Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 6. Василий говорит с народом

Василий смотрел на мир в щель между плохо пригнанными досками. Мир отсюда казался совсем маленьким: бревенчатый угол, бурьян в человеческий рост и кусочек дороги с рытвиной, где поблёскивала вода.

Он отмахнулся от мухи, стукнул по двери кулаком и опять с досадой посмотрел в щель, но никого не заметил.

Когда он вернулся к старосте, тот как будто и не удивился. Ожидал, что никуда Василий отсюда не денется. И про заповедник выслушал. Ему понравилось.

— Ничё у тя, правда, не получится, — сказал он, — но ежели с народом хошь потолковать, я созову. А, конечно, жаль. Посмеялся Казимир надо мною, да и от побратима я этакого не ждал. Отослали меня, будто злыдня какого, обрекли на жизнь бесславную...

Староста ещё посокрушался — тема для него была больная. Обидно, конечно, что не поверил в успех идеи, но хорошо уже то, что палки в колёса не совал. А, наверное, мог, раз он тут главный.

— Я вот чего, в колокол ударю на площади, — предложил он. — Оно, конечно, Богдаша коров пасёт, да дядька Мокроус не покажется, и Молчан в избе отсидится. Люта тож... Мрака с Сияной белым днём не увидишь, а Злобыня, я чаю, не услышит, да он нам тут и не надобен. Ну, а остальные-то явятся, ежели захотят, да вот хоть на тебя поглядеть. Тут уж слух пошёл про добра молодца, который банника за бороду оттаскал, какая-никакая, а слава. Ток мыться тебе, я чаю, отныне в озере придётся.

Эта новость Василия совсем не обрадовала. Он решил, что озеро надо бы расчистить первым делом, и не помешает купальня на берегу. Или даже две, а то ещё и там заведётся какой-нибудь купальник...

— А где у вас, как бы выразиться, отхожее место? — деликатно поинтересовался он. Кто знает, надолго ли затянется встреча с местными.

Тихомир указал на покосившуюся дощатую будку, почти незаметную в зарослях бурьяна, обозначающего его сад, и клятвенно заверил, что там никто не водится, кроме разве что мух. И ещё, с сомнением поглядев на гостя, посоветовал нарвать лопухов.

И вот теперь Василий сидел внутри, запертый, потому что кто-то снаружи повернул деревянную защёлку, ехидно расхохотался и зашумел по бурьяну прочь.

Где-то в стороне, за домом, глухо ударили по металлу.

Василий опять хлопнул по двери и крикнул:

— Эй! Не смешно, откройте.

Он, конечно, мог навалиться плечом, и защёлка бы его не удержала. Дерево некрашеное, прогнившее уже от дождей, серое, и будка эта кое-как построена — толкни, развалится. Эта мысль и останавливала.

Вдалеке опять послышался глухой звук, как будто били в рельсу.

— Да блин! — рассердился Василий. — Какого фига? Меня кто-то слышит вообще?

Что-то зашумело, и защёлка скрипнула, открывая путь на свободу. Снаружи стоял Мудрик.

— Что ж ты закрывся? — тихо спросил он, глядя в сторону, и шмыгнул носом. — Там уж народ созывають. Пойдём?

Василий хотел высказаться насчёт того, почему оказался закрыт, но сдержался.

Площадь у них оказалась, конечно, вовсе никакой и не площадью. Просто дома разошлись в стороны и баня стояла особняком, вот и получилось пустое место. Всё тут поросло цепкой сорной травой и по краям, и даже в середине кое-где. По луже лёгкой лодочкой плыла высохшая тыквенная корка. Кто-то недавно бросил и ощипанную шапку подсолнуха, разорвав надвое, ещё свежую, ватно-белую на сломе.

Окружённый бурьяном, посреди площади стоял навес на двух ногах, с двускатной крышей, а под ним железный котёл на бочке. В этот-то колокол, видно, и бил Тихомир. Сам он стоял рядом с молотком в руках.

Народу собралось негусто, меньше двух десятков. Сидели на поваленных колодах, переминались с ноги на ногу, пересмеивались, толкая друг друга плечами. На первый взгляд люди как люди — болтают, лузгают семечки, шелуху плюют, а присмотришься — нет-нет да и заметишь свиное рыло, или копыто вместо ноги, или и вовсе куриную лапу. Кто в одежде, а кто и без.

На Василия, конечно, сразу уставились, развеселились, зашумели:

— Гляди-кось, каков!

— А патлы-то, патлы! Токмо гребни ломать...

Какой-то темнолицый старичок с торчащей во все стороны бородой, будто из колючих колосьев, подался вперёд и спросил:

— За что угодил-то сюда, добрый молодец? Не нашенского ты роду-племени! Али Казимиру дорожку-то перешёл?

— Ничего я не переходил. Я этого вашего Казимира и не видел, — ответил Василий, останавливаясь у навеса, возле старосты. — Я, это, вообще из других земель.

— Из других? — выкрикнула старушка в платке, тощая, с утиным лицом. — Не из тех ли, откуда Казимира, змея чёрного, к нам занесло? Приглядывать он тя послал, сознайси! Вынюхивать послал, а то и вредить! Ишь...

Народ зашумел. Тихомир стукнул в котёл, призывая к порядку.

Дверь бани со скрипом отворилась, и оттуда отчётливо донеслось:

— У-у, бестолочь! Злыдень!

— Я не вредить, а помочь! — возмутился Василий. — Вы тут как живёте? Вот, посмотрите...

Он повёл рукой.

— Грязно, бедно, а главное, обидно, что Казимир этот ваш...

Он машинально посмотрел на листья лопуха, ещё зажатые в руке, с досадой бросил их и пожалел, что не подготовил речь как следует. Хоть бы пункты набросал. Хотя на чём тут запишешь?..

— С вами поступили несправедливо, — сказал Василий. — Вот вообще не по совести.

Говоря о несправедливости, он вспомнил, что собирался провести ближайшее время за приставкой и заказать пиццу.

— Здесь же и заняться нечем! — с жаром произнёс он. — Смотреть не на что! У вас нет круглосуточной доставки, у вас даже поля не родят. Вон, семечками одними питаетесь — у вас ещё эти семечки поперёк горла не встали?

Он указал рукой. Парень с копытами, сидящий на бревне, замер и кашлянул. К оттопыренной губе прилипла шелуха.

Рядом с ним заёрзал полурослик с плутовским лицом, с кошачьими усами, с кисточками на острых ушах и мягкими, похожими на шерсть волосами, торчащими хохолком между маленьких рожек. Бросил накручивать хвост на руку, прислушался.

— И что, нравится вам такая жизнь? — продолжил Василий. — Сколько вы так существовать собираетесь, до самой смерти?.. Вы, кстати, вообще смертные?

— Ты к чему клонишь-то? — спросили из толпы. — Или по делу давай, или голову нам не морочь. Чаво мы тут собрались-то?

— А вот чего, — предложил Василий. — Надо жизнь налаживать, и я даже знаю, как. Только представьте: сделаем тут заповедник...

Оживившись, он принялся расхаживать перед деревенскими, загибая пальцы.

— Первым делом красоту наведём. Сорняки выполем, дорогу замостим, цветы какие-нибудь воткнём, тыквы декоративные. С домами тоже что-то сделать нужно, хоть крыши подлатать...

Он сделал паузу, осматриваясь, и Мудрик тихо вставил:

— И озеро...

— И озеро, — поддакнул Василий. — Расчистим. Наведём красоту неописуемую, а тогда и слух пустим, что у нас тут чудеса такие, каких больше во всём мире нет. Народ сюда повалит... Забор поставим, у входа билеты продавать будем, чтобы не задаром смотрели, а, значит, чтобы нам выгода была. Сперва они мимо озера пройдут, а там русалки... Мы их в платья новые нарядим, и, может, усадим в лодку, чтобы их видно хорошо было, но не слишком близко. Лодка, скажем, пусть плавает где-то в центре озера...

Задумавшись, он сложил руки на груди и взял себя за подбородок.

— Да, а у ближнего берега, значит, лозники... Кусты мы подстрижём, чтобы обзор не закрывали. Ещё, может, цветы какие-нибудь, чтобы перебить запах...

— Я чаво-то не понимаю, — протянула старушка и дёрнула в стороны концы синего платка, стягивая туже под подбородком. — Нам-то на кой это надобно?

— А я знаю, знаю! — восторженно воскликнул парень с копытами, тот самый, что утром зубоскалил на лавке у ворот. — Мы людей-то приманим, а после как напужаем, ажно до икоты! Вот смеху-то будет!

Полурослик нахмурился, взмахнул волосатыми лапами, встопорщил кошачьи усы. Что-то хотел сказать, но ему не дали.

Кто-то ещё засмеялся, народ загомонил, и крики Василия потонули в шуме. Он умоляюще посмотрел на старосту. Тихомир, поняв намёк, долбанул по котлу.

— Да подождите! — смог наконец вставить Василий. — Никого мы пугать не будем. Просто — пусть ходят, смотрят и деньги за это платят. Или еду приносят, или что вам нужно? Составьте список, этим и будем брать.

Все притихли.

Старичок с колючей бородой плюнул.

— Это, значить, ты народ наведёшь, чтоб на нас зенки бесстыжие пялили, окаянные? Это Казимир тя подослал?

— Да не подсылал меня никто!

— Да подослал, подослал! Мало ему, значится, нашего унижения, хочет, чтобы и вовсе нам житья не стало!

— Паскудник, прихвостень колдунский, ишь чё удумал! Лжой нас опутать решил, последней воли лишить!

Под ноги Василию упал яблочный огрызок, не очень метко брошенный. Второй угодил в живот.

— У, злыдень! — донеслось из бани. — Токмо сунься, я тя ошпарю!

— Погодите! — раздался крик.

Марьяша, раскрасневшись, вышла вперёд, встала между Василием и толпой, уперев руки в бока, и сказала гневно:

— Что же вы так-то судить торопитесь! Мы к бабушке Ярогневе поутру ходили, и ежели б Вася и впрямь недоброе замыслил, она бы то поняла. Нет у него в мыслях никакого зла! Вы о другом подумайте: нас сослали, оттого что Казимир сказал, мы токмо пакостить умеем и жизнь честным людям портим, а ежели мы тут лучше соседей заживём, что тогда люди скажут? Всем покажем, что колдун на нас напраслину возвёл, а тогда, может, и ссылке нашей конец настанет!

Она победно осмотрела притихшую толпу.

— Ну, може оно и так... — неуверенно протянул кто-то.

— Без того жили, без того и проживём! — возразила старушка, и её утиное лицо всё сморщилось. — Оне нас боятся, и пущай! Испокон веков боялися, уважали, дары приносили, в лес за корнем папоротника для меня ходили! Стану я ишшо им в ножки кланяться!

Она потрясла тощим кулаком, поднялась, плюнула — да и пошла прочь, оставляя на земле следы птичьих лап.

— Да, — пожал плечами один из парней. — Нешто и так плохо живём? От обоза до обоза как-то доживаем, да и лес кормит, зато вольные!

— А если царь перестанет вам обозы посылать? — спросил Василий. — А если он вообще Казимиру царство отдаст, вы тогда долго протянете, как думаешь? Может, просто кормить перестанут, а может, и вообще того...

Он присвистнул и провёл пальцем поперёк горла.

Поднялся шум и крик. Все повскакали с места, замахали руками. Полурослик вскочил на бревно, заплясал копытцами. В дверях бани показался голый старик и тоже что-то выкрикнул, тряся зелёной бородой. Тихомир застучал по котлу, но и это помогло не сразу.

Деревенские по большей части не верили, что царь их вот так оставит. А и оставит, кричали, проживут и так. И что Казимир их тронет, не соглашались — он ведь их уже сослал в глухую глушь, чего ему ещё надобно? Да он уже о них позабыл!

А ещё, добавляли, век их долог, и колдуна переживут, а тогда и ссылке конец. И делать ничего не надобно, подождать только.

Но с тем согласились не все. Кое-кто говорил, что, пожалуй, и неясно, как оно дальше-то пойдёт, если царя Бориса не станет. Он-то, Борис, ещё мягко с ними обходится, потому как в Перловку сослал какого-никакого, а сына...

Здесь они и вовсе чуть не передрались. Кто вопил: «Сын, сын!», кто надрывался: «Подменыш!», и Василий пока смотрел на всё это безобразие, не заметил, как шешки забрались на навес и оттуда набросали ему на голову липучих колосков.

Он провёл по волосам и сердито посмотрел наверх. Там только копытца застучали по дереву и раздался смех, похожий на кудахтанье. Неразумные, что с них взять.

Мимо пролетел ещё огрызок, но метили не в Василия, а выше. С ближайшей крыши с хриплым карканьем снялась ворона, да и полетела прочь.

Наконец Тихомир едва не расколотил котёл, усердствуя, и народ неохотно, но умолк, прислушался.

— Дело-то непростое, — начал староста. — Боязно мне, что Казимир и впрямь нас не оставит. Если изведёт он Бориса да царство получит, нешто мы ему надобны будем?

— Так и чаво? — донеслось из бани. — Мы ить ему не помеха, мы-то по себе сами!

— Вы-то может, а Велимудр всё же наследник законный, какой ни есть. Другого-то нету. Покамест Казимир добился, чтобы его сослали, а дальше-то, может, и того... Для надёжности.

Он вздохнул.

— Да и что этот змей чёрный со мною да с Марьяшей моей сделает, того не ведаю, а токмо чую, добра нам не будет. Может, пока жив Борис, нас не тронут, а после... Знаю, староста я у вас на словах токмо, все своим умом живёте, а всё ж я бы сделал, как Василий сказывает. Казимира мы тем шибко прогневаем, может, и беду накличем, да есть надежда, что Борис оплошность свою уразумеет. Увидит, что не злыдни мы непутёвые, да что Казимир напраслину возвёл. Или так волю добудем, или, боюсь я, ни воли, ни жизни нам не видать.

— Нас людские дела не заботят! — сказал один из парней, поднимаясь, и переступил копытами. — Да хоть перебейте друг друга, нам всё одно. То твои беды, не наши.

— Добро, коли так, да как бы ты не ошибся, — хмуро сказал Тихомир. — Ежели он Велимудра со свету сживёт, так и вас, чтоб не болтали. Тихо всё обставит, никто и не прознает, некому будет правду рассказать, ежели вдруг отыщется кто до правды охочий.

Он вздохнул и покачал головой. Уперев левую руку в бок, правой почесал в затылке.

— Да и волшба эта из него, должно, силы тянет. Може, ему сподручнее нас порешить, нежели чаровать да в границах удерживать. Так что с Василием я согласен: или теперь супротив Казимира выступим, или поздно станет, а тогда уж мы ничё не сумеем. Соседи-то наши привыкли сюда не соваться, и ежели с нами чё случится, и не заметит никто.

Все примолкли и озадачились. Кто-то тоже чесал в затылке, кто-то шептался.

— Ну, хотите, делайте, — сказал, поднимаясь, дед с бородой из колосьев. — Я-то что, моё дело маленькое. Ну, пойду я.

Он ушёл, и с ним убежали трое — волосы спутанные, цветами украшенные, рубахи зелёные. По росту как дети, а лица не детские, глаза большие, прозрачные, бровей совсем нет, губы морщинистые, тонкие.

— Меня боялися, уважали, а тут чаво, кажный станет за бороду таскать? — выкрикнул банник. — Не хочу! Не буду! Тока наведите кого, я их ошпарю!

И хлопнул дверью. Баня аж затрещала и как будто слегка покосилась.

— Оно верно, — согласились ещё трое, нахмурили рогатые лбы. — Чтоб на нас глазели да насмехалися, на это мы не согласные. Мешать не будем, а токмо и показываться никому не станем.

— Иэ-э-эх! — потянулась, вставая с бревна, то ли женщина, то ли девица с птичьими ногами. Лицо, вытянутое вперёд, всё в нос ушло, на лбу козьи рога, из-под синего платка выбиваются серые растрёпанные косы. — А мне ле-ень! Спать я пойду.

Все они поднялись, да и пошли прочь по одному, по двое, выдумав нехитрые отговорки: у кого времени нет, у кого силы не те, кто к людям не выходит, а у кого кости ломит. Последними ушли парни, крепкие, широкоплечие.

— Ну, что же, — неохотно сказал один, ковыряя землю копытом. — Ежели с каким простым делом помочь, зовите, что ли.

— А то и сами управитесь, — вставил другой парень и подтолкнул товарища плечом.

Оба загоготали и ушли. По пути пугнули шешков и сорвали подсолнух.

Василий растерянно огляделся. С ним остались только Марьяша, Тихомир и Мудрик, да ещё полурослик с кошачьими усами. И ещё Волк. Он укрылся в тени под навесом и, заметив взгляд хозяина, вильнул хвостом, но много ли толку от пса?

— Хорошее дело, — сказал усатый и подошёл, смешно переступая копытцами, будто подскакивал на каждом шаге. — Хорошее! Пущай народ приходит. И с детишками пускать станем?

Он заскакал вокруг, голый, пузатый, осматривая Василия со всех сторон. Василий обернулся вокруг себя и сказал с подозрением:

— Может, пустим и с детьми. Но жрать их нельзя, понял?

Усатый даже завизжал возмущённо, замахал шерстяными руками:

— Как можно, как можно! Да я и вовсе не для себя, а для дядьки Молчана спрашиваю.

— Ясно, — кивнул Василий. — И кто он, твой дядька? Людоед?

— И-и-и! — рассердился усатый. Глаза блеснули зеленью, кошачьи усы встопорщились, хохолок на макушке вздыбился. — Домовой он! Жили мы, зла никому не чинили, хозяевам помогали. Дядька сказки детям сказывал, песни пел, и надо ж было нам Казимиру, змею чёрному, в лапы попасться!

Василий присел на корточки, чтобы усатый не задирал голову. А у того вся злость уже прошла, он понурился, руки опустил.

— Я-то, я-то и попался, — вздохнул он, пожав плечами. — Моя вина, моя. Вышел кур погонять — эх, хорошо, весело, шумно! Вдруг тень на полнеба, и сова седая камнем падает, среди дня-то белого. Закогтила она меня, да и унесла, а дядька-то мог, пожалуй, в доме отсидеться, да только в Перловку за мной пошёл. Добрый он, дядька, добрый, да тут затосковал. Никому мы тута не нужные, ох, никому...

Он горестно завыл.

— Да я уж сказывал, — с досадой и смущением проворчал Тихомир, — шли бы к нам жить!

— Так у вас ни детей, ни кур, — вмиг успокоившись, ответил усатый, но тут же вновь запричитал: — Горемычные мы, бедные, никому не нужные! Ох, никому-у!

— Вот что, — предложил Василий. — Я думал, можно построить гостиницу... постоялый двор, или как по-вашему?

— Гостиный дом? — оживился полурослик.

— Ну, в общем, такое место, где люди останавливаться станут. Поесть, попить, ночь провести... Особенно если мы организуем ночные экскурсии в поля. Можно и курятник там же поставить: свои эко-продукты, на завтрак яичница с беконом...

— Хочу! Хочу! — запрыгал полурослик, но запал Василия уже иссяк.

Он с тоской осмотрел дорогу — канавы да рытвины. Перевёл взгляд на покосившиеся дома и вздохнул. Серость, грязь, разруха. Тут бы бригаду работников, а где их взять?

Василий добрёл до бревна, сел, уперев локти в колени, уронил лицо в ладони и загрустил. Что ж, может, этим путём не вернуться домой. А как тогда быть, что ещё придумать?

— Ты, Васенька, нос не вешай, — сказала Марьяша, садясь рядом. — Ты вот что, ты с каждым отдельно поговори. Небось у каждого есть мечта заветная. Нешто не придумаешь, как то на пользу обратить?

— И то верно, — согласился Тихомир. — Ну, ежели дерево надобно, я с лешим вроде как накоротке, он медовуху мою уважает. Ежели только дочь моя неразумная, — повысив голос и выразительно посмотрев на Марьяшу, продолжил он, — это добро не перевела, покуда я не глядел!

Марьяша фыркнула.

— А таскать — вона, Гришку запряжём, хоть одно добро от него будет, — докончил староста. — А начать, Василий, я бы советовал с дядьки Добряка. Отчего-то он сюда не пришёл, а к слову его многие прислушиваются. Его убедишь, може, дело-то на лад пойдёт.

— А ты, тятя, нешто нам не поможешь? — возмущённо сказала Марьяша.

— Так я, это, — почесал в затылке староста. — Тебе ж ведомо, что с Добряком мы не шибко ладим. Кабы не вышло хуже от моей-то помощи. Ну, Василий складно баять умеет, я чаю, справится. А ежели что, меня зовите.

— Что — ежели что? — уточнил Василий.

— Ежели Добряк шибко лютовать будет, — пояснил Тихомир.

Тут он быстро распрощался и ушёл, сославшись на дела — и какие у него могут быть дела в этой глуши?

— А вот можно сперва к моему дядьке... — заискивающе предложил усатый. Видно, тоже не спешил к Добряку.

Василий вообще не чувствовал в себе уверенности, но они смотрели на него с такой надеждой — и этот полурослик, и Марьяша, и тихий Мудрик...

— Ну, идём, что ли, — сказал он решительно, поднимаясь с бревна, расправил плечи и сделал важное лицо. — Сейчас порешаем.