Прячем лица в дыме

27. Это была правильная история

Стрелка уверенно продвигалась к семи. Сидя на кровати в своей комнате, Раз то открывал, то закрывал футляр и всё смотрел на ряды таблеток.

Феб всегда делал их с запасом. Случись что, магии можно было бы не бояться не меньше месяца. Но такого «случись что» Раз точно не ожидал и ни за что бы не подумал, что откажется от таблеток вот так — чтобы столкнуться с другими магами, чтобы забрать Рену и Лаэрта, Феба и Джо.

И сейчас надо не смотреть на таблетки — выкинуть их скорее, не оставляя себе даже шанса, затем уходить от «Вольного ветра» как можно дальше.

Дверь была открыта, и в комнату решительным шагом зашёл Найдер. Судя по кругам под глазами, он не прилёг ни на час, как и Раз. Оба большую часть вечера и ночи провели в разговорах с нужными людьми и за обсуждением плана.

— Всё чахнешь над своими таблетками? Что, передумал?

Раз вгляделся в лицо оша, но так и не смог прочесть его эмоции — наверное, тот поверил, что магия необходима, и боялся, что друг решил отказаться. А может, боялся за него. Или всё сразу. Да, пожалуй, так.

— Нет, — со щелчком закрыв футляр, Раз отложил его от себя подальше.

Найдер притянул стул к кровати и уселся напротив. Трости с ним не было, да и сам он оделся в белую льняную рубаху, так не подходящую ни под характер оша, ни под атмосферу «Вольного ветра», ни даже под погоду.

— Я уеду в Виортский лес. Зимой там не бывает людей.

— Что с тобой будет? Это долго длится?

— В прошлый раз ломка шла около суток. Будет больно — это всё, что я могу сказать.

— Всего? У наркоманов ломка длится неделями.

— Я не наркоман, Най, — голос прозвучал без должной уверенности. — Таблетки, блокирующие магию — это другое.

Вспомнились слова Феба, когда он говорил, что прежде чем придёт магия и возьмёт болью, организм потребует новую дозу. Так другое ли? Да и ломка отличалась немного — стадии укладывались в несколько дней, но в точности повторяли то, что проходил наркоман. А из-за «сжатых» сроков ощущения обострялись в десятки раз.

— Да, последствия будут и позднее, но главное — пережить день или два. После я приду в норму, обещаю. Мы прикончим Ризара.

— Может, мне пойти с тобой? Не знаю, связать тебя, чтобы ты не навредил себе? Я однажды видел ломку у наркомана. Тот парень хотел повеситься.

— Нет, мне надо быть свободным, чтобы магия нашла выход. Это всё безумно глупо и рискованно, и не вовремя, я знаю, но нам правда не хватит сил против Ризара. Я должен попытаться. Они ведь того стоят, ты сам это знаешь.

Раз не сдержал улыбки. Здесь, в «Вольном ветре», у них появился свой странный мирок. С вечным переполохом, они не переставали грызться, часто не понимали друг друга, а слова любви и вовсе приводили к тому, что другой закатывал глаза, цокал языком или отшучивался. Разу пришло на ум сравнение со стаей молодых псов, которые постоянно дрались и играли, и даже в играх больно кусались, но они всё равно были стаей. Может, эта мысль явилась с опозданием, но она казалась до того верной, что заглушить её не могли никакие таблетки. И да, другие бы ухмыльнулись, услышав такие патетичные слова, и пусть, и хорошо, им можно!

— Знаю, — откликнулся Найдер.

Его лицо оставалось беспристрастным, но Разу всё равно чудилось, что что-то в голосе, а может, взгляде, изменилось. Или он просто хотел, чтобы перемены коснулись не только его, но и друга, и воображал. Однако Найдер был готов пойти за друзьями и даже за Лаэртом — он, который ещё вчера так уверенно заявлял, что доведёт дело до конца любой ценой и всё говорил: «Мои миллионы». Но в том, что новое решение также непоколебимо, как у него, Раз не сомневался — или он совсем не знал Найдера.

— Я надеюсь, ты там с ума не сойдёшь и не забудешь дорогу до нашего места? — оша ухмыльнулся своей привычной противно-насмешливой ухмылкой. — Да и меня? Зря я что ли столько лет воспитывал себе напарника? Кто, иначе, будет ходить со мной на дела? У нас их ещё слишком много впереди.

Раз улыбнулся. Всё-таки он знал оша, и пусть тот редко говорил что-то хорошее, сейчас эти насмешливые слова звучали как надо, и других он даже не хотел. Оказалось, Раз прятал внутри искреннего и наивного мальчишку, а Найдер — куда более отзывчивого и заботливого. Такое точно не стоило забывать, и Раз был готов рискнуть, чтобы сохранить память.

Все воспоминания о больнице оказались подёрнуты дымом. Он знал, что там было больно и страшно, много врачей в белом и пациентов со стеклянными взглядами, что он сутками лежал привязанным, пялился на ряд цифр, нацарапанный сбоку на тумбе, и отчаянно хватался за него взглядом, чтобы не сойти с ума. Как спал, что ел, на какие процедуры ходил — всё спряталось в этом дыму. Раз даже плохо помнил, что думал — хотел убить брата, да, но когда дошёл до такой мысли?

И сейчас ему казалось, что дым уже коснулся не только тех воспоминаний, но и других. Ранних — о наивном пареньке, восхищённо глядящем на брата, о родителях и более поздних — о побеге и том августе, о жизни в «Вольном ветре», о делах, о разговорах. И он отчаянно пытался спрятать лицо в этом дыму, отказавшись от всех чувств, воспоминаний. Но такое просто не могло быть правильным.

Раз снова взял футляр, и, открыв крышку, провёл пальцами по рядам таблеток — двадцать шесть из тридцати.

— Я ведь поступаю правильно?

Даже если бы оша ответил «Нет», Раз бы уже не передумал, но хотелось, чтобы именно Найдер сказал то самое «Да». Он был единственным, кто остался рядом, а ещё единственным, кто всегда давал выбор. И пусть его поддержка был прикрыта сотней посылов к черту, ухмылками и едкими фразочками, Раз нуждался в ней, ещё немного, и уже не боялся признаться в этом.

Наверное, что-то хорошее в Киразе всё-таки было. Хотя бы его честность и искренность.

— Знаешь, что я тебе скажу? Если твоё имя короче ругательства, никуда оно не годится. Подумай, может опять взять новое имя? И начать новую жизнь?

— Да. Мне пора уходить, встретимся завтра.

— Идёт, — Найдер кивнул. — Если через тридцать шесть часов ты не придёшь, я поеду за тобой.

На лице появилось мрачное выражение, он сразу погрузился в собственные мысли и быстрым шагом вышел из комнаты.

Раз посмотрел в зеркало. Рядом с ним по стене проходила трещина, которая по форме всегда напоминала ему тройку. Он и был этой самой тройкой. Не слишком податливый, чтобы делиться на все числа подряд, но всё-таки уступчивый. Но на этот раз его выбор был не просто уступкой своим слабостям — самым твёрдым решением на свете.

«Тройка», — напоминал себе Раз, достал из кармана футляр и подошёл к окну. Он открыл раму, затем высыпал таблетки на улицу. Белые кругляши на секунду мелькнули в воздухе и сразу исчезли, затерявшись на снегу. Рука инстинктивно потянулась следом, но Раз знал, что сделать это стоило уже давно.

Раз снова пошарил по карманам — всю дорогу казалось, что не хватает чего-то. Он не переставал теребить в пальцах игральный кубик, пока тот не выпал. Раз решил оставить его на полу. Он поднял руку перед глазами — та дрожала мелко-мелко.

Итак, время боли начиналось.

Раз прижал к руке вторую ладонь, но и та тряслась тоже. Торопливо засунул их в карманы, огляделся по сторонам.

В старом деревянном здании вокзала было шумно и многолюдно, словно весь Кион решил приехать в Виорт. «Возвращайтесь!» — хотелось вскричать. Раз зло зыркнул на ближайшего к нему мужчину. Тот также озлобленно глянул в ответ.

— Что уставился? — рявкнул парень.

Ругаясь и бурча под нос, он пробился через толпу и, на секунду остановившись у выхода с вокзала, с удовольствием вдохнул прохладный воздух. Сознанию вернулась ясность, и злоба сделала шаг назад. Как можно быстрее, почти срываясь на бег, Раз зашагал по деревянным улочкам Виорта, надеясь, что не встретит людей — нервы опять стали собираться в клубок, и так и хотелось выместить на ком-то боль, захватывающую сантиметр тела за сантиметром.

Минут через двадцать впереди показался лес — густая громада из хвойных и лиственных деревьев. Между ними мелькали протоптанные дорожки снега, но людей не было видно. Почувствовав жар, Раз расстегнул несколько пуговиц на пальто, но тело почему-то затряслось в ознобе.

Он помнил: судороги, агрессия, озноб — уже три признака. Скоро начнётся.

Раз всё шёл и шёл по лесу, держась подальше от протоптанных дорог. Лучше ему заблудиться, чем встретить человека. Он поглядывал на часы — семь тридцать остались далеко позади. Пока таблетки, которые Феб продавал для снятия боли, действовали, и Раз едва чувствовал её, но это было временным, да и не настоящим — всё настоящее, страшное поджидало впереди.

Вокруг висков начал собираться тяжёлый обруч. Раз буквально видел, слышал и чувствовал, что он состоит из нескольких частей, как они раздвигаются, цепляются друг за друга стальными хвостами и сдавливают сильнее и сильнее.

Дыхание стало тяжёлым, с надрывом. Расстегнув пальто, Раз опустил его до локтей, но ни на каплю легче не стало. Жар подступал снаружи, жар разливался внутри, и пот не просто выступил бусинами — он уже катился градом.

Беспокойно озираясь, Раз снова проверил карманы. Он точно забыл что-то важное. Сказать? Сделать? Взять? «Триста тридцать три тысячи триста тридцать три целых, триста тридцать три тысячных…»

Шаг становился всё медленнее. Кости ломило, словно он шёл часами, днями, неделями, не давая себе ни отдыха, ни сна. Ломота нарастала, она уже заставляла не просто замедлиться — остановиться, и Раз слышал, как ломаются и дробятся кости. Он ещё мог стоять, делать робкие шаги и с надеждой вглядываться в просвет между деревьями, но знал, знал, что это ненадолго.

Боль тянула к нему руки, как верный товарищ. Она могла встретить пулями, стрелами и мечами, но она уготовила иное. Боль слишком хорошо его знала.

Раз опустился на промёрзшую землю и так крепко сжал зубы, что челюсть свело. «Триста тридцать три тысячи триста тринадцать три целых, триста тридцать три тысячных…» Он повторял одно и то же число, раскачиваясь из стороны в сторону.

Он знаком с болью. Он знает о ней всё. Боль хочет, чтобы её чувствовали. Надо принять её, нырнуть с головой, раствориться. Он умеет так. Умеет.

И сможет вновь. Когда вспомнит, что забыл. Ведь важнее этого не было ничего на свете. Может, с ответной ухмылкой хлопнуть Найдера по плечу? Или сказать Рене, что она ему нужна? А может, прийти к Лаэрту и, как прежде, сесть с ним за книги, снова слушать, жадно ловить каждое слово и мечтать о будущем?

Нет, нет, нет. Всё это не то. Рука потянулась к карману, но пальцы сжали пустоту. Так не должно быть!

Раз расстегнул верхние пуговицы рубашки. Жарко, слишком жарко.

Он попытался сконцентрироваться на коре дуба. Такая шершавая, такая древняя. Сколько лет этому дубу? Они жили в среднем четыреста-пятьсот лет, а некоторые — даже больше тысячи. Раз погладил дерево по коре. Пальцы ласково провели по одной зазубрине, по второй, третьей. Это был настоящий гигант — около двух метров в диаметре, а высотой — все сорок или даже сорок пять.

Какие же они красивые, эти числа. «Триста тридцать три тысячи триста тринадцать три целых, триста тридцать три тысячных…». А боль хочет, чтобы он ушёл из их мира и отдался ей.

Нет, нет, нет. Нельзя, нельзя, нельзя.

А если бы он вспомнил, что забыл, стало бы легче.

Да, ведь да?

Раз поднялся и побрёл дальше, где снег становился глубже, где он лежал, такой прекрасный, чистый, нетронутый. Красиво, красиво, красиво. Но то, что он пытался вспомнить, было в миллион раз красивее. Точно-точно и честно-честно.

Он попробовал цепляться взглядом за деревья, сосредотачиваться на них, но мысли, не заканчивая даже круга, возвращались к тому, как ломило кости рук и ног, как чужие злые пальцы сдавливали голову, как жарко было, как тошнота подбиралась изнутри, заставляя держать руки у груди. И как огнём жгло сначала кончики пальцев, затем — ладони, а после — руки, всё тело, и будто даже сам мир уже горел.

Раз прикрыл глаза рукой. Свет сделался невыносимо ярким, он тоже стал огнём, который хотел подобраться к нему, ослепить, выжечь внутренности. Вместе с ним нарастала боль в голове. Это был не просто маленький тяжёлый шарик — нет, огромный шар, утыканный иглами, оставляющий внутри кровавый след, и он катался из стороны в сторону — левый висок, правый висок, затылок, темя, лоб.

Упав на снег, Раз уткнулся в него головой, чтобы хоть на миг, на одну проклятую секунду, унять жар, унять боль. Казалось, только этот жест может удержать его от рассыпания на части. Но снег был предателем — нет, о нет, он не помогал, наоборот, боль продолжала пульсировать, не давая поднять голову, свободно вздохнуть или сделать шаг в сторону.

И огонь всё подступал, ближе и ближе. Раз упал на бок, пытаясь прикрыть лицо, но это не помогало. Огонь был со всех сторон, и он вдыхал его, и не осталось уже ничего, что могло спасти. Раз корчился, бил руками по телу, царапал грудь, но искры разгорались всё сильнее, а дым забивался в глотку, выжигая гортань, трахею, бронхи, лёгкие.

Огонь начал белеть, превратившись в снежную лавину, но прикосновение холода не было ласковым — он сжимал сильными пальцами, и стало больно прикасаться к земле, к себе, было больно везде, со всех сторон, и хотелось кричать, но крик не мог вырваться — лёгкие сжёг огонь, а может, их запорошило снегом.

«Три, три, три…» — шептал себе Раз, и это число вспыхивало перед глазами, сразу гасло, вспыхивало и гасло, как свеча. И, наверное, лучше бы ей погаснуть навсегда — и ему вместе с ним.

Но он вспомнил. То, самое важное. Что важнее всех людей, всего прошлого. Единственная нужная вещь — вся его сила, всё его счастье.

Раз поднялся на четвереньки и уставился на снег так, как голодный пёс смотрит на брошенную кость. Там, они должна быть там. Он сам их туда бросил. Надо найти!

Не поднимаясь с колен, Раз прополз несколько метров, упал на снег и начал шарить по сторонам. В ладонь впился кусок стекла, выступила кровь — неважно! Он полз вправо, влево, всё водил и водил руками, но не мог нащупать спасательный белый кружок. Ничего! Раз взвыл и повалился на снег.

Перед глазами встало небо — высокое, синее небо. Казалось, руку протяни — и хватай! Раз быстро перевернулся и снова зашарил руками по снегу. Нет, нет, нет, хватать надо другое. Сейчас он найдёт таблетку, ну хоть одну, ну хоть крошечку, ну хоть что-то…

И не было, не было, не было!

Раз упал, подтянув ноги к груди, и закрыл голову руками, чтобы не видеть этого проклятого, этого выжигающего и давящего света.

Не смог. Не нашёл.

Раз перевернулся на спину и раскинул руки. Ну ладно. Может, ему повезёт и он так и умрёт здесь: от боли или от холода. Или в лесу водятся волки, и они придут, почуяв добычу. Никакой уже разницы.

Не смог. Не нашёл.

И что он вообще мог?

Убить людей, поддавшись магии? Послать к чертям всех, кем дорожил? Даже не сказать никому, что дорожил ими! Нет, всё что он мог — носиться со своим «Меня предали», молиться ненависти, отпихивать руки тех, кто хотел помочь.

Трус. Подонок. Обезображенная, сломанная машина, которую не починить.

Никогда.

Раз начал разгребать снег руками и зарываться внутрь. Хотелось спрятаться от этого ужасного света, от свидетелей-деревьев, от самого себя.

Ничтожество. Зачем ему жить? Кому он такой нужен? Ему только помогали из жалости, как прохожие гладят бродячих псов, но не берут домой. Нет, никому он не нужен, и это заслуженно.

Зарывшись в снег, Раз крепко обхватил себя руками и закрыл глаза.

Он увидел бесконечное поле с золотыми колосьями, а над ним — безупречное голубое небо. Хотелось раствориться в воздухе, носиться по миру ветров, бередя колосья и легко взлетая к небу. Раз ведь почти знал, как это, и сейчас каждая секунда из прошлого — из тех редких, счастливых — вспомнилась с новой силой.

Ему было семь, Лаэрту — одиннадцать, когда родители повезли их в южный Олес. Отцу взбрело в голову, что они должны ехать не на поезде, а на их большом новеньком паромобиле, и что он сам поведёт. И это было, наверное, самое глупое, самое прекрасное путешествие.

Раз, как вчера, помнил, огромные золотые поля, проносящиеся мимо, и синее, похожее на глазурь, небо. Как машина спугнула стадо овец, и они побежали, блея и толкая друг друга кудрявыми боками. Как вместе исследовали незнакомый летательный аппарат, найденный посреди дороги, и как Раз верил, что они смогут его запустить, и вот-вот взлетят. И как паромобиль сломался, и они остались в полях. Раз и Лаэрт бегали, прятались среди колосьев и кричали, и солнце тогда казалось таким ярким и близким, будто оно светит только для них. И как потом уснули прямо в поле, глядя на странные созвездия и придумывая про них чудные истории.

Раз снова был там, в золотых полях под голубым небом, в свои семь лет, и был счастлив, как и тот мальчишка. Но ему слышался шёпот, что напоминал о снегах, о голых деревьях, о боли: «Прости, что так вышло». Он не знал, кому принадлежал голос — себе из будущего, а может, Лаэрту или отцу. И он чувствовал, что готов простить, лишь бы вернуть ту голубизну неба, то золото полей. Но чёрный дым уже скрыл их.

Он опять наполнял лёгкие, выжигая их, его ядовитые прикосновения разъедали кожу, и Раз корчился, воя и царапая обледенелую землю ногтями, и так ясно видел серое небо над собой — наверное, таким уже оно будет для него всегда.

Лес наполнился звуками шагов и голосами. Дёрнувшись, Раз вскочил и тревожно осмотрелся по сторонам. Это шли за ним. Врачи знали, что он хочет вернуть магию и были готовы на всё, чтобы не допустить распространение болезни. Это Ризар рассказал им. Он решил забрать силу себе. Надо спрятаться!

Раз кинулся по лесу, утопая в снегу, перебираясь через поваленные ели и дубы. Жжение в кончиках пальцев становилось невыносимым, и он уже не мог сдержаться силу. Раз бежал, а снег вокруг метался вихрем, превращаясь в метель, такую сильную, что двигаться уже не было сил — только тяжело пробиваться сквозь неё, делая один медленный, мучительный шаг за другим.

Не сдержав крика от боли, Раз положил руки на снег, и тот взметнулся, как волна, как цунами. Снег забивался в рукава и ботинки, за шиворот, в нос и рот, и всё вокруг белело, но Раз продолжал ползти.

«Три, три, три…» — шептал он снова и снова, хотя уверенности в твёрдости тройки становилось всё меньше.

Продолжая стонать и подвывать, Раз подскочил к дереву и положил руки на ствол. Он не чувствовал кору — только жгучую, разрывающую боль, словно ладони окунули в кипяток. На несколько секунд Раз очутился в потоке прохладной, облегчающей воды, но поток прошёл через руки, и кора треснула. Трещина расходилась всё дальше, вверх и вниз, и дерево, казалось, просто разрезали напополам острым ножом.

Отскочив, Раз снова положил руки на землю, и она заходила буграми. Лишь бы касаться. Чтобы хоть на грамм, сантиметр или миллилитр магии стало меньше. Но лес вокруг рушился, а боль не уходила.

Если он и был тройкой, то самой проклятой на свете.

Раз посмотрел на свои ладони — это были руки ребёнка. Они сами потянулись вперёд, и Раз понял, что стучится в деревянную дверь. Как всегда, с той стороны никто не ответил, но он всё равно вошёл. Лаэрт сидел к нему спиной и что-то с увлечением писал. Перед ним стояло несколько колб с дымящимися жидкостями: молочно-белой, светло-жёлтой и прозрачной. На весах — ещё одна, пустая. Под столом валялась разбитая пробирка.

— Чем ты занимаешь, Лаэрт? — в голосе Раза послышался благоговейный шёпот.

А он ведь не хотел, так не хотел произносить ни звука. «Беги!» — единственное, что стоило выдавить, но для этого слова губы отказывались разжиматься.

— Я работаю, — буркнул брат. — Кираз, тебе не нужно делать уроки?

— Я уже всё сделал! — похвастался мальчик. — «Строение веществ» Бикула тоже прочитал, как ты и говорил.

— Отлично, — процедил Лаэрт. — Тогда иди, отдохни, мне надо работать.

Раз не стал его слушать и, подойдя поближе, заглянул за плечо учёного. Обе страницы толстой тетради были исписаны крупным почерком с сильным нажимом — каждую букву точно не выводили, а вдавливали. Колба с молочно-белой жидкостью стояла к Лаэрту ближе, и от неё шёл горьковато-травяной запах, как от выдержки из какого-то растения.

— А что это? — Раз ткнул в колбу.

Рука не слушалась. Он отчаянно пытался убрать её, но палец так уверенно, так настойчиво тыкал в жидкость. Хотелось взвыть от бессилия, от страха за этого мальчика, от жалости к нему.

— Попробуй — узнаешь, — рявкнул Лаэрт и с силой надавил ручкой на бумагу, что по ней расплылась уродливая клякса.

Раз вдруг почувствовал неожиданную уверенность — он знал, что если захочет, сможет остановиться, мальчик на этот раз не выпьет жидкость, послушав брата.

Но, наверное, это была правильная история — хотя бы потому, что в ней встретились правильные люди и были сделаны правильные выводы. Раз позволил рыжему мальчишке схватить колбу и выпить молочно-белую жидкость, почувствовав вкус, похожий на ромашку и мяту.

Раз продолжал ползти по земле, то крепко сжимая кулаки, то переплетая пальцы. Перед глазами стояла белая пелена снега, и он так чётко, словно они специально замедлились, чтобы покрасоваться, видел, как снежинки проплывают под лицом. С деревьев падали ветви, кора проходила трещинами, а он всё полз и полз, низко склоняя голову к земле и оставляя позади разрушенный лес.

Вдруг Раз вскочил и подорвался в сторону города. Голову точно сдавило железное кольцо, и было так больно, что глаза едва не лезли из орбит. Боль тянулась всё дальше и только и ждала, когда доберётся до рук.

Краешком сознания Раз знал, что идти в город, в «Вольный ветер» — самое неправильное решение на свете, но всё внутри тянулось туда, где было так спокойно, где счастливое бездушие стирало любую боль.