Пшеничная вдова

Глава 16. В путь

Боги дали рыбу уже через четыре луны. Море вспенилось и ожило, блестящей чешуей взмывая в небо. Вересковая макрель заполонила прибрежные воды, мешая кораблям заплывать в гавань. Открылись дополнительные порты, простаивающие весь остальной год. С приходом весны Теллостос оживал вместе с морем, отмечая начало нового торгового сезона, с макрелью увеличилось и количество судов.

Большой обоз ожидал у главных ворот при выезде из города. Отбытие подготовили помпезным – с фанфарами, глашатаями и праздничными корзинами Ясеневых яблок. Здесь же прохаживались несколько монетников с большими кошелями на поясах, набитых медяками для горожан. Аоэстред и не помнил на своем веку столько событий: четырнадцать лун вобрали в себя коронацию, свадьбу и пшеничный путь. Столица недоумевала, чего желает больше всего: продолжения щедрых зрелищ или мести за искалеченных и убитых. Наверное, именно поэтому обоз облепила толпа, кто-то выцеплял взглядом монетников, готовясь протягивать руки и толкаться в бока, другие были напряжены, молча изучая стражу и телеги с пшеницей.

Все утро стража хлопотала, чтобы к ним не лезли любопытные горожане. Простых воинов насчитывалось около двухсот, не меньше, а латных рыцарей около дюжины. Время было неспокойное – на дорогах поселились банды, для которых смена власти была лишь поводом набить свое брюхо. Не все верили в свершившуюся свадьбу, злые языки пускали слухи, что король, дескать, таки откинул копыта, а заправляет всем теперь его отец. А пшеничная вдова и вовсе сгинула в его мстительном гневе.

Туда-сюда сновали оруженосцы, служанки уселись в обозы с утварью и припасами, стройные пажи попали под влияние строгого повара – тот обязал их таскать мешки с репой.

– Куда, паршивец! – один из солдат, низенький и плотный, с острой бородкой и разного по цвету щеками, одной бледной, другой красной, схватил какого-то вертлявого паренька в зеленом бегуине, – А ну пшел отсюдова! – и дал ему хороший пинок под гузно.

Пацаненок отлетел на пару метров, почесывая задницу. Схватил с дороги свалившейся бегуин и дал деру. Он был сегодня не первым, кто прорывался к пшенице с ножичком, пытаясь устроить маленькую диверсию. Кто-то пустил слух, что новая корона ворует пшеницу, вывозя ее в Глаэкор, и вот уже появились вредители. То, что настоящие воры действовали бы менее помпезно народ интересовало мало. Но Реборн устал наказывать. Пара отсеченных рук или голов порождала только новую гидру. Он даже убрал головы с пик на центральной площади и у ворот. Если так продолжится, думал он, то ему впору будет называться Реборн Милосердный – король сирых и убогих, предлагавший отведать сначала железо, но потом сменивший блюдо на пшеницу. Королева задерживалась.

– Больше двухсот мешков с пшеницей… Боги! Королева хочет загнать нас до белой пены, – изумленно цокнул Юстас. Он только спешился и теперь с любовью похлопывал коня по лоснящейся пегой шее, – Вот так… Хорошо… Ух! Да не бойся ты, это всего лишь люди. Ни слова, ни взгляды не ранят, Быстроногий… Только огонь и сталь.

– Не пускай ветры, Юстас, добрая половина останется на первых же постоялых, – рассмеялся Беккет по прозвищу Глухое Ведро, рыцарь в вороненом. Он немного позвякивал, прикидывая, куда же делся его оруженосец. Скоро предстояло захлопнуть забрало, а его все не видать. Глухое ведро повредил колено при взятии Аоэстреда и еще не так сильно окреп, чтобы самому забраться на коня. И уж лучше он наложит себе прямо в доспех, чем будет просить об этом кого-то другого, – Я так слыхивал, проедемся по крупным городам, чтоб молва разлетелась, и на разворот.

Интересно, чего он там слыхивал, подумал Юстас, если слышит через раз. В детстве Беккет нацепил на башку жестяное ведро, изображая рыцаря, вывалился на улицу и начал гонять щуплую ребятню. Сам он уже к девяти годам вымахал в здоровенного верзилу, и ведро ему было аккурат впору. Его бы и отколошматили ребятки в пылу «сражения», но никто не рискнул пойти против воинственного задиры, к тому же, сына старейшины. Бежал Беккет с ведром недолго – кубарем полетел с ближайшего обрыва, коих на рудниках было что галок в небе. Испуганные ребята сгрудились у обрыва. Лекарь не боялся за жизненные соки Беккета – на нем почти не было царапин, только ушиб мягкого места да порванное ухо, и тем более не боялся за ум – зачем бояться за то, чего нет? А вот со слухам оказалась беда… Он так бы и оглох, но Боги распорядились иначе – как только Беккета оставлял слух, он напяливал ведро и просил оруженосца зарядить ему пару раз по голове. Головокружение, звон в ушах и вот – его снова окружали звуки. В походах рыцарь стеснялся пользоваться ведром, посему на его шлеме иногда замечали свежие щербины. К слову, после битв Беккет слышал особливо ладно.

– Эй, Уилл, Кираса не видел? – крикнул слегка полноватому рыцарю в посеребрённой стали Беккет.

– Видал. Вчера вечерком. Он надрался как свинья. Парень пытался взобраться по лестнице в порт и дополз только до четвертой ступени.

– Это я знаю. Я лежал чуть выше. А потом не видывал?

– С чего бы? Такая темень была, хоть глаз выколи, – ответил Уилл, умолчав, что и сам был не совсем трезв.

В последние дни собирались тучи и все ждали обильных весенних дождей. Народ болтал о своем, порождая звуки города. День походил на базарный. Зима таяла, весенняя капель уже практически уступила место лету.

Из-под телеги, почесывая пузо задними лапами, вылезли две глаэкорских собаки. С шипастыми ошейниками, гравированными золотистыми буквами на черной дубленой коже. «Герда. Собственность короны», – гласила надпись на первом ошейнике, поджарая тонконогая сука держала ухо востро и нервно реагировала на окружающие звуки. «Лютый. Мир вашему праху», – неизвестно, кому была адресована другая надпись, на втором ошейнике: с такими заявлениями чтецов найдется не много. Заспанный пес – хозяин ошейника – последовал за Гердой. Он смахивал на огромного неопрятного волка, которого тщетно пытались вычесать от колтунов и торчащей клочками шерсти. Он лег у хвоста суки и прикрыл глаза. Давший деру пацаненок слишком усердно оборачивался назад, на стражу, не заметил Лютого, запнулся о пса и полетел вниз. Лютый лениво приоткрыл глаза, раздумывая, стоит ли ему нарушать привычное течение вещей. Герда неистово залаяла, на нее тут же прикрикнул псарь. Пес закрыл глаза, решив, что этого достаточно.

– Если так дело пойдет, ночами придется по округе озираться, – посетовал Беккет, взглянув в небо, – В Глаэкоре кругом снега, там и ночью хорошо видать. Кто знает, что ждет нас на дороге? Этот край не внушает мне доверия. Хотя ночью бывает хорошо, но днем все равно жарко. И так и эдак – все никак. Нет здесь золотой середины. Нет.

– Уж лучше бы так, а не эдак. Что-то мне подсказывает, что всё-таки эдак… – бывалым тоном ответил Юстас, поправив светло-оранжевый берет с огромным пером, – Хорошо если ты прав, Беккет, и на нашем пути будут пролегать только города. Уж больно королева у нас… своенравна… не даром… – тут Юстас осекся, предположив, что рассказы о порке рыженьких королем смахивает на государственную измену.

– А не проверить ли тебе карету, Юстас? – послышался грозный голос Реборна, аккурат над дрогнувшим пером оранжевой шапки.

– Дык все уже по второму разу проверено, Ваше Величество, – сощурил правый глаз Юстас – тот, что был самым хитрым, гадая, слышал ли хозяин больше положенного.

Реборн ничего не ответил, только стальные подковы черного, как смоль, коня зацокали дальше по мостовой.

– Жива… жива! – стремительной волной хлестнуло по головам. Заплясали в воздухе руки. Полетели монеты. Под приветственные крики и радостную жадность прибыла королева.

– А я говорил тебе, балда! – выкрикнул кто-то очень громко, а потом послышался смачный шлепок. Наверняка, пострадала чья-то лысина.

– Нельзя вам столько спать, – сказал Реборн, встретившись с королевой. Он спешился, – Только вас разве добудишься? Утром вы похожи на умотанного после охоты хорька. Походная одежда? Платье попышнее было бы более уместным.

Исбэль облачилась в темно-зеленые штаны, такого же цвета жилет и высокие, хорошо зашнурованные ботинки темно-коричневого цвета. Светлая рубашка под жилетом оканчивалась широкими рукавами-воланами. Пышная юбка пышно торчала сзади, не прикрывая спереди ног и служила исключительно для соблюдения приличий, со спины струился рубиновый плащ. Волосы Исбэль были заплетены в длинную косу и сброшены на плечо.

В Глаэкоре некоторые женщины одевали мужескую одежду на ритуальную лесную охоту, особенно в дни совершеннолетия и накануне свадьбы. Убить зверя до рождения первенца считалось хорошим знаком и благословлением богов. Сила зверя переходила в дитя, даруя не только крепкое здоровье, но и мужеский пол. Жена лорда Торелли до рождения сыновей убила трех вепрей. А перед рождением дочерей двух оленей и одного медведя. Когда родились дочери, лорд Торелли уже знал, что придется ему не сладко – видать, звериный дух ушел в дурной женский характер. Он всегда был прозорлив, в этот раз в особенности. Однако, Реборн не замечал, чтобы в Теллостосе женщины увлекались охотой. Да и в походе они вряд ли будут устраивать длительные звериные травли.

– Платье попышнее? Для леди во время праздника или прогулки по улицам – возможно, но не для пшеничной вдовы. Люди голодны. Вычурная роскошь вызывает у них только злость. Они никогда не говорят вслух, но я всегда вижу это в их глазах, – Исбэль спрыгнула с коня, как только Реборн взял его за поводья, – Обычно я езжу перед первой капелью. Дороги в это время еще чисты, тогда я одеваю платье, но всегда стараюсь выбрать поскромнее. Но сейчас весна поздняя, война оборвала мой поход в самом разгаре, – Исбэль взглянула Реборну прямо в глаза и почти поджала губы, – Скоро пойдут первые дожди, на дорогах начнется весенняя распутица. У меня не будет возможности менять юбки каждый раз, когда я оказываюсь на земле. Грязь прилипает и тянет вниз.

– Я так понимаю, от кареты вы тоже отказываетесь? – Реборн понял это, взглянув на ее коня.

– Она застрянет после первого же ливня. И без того придется без конца останавливаться, чтобы вытащить повозки, а они застрянут не раз, и не два. Если придется возиться еще и с каретой, то наш поход затянется надолго. Только если ваш отец не согласен подождать… – добродушно улыбнулась Исбэль, пытаясь скрыть свое волнение, но получалось это у нее плохо, – Король Бернад выбрал не лучшее время для похода

– Он выбрал то время, которое требуют обстоятельства. А вам бы не стоило подвергать сомнению решения короля, – сдвинув лохматые брови, строго сказал он, – Мои решения, – Реборн еще раз взглянул на рыжего коня с большим белым пятном на лбу и прекрасной струящейся гривой. Он был красив, но Реборн оценивал вовсе не по внешнему виду, – У вас неподходящий конь, – жеребец Исбэль был крепок и вынослив, но сильно смахивал на тяглового, – Вам стоило подобрать себе менее широкого в боках. На таком будут уставать ноги и спина.

– Почему же?

– Потому что вы худая и маленькая. И ноги у вас короткие по сравнению с его пузом, – ответил Реборн, подумав, что Исбэль больше бы подошла племенная кобылка изабелловой масти, что кормится в его конюшнях. Изящная, тонконогая и быстрая, словно ветер, – И стремена сделаны очень высоко. Кто у вас конюх?

– Вы его убили.

– Мы подберем вам нового коня.

– Не нужно, я всегда езжу на Персике, – ответила Исбэль, ласково погладив шею коня. Тот фыркнул, посмотрев на ее ладонь, когда та ее отняла. Персик почуял запах яблок и ждал угощения. Девушка раздумывала, действительно ли у нее такие короткие ноги, ведь это была сущая ложь – служанки всегда говорили ей, натирая в помывочной, что ноги ее длинные, как хвост у русалки.

На мгновение Реборна посетило раздражение, в последнее время приходившее к нему довольно часто. Если королева того хочет – пусть едет на этом коне. А когда устанет и выбьется из сил, хорошенько подумает над своими решениями.

– Как пожелаете, – неожиданно согласился Реборн, удивив Исбэль. Выглядел он как всегда страшно и она была готова поклясться, что он затолкает ее в карету, – Но я не стану останавливать обоз по несколько раз на дню, чтобы королева отдохнула. Если устанете, вам придется ехать в телеге.

– Хорошо, – не менее быстро согласилась Исбэль, – Я всегда так делаю.

«Должно быть, она шутит, – подумал Реборн, – Надумала насмехаться надо мной? Какое немощное имя у этого коня».

Среди восторженной суматохи послышался отчаянный лай Герды, порывавшейся выскочить вперед. Лютый нахмурился, недовольный резкими звуками над его спящим ухом.

– Герда, сидеть! – прикрикнул на нее Реборн, сука села и мгновенно затихла, послушав своего хозяина. Из глотки ее вырывалось лишь приглушенное, сдержанное рычание, – Эй! Что там?!

Стражники оттесняли девочку в желтом платье и белом чепце. Через ее плечо наискось была перекинута сумка из коричневой кожи.

– Это же Ида! – засияла Исбэль, – Она всегда меня провожает.

– Пропустить, – приказал Реборн.

Девочка резво побежала к Исбэль и кинулась в ее объятья.

– Ида! И мне возьми! – послышалась из толпы.

«Все нужно менять, абсолютно все», – чем дольше Реборн пребывал в Аострэде, тем больше он ему не нравился. Вернее, не нравились ему люди – своевольный, наглый народец, обожающий яркие одежды. Впрочем, вычурность окружающего Реборна не раздражала, он признался себе, что она ему в какой-то степени даже нравится – в Глаэкоре было не найти ни таких храмов, ни домов, ни улиц. Цветы там не расцветали никогда, росли только пушистый мох, высокая трава, стойкая к морозам да куча толстоствольных деревьев, которых не выкорчевать и вовек. Все, что было возможно, там делалось из стали, которая была дешевле дерева и хорошо тесаного камня.

Некоторые горожане принялись хохотать: дочка купчихи пристроила ладони к носу и пошевелила пальцами.

– Сколько их там? – спросила Исбэль у Иды на ушко.

– Нисколько! – обиженно отозвалась та и скорчила рожицу в толпу, – Они называют меня гусеницей, пожирающей яблоки!

Исбэль поджала губы, ведь Ида действительно чем-то напоминала гусеницу: бледная, любит зеленые и желтые платья, щекастая и слегка полноватая. Но загвоздка была в другом… Леденцы, что Исбэль спрятала за пазухой, имели форму яблок. Заливаясь краской, она все же вытащила несколько штук из внутреннего кармана и поспешно всучила их Иде.

– Ладно, иди, – быстро шепнула Исбэль девчонке.

Та поцеловала Исбэль, и, повинуясь ее жесту, развернулась и быстро побежала прочь. На ходу Ида засунула один леденец за щеку, не разглядев его формы. Надеюсь, она ее простит, подумала Исбэль.

– А вы жестоки, – послышалось позади, – Но пшеничная вдова никогда не приходит с пустыми руками.

Исбэль заметила, что Реборну плохо удаются шутки, но его едкому сарказму можно было позавидовать.

– Я просто не успела…

– Подумать, – закончил за нее Реборн, – Как не успели вовремя проснуться утром? Вы задержали обоз.

Но ведь это была вовсе не ее вина. Только вчера стало известно, что после осады в замке остались леди Кастелиана с дочерью и леди Мирра, родная сестра лорда Лоурока – как залог мира между новой короной и лордами, до конца сохранявшими верность королю Дорвуду. Они проговорили до самой полуночи, пока стража не увела Исбэль в опочивальню. Тяжелые думы не отпускали девушку всю ночь, она проворочалась до самого утра и уснула только когда на горизонте забрезжил рассвет. Хорошо, когда вести везет сама королева, но вряд ли лорд Лонгривер обрадуется, что его жена понесла бастарда. А с утра… просто невозможно было разлепить глаза. Ее и будили, и отпаивали чаем, Исбэль даже попросила холодящую мазь у клирика, раз уж он больше ничего не умеет… но и она ей не помогла. Сон развеялся только к обеду.

Взгляд Исбэль сделался печальным. Реборну стало не по себе от этого взгляда: в своей жизни он больше всего не любил две вещи – женских слез и дождь в ясную погоду.

Конь слегка помял копытами мостовую, высекая глухой каменный стук. Реборн вынул что-то из походной сумки на седле – черный бархатный сверток. И протянул его Исбэль.

– Что это?

– Плащ. Чтобы почтить семью трауром.

Исбэль не верила своим ушам. Руки сами потянулись к кашемировой ткани, черной, как долгие зимние ночи, но пальчики одернулись в самый последний момент. Убийца дает возможность скорбеть. Клыкастая насмешка жестокого шута. Такой шут не боится сбросить голову со своих плеч, он уже давно сошел с ума – для него шутка дороже жизни. Или, может, это очередная издевка, призванная ее проучить за что-то, чего она и сама пока еще не знает?

– Чтобы люди видели, что вам не все равно, – прервал поток безжалостных мыслей Реборн, понимая, что иначе она не возьмёт.

«Значит, всего лишь расчёт. И пусть. Все равно, что они думают и чего хотят – это только моя боль, моя скорбь и моя черная ткань».

Тонкие пальчики погрузились в мягкую, и почему-то совсем теплую ткань. Цепкая хватка, казалось, могла проделать дыры в плотном кашемире. Девушка держала плащ, словно кошка добычу, но не могла разомкнуть губ, чтобы сказать хоть слово благодарности. Реборн кивнул и тут же оседлал коня:

– Раз уж на то пошло, выезжать будем вместе. Я жду вас впереди. Надеюсь, вы не заснете по дороге.

Вороной конь удалялся по мостовой, а Исбэль душили подступающие к горлу слезы. Шумела толпа, люди жевали яблоки. Желтые, зеленые, красные и даже темно-бордовые пятна на мгновение слились воедино – разношерстный народ начал кидать цветы баорелии на мешки пшеницы. Мясистые лепестки пружинили, скатываясь на мостовую. Многие промахивались, осыпая солдат и стражу. Исбэль оглянулась: восторженные лица провожали захватчиков, а ведь еще несколько лун назад они готовы были кидаться на них с вилами, не щадя собственных жизней. Две сотни мешков пшеницы, телеги с хлебом по улицам столицы, разрешение рыбачить в море во время нереста макрели и король Бернад выиграл еще одну битву. Исбэль позволила ему это своими собственными руками – в своем стремлении сохранить жизни людей она предала память своей фамилии.

А вокруг летели цветы, и они путались в волосах. Исбэль невольно опустила взгляд на плащ. По широкой кайме, призванной облегать шею, ползли золотые буквы инициалов. Золото букв – единственный цвет, разбавлявший непроглядную черноту ткани. Это был личный плащ Реборна.