РЕФЕРЕНС. Часть первая: ‘Карандаш и уголь‘

Глава 8. Экзосимбионт

— Это питательно-очищающий раствор, — объясняет Калидия. — В нём оболочки хранятся, когда не надеты.

Вертикальный стеклянный цилиндр высотой метра два заполнен зеленоватой плотной жидкостью. Оболочка висит вертикально, как будто сброшенная чёрная кожа странного чудовища. Широко расставленные круглые глаза не светятся и выглядят слепыми, но мне почему-то кажется, что эта штука всё равно за нами подглядывает.

— Рассказывают, что раньше их хранили в бочках со свежей кровью, — сообщила познавательный факт Калидия. — Потом придумали искусственный заменитель. Пока она на мне, питается мной. Немного крови, немного энергии, влага телесных выделений — всё идёт в дело. Очень долго носить оболочку нельзя, наступает истощение. В легендах есть такой герой — Милизан, — который бился целый день, отбивая атаку каких-то врагов, а когда всех победил, то из оболочки выпал высохший до костей труп. Он так и хранится в святилище владетелей в стеклянном саркофаге. Выглядит — просто жуть. Кстати, он наш предок, мой отец — из прямой линии наследования, раньше он был бы королём.

— А теперь?

— Сейчас у нас конкурентная система управления. Фракции, выборы, интриги. Отец говорит, что абсолютизм обходился дешевле, но правящий дом слишком расслабился без борьбы за власть. Теперь постоянно в тонусе.

— Она, наверное, такая мягкая… — задумчиво сказала Алиана, прилипнув носом к стеклу и рассматривая бархатистую, состоящую из мельчайших тонких волосков внутреннюю поверхность оболочки.

— Когда надеваешь, ощущение такое, как будто тебя кинули в охлаждённое до абсолютного нуля битое стекло, — ответила мрачно Калидия. — Но это быстро проходит. Потом её просто не чувствуешь. Чувствуешь только себя — сильную, гибкую, быструю и неуязвимую.

— Не такую уж и неуязвимую, — напомнил я. — Уверен, во времена мечей и луков оболочки были уберплюшкой, но сейчас я бы поставил на гранатомёт.

— Она какая-то… жадная, — внезапно сказала Алиана, отстраняясь от стекла. — Как будто хочет проглотить меня. Втянуть и переварить внутри.

— Некоторые из-за этого не проходят испытание на совместимость, — добавила Калидия. — Фобия, не могут заставить себя надеть оболочку. Именно как ты сказала — им кажется, что она их съест. Заставлять бесполезно — оболочка с такими не сливается, а вот погибнуть в процессе они могут.

— И как с ними поступают? — поинтересовался я.

— Удаляют от семьи.

— Как твою маму? — спросила Алька.

— Да. Насмотрелись?

— А ты её разве не наденешь? — просительно сказала моя ассистентка.

— Не сегодня. Может быть, потом.

— Почему?

— Мне может снова захотеться вас убить. Когда на тебе оболочка, такие решения кажутся… Приемлемыми.

— Она любит кровь, да? — кивнул я понимающе.

— У нас принято говорить, что она пробуждает инстинкты владетелей, — ответила Калидия. — Или что в ней сохраняется воинственный дух великих предков, которые носили её до меня. Но мне иногда кажется, что у оболочки есть нечто вроде собственной воли.

— Может быть, бочки со свежей кровью нравились им больше этой синтетики, — предположил я. — Не зря в традициях владетелей упор на всё натуральное.

— Пойдёмте отсюда, — сказала Алька, поёжившись, — что-то мне не по себе стало.

***

— Можно посмотреть? — Калидия потянулась к моему скетчбуку.

Я как раз наношу последние карандашные штрихи. Карандаш или уголь. Лёгкий штрих, набросок, намёк, недоговорённость силуэта, который однажды станет другим. Это только первые кадры моего мультфильма. Мультика о превращении красавицы в… Хрен его знает, во что именно. Но красавицы больше не будет, только референс.

— Конечно, можно, — передаю ей блокнот.

Она долго рассматривает набросок.

— Похожа… Наверное. Но не очень.

— Так и должно быть. Это скорее процесс, чем этап.

Она принялась листать дальше, проглядывая штриховые портреты пациенток, скетчи городских пейзажей и эскизы интерьеров. Иногда я рисую и просто так, да.

— Эти девушки… Вы их тоже?..

— Всего лишь лёгкая косметология. Не везде принято закрывать лица масками.

— Это ваша ассистентка? — долистала до наброска времён Алианиных прыщей. Кажется, что это было годы назад, а ведь времени всего ничего прошло.

— До того, как стать ассистенткой, она была пациенткой.

Алиана ушла к себе в комнату и не слышит, иначе краснела бы сейчас.

— Нарисовано… С чувством, — внимательно рассматривает рисунок Калидия.

— Просто удачный черновик. Между нами нет отношений.

— Мне кажется, она к вам не вполне равнодушна.

— Побочный эффект… лечения. Иногда возникает нечто вроде импринтинга. Некая сложного рода связь, ложное ощущение близости. Это проходит.

— У меня тоже будет? — улыбнулась девушка.

— Не думаю. Но, может быть, тебе сложнее будет меня зарезать.

— Я же сказала, что передумала.

— Отец может поручить тебе нашу ликвидацию, оболочка добавит свою жажду крови, и вот уже наши головы отдельно от тел.

— Не надо так говорить, — помрачнела она, — потому что это и правда может случиться.

— Тогда постарайся ко мне не привязываться.

— Вот ещё. И не думала. На сегодня всё?

— Пожалуй. Пойду в свою комнату. До завтра.

***

В комнате на моей шее повисла Змеямба.

— Сюрприз!

— Зме, как ты…

— Разговоры потом. Эта дверь запирается? К чёрту, подопри стулом!

Потом мы лежим рядом, восстанавливая дыхание, я рассеянно глажу её грудь, отмечая, что не зря в прошлый раз делал наброски. Пара кадров простенького мультика «Отличные сиськи для твоего возраста». Как там выразился циничный Слон? «Скрутить пробег»? Да, это я могу. Это мир от меня стерпит. Не радикально, но чуточку здесь, чуточку там, капельку внимания животу, немножечко — бёдрам, совсем чуть-чуть — ягодицам. Шея и руки всё равно выдадут, но с ними сложнее, их видят все. Визуально помолодевшая Змеямба — это дорогой референс. А сиськи она, при всей лёгкости отношения к сексу, показывает не каждому встречному. Тем более, что у неё, судя по всему, давно никого не было.

Чем мне нравится Змейса — её можно прямо об этом спросить.

— Угадал, — улыбнулась она в ответ, — чуть паутина промеж ног не завелась. Новый состав для меня слишком молод, точнее, я для них старуха. А нас, первых, почти и не осталось. Не со Слоном же спать? Он мужик ещё бодрый, но как-то, не знаю, помутнел, что ли. Ну и вообще, такой стал командир-командир, ать-два, руки по швам, ноги раздвинь. Скучно.

Змеямба тихо засмеялась и прижалась ко мне плотнее.

— Гай совсем сдал, — продолжила она. — Ходит вечно унылый, бормочет о том, что нонеча, мол, не то что давеча, как будто ему сто лет, хотя он не старше нас с тобой. Пыталась его утешить в постели, так он за минуту кончил и час за это извинялся. Можно подумать, я от него невесть каких подвигов ждала. Джабба и раньше меня не особо привечала, а теперь вообще смотрит как на говно. Чем она толще, тем злее. Мартых, сам знаешь, не по тому полу — на молодое пополнение слюной капает. Однажды вообразил, что нашёл взаимность, но ошибся и огрёб по морде. Обидок было! Карабас стал сильно бухать. У пьяного у него не стоит, а трезвый он думает только, как бы так выпить, чтобы командир не спалил. Слон обещал его выгнать к чертям, но пока тянет, жалеет. Все-таки первый состав, столько лет вместе. У Безмена с виду всё нормально, но на деле кукуха давно улетела, я-то знаю. То требовал, чтобы я его била, то просил придушить. Я не против иногда поиграть в игры, но у него как-то совсем всё серьезно, до жути. С Мегерой мы иногда друг дружку утешаем, но она в последнее время бешеная стала. То ругается, то рыдает. Спрашиваю: «Что с тобой, Мег?», — а она: «На что мы свою жизнь просрали, Змейса»? Стареет, что ли. В общем, Докушка, хорошо, что ты вернулся.

Змеямба обняла меня, прижалась и положила голову на грудь.

— Зря ты пришла, Зме, — сказал я со вздохом. — То есть, я тебе очень рад, конечно, но хрен тебя теперь дальше гостиницы выпустят. Я надеялся, что хоть ты с крючка сорвёшься.

—Куда мне срываться, сам подумай, — она отодвинулась, села в кровати, поджав под себя ноги, уставилась на меня сверху.

Шея, подбородок, руки, небрежно закрашенная седина в волосах, мимические морщинки у глаз и губ, но больше всего — сами глаза, которые видели слишком много говна и крови. И всё равно — хороша. В молодости была та ещё красотка.

— У меня, друг мой Док, ни хрена нет, кроме нашей команды. Никого и ничего. И уже не будет. Я понимаю, что ситуация хуже некуда, но, если нас тут всех положат, так я со всеми. Да, Гай прав, команда уже не та — молодые тупо за деньги, старики перегорели, Слон что-то мутит. Но это всё, что мне осталось. Так что придётся тебе потерпеть меня в своей койке. Как насчёт повторения?

— Зме, я…

— Не переживай, я сумею его взбодрить! — и действительно сумела. Опыта ей не занимать.

***

Когда мы закончили, я подумал: «Да какого чёрта», — и попросил:

— Змейс, не спеши одеваться, ладно? Посиди ещё вот так.

— Опять будешь рисовать мои дряблые сиськи и морщинистую жопу, художник-геронтофил? — засмеялась она.

— Я не художник, Зме, просто рисовальщик по референсам. Но это неважно. С сиськами у тебя всё хорошо, не кокетничай, но сейчас я настроен на портрет.

— Портрет старой ведьмы! — засмеялась она. — Рисуй, мне не жалко. Разговаривать можно?

— Нужно, Змейса, нужно.

— Слушай, а как ты стал… Ну, хилером? Не родился же ты с этим умением.

— Это довольно глупая и не так чтобы весёлая история, — предупредил я.

— Если не хочешь, то не рассказывай, — быстро сказала она, — это не важно, в конце концов.

— Ничего страшного, дело давнее. Я закончил мединститут, был молод, глуп, романтичен и совершенно нищ. Мой мир, точнее ту его часть, в которой жил я, накрыло жёстким социальным кризисом, работы не было, государство слилось, заявив гражданам: «Выживайте, как хотите», — упавшую власть поднял с пола криминал. Ты знаешь, как это бывает.

— Конечно, — кивнула Змеямба.

Мы с ней успели повидать много миров, и неблагополучных среди них хватало. Никто не нанимает ЧВК туда, где всё хорошо.

— Я хотел лечить детей, выпустился педиатром, но пришлось стать военным хирургом. Мне были нужны деньги, деньги были у бандитов, бандитам был нужен кто-то, способный вытащить пулю. У меня вскоре образовалась маленькая частная практика — совершенно незаконная, а главное, очень небезопасная. Криминальный лепила никогда не знает, заплатят ему деньгами или пулей, за то, что слишком много увидел.

— Совсем как сейчас, да? — усмехнулась Змеямба.

— Чёрт, а ведь ты права, — признал я, в третий раз перерисовывая подбородок. — С чего начал, к тому и пришёл. Жизнь полна дрянной иронии.

Портрет шёл туго, как будто карандаш отказывался рисовать там, куда я его направляю. Знакомое ощущение — мир считает, что я хочу от него слишком много и сразу. Ничего, перетопчется. А откат… Да чёрт с ним. Мне ли бояться кармических последствий? Скорее всего, я и так покойник. А вот у остальных шансы есть. У Слона полно недостатков, но он не дурак, а команда наша отнюдь не беззащитна. Если нас решат зачистить, местных ждёт немало сюрпризов. Змейса — прекрасный человек, и пусть её внешность немного подтянется за её душой.

— В общем, — продолжил я свой рассказ, — однажды я, разумеется, влип в неприятности. Залатал одного нехорошего человека, чем оказались крайне недовольны другие нехорошие люди… Статус некомбантанта в этой среде ничего не значит, и красным крестом не прикроешься, но некие «понятия» присутствуют. В общем, тот, залатанный, решил, что бросить меня будет «не по понятиям» и «пацаны не поймут», поэтому облагодетельствовал как мог — взял работать на себя. Среди прочего, в его бизнес входил большой бордель. Знаешь, что это такое?

— Платный секс под управлением криминала? — уточнила Змеямба. — Я знаю, как это работает. Приблизительно.

— Я стал там штатным доктором, ещё дальше уйдя от институтской специализации. Когда есть база, книги и свободное время, можно научиться и гинекологии. Педиатрии тоже хватало — девушки постарше проживали при заведении со своими малолетними детьми, а девушки помоложе сами еле-еле вышли из детского возраста.

— Их принуждали к этому? — спросила Змеямба.

— По-разному. Большая часть была из деревень или глухих экономически депрессивных провинций, для них это просто способ выжить в городе. «Общежитие для персонала» — единственное жильё, отделяющее их от улицы. Кроме того, их кормили, и они хоть как-то зарабатывали. Экономика была в глубокой жопе, нормальной работы не сыскать, да и не умели они ничего полезного. Многие попадали туда сразу после школы — приезжали поступать в институты, проваливали вступительные экзамены, не хотели возвращаться домой, получали предложение, которое выглядело выгодным и безобидным, а потом не могли сорваться с крючка. Некоторые девушки попадали против своего желания — по разным обстоятельствам. Хватало сирот — их нам поставляли детские дома прямо после выпуска. Многие из них к тому моменту уже имели большой опыт сексуальной эксплуатации, которой подвергались с раннего детства. Это было поганое время, Зме.

— Сочувствую, Док. Было много работы?

— Более чем. Крупное заведение, до сотни работниц одновременно. Администрация над ними не издевалась, но не препятствовала это делать клиентам, так что хирургии в моей работе тоже хватало. Ссадины, синяки — почти постоянно. Переломы конечностей и лицевых костей. Разрывы тканей половых органов — тоже не редкость. Прерывания беременностей — увы, контрацепция была не слишком надёжной. Наркотическая зависимость — многие девушки тратили на наркотики всё, что зарабатывали, возвращая деньги обратно администрации, которая им наркоту и поставляла. Строго было с венерическими болезнями — регулярные обследования и анализы, потому что заразить клиента недопустимо, среди них бывали и весьма опасные, и весьма влиятельные люди, включая представителей власти. Я не горжусь тем периодом моей жизни, и многое из него хотелось бы забыть, но практика была разнообразная, и опыта набрался. В том числе, и в психологии — лучше разговор, чем суицид, хотя и попыток суицида тоже хватало. Некоторые — успешные.

— Тяжело было? — Змейса потянулась, разминая затёкшие мышцы.

— Как тебе сказать… Сейчас вспоминаешь — кошмар и ужас. Столько боли и горя, насилия и унижения, безнадёги и жизненных трагедий — и всё это прошло через мои руки и голову. Но тогда это было…

— Фоном? — подсказала Зме.

— Да, пожалуй. Я старался не принимать близко к сердцу, пытался накопить денег в надежде вырваться в лучшую жизнь, и, хотя мои накопления раз за разом сжирали то денежные реформы, то быстрая инфляция, то попытки помочь тем из девушек, у кого был шанс соскочить — я не отчаивался. Я был молод и, несмотря на всё увиденное говно, наивен. Я старался быть добрым к девушкам, они отвечали мне взаимностью, так что у меня, по крайней мере, не было недостатка в сексе.

Я закончил рисовать лицо и перешёл к рукам. Руки — всегда вызов моим скромным умениям. Рисовать их сложнее, чем кажется. Заодно пытался подобрать слова, чтобы не выглядеть перед Змеямбой совсем уж придурком. Но она догадалась сама.

— Ты влюбился? — сказала она с сочувствием в голосе.

— Ты чертовски догадлива, Зме, — признал я.

— Я неплохо изучила тебя за эти годы, Док.

— Я давно уже не тот молодой глупый доктор. Но ты права. Её привезли ночью сразу в карцер. Да, там был карцеры — для тех, кто не в адеквате, кого таращило под наркотой, кто мог навредить себе или другим, кто был склонен к побегу, не рассчитавшись с долгами.

— Долгами? — удивилась Змеямба.

— Там была строгая система денежных вычетов, и девушки часто оказывались должны администрации: за алкоголь, или наркотики, или лекарства. Всё это вычиталось из их заработка, причём по очень завышенной цене. Кроме того, некоторые девушки попадали туда для «отработки долгов» криминалу, и все их деньги уходили тем, кто сдал их в бордель. Это жестокая система, Зме.

— Понимаю, прости.

— Так вот, её привезли ночью и сразу вызвали меня. Совсем юная девушка была жестоко избита и ещё более жестоко изнасилована. Воздержусь от медицинских подробностей, но от её репродуктивной системы мало что осталось. Ещё немного и она умерла бы от кровотечения. Её зафиксировали ремнями для буйных и строго-настрого запретили отвязывать, потому что она склонна к суициду. Меня предупредили — если девушка умрёт, я об этом пожалею. Тот, кто её привёз, с ней ещё не закончил. Это был серьёзный вызов моим медицинским умениям, но я справился. Остановил кровотечение, зашил то, что можно было зашить, залечил то, что залечивалось, убрал воспаление. К сожалению, бордель — не больница, рубцевание тканей сделало её бесплодной, но её это не волновало. Она не собиралась рожать. Она и жить-то не собиралась. Её нельзя было отвязать даже для посещения туалета, девушка так настойчиво и изобретательно пыталась себя убить, что её пришлось держать на транквилизаторах, что само по себе проблема.

— Если тебе тяжело рассказывать… — начала Змеямба.

— Тяжело не рассказывать, тяжело вспоминать. Но я всё же закончу. Её отец чем-то очень сильно досадил одному из криминальных боссов. Не знаю, чем — потому что она тоже не знала. Её семью показательно убили, над ней жестоко надругались, она чуть не умерла, но они на этом не закончили. Бордель оказался ближайшем местом, где ей могли оказать медицинскую помощь, не задавая вопросов. И я оказал. Теперь ей предстояло пройти это всё снова. Я не смог отвернуться и забыть, как отворачивался и забывал не раз.

— Она была красавицей, твоя жена, — тихо сказала Змеямба.

— Ты опять догадалась, да?

— Мы не были так уж хорошо знакомы, но я всегда чувствовала в ней надлом.

— Я тянул время как мог. Преувеличивал последствия, давал возможность восстановиться, но она не хотела выздоравливать и вообще жить. Когда я сказал, что вытащу её — она мне не поверила, и была, в общем, права — я понятия не имел, как это сделать. Но мне повезло — в бордель явился Слон.

— Слон? Наш Слон? — удивилась Змеямба.

— Да. Мы с ним знакомы со школы, на самом деле. Не то чтобы дружили — он был на два класса старше, — но входили в одну компанию. Он там, разумеется, верховодил…

—Ещё бы! — сказала Зме.

— Потом он поступил в военное училище, я закончил школу и пошёл в мед, мы несколько раз пересекались, пару раз выпивали. Потом он уехал куда-то воевать, сначала по контракту, потом наёмником, и мы друг друга потеряли. И вот он такой является — охранником при какой-то шишке, приехавшей оттянуться с девочками. От безнадеги я рассказал ему всё, и он неожиданно согласился помочь. Сказал, что знает место, где нас гарантированно не достанут, главное до него добраться. Слоняра горел энтузиазмом — работа охранником надоела, жопа хотела приключений, а ещё в нём открылся талант проводника, и он узнал, что есть другие миры. После этого всё меняется, сама знаешь.

— Конечно, — кивнула Змейса, — внезапно осознаешь, что не обязан жить там, где родился.

— У Слона сразу появились планы на свою команду. Его достало подчиняться чужим приказам. Опытный врач — а я уже был опытный, — с навыками военной хирургии, да ещё обязанный ему лично — это была просто находка. Так что Слон моментально всё придумал.

— О да, в этом он всегда был хорош! — подтвердила Зме.

— План накрылся мохнатой шапкой уже на первом этапе. У того говнюка, который мучил девушку, кончилось терпение, и он заявился её забрать — в любом состоянии. Она увидела его, выдернула руку из фиксатора, сломав два пальца, и, схватив со стола ножницы, распорола себе горло. К счастью, ножницами не так-то просто себя убить, артерию не задела, хотя крови было много. И тут явились мы со Слоном. Слоняра тут же свернул шею охраннику, а мне сунул нож и сказал: «Этот — твой!» Он хотел проверить, как далеко я готов зайти, но я действовал как в тумане — подошёл сзади и всадил нож в сердце. Перевязал девушке горло — чёрт, я тогда даже не знал, как её зовут! — посадил на каталку, накрыл одеялом и вывез через чёрный ход. Там нас подхватил Слон, угнавший пафосный внедорожник у своего босса.

— Да, он их обожает, — согласилась Змеямба.

— Мы свалили без документов и без копейки денег — у меня не было времени даже подняться в комнату за заначкой, — только медицинский чемоданчик прихватил. Но всё это и не понадобилось — Слон, гордый как слон, вывез нас через свой первый кросс-локус. «Вот, — говорит, — Дочище, зырь — это другой мир. И таких миров — до ипени матери. И все они принадлежат нам! В общем, не благодари — будешь должен».

— С тех пор ты ему должен?

— Мы давно в расчёте, но я не забыл. Моя будущая жена была совсем плоха. Не столько из-за горла, сколько из-за потери воли к жизни. Слон только учился быть проводником, мир, в который он нас вывез, был вымерший, помочь было некому, я старался как мог, но она умирала. Слон мотался, привозил лекарства, но не помогало. Она просто не хотела жить. И тогда я начал рисовать — просто чтобы не сдохнуть от тоски рядом с ней. Рисовал портрет за портретом, выходило паршиво, я отродясь не знал никаких художественных техник, у меня был только карандаш и пачка бумаги. Делал набросок, выходило говно, я комкал и выкидывал. Делал следующий — то же самое. Она не возражала — просто лежала, молчала и смотрела в потолок. Кормил я её почти насильно, и она за месяц не сказала мне ни слова. Но я рисовал и рисовал её лицо на подушке, по два десятка картинок в день и больше, держа в голове чёртов референс.

— Референс? — переспросила Зме.

— Я называю это так. Вижу в голове то, как должно быть, и подгоняю под это мир. Но тогда ничего не знал — просто рисовал, рисовал, пока не начало получаться. И ей стало легче. И чем больше я рисовал, тем скорее она поправлялась. Не сразу, но до меня дошло, как это работает. Когда она начала говорить — стало легче. Мы говорили часами, обо всём, я рисовал её портреты, она восстанавливалась на глазах. С тех пор так и повелось — я рисую по референсам, и они становятся реальностью.

— То есть, — дошло до Змеямбы, — ты сейчас…

— Ага. Держи, — я протянул ей портрет.

— Ты мне польстил тут, — улыбнулась она, рассматривая его, — и очень сильно.

— Вовсе нет. Просто это не сразу действует.

— О, чёрт. Не знаю, что и сказать, Док. Простого «спасибо» за такое явно недостаточно, но у меня нет ничего, кроме моей стареющей тушки, а она и так в твоём распоряжении.

— Наплюй, Зме. Мне просто хотелось это сделать.

— Отчего-то мне кажется, что для тебя эти «референсы» не бесплатны… — задумчиво сказала Змеямба.

— Ничто в этом сраном мире не даётся даром. Но плевать, оно того стоит. Тем более, не так уж много я поменял, ты и так красивая.

— Забыл добавить «для своего возраста», — засмеялась она, а потом резко посерьёзнела и спросила, — а когда ты меня с того света вытащил — это было дорого?

— Дорого, Зме. Я ведь не мог рисовать.

— И чего тебе это стоило?

— Ты не хочешь этого знать, поверь.

— Но ты бы сделал это снова, если бы можно было вернуться? Сделал бы, заранее зная цену?

— Не знаю, Зме. Не знаю. Не спрашивай меня об этом. Что сделано, то сделано.

— Чёрт, а у меня даже шрама нет. Надо было оставить на память, — грустно улыбнулась она. — Как остался у твоей жены на горле.

— Не надо оно тебе. А с женой не всё так просто, — признался я. — Я пытался его убрать много раз. И даже убирал — но он проявлялся снова. Она не видела себя без него, и мироздание не видело её без шрама. Потому что главные шрамы остались у неё в голове, и я так и не смог до них добраться.

— Я понимаю, — кивнула Зме.

— Мы не стали счастливой семьёй. Слишком много боли в начале, слишком глубокая травма, всё это было с ней до конца. И она осталась навсегда бесплодной. Рубцовая ткань на шейке матки возвращалась так же, как рубцовая ткань на горле, несмотря на все мои усилия. Ладно, хватит тебя грузить — и так рассказал больше, чем кому-либо за всю жизнь. Спасибо, что выслушала, и закончим на этом.

— Я ценю, Док. Сейчас мне пора, ночевать тут не разрешили, — но я постараюсь прийти завтра. Можно?

— Буду рад.

— Тогда, может, ещё разок? На дорожку?

— Зме, я старый усталый…

— Верь мне! Я справлюсь!

И она справилась.