень утомительно, сидеть и большей частью помалкивать, когда другой человек разливается мыслью по древу. Мы с ним поднялись и пожали друг другу руки.

— С вами очень интересно работать, — сказал он на прощанье.

— Взаимно, — улыбнулся я.

Он собрал свои листы с заготовленными заранее вопросами, и мы вместе вышли из студии.

— Саша Латышева просила вас сразу не уходить, — сказал он мне, прежде чем унестись вдаль по коридору.

Пришлось опять идти в редакторскую.

— Вы уже закончили запись? — удивилась она.

— Ну да, — улыбнулся я. — Алексей Львович сказал, что вы просили зайти к вам.

— Да… Тут вам письма приходят, — подошла она к увесистому мешку.

Жесть!.. Я уже научился на взгляд определять, сколько писем может быть вот в таком вот мешке!.. Ну точно минимум сотни три… Да мне с газеты переданных вполне хватает… Тем более жена теперь работает. Мама в положении, тоже работает. Дети сколько сил и времени у всех отнимают…

— Их уже просмотрели, и что могли, наверное, сами отработали. Но эти конкретно вам адресованы, — поспешила добавить Латышева, глядя на моё озадаченное лицо.

Заглянув в мешок, увидел, что письма действительно вскрыты. Отработали они, что могли… Небось, цензура письма просматривала или комитетчик.

— Спасибо, — сказал грустно я и потащил этот мешок в коридор.

Хорошо ещё, что Вера из «Труда» давно не передавала новых писем… Хотя я и вздрагиваю, заходя к ней в очередной раз, понимая, что где-то у них они все же копятся, и однажды она меня ими снова «осчастливит». Что же с этими письмами делать? Ну ладно, потом прикину, пока что придется таскать это с собой…

Позвонил из автомата Сатчану узнать, есть ли какие-то новости, нужно ли мне приезжать к нему?

— Слушай, ну, там, где твой свойственник работает, — начал Сатчан, — покупатель на себя взял оформление, так что без нас там разберутся. И получат, и вывезут, там Жанович сам дирижирует. По поводу второй рекомендации. Как я и ожидал, Захаров сказал, что сам тебе её даст. Как будет готова, я тебе позвоню. И ещё… В понедельник у нас баня.

— Понял, — усмехнулся я.

Лубянка.

— Ну, что там у «Скворца»? — спросил Вавилов полковника Воронина. — Как успехи?

— Конкурс красоты в Монако выиграла, — мрачно ответил полковник.

— Ну, это же хорошо? А, Павел Евгеньевич? Больше контактов будет. С чего такая реакция?..– с недоумением посмотрел на него зампред.

— Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, — положил он перед зампредом визитку подполковника Косельни.

— Военный атташе, Рим?

— Подполковник Ансель Косельни, сотрудник Службы внешней документации и контрразведки Франции, — доложил Воронин. — А познакомился со «Скворцом» в Больцано. И интересовала его прошлогодняя перестрелка, в которой, как нам с вами известно с ее слов, приняла участие «Скворец»…

Зампред молча смотрел на визитку француза, переваривая услышанную информацию.

— Думаешь, они знают об её участии? — наконец, поигрывая желваками, спросил он полковника.

— Нельзя исключать, — ответил Воронин.

— И что из этого следует?

— Однозначно — ничего. А подумать есть над чем, — уверенно ответил Воронин.

— Ну, давай, подумаем, — озадаченно проговорил Вавилов. — Она ещё что-то сообщила?

— Нет, Николай Алексеевич.

— Ну, и что это? Подстава?

— В данный момент нет оснований так считать.

— Но помнить надо, — нравоучительно проговорил зампред.

— Конечно, — согласился полковник.

Москва.

Сальников ожидал Дружинина в машине около центральной угловой башни. Он пристально всматривался в выходящих из здания сотрудников, так как не был уверен, что зять помнит его личную машину. Но он, только выйдя на ступени, стал оглядываться по сторонам и сразу привлёк к себе внимание шурина.

— Андрей, — выскочил из машины Сальников и замахал ему рукой.

— Ну, привет. Что стряслось? — спросил Дружинин, усаживаясь в машину и протягивая ему руку. У него было смутное подозрение, что это как-то связано и с его работой тоже.

— Андрюх, мы с Катюхой такую глупость сделали! — с неподдельной тоской в голосе ответил Сальников. — Сунулись в драку, не разобравшись… Перешли дорогу очень серьёзным людям… Да ещё нахамили…

— Зачем? — с неподдельным возмущением спросил Дружинин, вспомнив, что его начальство тормознуло проверку кожгалантерейной фабрики, где трудится его жена, после звонка не откуда-нибудь, а из горкома.

— Кто ж знал, что они и на Попова могут надавить?..

— На Попова? КПК? Ничего ж себе дела творятся… И что теперь? — перепугано спросил Дружинин.

— Мне условие поставили, что я голову не высовываю из Серпухова и забываю про существование Попова. Иначе…

Сальников так многозначительно посмотрел на зятя, что тот сразу проникся всей серьёзностью ситуации.

— И ещё. Нам дали два дня, чтобы Катька уволилась с фабрики. Иначе её уволят по статье и работу она себе в Москве больше не найдёт. И не дай бог, если ещё какие-то проверки начнутся…

— Они что, знают, что это она в ВЦСПС стуканула? — реально испугался Дружинин и прижал ладонь ко рту.

— Знают, — подтвердил Сальников. — Так что нам с тобой надо, кровь из носу, убедить ее уволиться с фабрики и сидеть тихо, иначе и я вылечу из своего кабинета, как пробка из бутылки вслед за ней.

— Ну, поехали к нам… Попробуем, — согласился Дружинин. — Хотя и страшно представить, что сейчас будет! Ты же знаешь, какой у нее характер…

Они приехали на квартиру Дружининых раньше Екатерины. Но и она вскоре вернулась с работы домой. Увидев у себя на кухне брата и мужа с хмурыми лицами, она сразу поняла, что что-то плохое случилось и, не разуваясь, прошла на кухню.

— И что вы тут сидите? — спросила она, напряжённо вглядываясь в лица мужчин. — Что-то случилось?

— Всё плохо, Кать, — ответил ей брат. — Мы с тобой сделали большую глупость. Мы разозлили очень серьёзных людей.

— Каких серьёзных людей? Из горкома? Не смеши меня! Что Попову стоит с ними разобраться? Он же в КПК! Придет и устроит им такой шмон, что они на стену полезут! — перешла она на повышенные тона.

— Кать! Кать! Не кричи! Послушай! — встал муж и подошёл к ней. — Про Попова забудь! И никогда его имя не вспоминай.

— Что значит, не вспоминай⁈ Пусть хоть раз что-то сделает! Сколько денег ему отнесли! — разозлилась Екатерина.

— Он не будет нам помогать! — поднялся Сальников и подошёл к ней, пытаясь остановить её крики на весь дом. — Катя, да перестань уже орать! Подведешь нас всех под монастырь!

— Что значит, он не будет нам помогать? — не унималась она, покраснев. — А деньги он брать будет?

— Не будет никто ничего больше брать! — повысил голос Сальников. — И денег никаких больше не будет! Всё! Катя, лафа кончилась!

— То есть как?

— Вот так! Мы нахамили очень серьёзным людям. И это, между прочим, была твоя идея! — начал и сам злиться Сальников. — И тебе передали, что у тебя есть два дня уволиться с фабрики. Иначе потом ты вылетишь по статье!

— Что⁈ По какой статье⁈ Я свои права знаю! Пусть попробуют! — начала ещё больше орать сестра и Сальников понял, что придётся повышать ставки. Включать воображение, иначе сестру не заткнуть…

— Кать, а никто ничего пробовать не будет, — тихо и спокойно произнёс он таким зловещим голосом, что сестра сразу же затихла. — Меня вчера у дома невзрачный такой человечек с ножом поджидал и популярно всё объяснил, что я должен сделать и в какой срок. Знаешь, у меня нет желания проверять, блеф это или нет. Хочешь повыпендриваться, повоображать себя начальницей большой? Пожалуйста. Только, представь сначала, что тебя или, вот, Андрюху так же где-то встретят… Я в глаза этому невзрачному человечку глянул, и застыл на месте — там у него большое личное кладбище… Могилой больше, могилой меньше — он и не заметит…

Дружинин заметно побледнел, представив себя в этой ситуации. Его жена, он видел, тоже впечатлилась.

— Всё слишком далеко зашло, Кать, — тихо продолжил Сальников, надвигаясь на сестру мелкими шажками, и она невольно подалась назад. — В понедельник напиши заявление. И не дай бог на фабрику ещё хоть одна проверка придёт, откуда угодно… Тебе передали, что в этом случае, ты нигде не устроишься в Москве, даже дворником. А нет работы — поедешь в колонию за тунеядство…

— Соглашайся, Кать, — попросил муж. — Пожалуйста! Да хоть ради нас! Отделаешься малой кровью. Да и выхода у нас, по большому счёту, другого нет. Сопротивляться себе дороже.

Она дёрнула возмущённо головой, и молча вышла из кухни, окинув мужа и брата презрительным взглядом. Громко грохнула дверь. Мужчины, стоявшие всё это время в напряжённых позах, устало переглянулись.

— Неужто сработало, а? — спросил севшим голосом Дружинин, — ты ее дольше знаешь, сестра, все же, скажи, сработало?

— Сработало, сработало… Спасибо за поддержку, — протянул Сальников зятю руку. — Поеду я… А то мне ещё домой добираться часа два. Удачи тебе и терпения…

Дружинин молча кивнул и пожал протянутую руку.

Услышав про баню в понедельник, проехался по подопечным. Начал с типографии. Застал Ганина на работе. Он мне с кислой рожей доложил, что пригласил на сегодня Сатчана за четвёртым томом. Марьяну тоже видел, эта улыбалась, как всегда. Сообщила, что пятый том уже запустили в работу. Не стал Ганину на нервы давить, у него сложный период. Остался товарищ без денег, да ещё и воровать нельзя, Мещеряков запретил. Сложный период адаптации к новым условиям.

Потом поехал на камволку. Они уже закончили монтаж новой линии. Ждут американцев в апреле.

— Что же вы, Глеб Николаевич, получается, досрочно монтаж закончили? — поинтересовался я у главного инженера.

Он растерянно посмотрел на меня, видимо, решив, что я его ругаю:

— Так опасались же всё, что не успеем к сроку… У американцев же визы, всё строго по датам… Успели, не успели работу закончить, а виза закончилась, будьте любезны на выход.

— Да ладно вам, — улыбнулся я. — Я же восхищаюсь ударными темпами! Пойдёмте к Валентине Петровне сходим, обсудим дела наши скорбные.

Директор была занята. Мы терпеливо дождались, пока она закончит разговор по телефону, и она тут же нас пригласила войти. Первый мой вопрос за закрытыми дверями был про сырьё.

— Удалось ли раздобыть пряжи хотя бы на новую линию? — спросил я.

— С этим нам помогли, — многозначительно улыбаясь, показала она глазами наверх. Я так понял, она имела ввиду Бортко или Захарова. — Мы полностью загрузим нашу новую линию и, даже, чуть-чуть останется.

— Чуть-чуть не считается, — улыбнулся я. — Это нас не спасёт. Старое оборудование как простаивало половину рабочего времени, так и будет простаивать… Глеб Николаевич, — обратился я к Воздвиженскому. — А если нам рассмотреть искусственные волокна? Вискозу, например.

— У нас нет в плане вискозных тканей, — переглянулась с главным инженером директор.

— А добавить, интересно, можно? — спросил я. — Американская линия вискозное волокно не потянет?

— Потянет. Отчего ж не потянет, — пожал плечами Воздвиженский.

— Давайте тогда сделаем такой финт ушами… Напишите в своё министерство, что хотите использовать по максимуму возможности новой импортной линии и хотите попробовать, пока, в качестве эксперимента, выпуск тканей из вискозных волокон.

— Может, нам самим купить этой пряжи и попробовать? — предложила директор. — Вдруг не получится?

— Нам переписка нужна с вышестоящей организацией, — объяснил я. — Сначала нам разрешат поэкспериментировать. Потом мы им доложим, что эксперимент увенчался успехом, и начнём потихоньку официально выпускать вискозную ткань. Выйдем с ней на Мосторг, предложим для розничной торговли… Это будет, даже, интересней, чем простынной тканью торговать. А действующий план и имеющаяся старая линия выполнит.

— Две линии, — поправил меня Воздвиженский.

— Вот. А теперь мы плавно переходим к загруженности предприятия… Сломалась у вас, Глеб Николаевич, вторая линия, — многозначительно посмотрел я на него.

— В каком смысле?

— Ну, в каком? Буквальном, — улыбнулся я. — Старая, давно свой ресурс выработавшая техника. Её только списывать…

— Да как же⁈ — не мог понять он.

— А вот так. Как новую линию запустите, людей переводите на неё. А одну из старых линий останавливайте и разбирайте на запчасти для оставшейся. И начинайте потихоньку готовить помещения под ещё одну новую линию.

— Даже так! — потрясённо посмотрел он на меня, не в силах поверить в такое счастье.

— Только обязательно надо уведомить об остановке старой линии своё министерство, — посмотрел я на Колесникову.

А та смотрела на меня с нескрываемым любопытством.

— Как вы сказали, финт ушами? — улыбаясь, спросила она. — Мне бы такое в голову не пришло…

Не стал развивать эту тему. Что-то еще хотел сказать… О, про профильные выставки!

— Так, товарищи! Чуть не забыл. Начинайте искать текстильные выставки. Нам нужны победы. Нам нужны награды.

— А с чем участвовать-то? — удивлённо спросила Валентина Петровна.

— С тем, что есть. Сейчас главное — участие. Узнать, где и когда проводятся выставки, что надо для участия, как там люди побеждают, за счёт чего, критерии оценки и так далее. Надо стать там завсегдатаем. Чтобы, когда у нас появится конкурентоспособный материал, мы могли с ним сразу попасть в нужную струю.

— А, понимаю, — кивнула директриса.

— Ну что, товарищи? Вопросы ещё есть? — улыбнулся я, видя их озадаченные лица.

— Полно, — хмыкнул Воздвиженский, — на языке вертятся, но не при женщине будет сказано.

— Да ладно вам, Глеб Николаевич. Что вам, старую линию жалко? — спросил я.

— Страшно! А вдруг, одну разберём и вторая сломается?

— А вы не разбирайте, пока американскую линию на полную мощность не запустите, — возразил я ему. — И потом, у вас запчасти от разобранной линии все останутся.

— Всё равно, страшно! — улыбнулся он и мы с директрисой рассмеялись.