Прощай, творение

Глава 13

Инфекционная больница Будапешта здание одновременно старое, впитавшее в себя истории многих эпидемий и вместе с тем ухоженное и реформированное согласно всем современным нормам здравоохранения.

Габи говорит:

- Как думаешь, есть какая-нибудь статья за нарушение больничного режима?

Раду пожимает плечами, поправляет темные очки, глядя в совершенно черное ночное небо и говорит:

- Не знаю, моя радость. Думаю, тут действует правило "не узнаем, пока не попробуем".

Некоторое время они стоят и смотрят вверх, потом где-то далеко раздается громкий, резкий звук, вроде разрыва петарды, и стайка голубей рассекает небо над Габи и Раду. Пора, думает Габи, это знак.

Пройти внутрь на самом-то деле не так уж сложно. Габи и Раду показывают на входе для персонала абсолютно пустые стикеры, которые кажутся охраннику пропусками ординаторов. Габи придает им с Раду порядочный, скромный вид. Вызывающие доверие прилежные студенты, вот и все. Таких не запоминают, слишком уж соответствуют они типичному образу, складывающемуся в голове при слове "ординатор". Наш мозг привык игнорировать все, что не выходит за рамки обыденного опыта.

- На дежурство, - говорит Габи. Охранник издает сочный зевок и кивает. Они проходят внутрь, оказываясь в стерильном до резкого, удушающего запаха коридоре. Камеры дезинфекции закрыты на засовы, может быть, чтобы не нарушалась герметичность, а может быть для пущего устрашающего эффекта. Пусто и свет в коридоре горит яркий, резкий, а оттого вызывающие беспокойство длинные тени ложатся на стены, повторяя их движения.

- Правила содержания инфекционных корпусов гласят: больные летучими инфекциями, такими как корь и скарлатина, размещаются на верхних этажах. Однородных инфекционных больных необходимо размещать поэтажно. Больные редкими заболеваниями или формами заболеваний помещаются в отдельные боксы системы Мельцера. Больные смешанными типами заболеваний помещаются в отдельные палаты, - перечисляет Раду.

- Что, соскучился по инфекционным корпусам?

- Совсем немного. Мне больше нравилось, когда они охранялись меньше.

Габи и Раду поднимаются по лестнице, игнорируя лифт. Первый этаж почти безмятежно спокоен. Медсестра на посту поднимает голову, увидев их, смотрит сонными глазами, и Габи говорит ей:

- Тебе это снится, моя дорогая.

Для пущего эффекта, Габи добавляет летающих по отделению радужных единорогов. Медсестра пожимает плечами, улыбается бессмысленной улыбкой и снова кладет голову себе на руки, вздыхая. Габи запоминает ее лицо, прическу и одежду, запоминает все вплоть до пятнышка от кофе на белом халате, чтобы принять ее облик для врачей, которых они встретят.

- Извини, Раду, - говорит Габи. - Придется мне представить тебя больным, которого я провожаю в палату, если вдруг мы с тобой вызовем подозрение.

Раду смеется, в этом мрачном, жутковатом месте он выглядит совершенно счастливым и ощущается очень правильным. Раду говорит:

- Гепатит. Нарушение функции печени, интоксикационный синдром, в отдельных случаях может привести к печеночной коме.

Он идет по коридору, иногда кружась вокруг своей оси, так что кажется, сейчас запутается в своей смешной шубе. Они заглядывают в палаты. Некоторые из больных просыпаются, а некоторые, привычные к ночным визитам врачей, нет. Тем, которые просыпаются, Габи говорит все то же:

- Вам это снится.

И всюду вокруг рисует для них сказочных, цветастых существ, Гитлера, Элвиса, карликов и другие культовые для человеческого сознания вещи, которые они сочтут проявлением сна. Раду ходит между койками, вид у него совершенно неземной. Габи и сама бы подумала, что это сон, до того Раду сейчас похож на молодого бога. Он касается желтушной кожи больных безо всякого отвращения, наоборот, почти с благоговением. Иногда Раду оттягивает указательным пальцем их веки, обнажая и рассматривая белки. Он делает все быстро, деловито. От его прикосновений кожа у людей постепенно приобретает здоровый, обычный цвет. Кто-то начинает дышать легче, спокойнее, даже не проснувшись. Кто-то облизывает пересохшие губы, шепчет что-то неразборчивое и засыпает снова.

Раду заходит в каждую палату, и у Габи много работы.

Они поднимаются на второй этаж, совсем не заботясь о дезинфекции. В конце концов, зачем беспокоиться, если к утру здесь не останется больных? Зачем беспокоиться, если через пару месяцев во всем городе не останется здоровых? А потом и живых.

- Два, - напевает Раду, качаясь на последней ступеньке. Габи, кажется, что он продолжит какую-нибудь детскую считалку, но Раду только смеется, потом идет дальше, говорит совершенно серьезно. - Пневмония. Лихорадка, непродуктивный кашель, миалгия, одышка.

Раду будто пьянеет с каждым исцеленным больным. Габи любуется на него, безумного от радости, напевающего что-то детское на своем забавном языке. Раду ходит между больными, кашляющими даже во сне, а Габи ходит между теми, кто не может заснуть.

Она говорит какому-то молодому, тощему пареньку:

- Подожди немножко.

Вокруг себя она мысленно рисует золотое свечение, какое видела у Шаула.

- Скоро перестанет болеть.

Тощий паренек улыбается спокойно, почему-то называет ее чужим именем. Может быть, его воображение дорисовывает что-то самостоятельно. Раду исцеляет каждого безболезненно и ласково. Иногда он заставляет кого-нибудь открыть рот, стирает с языка и губ мокроту и кровь, блаженная улыбка у него на лице даже тогда не сменяется гримасой отвращения. Рядом с кем-то Раду стоит долго, кто-то же удостаивается лишь мимолетного касания. Тем, кто открывает глаза, Раду зубасто улыбается, а потом, наверное, увеличивает количество мелатонина в их крови, а может быть, что-то делает с активностью их мозга, но они засыпают, спокойно и безмятежно. Все они засыпают, не зная, что им подарили здоровье, и что их болезни станут материалом для смерти, которую Раду и Кристания будут готовить миру.

- Здесь у нас много чего. Что, кстати, нарушение санитарных норм. Первый сектор: дифтерия, - говорит Раду, когда они входят на третий этаж. - Повышение температуры, отек мягких тканей горла, гиперемия, образование дифтерической пленки на небе и глотке. В некоторых случаях последние могут затруднять дыхание и приводить к удушью.

На третьем этаже врачи встречаются им чаще. Габи приходится быть начеку. При любом взгляде на них, Габи рисует в воображении образ той сонной медсестрички, Раду же старается выдать за одного из врачей при полном инфекционном облачении, в маске, так что сложно сказать что-либо о его лице.

Вскоре Габи будто бы ловит волну возбуждения Раду. Она подстраивается под то, что ожидают увидеть врачи, она заставляет их думать про Раду и Габи, как про последних увиденных ими коллег, ловит обрывки их разговоров, сообщает об улучшениях в палатах, откуда они выходят.

Этаж за этажом они проходят незамеченными, этаж за этажом Раду исцеляет больных, становясь от этого все радостнее, все пьянее. Он кладет руку на лбы двоих малярийных больных, и под ладонью его, Габи почти видит это, спадает жар. Он облегчает лихорадку единственным касанием, и Габи чувствует, как кровь этих несчастных людей успокаивается.

Раду дарит им жизнь, чтобы потом отобрать ее еще более жестоким образом. Но сейчас его прикосновения приносят облегчение и успокоение. Раду сейчас вовсе не похож на ангела, он почти развязно весел в своем странствии по коридорам смерти.

Наконец, они доходят до последнего бокса. Раду вдыхает запах, шепчет:

- Бешенство. Бессонница, светобоязнь, гидрофобия, галлюцинации и бред, постепенный паралич. Лечения нет. Летальность - сто процентов. Одного этого хватило бы, чтобы погрузить мир в вечный Мор, если бы я чуточку переделал пути передачи и степень контагиозности.

Раду даже не утруждает себя тем, чтобы проверить, заперт ли бокс. Он просто выбивает стекло, нащупывает ручку и открывает дверь.

- Я не думаю, что их запирают, Раду, ведь нужно обеспечить доступ врачей к...

- Не будь такой занудой, радость моя.

Габи не успевает увидеть врача, готовящего капельницу для больной.

- Что здесь... - начинает было он, но Раду говорит:

- Спокойной ночи!

И до того, как Габи успевает что либо сделать, Раду отправляет врача в глубокий сон. Габи кидается вперед, ловит мужчину, чтобы он не ударился головой об угол стола, падая, и валится на пол вместе с ним, больно ударившись поясницей.

- Вам повезло, - говорит Габи. - Что у вас есть я.

Врач посапывает, смешно и как-то по-детски. Габи смеется, а потом переводит взгляд на больничную койку. Горло у нее перехватывает от страха. Женщина, сухонькая блондинка, выглядящая еще бледнее от болезни, привязана ремнями. Она дергается, из горла ее вырывается хриплый, похожий на рычание звук. Наверное, она не может кричать, а может быть, в голове у нее происходит нечто такое, что заставляет ее чувствовать себя зверем. В выражении ее лица нет ничего человеческого - на нем замерло мучительное, животное страдание. Габи до слез доводит один вид этого несчастного существа, и все же она не уверена, что могла бы подойти к женщине ближе, Раду же остается спокоен. Раду берет ее за горло, обездвиживая. Женщина конвульсивно скалится, на губах у нее выступает пена.

Габи машинально поглаживает указательным пальцем усы спящего у нее на коленях врача и смотрит на происходящее во все глаза. Раду удерживает женщину, а потом целует ее, глубоко, так что выглядит это почти любовно и уж точно похотливо. Женщина дергается все реже, пока не затихает, наконец. Раду отстраняется, сплевывает кровь на пол вместе с собственным кончиком языка. Выражение лица женщины снова становится человеческим, теперь Габи видит, что это красивая, разве что излишне тощая немолодая женщина с острыми скулами. Грудь ее мерно вздымается под больничной рубашкой, а руки, стянутые ремнями, расслабленно опущены.

Отчего-то Габи надеется, что Мор обойдет ее. Хуже всего обыграть смерть случайно, когда, казалось бы, нет никаких шансов, а потом вернуться к ней снова, больше не надеясь ни на какое чудо. Ведь чудо уже произошло и прошло.

Габи поднимает с пола кончик его языка, говорит:

- Твое хобби отделять от себя части тела иногда заставляет тебя оставлять улики на самом видном месте.

- Положи в карман, дома пригодится, - отвечает Раду. Он размазывает носком ботинка пятно слюны смешанной с кровью, добавляет:

- Это последняя капля моей крови, пролитая просто так. Все последующие приравниваются к биологическому оружию.

Габи устраивает врача на полу, поднимается и протягивает руку Раду. Но, еще не коснувшись его, она чувствует жар лихорадки, боль в легких, невозможность вдохнуть.

- Тшш, - говорит Раду. - Моя радость, сейчас меня трогать нельзя.

Они выходят в коридор. За окном уже брезжит рассвет. Его нежный, глазурный цвет охватывает небо, и это удивительно красиво. Габи радостно думает о том, что Раду излечил людей, для которых сегодняшняя ночь могла бы не закончиться никогда.

Чтобы убить всех других людей.

Вот вроде бы как все просто и хорошо, как помогли они людям. Но чем все кончится тоже известно. Раду вышибает окно ногой, осколки летят во все стороны, и Габи закрывает лицо руками. Разбившись, стекло обнажает ясное небо, которое, кажется теперь еще красивее.

- Ну, у тебя и склонность к вандализму. Тебе надо обратиться с этим к психологу, правда.

- Не могу, - говорит Раду. - Я же убью всех психологов. Как и всех не-психологов.

И прежде, чем Габи успевает ответить, она чувствует легкое, приятное тепло, с головой ее накрывающее. Меняется угол зрения, все предметы вдруг делаются большими и угрожающими.

- Мог бы и спросить, - думает Габи.

- Ты ведь не хочешь, чтобы мы делали это на глазах у врачей? - вслух отвечает Раду.

Габи с трудом, после стольких лет, привыкает к ненадежным птичьим крыльям. Раду, превратив ее, тоже оборачивается ласточкой. Он первый вылетает в окно, за ним следует и Габи. Перед тем, как ощутить умопомрачительное ощущение огромной высоты под ней, Габи успевает услышать голоса врачей, обеспокоенных шумом на этаже и пожелать им удачи в сложный, но чудесный день, который начинается сейчас.

Весь день они ведут себя так, будто ничего не происходит. Раду валяется на кровати, смотрит канал "Дисней" и красит ногти черным лаком. Габи читает Хайдеггера, закусывая условность стрелы времени печеньем "Орео". Совершенно ничего не происходит, разве что к Раду нельзя прикоснуться, от него разит болезнью и смертью.

Иногда звонит Кристания, единственное, что она говорит:

- Скорее бы, скорее бы, скорее!

И бросает трубку. Никогда-никогда Габи еще не слышала такого радостного, детского энтузиазма в голосе Кристании.

- Да, - говорит Габи, когда Кристания радостно визжит в очередной раз. - Потерпи еще совсем немного, а пока поработай.

- Я так счастлива, сестрица!

- Точно, - говорит Габи. - Это самое главное.

Она переворачивает страницу, сжимая телефон плечом, слизывает крем с поверхности печенья.

- Просто лучший день в моей жизни!

- Конечно, милая, - говорит Габи, стараясь, чтобы ее голос звучал не слишком скептически. - Хочешь поговорить с Раду?

- Еще бы!

Габи зовет Раду, тот приходит в таком же удивительно радостном настроении.

- Кристания, - поясняет Габи. Телефон она ему не протягивает, кладет на кровать. На секунду, когда Раду оказывается близко-близко, Габи снова обдает жаром и болью. Ее захватывает сама мысль о том, чтобы поцеловать Раду сейчас, ощутив все самое худшее и самое страшное в нем, с ним. Габи подается к нему, замирает за секунду перед тем, как коснуться его губ. Замирает и он, обнажив острые зубы. Болезненная, как удар, похоть накатывает на Габи, но она удерживается, зная, что куда больнее будет не удержаться.

Раду берет трубку, щебечет о чем-то с Кристанией, но Габи почти не слышит. Габи все это время пыталась убедить себя в том, что ничего не происходит, но на самом деле меняется все. Даже мир вокруг скоро изменится. А Габи стоит посреди разгорающегося мирового пожара, зажав уши и закрыв глаза. Хотя нужно либо выжигать все дальше, либо начинать тушить.

Нужно, наконец, выбрать хоть что-нибудь и перестать притворяться. Габи думала, что ее выбор абсолютно очевиден: она не хочет разрушать мир, ей не нравится эта идея, но она подчинится ей, чтобы выжить самой и ради своего кабала.

Но нет, ведь на самом-то деле все не совсем так. Части Габи, весомой ее части, нравится все, что происходит. Может, оттого что в ней кусок души Раду, а может она и сама вовсе не такая, как о себе думала. Что-то в Габи хочет, балансируя на самом краю, свалиться вниз. И эта часть Габи вовсе не меньше, чем любые другие.

Раду, кивая на что-то, о чем говорит Кристания, улыбается Габи так, будто понимает абсолютно все, о чем Габи думает. И знает все ответы на вопросы, которых Габи никогда не решится ему задать.

В самой глубине разрушение всегда безудержно.

К полуночи они идут в морг - выполнять вторую треть их плана, и Габи почти полна энтузиазма. Кристания, с которой они встречаются у метро, всю дорогу рассказывает о том, как она вдохновлена.

- Слушай, - говорит Кристания. - Я все придумала. К Иштвану, сторожу, иногда шляется друг-собутыльник. Пусть он думает, что ты его друг-собутыльник. Выпейте там вместе, пока мы будем работать.

Кристания, конечно, действительно здорово все придумала. Морг при больнице, где она работает, стоит отдельным зданием, но так как больница частная, туда не привозят трупы, найденные в течение ночи.

- Обычно это довольно спокойное место, - говорит Кристания.

- Чудесно, - говорит Раду.

Да уж, думает Габи, просто чудесно. И иронично еще. В супермаркете они покупают две бутылки самой дешевой водки, и через пятнадцать минут Габи уже пьет со сторожем Иштваном, притворясь его лучшим другом Имрэ. По нечеткой фотографии с телефона Кристании, представить старичка Имрэ было довольно сложно, но Габи, судя по всему, справилась.

Разве что Иштван говорит:

- Что-то ты опух сегодня.

- Заболел, - говорит Габи. - Опух.

Раду и Кристания благодаря Габи проходят незамеченными. Поймав Иштвана, она уже не отпускает его из иллюзии, поддерживая в его сознании тишину и неподвижность, коим и полагается быть в морге.

Габи наливает себе и Иштвану еще водки. Через открытую дверь она видит все, что творится в секционном зале. Раду и Кристания сбивают детекторы дыма, устанавливают алтарь, читают защитные заклинания. Кристания тоже не касается Раду, старается к нему даже не приближаться. Кристания деловито достает из сумки все для создания переносного алтаря: травы, свечки и кристаллы. Ужасно милый Нью-эйдж, думает Габи, опрокидывая еще рюмку водки. Иштвану она отвечает машинально, и, в конце концов, он спрашивает:

- Чего?

- А ты чего? - спрашивает Габи, изображая некоторую алкогольную враждебность. Она пьет далеко не каждую стопку водки вместе с Иштваном. Чаще Габи просто поддерживает иллюзию потребления алкоголя. Симулякр алкоголизма.

- Странный ты сегодня. Я говорю, понятия они там у себя в кабинетах не имеют, как простой народ живет.

- Точно, - говорит Габи. - Попрятались там у себя по кабинетам. Ничего-то про нас не знают.

- Да, - говорит Иштван. - Во-во.

- Только и мы про себя ничего не знаем, - добавляет Габи. - Зеркало лжет нам, как и все вокруг. Что мы такое? Что ты такое, Иштван? Ты можешь хотя бы представить, как устроен твой разум и твои чувства? Ты даже про себя ничего не знаешь, не говоря уж о других.

- Ну, - говорит Иштван. - Это ты загнул.

Габи едва удерживается, чтобы не засмеяться. Иштван внимательно слушает ее, считая своим собутыльником, и поглощает дешевую водку, пока за его спиной Раду и Кристания чертят буквы финикийского алфавита на полу и расчленяют труп за трупом. Им нужно сшить существо, абсолютно деффективное по своей природе, оттого они берут только больные органы. Габи видит, как Раду отпиливает голову у одного человека, может быть, он страдал раком мозга, а может, умер от аневризмы, пока Кристания вынимает больное сердце у другого. Они работают быстро и привычно, а степень абсурда только нарастает от их повседневного спокойствия.

- Иштван, - говорит Габи. - Вот ты вообще уверен в том, что видишь?

- Ну, - говорит Иштван. - Это-то разумеется. Вот ты, Имрэ, а вон...

Иштван оборачивается, указывая на Раду, запустившего длинные ногти внутрь чьего-то черепа, чтобы достать у трупа глаз.

- Морг, - заканчивает Имрэ спокойно. - Жмурики лежат, с ними-то что произойдет? Конечно, верю в то, что вижу. Мне вот платят, чтобы я смотрел.

Габи наливает им обоим еще водки, на этот раз опрокидывает стопку, морщится.

- Что ты как баба сегодня, - говорит Иштван, порицая Габи за нерасторопность в употреблении выпивки.

- Печень, Иштван, ноет, - говорит Габи, глядя, как Кристания укладывает распухшую, больную печень в полость живота своего будущего творения. Сколько трупов

им придется разорить?

Раду и Кристания сшивают существо, и Габи думает, насколько же оно будет несчастным.

- Не обращай внимания, - говорит Иштван. - Все равно помрешь, какая тогда разница?

- Как ты глубоко сегодня мыслишь, братан, - говорит Габи. - Хороший ты человек. Я тебя уважаю.

- И я тебя уважаю, - отвечает Иштван. Габи почти проникается к нему симпатией.

К тому времени как Раду и Кристания жгут на алтаре отрезанный кусок чьей-то матки, собирая пепел, Иштван уже прилично пьян, а Габи читает ему произведение великого венгерского поэта:

- Когда душа

Во мраке мечется, шурша,

Как обезумевшая крыса, -

Ищи в тот миг

Любви спасительный тайник,

Где от себя возможно скрыться.

В огне любви

Сгорят злосчастия твои,

Все, что свербело и болело,

Но в том огне

С проклятой болью наравне,

Имей в виду, сгорит и тело.

- За душу взяло, - говорит Иштван, бьет себя рукой по груди, всхрапывает, а потом падает головой на стол.

- Иштван? - спрашивает Габи, но Иштван только повторяет звук, исторгнутый прежде. Габи поднимается, идет к секционной. Ее знатно шатает, хотя выпила она немного. Раду и Кристания мажут пеплом сожжённой матки, как символа жизни, губы и глаза своего творения. Он должен быть не жив и не мертв, как объясняли Раду и Кристания, а это значит и жив, и мертв. Оттого они творят его вместе. Для Кристании это единственный шанс поучаствовать в творении, пусть и не правильном, ведь никакое творение жизни, где задействована Кристания не может быть настоящим.

Когда Раду касается одного глаза существа, смазав его пеплом, Кристания тут же касается другого. Швы не исчезают, но существо вдруг перестает казаться вещью, покрытой кровью. Даже до того, как оно шевелится, в нем появляется что-то, отличающее бессознательного человека от мертвеца. А потом оно шевелится, сначала чуть подергиваясь, вдыхает воздух, как младенец, но прежде, чем оно издает крик, Раду взрезает серпом собственное горло, склоняется вниз, так что кровь льется в рот существу, которое тут же принимается жадно ее глотать. Будь это существо до конца живым, отравленная кровь Раду убила бы его, оно не смогло бы ее носить.

Сцедив всю свою ядовитую кровь, Раду проводит кончиками пальцев по своей ране, заращивая ее. Габи переводит взгляд на Кристанию и видит, что она плачет. Плачет от счастья, слезы падают вниз, смывают склизкую кровь с лица существа.

Раду подходит к Габи, и она машинально отшатывается от него, лишь спустя секунду осознав, что страшного жара больше нет.

- Все, - говорит Раду. - Вскоре болезнь созреет, и мы просто принесем его в жертву на водохранилище, а он отравит воду, если я все правильно рассчитал.

Иштван всхрапывает, а Габи вздыхает. Кристания вытирает существо салфетками, и Габи видит, что вовсе оно не чудовищное. Это просто человек, покрытый швами, сшитый из множества людей, ничего не понимающий человек.

Кристания одевает его в заранее принесенную одежду, продолжая плакать. Слезы из ее прозрачных глаз мешаются с кровью, которой она забрызгана.

- Адам, - говорит она. - Адам.

- Простите, - говорит вдруг Адам, будто окончательно придя в сознание. И Габи видит, что у него человеческие, разного цвета: зеленый и карий, глаза, человеческая манера кривить бледные губы и очень человеческая вежливость. - Где я, собственно говоря, нахожусь? Некоторое время назад я умер, поэтому ситуация для меня довольно загадочная. Можно ли предположить, что я в аду?

Габи открывает и закрывает рот как рыба. Когда они говорили, что существо, разносящее болезни, будет не живо и не мертво, она думала, что это будет страдающее, несчастное создание. Кристания, впрочем, явно не удивлена. Она вытирает слезы, говорит:

- Я все тебе объясню, Адам.

- Может, купить ему цилиндр и пенсне? - спрашивает Раду.