Пшеничная вдова

Глава 26. Холод безумных зеркал

– Призраки… – Турун Хардрок стоял поодаль, сжимая в раках меч. Даже в пылу битвы северяне знали: к нему лучше не приближаться. Лекарь стоял рядом с заснувшими лошадьми, привязанными у скалы. Те запрокинули морды, повиснув на жестких веревках, крупы их нервно подергивались от беспокойных снов. Хардрок зорко зрел, когда его замечает враг и держит путь в его сторону. По обыкновению, в этот момент инаркх заносил над головой топор, а лекарь произносил слова: – Призраки… Они пляшут вокруг тебя. Они наполнены злостью.

Взгляд инаркха превращался в дымчатый, он начинал зреть призраков, погружаясь в тревожное забытье. Топор выскальзывал из рук, некоторые падали на песок. Турун Храдрок подходил к врагу и резал ему глотку, аккуратно, как и полагается лекарю. От его разрезов кровь вытекала быстрее и не требовалась вопиющая грубость вояк за его спиной, претившая жалостливому сердцу серого северянина. Но иногда он все же отрубал голову, чтоб наверняка.

Раздался оглушительный вой. Две собаки, оказавшиеся умнее остальных, забились под корягу рядом с прибрежным булыжником. У псин застыла кровь в жилах ровно так же, как и у их хозяев. Размером они были не меньше Лютого, но им не доставало его задора. Пес, казалось, совсем не чувствовал боли, когда от него оторвали кусок шерсти на боку вместе с куском кожи, он прижал лапой обидчика к песку и вырвал ему глотку. Вокруг него лежало восемь псин с переломанными шеями, с клыков Лютого капала кровь. Глаза его превратились в черные бусины и блестели как смола на солнце. Обманчивое спокойствие породы берсерка, наконец, сбросило будничные одежды. Запах крови и смерти пьянили его звериный разум, Лютый лениво протрусил сквозь черный дым, разбрызгивая кровь с клыков. Жадный до битвы взгляд шарил в поисках новой жертвы. В глотке свербило, он жаждал только одного – крови.

В нос ударил запах сырости. Липкие сумерки, жившие между мокрых мраморных стен, окутали вошедших внутрь рыцарей. Освещения не было, облегчение глазам дарили только лучи вечернего солнца через дырявый купол. Тот совсем не останавливал ни дождь, ни снег, ни высокие волны, ни птичий помет. Запах сырости смешивался с замшелым запахом мха, который рос тут повсюду: на стенах, полуобтесанных колоннах и полу. Все в этом храме было не так, все не по правилам. Не было высоких статуй, приятных благовоний, золота и сочного плюща. Не было яркого солнца, бьющего в арочные окна. Оранжевых факелов и пылающих алтарей, высушивающих воздух до приятной теплоты. Здесь царила густая опиумная темнота и хаос. Из серого мрамора выскакивали лица хаоса. Их было много и все они были разные. Вот лань, раскрывшая большеноздрую челюсть и вылупившая в ужасе один глаз, вот лев, гордый и яростный, но почему-то без гривы, вот лицо, с одной стороны дева, с другой – старуха. У Безумного Бога было много лиц, но ни одного полноценного. Все они были разделены надвое – прекрасное и уродливое, должное и искаженное. Словно лица эти были украдены и намеренно испорчены. Молчаливое безумие не имело краев. Лики выпрыгивали из колонн, стен, потолка и даже пола. Как призраки, вытягивающие свои шеи в надежде освободиться от тисков стен. О такой призрак споткнулся один из рыцарей, не забыв помянуть матушку.

Реборн оскалился за сталью. Он откинул забрало, попытавшись смахнуть кровь, залившую веко.

– Нужно найти опиумный алтарь, – сказал он остальным, – Глядите по сторонам, в храме могут…

Он не успел договорить, в сумерках послышался свист, разрезающий слух. Что-то скользнуло рядом, послышался лязг металла о металл. Громила выругался.

– Что за чертовщина? – голос Беккета ударился о стены и заглох, как и силуэт, скрывшийся в темноте.

– Берегите глаза и шею, – предупредил Реборн, – Храм охраняют Острые Клинки.

– Этого только не хватало, безумово отродье, – сплюнул на пол Громила, удивительно ловко обращаясь с длинным мечом, практически с него ростом. Плевок попал на мшистую морду игуаны. Но Громила этого не заметил, а если бы и заметил, то все равно не испытал угрызений совести.

Реборн ждал острого клинка, но тот медлил. Вместо него совсем рядом просвистел топор. Из сумерек появились инаркхи, засевшие в храме. Реборн знал – это вовсе не трусы, а те, кто остался защищать своего бога. Лучшие из лучших. Увернувшись влево, Реборн зашел сбоку и рубанул, инаркх ускользнул от острия мача. Удар топора о меч отдался болью в пальцах, локоть, угодивший точно в забрало, разбил Реборну нос. Рот наполнился соленой кровью. Реборн думать не стал, навалившись всем телом на инаркха. Тот оскалился, когда оказался под тяжелым телом, закованным в латы. Они оба потеряли оружие, поэтому Реборн воспользовался кулаком. Первый удар пришелся в нос – око за око, как и завещал Воин, а в детали Реборн вдаваться не стал. Противник не чувствовал боли – он это знал точно, но попытался сделать так, чтобы у того хотя бы закружилась голова. Когда рука потянулась за мечом, у носа мелькнуло лезвие топора. Как инаркх умудрился дотянуться до оружия в такой короткий отрезок времени, так и осталось загадкой, которую Реборн тоже предпочел не разгадывать – он отрубил ему запястье, надеясь, что левой рукой тот орудует хуже. К счастью, противник оказался не настолько талантливым, поэтому получил мечом прямо промеж глаз.

– Жертвенный алтарь! – крикнул Реборн, проглатывая собственную кровь, – Нужно пробиться к Жрецам!

Беккет отбивался от двух, его латы уже дважды спасли ему жизнь. На меч Громилы, словно репа на нож, был нанизан скалящийся в безумной улыбке инаркх. Он обхватил руками клинок и подбирался к рыцарю, двигаясь животом по лезвию. Кровавая улыбка его становилась все ближе, а Громила не мог выдернуть меч из окровавленного живота, он увяз в нем почти по рукоять.

Реборн почувствовал резкую боль и взвыл. Тонкий шестигранник кинжала вонзился в плечо, в щель между смятым наплечником и грудиной. Острый клинок исчез так же внезапно, как и появился – Реборн заметил только еле уловимую тень, взмывшую под дырявый купол. Встав, он почувствовал, как голова закружилась, а к горлу подступило нутро. Под латами ощущалась мокрота – кровь смочила ткань, ладонь обхватила рукоять кинжала, который Острый Клинок не потрудился забрать с собой. Резкое движение – клинок со звоном упал на пол, разбрызгав капли крови. Реборн сжал зубы от боли, шаря глазами по ставшему знакомым полумраку. Он двинулся вперед – к массивной двери жертвенника. Два удара – дверь не поддавалась, звеня драгоценными камнями на поросшем мху дереве.

– Беккет! – позвал Реборн, – Сюда! Живо!

«Куда ж живо?» – обескураженно подумал Беккет, которому чуть не пробили грудину. Два раза он схлопотал по голове, но враги не знали, что эта часть тела у него-таки самая прочная. Поэтому один из них лишился уха, а другому выпустило кишки. Беккет расстроился, что врагов это впечатлило не особо. От того, кто волочил кишки по полу уйти было проще, но ему все равно приходилось пятиться и смотреть под ноги.

Инаркх все-таки пробрался до Громилы, рыцарь дал ему в бородатую морду, тот честно встретил его кулак лбом, а потом ударил им по его забралу. Удар оказался такой силы, что Громила отпустил рукоять меча и подался назад. Инаркх попытался взять топор, но у него не получилось – сталь тяжелого меча тянула его вниз и мешала согнуться. Тогда он еще раз дал лбом по забралу, повалил Громилу и начал бить кольчужным кулаком по металлу. Он бил в кровь, пока не стер кулаки до костей. Шлем Громилы смялся, проломив ему череп. Инаркх поплелся за кишками одного из соратников, но был не так быстр – все же длинный торчал из него меч.

Удар, еще удар. Дверь поддалась только на третью попытку, когда Беккет врезался в дерево со всей дури – он ввалился внутрь, гремя латами и своими костями. Реборн бросился за ним, потому как чувствовал, что Острый Клинок рядом – он уловил его тень у себя за спиной.

– Они не зайдут в жертвенник, – бросил Реборн Беккету, – Вставай, – он подал здоровую руку своему рыцарю и пошатнулся, когда тот дернул за нее, чтобы встать, – Жди здесь.

Беккет остался на пороге жертвенника, не решаясь пересечь границы врат – за ними стояли, словно вкопанные, два инаркха, а за их спинами – юркая, почти незаметная тень Острого Клинка. Внутрь они не вошли, и не смели сделать даже шага в священное место. Беккет принялся ждать, пока кишки окончательно вывалятся из того, кто повыше и обратный путь станет полегче.

Реборн обернул свое лицо вглубь храма. Только сейчас стал заметен острый запах опиума, перебивавший даже запах сырости. По центру располагался мраморный колодец, подпитываемый водами купола – капля за каплей, умелые резные ниши сгоняли в него дождевую воду прямо из пасти сатира. По краям колодца, словно куколки шелкопряда, почивали в коконах из шелковых тряпок одиннадцать Опиумных Жрецов по числу богов. Безумный так и не признал Отверженного, и у себя в храме принимал только одиннадцать Жрецов – днем и ночью, зимой ли, летом ли, они должны были приносить жертву опиумного забвения вокруг колодца зеркал. Около каждого кокона стояла прозрачная колба, наполненная густым дымом, поверх каждой покоилось плоское блюдце цветного стекла с раскаленным углем. По темным углам попрятались голые служки, прикрыв ладонями мужские признаки, выкрашенные в красный. В алтаре горели факелы, отбрасывая тусклые отблески на белые тоги и серый мрамор колонн. На стене за колодцем была выбита улыбчивая морда сатира с обломанным позолоченным рогом и выпученными изумрудными глазами, а прямо под ним распростерлось гигантское ложе для ритуальных сношений с Алчущими. Алчущее ложе было обито зеленым веретеном.

Реборн проткнул каждого Жреца под мычание немых служек. И хорошо, подумал Реборн, лишние вопли ему были не к чему – он ненавидел крики и визг. Никто не помешал ему, алые пятна крови выступили на тогах, Жрецы лишь дернулись в опиумном забытье и тут же затихли. Плечо ныло. Реборн оглянулся – по темным углам попрятались служки, но он не стал их искать. Слишком много времени уйдет на бесполезных служителей безумия – красные члены никогда не становились Жрецами. У них нет языка, они способны только взбираться на алчущее ложе да таскать опиум.

– Шшшш… – раздалось рядом, как последний вздох Жреца оборвался.

Реборн подошел к колодцу, капая на мраморный пол кровью – в жертвеннике не было мха, факелы высушивали воздух несмотря на дырявый купол. Колодец питался не из зияющего рта, а из проткнутых пустотой глаз – Безумный зрел и давал свое зрение зеркалам. Губы окутала белесая дымка – дыхание начало застывать сразу же, как только Реборн перевалился через край колодца. Он увидел глянцевый лед и под ним танцевала вода, словно кипящая. Она пузырилась и ходила под тонкой коркой, лаская ту сторону мерзлоты. Реборн пару раз сомкнул и разомкнул веки, а потом тряхнул головой – всплески воды начали складываться в образы. Пустоты сливались, образуя человеческие тела, глаза, губы и рты. Вспорхнула чайка. Реборн отшатнулся – творилась какая-то чертовщина. Когда Реборн чего-то не понимал, он начинал нервничать, а когда он начинал нервничать, вынимал меч.

В воздухе сверкнула холодным блеском сталь, обагренная кровью. Когда клинок вонзился в лед, тот зашелся трещинами, словно паутинными нитями. Образы раскололись на тысячи мелких отражений, а те – еще на тысячи. Когда Реборн провернул клинок влево, вода хлынула из ледяных стыков и забрызгала его лицо. Она оказалась горячей, словно кипяток. Реборн отскочил от колодца. Раздался вой. Животный, пронзительный, будто хищнику вспороли брюхо и тот понял, что умирает.

«Это не вой ветра», – понял Реборн, это было очевидно. Оглушая, вопль лился из колодца, выходя горячим паром из глаз и рта сатира на волю, в высокое небо Теллостоса.

Ветер нежно ласкал, обдувая гузно. Уилл стоял наполовину в пене волн и наслаждался прекрасным кроваво-красным закатом. Его экипировка покоилась на берегу, пока остальные собирали трупы и помогали раненым. Уилл умыл лицо в солёной воде приливных волн, чаши у храма потухли под натиском морской воды и песка.

– Как?! – спросил у него длинноносый Торн, которому Хардрок наказал опросить всех раненых.

– Когда мамка рожала, промеж ног у нее больнее было, – отмахнулся Уилл, прикрывая неглубокую, но унизительную рану на левой ягодице от соленой воды.

Дружный хохот поддержал звук прилива.

Когда колодец зеркал издал свой последний вопль, кровавая битва тут же прекратилась. Острый клинок с иракхами у порога жертвенника, словно обессиленные, опустились на пол, молчаливо приняв свою казнь. Беккет не побрезговал поотрубать им конечности – геройствовать и влагать меч в руки врага ему сейчас совсем не хотелось. Свежевал их он с особым энтузиазмом. Когда король со своим рыцарем вышел из харама, их встретили спокойный шорох прилива и лучи закатного солнца. Остатки инаркхов были перебиты почти без сопротивления. Реборн не только ненавидел, но еще и боялся Безумного, о чем, конечно же, предпочитал никому не говорить. Вокруг этого странного бога вилось много темного, непонятного и противоестественного. Порой, король не знал как одолеть это и с какой стороны подступиться. Другие боги предпочитали молчать и никак не выдавать себя, но этот вел себя так, будто и вправду существовал. Реборну повезло в этот раз.

Лютый пытался разгрызть чью-то руку, обернутую в шкуру, но Хардрок на него накричал. Тогда тот переключился на мертвых псин и пришлось уже вмешиваться Реборну. Пес остановился на туше кита и против этого уже никто не возражал. Уснувшие лошади просыпались, обескураженно тряся гривами.

Король отказался от помощи лекаря, он мог и подождать – рана на плече запеклась, кровь остановилась. Его солдаты нуждались в Хардроке гораздо больше. Раненых грузили в повозки и везли в лагерь, чтобы служанки принялись перевязывать раны и варить мази, отвары и раздавать лечебные соли под наблюдением серого северянина. На его зоркий взгляд требовалось отсечь пару конечностей и чуть больше пальцев. В отличие от остальных, эту ночь Турун Хардрок спать не планировал.

Внезапное веселье прервали отдаленные крики.

Королева не выдержала, понеслась к побережью на своем тяжелом тягловом жеребце. Она оседлала его сразу же, как только увидала первую повозку с ранеными. Реборн почему-то не удивился, что Исбэль никуда не ускакала с Юстасом, но это ему все равно не понравилось.

Исбэль спешилась, не доскакав до прилива. Она что-то кричала, остановила всегда спокойного Берта, но тот не сразу понял, чего от него хотят. Тогда ей помог Вилли, указав рукой на вопросительно взирающего на нее Реборна. Полы походного костюма Исбэль развивались на ветру, плащ ее был зелен, а не черен – Реборну даже показалось, что она одела его специально, потому что испугалась чернотой бархата накликать смерть. Королева была очень пуглива и местами очень суеверна – Реборн это заметил давно.

– Живой! – истошно закричала Исбэль, набросившись на короля, словно ураган. Реборн сморщился, когда она на него налетела. Заныла рана. Он простонал, – Живой! – на глазах ее навернулись слезы, – Вы что… вы… ранены?

Она увидела запекшуюся кровь на его лице и ее охватил ужас. Реборн удивленно смотрел в испуганные глаза: в эту битву он довольно получал по голове, но все же не настолько сильно, чтобы начало мерещиться всякое.

– Не смертельно, – обескураженно ответил он, глядя, как по ее щекам катятся слезы.

Неистово залаял Лютый, увидев, как какая-то шавка с поджатым хвостом, выбравшись из-под коряги, начала драть китовью тушу с другой стороны. Он рычал, отрывая куски мяса, но почему-то не атаковал. Так они и ели, скалясь и жадничая, но китовьего мяса было вдоволь и дракой это так и не окончилось.

Лай будто вернул Исбэль в реальность, она отстранилась. Вокруг валялись части тел, стенали раненые, кровь смочила песок, одежду, окрасила волны в багровый, много крови. Прямо под ее носом лежали убитые Жрецы, завернутые в белые коконы, словно запеленованные младенцы. Ровно одиннадцать, еще одно маленькое тельце, тоненькое, словно тростник. Наверняка, при жизни оно было очень гибким. Острый Клинок был одет в черную шелковую рубаху, расшитую зеленым, на ногах его были шаровары и кожаные туфли с вздернутым носком. Лицо было усыпано веснушками, несмотря на смуглую кожу, нос вздернут, как и носки его туфель, а ресницы казались такими длинными, что на них смело могла уместиться бабочка.

– Они же мертвы… все мертвы, – прошептала Исбэль, опускаясь на песок. Ладони ее коснулись лица Жреца и пальцы ее запачкались красным, – Везде мертвецы, – она оглянулась. Рядом лежала чья-то рука. Дальше, постанывая, сидел раненый в ногу Хуберт, а за ним валялся, глядя в бездонное небо, Кальвин с переломанной шеей, – Столько убитых… мертвых… Все мертвы! – воскликнула Исбэль и зарыдала, спрятав лицо в ладони.

Никогда еще в жизни своей она не видела такой чудовищной картины. Во время осады она видела мертвых, но это было с высокой башни и тогда они казались просто куклами. А потом… мертвецы не собирались в кучу и не теряли конечности в таких количествах. Исбэль думала, что хуже не бывает, когда ее кузен потерял голову, а отец лежал перед ней с перерезанным горлом, но сейчас поняла, что на свете может быть все и не хотела увидеть нечто более ужасное. Она даже не знала, как ей пережить то ужасное, что уже есть.

– И о ком вы, интересно, печалитесь? – спросил Реборн, с привычкой выкидывая из своей груди теплоту, которую он испытывал каждый раз, когда видел Исбэль, – О нас или об этих безродных собаках?

– О.… о всеееех, – не унималась Исбэль и Реборн нахмурился. Все-таки какая глупая эта женщина, подумал он и тотчас же почувствовал в себе раздражение.

Исбэль оторвала лицо от ладоней и посмотрела в глаза Реборну с таким отчаяньем, что он начал раздумывать, не устыдиться ли ему.

– Ежели сложить все руки и ноги, славная получилась бы гора, – оглядывая песок, громко заключил Уилл. Волны уже морозили его ягодицы, но он стеснялся выйти из моря без портков при королеве.

– Ага, выйдешь из моря и взберешься на ней до неба, – ответил ему Хуберт, испытывающий любопытство, сколько Уилл еще сможет простоять с голой задницей в море.

Вокруг Исбэль раздались смешки, сдобренные доброй долей возбуждения. Воины еще не успели отойти от боя.

– Как… как вы можете смеяться? Вокруг же столько убитых! – слезы ее подсохли от изумления.

– Мы напихали в гузно Безумному, Ваше Величество, – с лихорадочной радостью в голосе объявил Родерик. – Наши воины смеются на том свете, а мы на этом!

Реборн ещё немного помедлил, вглядываясь в укоризну глаз Исбэль, а потом достал меч. Девушка только и успела вскрикнуть, а потом крепко зажмуриться. В воздухе послышался свист разрезанного бриза. Но Исбэль не почувствовала боли, она распахнула глаза и обернулась. Над ней возвышался стройный юноша, похожий на мальчика, а из запястья его руки брызгала кровь. Рядом с ноского ее сапога упала отрубленная плоть – когда Реборн рубанул, Острый Кинжал выпустил кинжал вместе со своими пальцами. На бледное веснушчатое лицо брызнула кровь. Убийца дернулся. Исбэль завизжала.

Уилл, Беккет и еще несколько солдат скривились, услышав звонкие, скрипучие женские вопли, похожие на ор павлинихи в королевском саду. Воистину, гул арки и вой ветра не казались им настолько режущими слух. Но если у кого и возникло заткнуть источник ора хорошим тумаком, никто не подал виду. Воины доблестно переносили визжащую женщину, потому как это королева. Если и дать какую-нибудь затрещину, чтоб павлин заглох, так это может только король. Но король тоже не спешил, терпеливо наблюдая, как Острый Клинок дергался в предсмертной агонии, истекая кровью и пытаясь настичь Исбэль. Та пятилась от него пятой точкой по песку, не переставая кричать. Все на удивление были спокойны, если не считать гримас недовольства от страдающих уш. Убийца сейчас мог уколоть разве что только самолюбие и Реборн ждал. Ждал, когда королева накричится, ждал, когда ее рыжая головка, наконец, наполнится разумом. Процесс шел настолько хорошо, что Исбэль сорвала голос. Случилось это, когда Клинок упал прямо на Исбэль, испачкав милосердную особу в своей крови. Тогда уж он окончательно издох.

– Видать, нажевался дурман-травы и встает, когда не попадя, – глубокомысленно заключил кто-то за спиной Исбэль, пока она, словно рыбка открывала рот, но из него вырывались только глухие хрипы.

Она сидела на песке, вся к крови, бледная и заплаканная, когда Реборн настиг ее и навис сверху:

– Если в поле завелся сорняк, его надо выкорчевывать сразу пока он не погубил весь урожай, – Реборн по глазам видел, на какую благодатную почву сейчас льются его слова, – Они бы убили вас, нас и всех, кого вы так любите кормить леденцами, – король повернулся к своим рыцарям и взмахнул рукой, показывая на позади лежащих Жрецов: – Сжечь.