Рекламщик в ссылке для нечисти

Глава 15. Василий строит теории

Мелкий дождь то срывался с неба, то притихал, как будто не мог решить, идти ему или не идти. Из-за этой мороси воздух казался мутным, и лес посерел. В небе иногда громыхало — негромко, но с намёком, что может и полить.

Василий стоял на лугу, уперев руки в бока и задумавшись. Вокруг него скакал Хохлик. Спрятаться бы от дождя, но хотелось поговорить там, где никто не подслушает.

— Я, Вася, знаю, знаю! — повторял Хохлик. — Ты и есть настоящий царский сын!

— Да бред какой-то, — не соглашался Василий. — Утихни, блин, дай подумать...

Но Хохлик не умолкал и всё бегал по кругу. Василия уже начало подташнивать от его мельтешения.

— С чего ты взял, что Мудрик вообще подменыш? — спросил он. — Может, он просто родился такой... не очень. Про него больше наговаривают — мол, и сам как бочка, и слюни текут, и что говорит, не разобрать. Я думал, там реально Квазимодо, а встретил его и вообще не понял, что он и есть тот самый Велимудр.

— Да ты чего, Вася! — возмущённо сказал Хохлик, останавливаясь. — Мы-то своих завсегда примечаем! Вот ты и Тихомир — вы люди простые, а Мудрик — он не-е!

— А как вы это определяете? — поинтересовался Василий.

— А вот так: на иного глядишь, а внутре его чёрный дым колышется. То притухнет, а то воздымается и будто его всего оболокает. У Марьяши дымок лёгенький...

— Она-то здесь при чём?

— Так у ей мать из водяниц-то была! А отец из простых, вот у Марьяши дымок и лёгенький, не видный почти, пока чаровать не начнёт. Они, водяницы-то, мужиков приманивать горазды, так у ей рядом с тобой дым-то чернющий, чернющий, да к тебе тянется!

Тут Василий его прервал. И так на душе было не особенно хорошо, там всё смешалось — и стыд перед Марьяшей, и паника, потому что события начали развиваться слишком быстро. Один поцелуй — и всё, женись, а он ещё даже не решил, что хочет остаться в этом мире.

Он же ей и в любви не признавался, и вообще не особенно понял, что чувствует. Может, вернётся домой, и всё забудется, как сон. Бывает, помнишь, что во сне было здорово, а в памяти остались только бледные картинки. Перебираешь их — и ничего, никакого отклика.

А теперь ещё думай, что это не настоящие чувства, а чары...

— Вася! Вася! — окликнул его Хохлик. — Ты чего застыл?

— Да ничего, — хмуро ответил Василий. — Так ты точно знаешь, что Мудрик не человек?

— А то! Он весь будто в дым закутанный, порой и не разглядеть-то его. Кто ж ещё, ежели не подменыш? А ты, Вася, и есть настоящий царский сын! Злые чары далёко тебя забросили, а навек удержать не смогли, и вот ты вернулся, ни об чём не ведая, а подменыш да ведьма лютая решили тебя извести, нож зачарованный подсунули. Порезал бы ты им руку, да и помер!

Это уже совсем напоминало бред.

— Да блин, — пробормотал Василий и растёр виски.

— Да, да! — радостно заскакал Хохлик. — Не на того напали! Ты ж и сам теперя колдун заморский. К богам своим обратись, Окею да Пофигу, блинов им поднеси, они и помогут!

Хотелось подумать о многом, но как подумаешь, если Хохлик не затыкается? Василий раздражённо сказал, что Мудрик, может, и подменыш, но сам-то он никакой не царский сын, это уж точно. У него дома лежит альбом с детскими фотографиями.

— А ты помнишь, как тебя родили? — не отставал Хохлик. — Нет? То-то же! Забросили тебя чары в чужедальние земли, добрые люди взяли на воспитание. А куколка, а куколка? Извести они тебя хотят, ишь как бабка зыркала!

Василий задумался о другом: куда летает ворона? Есть кто-то ещё, кому она докладывает новости и просит совета? Она здесь не самая главная?

Или она сейчас творит колдовство, найдя место подальше от чужих глаз?

Что они ей сказали, что-то важное?.. Точно, Хохлик проболтался о дате открытия заповедника, а бабка вроде как была не особенно рада этой идее. Не стоило ей знать!

— Блин, Хохлик! — с досадой сказал Василий. — С тобой только в разведку ходить. Всё, короче, если ты кому-то хоть слово ляпнешь, тебе конец. Реально конец. Во-первых, я тебя прибью, во-вторых, бабка тебя в живых не оставит. Ты, дурья башка, хоть понимаешь, что это всё не шуточки? Никому ничего нельзя говорить, пока мы не поймём, кому можно доверять!

А кому можно доверять, Василий и сам теперь не знал. Выходило, что Мудрику нельзя. Неужели и Марьяше тоже? Тогда и Тихомиру лучше ничего не говорить... А от остальных много ли толка?

Вот разве что Хохлик не плёл интриги, он был слишком глуп для этого. Но с таким напарником и врагов не надо.

Василий отправил Хохлика посмотреть, не золотая ли монета блестит вон там, на дальней кочке, а сам пораскинул мозгами в тишине. Когда Хохлик возвращался, запыхавшись, Василий говорил, что он не добежал, а нужное место дальше. Так и гонял его туда-сюда, пока не придумал, что делать.

— Лютики! — выдохнул Хохлик, вернувшись, и протянул смятый букетик. — Фу-ух! То лютики желтелись, а не монета.

— Жалко, — сказал Василий. — Вот что, возвращайся к дядьке и лишний раз из дома не выходи. А я буду работать как обычно, чтобы не вызвать подозрений.

— Так я тебе помогать-то хочу!

— А ты и поможешь. Если со мной что-то случится, ты всем расскажешь, кто виноват. Но для этого никто не должен подозревать, что ты об этом знаешь, а то они тебя изведут. Понял?

Хохлик согласился, но у Василия легче на душе не стало.

Ещё и погода, как назло, стояла мерзкая, промозглая. В такую хорошо бы сидеть в натопленном доме, за столом, например, и чтобы на столе жареная рыба, и репа, томлёная в чугунке, и кислое молоко, и хлеб с солью или со сливками. А то и яичница с салом, капуста с грибами, и ревень, и зелёный лук с грядки. И чтобы Марьяша рядом, и сытый Волк дремал у печи...

Тут Василий понял, что первой ему на ум пришла почему-то эта картина, а не диван в его собственной квартире, не коробка с пиццей и не какой-нибудь сериал на экране. Он даже сам себе удивился.

Конечно, тут такие продукты, которых дома не попробуешь. Если магазинное молоко скиснет, то станет горьким, такое только выбросить, а местное он пил бы и пил. А сливки! То, что он иногда покупал себе к кофе, было вообще не сливками. Вот кофе, жалко, здесь нет, но если заварят чай из смородины, мяты и вишнёвого листа, тоже вкусно. Или там ромашка сушёная, липа... На природе самое то. И Марьяшины пироги, конечно, в сто раз лучше пиццы с чёрствым краем, неясно когда сделанной и уже остывшей, пока её довезли. На весь Южный была одна служба доставки, выбирать не приходилось.

Погрузившись в такие мысли, Василий шагал к озеру по мокрой траве и жалел, что думает о еде. К Марьяше-то сейчас не пойти, она ждёт, что он поговорит с её отцом. Нельзя просто так зайти, пообедать и уйти.

Да и вообще, разве еда — самая большая проблема? Может, Марьяша действительно напустила на него это своё колдовство, решила, что он тут самый лучший жених... А вдруг он и правда царский сын? Могла она об этом знать?

Он вроде похож на отца и на мать, но иногда и с приёмными детьми обращаются лучше. Мать вон всё обещала, что пригласит в гости, чтобы он познакомился с братом и сестрой. Сколько им там уже, пять, шесть? Говорила, они так ждут, так ждут... Вот только всё время что-то мешало. То они переезжают в другой дом, то у них ремонт, то какие-то родственники, которых нельзя обижать, позвали к себе на лето. Родственники маминого второго мужа и их детей, а Василий им чужой, и его, конечно, звать не станут.

Отец тоже нашёл себе другую семью и других детей. Когда Василий хотел поступать в университет, отец только сказал, мол, ты уже взрослый, найдёшь подработку, справишься. И умный, пройдёшь на бюджет. Василий-то прошёл, но совмещать не смог, потому что бюджет только для дневного отделения, не для заочников, а дневное с работой не особо и совместишь. У них ещё в Южном этой работы почти и нет.

Он бы, может, как-то напрягся и потянул, только нашёл в соцсетях профиль дочки той женщины, к которой ушёл отец, и узнал, что тем же летом они ездили на море отметить её поступление. А поступила она на платное, спасибо маме и новому папе. Василий тогда психанул и всё бросил назло неизвестно кому, потому что отец на словах-то им гордился, посторонним людям рассказывал, какого сына вырастил, а раз так, то вот ему, а не гордость.

Хорошо, Олег и Пашка тогда поддержали, а потом он взялся за ум, окончил курсы. Пошёл работать рекламщиком, и вот пожалуйста, оказался в этой Перловке, к которой неясно как применить все его знания и навыки. Тут же таргетированную рекламу не настроишь, придётся стоять с кричалками у границы, там, где хоть кто-то ходит мимо, и зазывать. Тьфу.

И если бы он хоть понимал, во что ввязался! Почему он здесь? Что тут вообще творится? Как можно работать в таких условиях?..

Когда Василий дошёл до озера, его настроение окончательно упало. Выходило, что он никому не нужен, верить никому нельзя, новая работа хуже прошлой, и вообще, за неё не заплатят. И он ввязался в какое-то мутное дело.

Хохлик бежал следом, сопя. Шерсть его намокла, даже хохолок на макушке больше не стоял торчком, к кисточке на хвосте прилипли мокрые травинки.

Василий погнал его прочь, не хотел ещё больше вмешивать. Проследил, чтобы Хохлик ушёл — действительно ушёл, а не попытался вернуться, когда на него не смотрят, — и только тогда подошёл к Мудрику.

Тот за эти дни неплохо расчистил берег. По крайней мере, к воде теперь можно было пройти, не продираясь сквозь заросли, и трава стала ровная, как после газонокосилки, а не как после Василия с серпом.

Сейчас Мудрик работал по ту сторону канавки и неясно, видел ли из-за ивняка, как они ходили к бабке.

— Всё трудишься? — мрачно спросил Василий. — Даже в такую погоду?

— Я бы отдохнув, да работать больше некому, — тихо ответил Мудрик. — Никто не помогаеть.

Василий решил, что нет смысла утаивать, на когда запланировано открытие. Всё равно Хохлик уже проболтался, да и староста в курсе, и Марьяша, и Любим, и Деян, а значит, скоро узнает вся Перловка.

— Я же говорил, тебе позже помогут, — сказал он Мудрику. — Ты вот знаешь, когда день Купалы?

— А то ж. Родився я в этот день.

— Да? — заинтересовался Василий. — И сколько тебе лет?

Вместо ответа Мудрик, прижав рукоять косы к боку, два раза показал ладони и прибавил к этому ещё один палец.

— Двадцать один? Это уже есть или будет?

— Будеть.

Василий задумался, уперев руку в бок и закусив губу. Тогда, как ни крути, Мудрик младше него, да и родился не осенью, а летом... Значит, теория Хохлика неверна, не может Василий быть царским сыном. Да не очень-то и хотелось.

— Круто, — сказал Василий. — Тогда этот день рождения тебе точно запомнится. Мы хотим на Купалу открыть заповедник, так что будь спокоен, до этого срока озеро расчистят, найдутся тебе помощники. Марьяша вон платья шьёт...

В затянутой ряской воде, тёмной, испещрённой точками и кругами дождя, что-то зашевелилось, плеснуло. Будто услышав о платьях, выглянули водяницы.

— Вася пришёл! — обрадовались Ясна и Снежана. Чернава только смотрела и молчала, как всегда.

— Ух ты, а вы сегодня хорошо выглядите, — удивлённо сказал Василий.

Водяницы и правда посвежели, с лиц ушла чернота. Только бледные губы отдавали в синеву, но не как у мертвецов, а просто как у тех, кто долго купался и замёрз.

Снежана, улыбаясь, протянула к нему руки — красивые белые руки, уже без проступающих тёмных вен, разве что ногти ещё тёмные, заострённые, и предложила:

— Искупаемся?

— В другой раз, — пообещал Василий. — А как это вы так изменились? Это потому, что дождь?

«Или потому, что вы кого-то утопили и сожрали?» — подумал он, но не сказал вслух.

— Озеро-то чище стало, — ответил Мудрик, хотя спрашивали не его. — Хорошо, что ты пришёв. Мне бы прежде ни серпа, ни косы для такого дела не дали.

Эта новость Василию понравилась. Если расчистить дно и убрать ряску, может, водяницы и правда станут такими, как вот Любим рисовал. Это же отлично!

Ему тут же пришло на ум, что он как-то рекламировал сайт со всяким рыболовным снаряжением, и там среди прочего были донные грабли и косы. Такие полотна с лезвиями, сваренные треугольником, с петлёй, чтобы привязать верёвку и забрасывать... В какую там сторону были направлены лезвия? Нужно вспомнить точно и нарисовать схему для кузнеца, чтобы тот выковал для начала пробный вариант. А потом можно сделать таких кос и побольше. Может, даже начать ими торговать.

И вообще надо подумать, какие знания из прошлой жизни могут здесь пригодиться. Даёшь прогресс!

Тут Василий остановил себя, а то выходило, как будто он тут надолго, к тому же водяницы и Мудрик на него смотрели, ждали, что скажет. Он пообещал им донные косы. Ещё спросил, смогут ли водяницы катать людей на лодках — просто подталкивать лодки, чтобы те плыли туда-сюда. Водяницы согласились. Особенно, сказали, если в лодках будут красивые парни...

Мудрик, когда услышал про косы, обрадовался, а когда разговор зашёл о парнях, сразу как-то погрустнел.

— А вот вы тут часто бываете, — сменил Василий тему. — По той дороге ходят люди? Или проезжают, может? А то нужно уже осведомлять клиентов, и по-хорошему бы поездить по окрестностям, или обратиться к блогерам... блин, да что ж у вас за время-то такое дикое... Есть у вас, как там, корчма или кабак? Вот хотя бы кому-то заплатить, чтобы он там народ информировал, но мы же, блин, никак не выйдем за границы. Значит, надо всех прохожих ловить и кричать им, чтобы шли к нам на Купалу. Если даже сами не придут, то хоть слухи пойдут.

— Бываеть, кто и проедеть, а бываеть, и никого, — непонятно ответил Мудрик.

Василий почесал в затылке, сказал, что составит рекламный текст и, наверное, пришлёт кого-нибудь стоять у дороги. А то если мимо поедут на телеге, то от озера и не успеешь добежать и окликнуть их.

И ещё об одном спросил напоследок.

— Ты вот нож мне давал — помнишь, когда за берестой ходили? Я всё забываю вернуть, а вы и не напоминаете. У меня другого ножа нет, а этот удобный такой. Он вам сильно нужен?

— Да оставь себе, — сказал Мудрик. — Я у баушки в сундуке взяв, старый он. Баушка другими режеть, этот не надобен.

Хотя его взгляд и косил, но глаза были при этом такими честными, как будто Мудрик не задумывал никакого зла.

— Ага, спасибо, — кивнул Василий, а потом попрощался, отговорился делами и ушёл.

По пути к дому немного подумал о том, притворяется ли Мудрик или бабка просто его использует, но тут дождь полил стеной, и Василию стало не до этих мыслей. Он взлетел по холму, бегом миновал ворота, пронёсся по улице и наконец, весь вымокший, кое-как сдвинул с места отсыревшую дверь и вошёл в свой тёмный дом.

Там он с тоской посмотрел на кроссовки и решил, что надо бы приобрести кожаные сапоги, как у Тихомира и Добряка. Потом развёл огонь в печи, чтобы согреться и обсушиться, поставил перед собой миску творога со сливками — Марьяша заносила вчера, — разжёг лучину, взял бересту, писало и принялся вспоминать, как выглядит донная коса. Заодно думал и над текстом, чтобы зазывать народ.

Увлёкшись работой, Василий не сразу понял, что кто-то пытается к нему войти. Он поднялся, дёрнул дверь, подумал, что надо бы сказать Деяну, чтобы помог, хотя у того и так полно работы.

На пороге стояла Марьяша с корзинкой и улыбалась. Уже вечерело, и дождь утих.

— А я вот капустки с грибочками принесла, — сказала она, — да яблочек мочёных, сметанку да рыбку. Оголодал небось?

— А то, — ответил Василий с широкой улыбкой. — Ты проходи.

Она прошла, а спустя каких-нибудь десять секунд оказалось, что корзинка стоит на столе, а Василий сидит на лавке, и Марьяша у него на руках, и он касается её губ — осторожно, и она отвечает сперва так же несмело, а потом закидывает руки ему на шею...

Потом он прижал её к себе, чтобы отдышаться, уткнулся ей в плечо. Она гладила его по волосам, накручивала их на пальцы.

— Знаешь, — хрипло сказал Василий, — я... Ты не обижайся, но я с твоим отцом поговорю позже, хорошо? Я не могу так. Сперва нужно, чтобы с заповедником получилось, а я и так уже всё время не о том думаю...

Она не обиделась, согласилась. Отсела, улыбаясь, разложила перед ним еду, взяла бересту, рассмотрела наброски, спросила, что это будет, и одобрила. Сказала, он умный. Вот и как её можно подозревать в чём-то плохом?

— Ты вот говорила, в тебе русалья кровь, — сказал Василий, выбирая косточки из рыбы. — А эти лезвия в двери тебе не мешают, ну, не знаю, не причиняют неудобства? А то, может, вытащить их.

— Да что ты, Вася! Водяницей бабка моя была, в матери уж только половина русальей крови, а у меня и того меньше. Что мне станется? Ты лучше не убирай защиту, не ровён час, пастень воротится. Так и не прознали мы, отчего он приходил...

— Бабка, не мать? — уточнил Василий. — А то кое-кто говорил, что мать.

Марьяша подтвердила, что бабка, и добавила, что он может ещё Тихомира спросить, и Василий про себя выругал Хохлика. Проклятый коротышка, всё переврёт, ни одному слову нельзя верить.

— А правда, — всё-таки спросил он, — что водяницы парней чаруют, чтобы те голову теряли?

Сказал и улыбнулся, как будто шутит, а сам с волнением ждал ответа.

Марьяша рассмеялась.

— Глупый ты, Вася! Боишься, я тебя причаровала? Водяницы и впрямь морок наводят, токмо держится он недолго, им бы в воду кого заманить, да и всё. Всю жизнь-то так никого не продержишь!

И с любопытством спросила, подавшись вперёд и глядя блестящими глазами:

— Нешто думаешь, причаровала? Так уж сильно я тебе люба, что и сердцу своему не веришь, боишься, то чары?

— Ну... — смущённо ответил Василий, отводя глаза. — Да так, на всякий случай спросил.

— А помнишь, как в жёны меня позвал на другой день, как в Перловку явился?

Ей бы всё веселиться. Смотрит, улыбается, глаза сверкают, а у Василия уши огнём горят.

— Ох, блин, — взмолился он. — Это вот забудь, пожалуйста, и никогда не вспоминай, если в тебе есть хоть капля милосердия!

— А ежели б я тогда согласилась? — не унималась она.

Василий отодвинул миску с рыбой и поднялся с лавки.

— Так, всё, — мрачно сказал он. — Я руки мыть пошёл. А потом утоплюсь.

Но куда там, Марьяша не отвязалась.

— Я тебе водицы солью, — сказала она и тоже встала.

Потом он её проводил, а сам пошёл к кузнецу. Отнёс ему бересту и растолковал, что должно получиться. Мало ли, вдруг он всё-таки напутал, в какую сторону у косы должны быть повёрнуты зубцы, а кузнец сообразит, если будет знать предназначение этой штуковины.

Возвращаясь назад, Василий всё думал о Марьяше и невольно улыбался. Нет, всё-таки, наверное, она ему ни в чём не врала. И как её оставить? И как остаться самому? Волк, вон, вообще к ней перебрался жить, ещё и с ним домой не захочет...

Да он уже, наверное, и сам не хочет.

Он направился не к себе, а к дядьке Добряку. Тот был отчего-то не в духе, всё поглядывал на дверь, на Василия смотрел раздражённо, к столу не пригласил. И с лавки то и дело срывался, расхаживал туда-сюда. В любое другое время Василий бы понял намёк и ушёл, но ему позарез надо было с кем-то обсудить ситуацию. Марьяшу он тревожить не стал, но взятая у бабки куколка жгла ему карман, и он не знал, что с ней делать, и у кого спросить совета, тоже не знал. Помнил только, что Добряк предупреждал насчёт бабки.

Может, был тот самый день, когда дядька превращался в медведя? Это совсем некстати. Знать бы ещё, разумный этот медведь или нет...

Василий решил не тянуть и сказал Добряку, что видел в лесу ведьмин круг.

— Ага, — рассеянно ответил тот и опять, нахмурившись, посмотрел на дверь.

— А ещё я видел, как бабка Ярогнева превратилась в ворону и полетела в лес, — добавил Василий.

— Да неужто? — спросил Добряк, явно думая о другом. Даже смотрел в сторону.

— Вот, — сказал Василий, доставая куколку из кармана на поясе и показывая ему. — Видишь? В доме у бабки нашёл. Ты знаешь, что с такими вещами делают? Я думал сжечь, но мало ли, вдруг ещё сам загорюсь...

Добряк присмотрелся к куколке, вроде заинтересовался, но это длилось всего пару мгновений. Он отвёл руку Василия и указал на дверь.

— Пора тебе, парень. После потолкуем. Иди, говорю, домой!

Василий обиделся до глубины души, но спорить не стал. Хоть разговор и важный, но поговорить, действительно, можно и завтра. Он же не знает, как работают все эти превращения — может, дядька из последних сил сдерживается и не может больше ни о чём думать.

Василий попрощался и ушёл. Недалеко, за угол. Очень уж ему было интересно посмотреть на медведя, хоть одним глазком.

Дядька и правда вышел почти сразу. Торопливо осмотрелся, не заметил Василия и пошёл к воротам. Когда он скрылся за ними и притворил створку, Василий вышел из-за угла и осторожно пошёл следом.

Уже сгустились сумерки, тёмные после пасмурного дня. Задувал сырой ветер, лез под рубаху. На дороге кое-где не просохли лужи, и от ворот, неприятно холодных, пахло мокрым деревом. Одна только и радость, что не было комаров.

Дядька Добряк не спешил превращаться. Спустился к родничку, принялся там расхаживать, поглядывая то на небо, то в сторону ворот. Василий присел недалеко от ворот, у кустов смородины, касаясь их плечом, и понадеялся, что его не видно. Кусты кололись и тоже были мокрыми.

Вот Добряк застыл, уставившись на что-то. Послышался свист. Крупная птица взмахнула крыльями, подлетая — Василий только и успел увидеть два жёлтых глаза. Птица ударилась о землю и стала человеком.

По-хорошему, стоило затаиться и послушать, но с этого места ничего не было слышно. И Василий быстро понял, что не сможет уйти незаметно, и на обратном пути дядька Добряк точно его увидит. Ещё он вспомнил, что говорили про Казимира и белую сову, которая будто бы у него жила, и страшно рассердился на Добряка, и вообще на всех, потому что все они притворялись, и так убедительно, гады, притворялись, а он уже устал пытаться понять, что здесь происходит. Он задолбался.

Поэтому Василий встал, расправил плечи и зашагал вниз по вымощенной деревом дороге.

Те двое заметили его, застыли. Он полюбовался бы выражением их лиц, но в темноте не вышло разглядеть.

— Вот, значит, как? — зло сказал Василий, подходя. — Я, значит, всем говорил, что хочу увидеться с колдуном, а мне почему-то никто не сказал, что он сам сюда наведывается! Интересно, почему?

— Ох, парень... — начал Добряк.

— Помолчи, — прервал его Казимир, властно взмахнув рукой. — Это и есть тот самый Василий? Так даже лучше. Ты, Добряк, ступай прочь, я сам с ним потолкую.