Прощай, творение

Глава 3

Преподобный Калеб Мэйсон был, наконец, уверен, что казнит настоящую ведьму, а оттого совесть его была чиста. О том, что Чэрити Одли, девица, дочь старого Абрахама - ведьма, заговорил не он. Калеб долгое время не верил кривотолкам, потому как, казалось, чистоты, подобной чистоте Чэрити не найти во всей Новой Англии.

Но люди говорили: ходит в лес после тьмы.

Говорили: видели в ее окно, как она танцует с дьяволом.

Говорили: навела порчу на благочестивую миссис Хиггинс, чтобы та скончалась.

Калеб просто вынужден был проверить, до самого конца надеясь, что народ ошибается. И более того, Калеб чувствовал, что знает - Чэрити Одли не ведьма. Но иногда, к сожалению, народ оказывается сметливее ученых и богословов, к которым относил себя Калеб.

На ее теле не обнаружилось меток дьявола, только длинный шрам на груди, про который старый Абрахам подтвердил, что шрам из детства, когда она распорола себе кожу на груди острым камнем, неудачно упав с повозки. Тогда Калеб поверил ему, но чуть позже понял - старик просто хотел спасти свою дочь, в которой проросло дьявольское семя. Чэрити Одли не заговорила под пыткой, потому что, Калеб был уверен, ей не о чем было говорить, но магистрат настоял на ордалиях. Народ любил смотреть на ордалии, может оттого, что когда женщин испытывали водой, даже самая скромная одежда, становилась облегающей и просвечивала. Для пуритан, скрывающих в себе грех, но не являющих его миру, это был единственный способ любоваться женским телом.

Калеба же обнажившиеся колени и обтянутая тканью платья грудь Чэрити интересовала меньше всего. Чэрити Одли, девица редкой набожности и всего девятнадцати лет просто не могла быть ведьмой, и он хотел это доказать, спасти ее душу от поругания.

Каждый раз, веля погрузить ее под воду, Калеб чувствовал, что совершает ошибку. И каждый рад, когда мужчины тянули за рычаг, заставляя стул подняться над уровнем воды, Чэрити еще дышала.

В конце концов, Калеб лично связал ее руки и ноги, а потом бросил в воду.

- Невинная девушка утонула, - сказал Калеб, спустя десять минут. - Пусть Господь позаботится о ней, но души, обвинившие ее, пусть молят о прощении.

Калеб стоял над спокойной водой озера, еще не понимая, как он ошибся. Когда Чэрити вытащили, более чем через полчаса, она, неподвижная с виду, вдруг открыла серые, как вода, глаза и закашлялась.

Она была жива, а это значит - была ведьмой.

Самые чувствительные из женщин падали в обморок, глядя как Чэрити Одли выкашливает воду. Ее трясло, пока из нее со спазмами выходила вода вместе с желчью ее нутра.

Калеб ошибся, а дьявол в очередной раз нашел свое укрытие в той, что никаким образом с ним не схожа. Чэрити Одли, сидевшая на воскресных службах с глазами, сияющими ангельским светом, оказалась очередной из его сук.

Калеб стоял молча еще некоторое время, а потом сказал так тихо, что услышали его не сразу. Он сказал:

- Повесить ведьму.

И его шепот разнесли дальше, передавая друг другу. Калеб смотрел только на Чэрити Одли, дрожавшую на земле. И чувствовал, что жалость в нем еще теплится, скребется и скулит.

Поэтому он повторил голосом звучным, повторил, как с амвона:

- Повесить ведьму!

Но повесить ведьму оказалось куда сложнее, чем думал Калеб. Чэрити Одли вешали снова и снова, оставляли на виселице на два часа и более, но ничто не могло убить ее.

Всякий раз, когда Калеб велел ее снять, Чэрити была жива.

Разумеется, снова и снова Чэрити пыталась выдать себя за мертвую, чтобы сбежать, она не дышала, не двигалась, но стук в ее груди выдавал Чэрити с головой. Мерный, спокойный, неутомимый и совсем не подходящий охваченной страхом девушке.

- Бедное дитя, - сказал кто-то. Впрочем, его не поддержали. То, что Чэрити Одли пережила смерть через утопление и смерть, через удушение, не оставляло никаких сомнений в ее сверхъестественном происхождении.

Ее решили сжечь, не дожидаясь следующего утра, когда казнь через огонь считалась наиболее приемлемой. Калеб не знал, что может выкинуть колдовская дрянь, оттого велел подготовить хворост для костра как можно быстрее, а сам остался с Чэрити Одли наедине.

Она плакала, и Калеб спросил ее:

- Зачем ты продалась дьяволу, девочка?

- Я не продавалась, преподобный Мэйсон, - ответила она. Ее голос был хриплым, казался не ей принадлежащим. На секунду она замерла, слушая будто бы кого-то еще, а потом лицо ее просветлилось.

Она разговаривает с Черным Человеком, подумал Калеб. С Черным Человеком, что дожидается невинных девушек в лесу и предлагает им вещи, от которых они, в силу слабости своей природы, никогда не откажутся.

Когда ее привязали к столбу и дали последнее слово, Чэрити засмеялась и сказала:

- Вы всегда твердите, что дьявол скрывается в тех, от кого никто этого не ждет. Что он хитроумный враг, который всегда обманет! Он обманул вас, добрые пуритане, в который раз. Преподобный Мэйсон, вот настоящий колдун! Он заколдовал меня, он не дает мне умереть! Освободите меня, добрые люди Салема!

Навет этот, разумеется, не возымел действия, и хворост подожгли.

Чэрити горела мучительно долго, кричала не стихая. Калеб сам подбрасывал хворост, поддерживая огонь до момента, когда она затихла. До момента, когда от нее не осталось ничего, кроме обугленных костей и пепла.

Не было больше даже запаха горящей плоти, только запах пепла, запах сведенного в ничто человеческого тела. Когда огонь потушили, Калеб взошел на помост. Он говорил:

- Добрые Жители Хэйвенсгейта, сегодня мы увидели дьявола, но противостояли ему. Сегодня мы увидели дьявола в нашей подруге, соседке, - он поискал глазами отца Чэрити, но не нашел, и все же добавил, - дочери. Мы увидели дьявола в ней и...

А потом Калеб услышал знакомый голос, который сейчас казался таким новым:

- Мы увидели дьявола в вас, преподобный.

Тяжело дыша, убирая выбившуюся из-под чепца рыжину, в толпе стояла Айслинн Бейкер. Она была смертельно бледна, тяжело дышала, дрожала от злости и, казалось, от боли.

Айслинн Бейкер была католического ирландского рода, но выйдя замуж за мистера Бейкера в Лондоне, приняла пуританский закон и веру. Мистер Роджер Бейкер, пастор и ученый, отправил свою жену через Атлантику, в Хэйвенсгейт, где желал поселиться сам, но судьба распорядилась иначе: муж Айслинн погиб в море. Оставшись одинокой вдовой в незнакомой стране, Айслинн, несмотря на свою дикую ирландскую кровь, перенесла это испытание с честью. Будучи несчастной и покинутой женщиной, она находила в себе силы утешать других. Не было в Хэйвенсгейте дома, чье несчастье она не облегчила бы и не разделила. В городе ее любили, она жила скромно и тихо, не водила блудных дел, хотя была еще достаточно молода, утешала страждущих и снабжала бедствующих. Мистер Бейкер оставил ей неплохое наследство, которое она не прогуляла и не хранила, а употребляла на благие дела, собирая сокровища на небе, а не на земле, как и было ей велено Господом. Все эти достоинства честной женщины в сочетании с удивительной, нежной красотой и мягким голосом, пленили Калеба. Он хотел предложить ей брак, когда срок ее траура по мужу истечет. Айслинн была весьма молода, ей едва минуло тридцать лет, а сам Калеб еще не разменял четвертого десятка, что для мужчины возраст уже достойный, но еще не старый. Он знал, что Айслинн также неравнодушна к нему, что между ними возникло и растет то чувство, которое столь часто сбивает с праведной дороги мужчин и женщин.

Но сейчас в голосе Айслинн не было той затаенной нежности, которую он содержал в себе, обращенный к Калебу. В нем была сталь и злость. Калеб видел, она готова была разрыдаться. Конечно, она ведь была подругой Чэрити, это большой удар для нее. Женщинам можно прощать слабости сердца.

- Вы уже вернулись, миссис Бейкер? - спросил он.

Айслинн уезжала в Нью-Йорк по каким-то делам, связанным с родственниками мужа и оставленным ей наследством, вернуться она должна была только через месяц, а уехала дней семь назад.

- Моя встреча с Бейкерами отменилась, - сказала она как можно более нейтрально, но глаза ее были влажными, полными слез боли. - На подъезде к городу, я увидела дым костра и побежала сюда. Честно говоря, я думала, что увижу пожар, но не беззаконие.

- Беззаконие? Вы, миссис Бейкер, полагаете, что ваша подруга была казнена по ошибке? Ошибки быть не могло, она...

- Преподобный Мэйсон, избавьте меня от этого, - сказала Айслинн, голос ее снова стал жестким. - Я устала с дороги и иду отдохнуть.

Смотря вслед уходящей Айслинн, Калеб вдруг подумал - Чэрити обвинили четыре дня назад, ровно тогда Айслинн должна была двинуться в обратный путь, чтобы, чудовищно спеша, все-таки успеть вернуться сегодня.

Может быть, это было совпадением, может быть.

***

Калеб говорит:

- Братья и сестры, вы пришли сюда за ответами на вопросы, которые не в силах даже задать. Вы пришли сюда, не осмеливаясь поднять голову к Господу и спросить, достойны ли вы его блага.

Калеб говорит, и голос его разносится дальше и дальше, ударяется снова и снова о стены зала. Калеб чувствует себя ангелом, нет, даже больше - он чувствует себя гласом Господним. Он - Бат-коль, он - Метатрон, он погряз в гордыне и наслаждается ею. Вместо амвона, у него стадион, как у какого-нибудь певца, от которого приходят в визгливый, влажный восторг девочки школьного возраста.

Калеб говорит:

- Вы обращаетесь за помощью к Богу, не в силах отринуть руку дьявола! Дьявол уже здесь, он в ваших обедах перед телевизорами, он в деньгах, которые вы спускаете на ветер, он в похотливых подростках, предающихся блуду на парковках, в войсках ваших солдат, убивающих мирных жителей за океаном, в отупляющих обещаниях, даваемых вам и вами, в еде, которую вы запихиваете в себя, не в силах остановиться, в ваших детях, которых вы бросили на улицы, чтобы они наркотиками уничтожали свои тела и души!

Калебу кажется, будто язык у него горит. Он сам почти в трансе, в оглушающем экстазе, и все его ощущения сосредоточены на зале. Он слышит, кажется, биение сотен и сотен сердец, стучащих в унисон с тем, что заперто в груди у него.

Калеб воплощает и воплощается в одном Слове - Вера. Калеб знает, они поверят любому его утверждению. Скажи им Калеб, что Ричард Никсон заключил договор с сатаной, а Моника Ливински была суккубом и воровала семя у Билла Клинтона - они поверят. Скажи им Калеб, что фармацевтические компании выдумывают болезни, чтобы подсадить их на свою продукцию - они поверят. Скажи им Калеб, что Рональд Макдональд - новый пророк, а молочные коктейли - эманация облаков над Новым Иерусалимом - они поверят. Скажем им Калеб, в конце концов, что их обманывали все это время, земле шесть тысяч лет и она центр, вокруг которого вертится солнце - они поверят и в это.

Люди не смотрят записи его выступлений по кабельному телевидению, они с неизбежностью переключают канал, сочтя его одним из тех чокнутых телеевангелистов, проповедующих о мире, как о свершившемся аде.

Но когда они приходят, то плачут от дешевых, как мексиканская шлюха, откровений, которые он предлагает. Люди, забывшие, что такое экстаз осознания Бога надо всем и Бога во всем, люди, включающие вечерние новости, чтобы полюбоваться своей гибнущей страной, все эти чудесные, чудесные люди, запертые в мире, где больше не во что верить.

Так безраздельно принадлежащие ему в минуты первобытной радости, которую он дает им.

Калеб чувствует взгляды сотен глаз, обращенные на него, и это только придает ему сил. Он может говорить бесконечно, ведь говорить, значит воплощаться и быть.

Он может вести за собой толпы. Иногда Калеб думает, а что если заставить их пойти штурмовать отделение полиции? Отправить армию своих игрушечных солдатиков на солдат настоящих.

Что тогда станет с ними? А что - с его душой?

Калеб говорит:

- Вы не видите дьявола, потому, что слишком полно он проник всюду. Потому что он - все, что вас окружает. Посмотрите вверх - туда, где одно только небо свободно от его сил!

А потом, на самой высокой ноте, посреди кульминации, Калеб замечает ее. Рыжие волосы распущены, на губах блуждает улыбка. Айслинн смотрит на него, а он кричит:

- Америка - это ад!

И люди вокруг шумят, как море, потревоженное штормом. Калеб кричит:

- А вы - демоны! Слуги этого ада! Раскайтесь, отказавшись от скверны, выпустите из себя его семя.

Айслинн чуть склоняет голову набок, щеки у нее раскраснелись от духоты.

- И это единственное, чего ждет Бог, - заканчивает Калеб куда тише, и все затихают тоже. Тишина, будто пропасть, разверзается перед ним.

Калеб уходит со сцены, не дожидаясь аплодисментов, в конце концов, они ему даже не нужны.

В гримерке он пудрит нос кокаином, оскаливается, показывая зубы своему отражению. Забавно, теперь он будто бы может заставить свою паству поверить во что угодно. Он, наконец, стал тем, кем мечтал увидеть себя. И одновременно тем, кем всегда боялся оказаться. Трясущийся от кокаина лжец с силой пророка.

Калеб уже и не помнит, как был человеком. Но ему нравится быть колдуном.

Пусть все это игрушки, ведь настоящей веры у него больше нет, но ему нравится играть. Калеб смотрит на свое отражение с судорожно расширенными зрачками и блестящим оскалом зубов. Вот лицо дьявола, его настоящее лицо.

За спиной он видит дьяволицу. Айслинн закрывает за собой дверь, облокачивается о стену и закуривает длинную, тонкую сигарету.

- Отличная работа, мой милый, - говорит она. - Я была уверена, что оставив тебя ни с чем, увижу в процветании, когда вернусь. Ах, эти протестанты.

Калеб вертится на стуле, смотря, как двигаются, будто звезды по небосводу, лампочки на потолке, пока она продолжает:

- Эта сотня лет была для тебя успешнее предыдущей.

- Поскольку тебя не было рядом. Зачем ты сюда явилась? - спрашивает Калеб.

Она затягивается сигаретой и выпускает дым, наблюдает за его движением, как девочки наблюдают за бабочками. Ее губы накрашены алым, не слишком аккуратно, а вырез платья демонстрирует ее тело, как товар.

Шлюха, дьявольская сука, думает Калеб, но это заставляет его засмеяться, он же больше не верит в дьявола.

- Чтобы забрать тебя с собой, - говорит она самым мягким и ласковым голосом. - Но для начала завтра вечером ты придешь ко мне в отель, и мы чудесно проведем время вместе.

- Ты, правда, думаешь, я куплюсь на это? - улыбается Калеб.

Но знает он и знает она - купится.

***

Айслинн Бейкер пришла к нему глубокой ночью. Калеб еще не спал, он читал, хотя глаза уже болели, пытаясь в неровном свете свечи сложить друг с другом буквы.

Калеб так и не услышал ее шагов, он обернулся только на голос. Айслинн сказала:

- Здравствуйте, преподобный Мэйсон.

И Калеб подумал, что ему почудился этот голос, но обернувшись, увидел Айслинн. Ее рыжие волосы были распущены, она была в ночном платье, и его белизна почти сливалась с белизной ее кожи.

- Миссис Бейкер? - выдохнул он, а Айслинн улыбнулась. Тряхнув волосами, они склонила голову набок.

- Ты впервые действительно убил ведьму. Доволен? Совсем юную ведьму, Калеб. Будь у тебя сердце не из камня, ты бы отпустил ее. Она, по крайней мере, сделала все для этого. Ее даром было внушать воспоминания. Держу пари, ты переполнен ими. Вот Чэрити светится на воскресной службе, а вот она, стыдливо опустив глаза, помогает бедным. Этого не было, Калеб. Она была обычной девушкой, не лучше и не хуже других. Но, о, будь ты способен хоть что-нибудь чувствовать, ты оправдал бы столь набожную христианку, не подвергая ее мучениям. Но ты убил мою девочку.

Губы у Айслинн вдруг страдальчески скривились, лицо стало таким, будто она сейчас заплачет. Калеб заметил, глаза у нее красные. А вот голос ее ничуть не дрожал:

- Правда в том, Калеб, что ты не способен был бы даже приблизиться к ведьме, не являющейся юным, беззащитным созданием. Доблести и чести в твоем поступке не больше, чем в убийстве волчонка. Но теперь, Калеб, к тебе пришел волк.

Калеб потянулся к кинжалу, лежавшему в столе, даже успел его схватить, но Айслинн мотнула головой. Кинжал вылетел у него из рук, будто невидимая и непререкаемая сила вырвала его.

Кинжал замер в дюйме от виска Айслинн, развернулся, указывая лезвием на Калеба. Калеб встал и медленно попятился назад, к окну.

- Если ты закричишь, предупреждаю, я воткну его тебе в глотку, - сказала Айслинн певуче. А потом Калеба швырнуло, по одному ее кивку, в противоположную сторону от окна.

Калеб ударился головой, и на пару секунд комната померкла перед глазами. Очнувшись, он уже висел, прикованный к стене той же невидимой силой, отправившей его в полет. Калеб не доставал ногами до пола, чувство было мучительное и детское, будто его держат за шкирку.

Айслинн подошла ближе, и сила отпустила Калеба, он думал, что упадет, но Айслинн поймала его. Удерживая одной рукой, она сжала ему горло, как котенку, которого так легко придушить. А потом Айслинн ударила его о стенку так, что ему показалось, стоило ей захотеть, и она проломила бы дерево его головой. В глазах помутилось, но Айслинн встряхнула его.

- Нет, неужели ты думаешь, что я отпущу тебя так просто, Калеб? - спросила она ласково. Она швырнула его на пол, поставила ногу ему на грудь, так что Калеб подумал, сейчас захрустят кости. - Я долго думала, как мне отомстить за мою девочку и, похоже, придумала лучший вариант из всех возможных.

Айслинн отошла, но когда Калеб попытался встать, она шевельнула только пальцем, и его снова ударило об пол.

- Полежи, - сказала она. Айслинн разорвала платье, будто оно было сделано не из ткани, а из бумаги. Обрывки платья скользнули вниз и, выступив из их круга, Айслинн обернулась к нему. Ее тело было прекрасно, совершенно и греховно, оно не вызывало восхищения, оно вызывало только желание. Айслинн улыбнулась, будто прекрасно зная, какие чувства пробуждает в Калебе. В ней совершенно не было стыда, будто быть обнаженной было для нее так же естественно, как облачаться в одежду, а может даже и естественнее. Она провела руками по бедрам, потом потянулась и зевнула.

- Ты суккуб? - выдохнул Калеб.

- Конечно же, нет, глупый. Я - ведьма, колдунья.

Айслинн провела пальцами вниз от ключиц к груди, демонстрируя шрам, очень похожий на тот, который Калеб видел у Чэрити.

- Знаешь, что это? - спросила Айслинн. - Это настоящая метка дьявола. Она есть у каждого настоящего колдуна. Держу пари, Чэрити сумела как-нибудь это объяснить...

- Через ее отца, - выдавил из себя Калеб. - Она внушила ему воспоминания, это же ее дар, так?

- Хороший мальчик, быстро учишься, - засмеялась Айслинн. Калеб чувствовал на губах вкус крови, чувствовал мучительную боль в боку, означающую, что ребро сломано, перед глазами рябило.

- Так вот, - продолжала Айслинн. - Метка дьявола остается у нас от наших Учителей. Они вырывают наши сердца, когда дают нам часть своей души, свою магию. Не всегда это происходит удачно, иногда магия не приживается, и ученик умирает в муках и безумии. Будет очень грустно, если с тобой произойдет такое несчастье...

- Что?

Но Айслинн не ответила, ее невидимая сила снова откинула его к стене, удержала.

- На будущее, если ты продолжишь охотиться на колдунов, сам став одним из нас. Единственный момент, когда ты можешь хотя бы мечтать убить колдуна, это момент, когда мы дарим магию своим ученикам. Это трудоемкий процесс, оставляющий нас обессиленными и довольно беззащитными. Меня убить будет сложнее, чем других из нас, но, мой тебе совет, целься туда, где живет магия. Там, только там уязвимое место для всех нас.

Айслинн поманила к себе кинжал, а когда он оказался у нее в руке, рассмотрела с интересом.

- Много ведьм этим убил? - поинтересовалась она. Но, не дожидаясь ответа, сорвала с него рубашку. Сейчас она всадит кинжал в сердце, подумал Калеб. Однако Айслинн только коснулась лезвием его груди, так что это скорее ощутилось, как ласка, а потом отбросила кинжал.

- Это мне не понадобится, - сказала она, а потом протянула руку ладонью к его груди, и невыносимая боль последовала за ней. Последняя картинка, которую запомнил Калеб - его сердце в ее руке. Она вырвала его прямо из груди своей силой, а потом бросила его на пол и придавила босой ногой так сильно, что оно лопнуло, брызнув кровью.

Уже в следующую секунду Калеб оказался в полной темноте, откуда увидел вдруг ослепительный свет. И голос говорил с ним, он говорил секунду и говорил вечность одновременно.

Калеб получил все откровения разом, и не было ничего в будущем и прошлом мира, что оставалось бы для него тайным, и свет пролился всюду, где была тьма.

Но и свет этот исчез, а голос сказал Калебу что-то, на языке, который он понимал без знания, как дети понимают язык матерей.

Вера, голос сказал, Вера.

Очнувшись, Калеб понял, что лежит на полу лицом вниз, а кровь хлещет из него. Он попытался встать, и смог. Боль была невероятной, но он был способен двигаться и жить. Сквозь месиво из крови, плоти и костей, которое представляла собой его грудь, он не видел ничего. Но что было там, внутри? Ошметки его сердца лежали на полу, а рядом с ними лежала обнаженная Айслинн, она явно была без сознания. Калеб дотянулся до кинжала, а потом, собрав все силы, метнулся к ней, занес кинжал над тем, что билось у нее внутри вместо сердца. Место, где живет магия. Магия, запертая в груди, как птичка в клетке, это же очевидно.

И Калеб понял, что не может убить ее. Не может, не может, не может, потому что ее дыхание отдавалось в его дыхании, и были они одним целым, неразрывными звеньями какой-то единой цепи.

Айслинн поиздевалась над ним, рассказав, как и когда он мог бы ее убить, но не сказав, что он не станет. Теперь, когда они принадлежали друг другу.

Через некоторое время она открыла глаза, увидев Калеба с занесенным над ней кинжалом. Он все еще надеялся, что сможет ударить, но надежда эта была пустой и глупой.

- Собирайся, - сказала она. - Я залечу тебя позже. Мы уходим из Хэйвенсгейта.

***

Он лежит на кровати, опустошенный и уставший в ее прекрасном гостиничном номере, роскошном почти до отвращения. Калеб слышит шум воды, доносящийся из ванной, он встает, прохаживается вперед и назад, чувствуя ступнями мягкий ковер.

Айслинн явно живет тут уже не первый день. Это забавно, как гостиницы обрастают пленкой наших привычек и дел, как комната, так и не становясь полностью нашей, все же приобретает некоторые наши черты.

Номер Айслинн перенял ее любовь к беспорядку. Ее платья, в которых она выглядит дешево и вульгарно, валяются на полу и креслах, туфли на высоких каблуках разбросаны в хаосе, в котором сложно будет найти пару одинаковых.

На столе ее алтарь, который она выставляет напоказ без стеснения. Калеб уверен, Айслинн наслаждается тем, что теперь никто не видит ничего особенного в магических принадлежностях, теперь они лишь повод считать ее причудливой, а не опасной.

Калеб видит медные защитные пентаграммы и алхимические порошки в банках, такие сильные, что стоит ему прикоснуться к чему-нибудь на столе, и руку обожжет. Айслинн отлично разбирается в Ритуалах Общего Круга. Цветки растений, нежно-голубые и пронзительно-алые, рассыпаны. Кажется, они лежат так же хаотически, как и все остальные вещи в ее комнате, но Калеб видит систему, сложный знак, который они составляют.

В центре Калеб видит череп волка, его открытую пасть, откуда выломаны все зубы, а вместо них вставлены прозрачные кристаллы. В центре пасти горит свеча, как какой-то демонический язык, стремящийся к небу.

Калеб прекрасно знает этот обряд. Кристаллы, это зубы, крушащие волю, а огонь - язык, слизывающий разум. Рядом лежит карта Таро, Повешенный. Айслинн нужно всего лишь привязать к ней прядь волос или капнуть каплю крови жертвы, а потом сжечь в пасти волка, загадав, в чем именно ей нужно сломить волю, что заставить сделать.

Айслинн сама учила этому Калеба. Она говорила, что Ритуалы Общего Круга, это крохи, которые одни колдуны передают другим. Крохи эти, накопившиеся за сотни лет, изначально представляли собой адаптацию разовых эффектов Слов, которые колдун хотел передать другим, как подарок или услугу.

Они куда слабее, чем сила Слова, рассказывала когда-то Айслинн, Гуннар, мой брат, чье Слово значит, Контроль может заставить кого-то не только подчиняться ему в чем-то одном и на краткое время, он может сделать человека безвольной куклой при желании, уничтожить его волю полностью. Когда-то, кто-то вроде него, с похожим Словом и силой, решил оставить потомкам способ сделать что-то подобное, только в кратком и неполном виде.

Истинных таинств в Ритуалах Общего Круга нет, зато у каждого из них свой автор, который жил в свое время и представления о колдовстве у него были соответствующие. Поэтому и получается, что есть Ритуалы, построенные на использовании жертвенных животных и рун, а есть ритуалы, построенные на поливании сахарных черепов ромом. Все это продукт магической культуры, представлений о магии тех или иных народов и эпох. Так повелось из-за того, что если силы у колдунов могут быть похожи, то Слова - никогда не повторяются, и многие стремятся оставить после себя что-то, что будет воплощать хоть букву хоть звук от того, что делали когда-то они сами. Считается, что выполняя ритуал, поминаешь колдуна, который давно мертв. Проговариваешь его Слово на языке образов.

Калеб и сам думал об этом соблазнительном способе оставить отпечаток в мироздании. Может быть, однажды и он создаст Ритуал Общего Круга.

О, Калеб много узнал о колдунах, которых пытался истребить раньше. Он сам стал частью магической истории, просто протянув так долго. Айслинн была и остается хорошим учителем.

Калеб некоторое время смотрит на открытую волчью пасть, оскалившуюся хрустальными зубами, а потом понимает что, наверное, Айслинн хочет заставить его уехать с ней силой, если он не согласится. Отчего-то ему приятна сама мысль, что Айслинн допускает, хотя бы допускает мысль о том, что Калеб не пойдет за ней куда угодно.

А потом он чувствует легкое, прохладное и приятное прикосновение ножниц, слышит тихий щелчок, с которым они двигаются. Обернувшись, он видит Айслинн, мокрую и не считающую нужным надеть на себя халат. В одной руке она держит ножницы, а в другой прядь его волос.

Айслинн отпускает ножницы, и они висят в воздухе несколько секунд, а потом плавно движутся, будто по невидимым волнам, в сторону тумбочки.

- А это, - она показывает прядь на ладони. - Я оставлю на всякий случай.

Она кладет прядь на стол, и Калеб не успевает ее перехватить, жар обжигает его пальцы, едва он тянется к поверхности стола.

Айслинн смеется, перехватывает Калеба за руку и тянет к себе. Он кусает ее, а она кусается в ответ, так что на поцелуй это, в конце концов, похоже меньше всего.

- Скажи мне, Калеб, что я не должна буду делать этого с твоей волей, - шепчет она.

- Смотря, что ты мне предложишь. Если считаешь, что ты настолько хороша, что я брошу все и уеду с тобой на край света, то ошибаешься.

Айслинн тянет его к постели, но вместо ожидаемого продолжения, вдруг лезет рукой под подушку.

- Конфету хочешь? - спрашивает она.

- Нет, спасибо.

Айслинн разворачивает ириску, отбрасывая фантик с логотипом отеля. Соблазнительности в ней с лихвой, но есть и что-то грубое, простоватое, выдающее, без сомнения, ее средневековое происхождение.

Калеб нащупывает на тумбочке, рядом с ножницами, пульт, включает телевизор.

- Надеюсь, здесь хотя бы есть кабельное.

- Смотри-ка, преподобный Мэйсон, как ты приспособился к этому греховному миру, - смеется она, проводя ногтем по его животу, а потом по груди. Калеб переключает каналы, останавливаясь, наконец, на реалити-шоу. Калеб обожает реалити-шоу куда больше, чем любое другое современное изобретение. Ему нравится смотреть на маленькие, грязные жизни людей, готовых на все ради славы. Из черноты и мерзости, которую показывают в прайм-тайм, Калеб черпает вдохновение.

Сейчас около восьми, а значит, уже началось его любимое голландское реалити-шоу "Большой донор", где больная раком мозга девушка должна выбрать кандидата, которому отдаст свою почку после скорой кончины.

Калеб уже готов насладиться в полной мере мерзкой и естественной жадностью до жизни участников шоу, как Айслинн вырывает у него пульт.

- Нет, сейчас мы посмотрим кое-что другое.

Она переключается на самый скучный из всех возможных каналов - на "Христианское Телевидение". Вдобавок именно сейчас там выступает Барни Эш, давний конкурент Калеба, обладающий куда более структурированными идеями, но не обладающий магией.

Барни вещает на тему так близкую Калебу:

- Мы потеряли веру, братья и сестры. Мы потеряли то, что делало нас цельными, сильными, способными противостоять соблазнам стремительно меняющегося мира...

Говорит Барни спокойно, как говорит отец, а не обвинитель. Калеб фыркает, а Айслинн тянет:

- Слушай, слушай. Если я хорошо его знаю, то сейчас ты услышишь кое-что интересное.

- Кого ты хорошо знаешь? Барни? Если ты хорошо знаешь его, то тебе точно известно - ничего интересного не будет.

- Заткнись, Калеб.

И Калеб затыкается, а Барни продолжает говорить:

- Я расскажу вам притчу, братья и сестры. У одного человека было четверо детей, и все они любили его больше себя самих и даже больше самого мира.

Айслинн вдруг кладет голову Калебу на плечо, нежным, беззащитным движением.

- Они любили его, потому что он дал им жизни, они любили его, потому что он заботился о них, они любили его, потому что он учил их. Когда их отец заболел, тяжело и страшно, и, казалось, смерть его была неизбежна, они призвали из глубин мироздания существо, которое могло спасти его и предложили ему любую цену за эту жизнь. Существо, бывшее когда-то, может быть величайшим праведником, а может быть страшнейшим злодеем, приняло их предложение. Оно сказало: я верну жизнь этому человеку, но взамен вы будете ходить по земле, пока не понадобитесь мне, и всякий, вкусивший вашей души, будет ходить по земле, пока не понадобится мне. Каждый из вас должен, и пока я не стребую с вас долга, вы не покинете мира. Так, братья и сестры, мы связываем себя цепями обязательств перед тем, кого боимся из-за того, что любим больше всего на свете, как сделала это, к примеру, Айслинн из приморского городка Брэя.

Калеб вздрагивает, а Айслинн продолжает водить пальцем по его груди, будто ничего необычного не услышала.

- Кто-нибудь понял мораль? - продолжает Барни своим голосом, но совершенно не со своими интонациями. - Поднимите руки те, кто понял мораль! Бывшая шлюха, крестьянский мальчишка, которому должно было умереть от чумы, жертвенный скот для языческого бога и лжепророчица царского рода купили жизнь, которую не в силах оплатить!

Айслинн вдруг перехватывает пульт и швыряет в телевизор, проламывает стекло, за которым раздается электрическая вспышка, впрочем, тут же гаснущая, оставляющая их в тишине.

- Ты поедешь со мной, - говорит Айслинн тихо. - Я отдала тебе часть моей души, ты так же должен будешь перед ним предстать.

- Я проклят, как и ты? - спрашивает Калеб, и в голосе у него вдруг сквозит радость.

Калеб в полной мере и в один момент осознает, какой шанс выдался ему впервые за сотни этих лет. Он увидит дьявола, и вера его воспрянет.