Прощай, творение

Глава 17

Телефон снова начинает трезвонить, Габи вслепую нашаривает его на тумбочке и запускает в стену. Издав последний, жалобный писк, телефон затихает, с большой вероятностью, навсегда. К черту, да пошли все к черту! Плевать, кто звонит, плевать, что будет, плевать абсолютно на все. Габи обнимает Раду за шею, целует его снова. Наконец, его можно трогать. Теперь от него не пахнет болезнью. Он тощий и жаркий, и ощущение его пульса под пальцами, это все, что имеет значение. Раду улыбается, показывая зубы, тянет ее за волосы, заставляя обнажить шею, когда Габи впивается ногтями ему в плечи. Она не сдерживает себя, зная, что ранки тут же, прямо под ее пальцами, затягиваются. Раду целует ее в шею, пульс ее бьется у него под языком, и уже это, как обещание их единения, заставляет Габи застонать. Раду ласкает ее, к тому времени, как он входит в нее, Габи уже с ума сходит от желания. Или нет, с ума от желания она сходит с того времени, как почувствовала, какой смертельный яд он несет в своей крови. А может быть с того времени, как впервые увидела его.

Длинные ногти Раду царапают ей бедра, когда он удерживает ее прежде, чем войти, Габи шипит, но почти тут же ощущает тепло затягивающихся ранок, и его жар внутри. Она стонет, потом смеется, потом цепляется за него, беззащитно и сильно, подается ему навстречу.

- Раду, - зовет она, и Раду кусает ее в плечо, затем целует в губы, продолжая двигаться. Когда Габи закрывает глаза, под веками у нее пляшут краски, от возбуждения кружится голова. Ей кажется, что нет никакого мира, уже нет или еще нет, что ничто не существует, кроме него. И когда Раду двигается в ней, когда Габи стонет, подаваясь ему навстречу, она чувствует их любовную страсть, как единственное, что важно. Созидающая, абсолютно земная сила Раду, близкая к земле, к древним культам плодородия и погребения, любви и смерти. И ее собственное, далекое от всего физического и настоящего сознание, конструирующее образы. Все становится одним. Закрывая глаза, Габи видит небо и землю, и золото, и кости, и восходящие ростки, и льющуюся кровь. Бессилие перед не поддающимся разумному контролю влечением к Раду, к его кровавым, ненасытным, темным чертам, наполняет Габи почти экстатической радостью.

Когда Габи приподнимается, чтобы его поцеловать, Раду ловит ее за подбородок, продолжая двигаться. Взгляд у него совершенно шалый, зубы блестят в темноте так хищно.

Они оба смеются, глядя друг другу в глаза, и Раду, наконец, целует ее долго и нежно. В нем столько радости и страсти, которые Габи не может ни осмыслить, ни описать. И пока Раду в ней, пока он, близкий и жаркий, ласкает ее, пока в его движениях она чувствует божественный ритм творения, ей все равно, что будет с миром, она подается ему навстречу. Голова звенит от слов, которые ничего не значат. Плотская любовь и смерть абсолютно равны на весах, земля дает жизнь и забирает мертвых. Когда Раду подается вперед слишком резко, Габи едва не ударяется головой о стену, но Раду аккуратно перехватывает ее, заставляя приподняться, и она кусает его в плечо, тут же сцеловывая выступившую кровь.

Габи, кажется, она готова делать это вечно. Габи, кажется, они и делают это вечно. Она ласкает его, он царапает ее, а потом наоборот, и снова, и снова, пока есть силы двигаться. Когда все заканчивается, оба они кричат. Раду, навалившись на нее, прижимает к кровати, целует Габи в висок. Габи машинально накручивает на палец прядь его волос. Сейчас между ними никакой разницы, касаться его все равно, что касаться себя самой. В голове абсолютно пусто, Раду мурлычет что-то ей на ухо, но слова Габи не очень разбирает.

Она вдыхает его запах, запах крови и трав, спрашивает:

- Что?

- Я говорю: только представь себе, сейчас в нашем Адаме зреет самая смертельная болезнь из всех, известных человечеству. Контагиозность от ветрянки, летальность от бешенства, симптомы от всего, что мы туда намешали. Единственное, что меня волнует - вдруг они будут умирать раньше, чем успеют передать заболевание.

- Какой ты романтичный, - говорит Габи.

- Но ты только представь, моя радость, какое это чудо. Где-то там, в крови нашего академика, зарождается новая, чудовищная жизнь. Кипит первобытный котел творения!

- Давай в следующий раз ты займешься сексом с ним, любимый. И лично столкнешься с сифилисотриппероСПИДом в первобытном котле творения, к примеру.

Раду целует ее в шею, медленно, точно так же, не отдавая себе в этом отчета, как Габи накручивает короткую прядь его волос. Раду все еще в ней, Габи рассеянно гладит и ласкает его тело, думая совсем о другом.

Адам оказался несколько разумнее, чем Кристания и Раду предполагали. Его мозг, который Раду достал из головы какого-то ракового больного, неожиданно сохранил мышление и личность. Может быть, Раду слишком увлекся и воскресил его лучше, чем они рассчитывали. А может быть, Кристания слишком мечтала создать живое существо и превзошла в этом даже собственное Слово. В любом случае, Адам получился вполне себе разумным человеком с душой и характером. Кроме того, что было еще больнее, он не особенно страдал от болезней внутри него. Может быть, в этом случае как раз помогло Слово Кристании, и Адам был слишком мертв, чтобы ощущать боли. Он носил внутри себя смертоносное биологическое оружие, при этом не чувствуя совершенно никакого неудобства. Главнейшей проблемой Адама было то, что его голова пришита к телу какого-то бугая, ничего общего не имеющего с представлением Адама о себе самом. Представления эти, впрочем, были у него довольно смутными.

К примеру, Адам не помнит свое имя, зато прекрасно помнит, как страшно и темно было в смерти. Он благодарен Раду и, особенно, Кристании за то, что они вернули ему жизнь. У Габи от этого сердце разрывается. Уничтожить существо, которое так радостно вернулось в мир. Раду сказал Адаму, что скоро они поедут совершить обряд, который окончательно вернет ему жизнь. И Раду, конечно, врал.

Они должны приехать на водохранилище и принести Адама в жертву, слив его кровь в озеро. Через зараженную воду кровь попадет в первых больных, которые дальше станут передавать инфекцию здоровым уже другими путями. Раду гарантировал, что его необычайное создание пройдет любые фильтры и выживет при самой жесткой дезинфекции.

Обряд благословления через жертвоприношение так же гарантировал бы успех их операции. Так, по сути, пролив кровь Адама, они прольют кровь всех людей. Как символично. Но одно дело было бы убивать существо, желающее смерти, как облегчения, а другое - отнимать жизнь, которая так Адаму дорога. Кристания и Раду создали существо, балансирующее на самой грани между жизнью и смертью, но на этом краю - вполне счастливое. Габи не нравится идея его убивать. Раду говорит, что она лицемерка, ведь в любом случае умрут миллионы. Габи и сама так считает, она старается не думать об этих миллионах, считать все происходящее выдумкой и шоу, не впускать внутрь никакого знания об этих людях. Иначе она не сможет сделать то, что должна. Габи заставляет себя думать ограниченно и наивно. Миллионы, это что-то абстрактное, совершенно ничего общего не имеющее с конкретными людьми.

И тем хуже Габи, потому что, в отличие от политиков или генералов, она ведь не думает так на самом деле. И все же Габи обманывает себя так же легко, как и всех остальных.

Именно в этот момент, когда Габи заставляет себя не думать об Адаме, Адам открывает дверь, заглядывает внутрь и почти тут же закрывает свои разные глаза, отворачивает голову, показывая уродливый шрам на шее.

- Ради Бога, прикройтесь!

- Я думал, ты плохо видишь, - говорит Раду.

- Один глаз у меня близорукий, а второй дальнозоркий, - поясняет Адам. - И тем не менее!

Голос у него хорошо поставленный, преподавательский и довольно внушительный. Габи вздыхает, выползает из-под Раду, натягивает на себя одеяло.

- И, тем не менее, Адам, нагота человеческая не постыднее откровенности нагой человеческой души, - говорит Габи, потягиваясь. - Намного более нежные, уязвимые и постыдные вещи открываются в текстах у Кьеркегора, Шопенгауэра, Хайдеггера и Сартра.

- Ты уже оделась, я полагаю? - спрашивает Адам. - И не пытайся меня запутать, я совершенно уверен, что ни постмодернистом, ни нудистом не был.

Раду смеется, сам он совершенно не собирается одеваться.

- Ты, наверное, по какому-то поводу пришел, дорогой, - говорит Раду. Габи иногда поражается тем одновременным любви и беспощадности, с которыми Раду относится к живым существам. Впрочем, так ведь относится ко всем живым и сама жизнь, создавая, но не жалея их.

- Кристания сказала, что скоро мы поедем довершить ритуал моего окончательного воскрешения.

- Это правда, - улыбаясь, кивает Раду. - Может быть, даже сегодня.

Конечно, рассуждает Габи, она, как и Адам, не подумала бы, что кто-то, вложив столько труда в ее воскрешение, захочет тут же убить ее. Адам им доверяет. Еще бы, ведь Кристания его так любит. Адам не знает, что он лишь инкубатор для смертельной болезни. Цветок, который срежут, когда он распустится.

Забавно, что, будучи практически воплощением самой жизни, Раду абсолютно безжалостен. Тогда как Кристания же, чье Слово подразумевает холодность и отстраненность, носится с Адамом, как с ребенком. Сейчас в ней столько нежности и счастья, сколько, кажется, в одной единственной Кристании и не может уместиться. Внутри у Габи пустеет от мысли, что сестрице придется уничтожить свое творение.

- Все зависит от состояния твоей крови, - говорит Раду. - Я должен буду проверить, чтобы определить твою готовность.

От первобытной страсти, которой они предавались, в нем не остается и следа, лицо у Раду становится сосредоточенным, будто он проводит в мыслях какие-то сложные вычисления. В конце концов, Раду слезает с кровати, говорит весело:

- Пойдем в ванную. Если мои расчёты верны, то твоя кровь должна разъедать золото.

- Это еще почему? - удивляется Адам. - Почему моя кровь должна разъедать металл, при этом, не трогая мою кожу?

- Не любой металл, а золото, - поясняет Раду. - Золото это алхимическая гармония, символ совершенства и спасения. Оно не поддается воде, огню, земле и воздуху, потому как они содержатся в нем в идеальных пропорциях. Твоя кровь, согласно алхимии, должна разрушать все гармоническое и разъединять связи между элементами. Считай, что ты философский камень наоборот.

Вместо бессмертия приносишь смерть.

- Не думаю, что это может считаться реальным с точки зрения науки, - говорит Адам.

- Не думаю, что твоя жизнь может считаться реальной с точки зрения науки, - пожимает плечами Раду.

- Резонно, - соглашается Адам. Раду, так и не удосужившись одеться, уводит его в ванную. Габи наблюдает за ними, чуть вскинув брови, потом поднимается с кровати, не спеша одевается, рассматривает то, что осталось от телефона.

Аккумулятор сказал корпусу "прощай", и истек какой-то жидкостью, которую Габи про себя тут же окрестила кровью техники. Габи пожимает плечами, вытаскивает сим-карту, думая отложить ее до лучших времен.

В конце концов, телефон ей не жалко. Она и так порывает с миром фактически, почему бы не сделать это еще и символически. Габи замечает, что от двери ванной и до коридора ходит туда и обратно Кристания. Как нервничающая в клетке львица, думает Габи.

- Сестрица? - спрашивает Габи тихонько.

- Что? - рявкает Кристания. Плечи у нее в этот момент дрожат, но уже через пару секунд она берет себя в руки. Кристания запрокидывает голову, смотрит на лампочку в коридоре, говорит:

- Немного волнуюсь.

- Я понимаю.

- Нет, Габи, ты не понимаешь и не поймешь, - отвечает Кристания. Злости у нее в голосе никакой нет, она просто констатирует факт. Габи не может понять, как Кристания не понимает, что значат для Габи ее иллюзии.

- Но я это сделаю, - добавляет Кристания тихо и после паузы. Она бледнеет еще больше, становясь похожей на призрака. - Все, что нужно. В конце концов, я ведь, правда, могу повторить все снова.

Но Кристания явно не верит в собственные слова. Она мучительно сцепляет руки, как человек, ждущий исхода сложной операции и знающий, что где-то там кто-то взрезает холодным, острым скальпелем тело его близкого.

Она некоторое время молчит, а потом шепчет:

- Не думай, что я не осознаю. Я не способна создать ничего живого, и Адам не столько продукт моего действия, сколько продукт моего бездействия. Это я, я, я не сделала все, что должна была, не сделала все, что от меня требовалось. Лучшее, что я смогла сделать для Адама - удержаться от соблазна убить в нем большую часть того, что оживил Раду. Но мне так хотелось, чтобы он был живым, думающим, настоящим, а теперь я...

Должна его убить. Кристания сделала Адама достаточно мертвым, чтобы его тело могло выдерживать болезни, но недостаточно мертвым, чтобы самой суметь убить его.

Когда Адам и Раду выходят из ванной, Раду демонстрирует на открытой ладони дымящийся золотой амулет. Увидев это, Кристания прижимает руку ко рту, на глазах у нее выступают слезы.

- Господи, - говорит Кристания, но когда Адам смотрит на нее удивленно, тут же добавляет. - Как я за тебя рада!

- Спасибо, Кристания, - говорит Адам. - Благодаря тебе я смогу вскоре вернуться к своим исследованиям.

- А что ты, собственно, исследуешь? - спрашивает Раду.

- Не помню, - невозмутимо отвечает Адам.

Раду ищет свою раскиданную по комнате Габи одежду, продолжая щебетать:

- Теперь, наконец, мы готовы! Собирайтесь, девочки! Собирайся, Адам! Мы идем завершать великие дела и открывать новую страницу в истории человечества!

Адам в настроении ничуть не менее радостном, идет переодеться. Он уже почти научился управлять своим новым телом, и чем дальше, тем лучше становится его мелкая моторика. Он стремится к жизни, поправляется.

Габи идет в прихожую, натягивает шапку, убирает косы под воротник и застёгивает куртку, а потом смотрит на себя в зеркало. Высунув язык и сложив его трубочкой, Габи глядит на свое отражение, потом говорит:

- Никого-то тебе не обмануть.

Пока себя не обманешь.

Адама Кристания заботливо заматывает в шарф, натягивает шапку почти ему на глаза.

- Боишься, что люди заинтересуются моим внешним видом и предложат мне сняться в фильме "Чудовище Франкенштейна"? - весело говорит Адам. Печали по поводу своих шрамов у него явно нет. Цена жизни довольно высока, шрамы просто не играют никакой роли для того, кто получил ее обратно. Мир слишком огромен и чудесного в нем слишком много, чтобы сетовать на какие-то уродливые шрамы.

- Не боюсь, ты у меня самый красивый, - говорит Кристания искренне. - Просто мы не хотим привлекать внимания.

Некоторое время Габи пытается стянуть с Раду оранжевую шубу, говоря:

- Слышишь, слышишь, мы не хотим привлекать внимания!

Но все ее попытки оказываются тщетны пред лицом его уверенности в собственном уникальном стиле. Добродетелью убежденности Раду, безусловно, обладает в полной мере.

Они едут до площади Баттяни, чтобы сесть на электричку. Неподалеку от Сентендре, города художников, располагается озеро, которое дает воду всем жителям Будапешта и окрестных территорий.

Вот и все, думает Габи, когда они садятся в электричке. Люди вокруг, вдохновленные грядущими выходными или усталые после прошедшей рабочей недели, совершенно не подозревают, что случится так скоро. Они погружены в свои проблемы, они ничего не ждут, не видят меча над своими головами. И Габи, которая так хотела устроить Великое Шоу, скоро поможет открыть занавес перед началом представления, которое ей совсем не нравится.

За окном проплывают пустые, туманные поля. Венгрия - небольшая страна, но в ней много мест, где никто так и не построил дома. Незанесенная стерня враждебно топорщится, ожидая наступления зимы.

Какой тоскливый пейзаж, думает Габи, и какой же красивый. А, кроме того, созданный человеком. Не будет больше полей, стогов сена, пахнущих вкусно и легко. Исчезнут со временем мельницы, машины, морские порты. Миллионы красивых вещей, созданных людьми. Габи смотрит на Кристанию, Кристания теребит в руках платок. Раду дремлет, вытянувшись рядом с Габи, на губах у него играет улыбка. Он вдохновлен, вот и все. Ему абсолютно все равно, что будет с людьми, для него эти маленькие животные, бактерии или кто там, ничуть не менее ценны. Адам же, припав к окну, смотрит широко открытыми глазами, губы его двигаются, он шепчет, что-то неслышное. Габи тут же отворачивается. Как полно он чувствует жизнь и ее сокровища.

Наконец, они проезжают крошечный пряничный городок Сентендре, где выходит большинство пассажиров, но Габи, Раду, Кристания и Адам едут до следующей станции. Здесь ничего, кроме водохранилища нет. Частенько люди приезжают сюда в выходные днем, поплавать и отдохнуть. Но сейчас дело идет к ночи, и они одни. Вскоре, когда они доходят до озера, Адам говорит:

- Мрачноватое место для перерождения.

И в этом он прав. Темнота окрашивает деревья и воду в черный, расширяя область своего влияния с неба вниз. Туман стелется над озером, которому луна придает эбонитовый блеск. Звезд не видно.

Габи видит простой, деревянный, явно отживший свое мостик, ведущий к озеру. Луна дарит ему подобие света софитов, он кажется похожим на сцену. Раду указывает на мост, говорит:

- Вот здесь, разве не прекрасное место для ритуала?

- Прекрасное, - говорит Адам. - Хотя я думаю, что не прекраснее дома.

- Оставь свой скепсис позади, наступает лучший день твоей новой жизни.

Да, думает Габи, последний. И мост, на котором будет разыгрываться драма всего человечества. У этого представления не будет никаких зрителей, даже глаза звезд сегодня закрыты. Габи берет за руку Кристанию и чувствует, как та дрожит. Но, Габи прекрасно ее знает, она упряма, упрямее себя самой, если можно так сказать. И если Кристания решила что-то сделать, то сделает несмотря ни на что.

Они втроем раздеваются, Адам остается в полном облачении, и Габи тут же ему завидует - как только она скидывает одежду, кожа ее тут же покрывается мурашками. Габи распускает свои длинные косы, пробует замотаться в волосы, но это не особенно помогает.

- А в чем будет заключаться ритуал? - спрашивает Адам.

- Ничего особенного, малыш, - говорит Раду весело. - Потанцуем под луной, каждый из нас нанесет тебе небольшую ранку, твою кровь уйдет воде озера. Стандартная процедура символической смерти, чтобы нивелировать твою неестественность перед природой, плюс вода как витальный ингредиент.

- Это точно не опасно, Раду? - спрашивает Адам, но смотрит на Кристанию. Кристания мотает головой, лицо ее становится совершенно невыразительным.

- Взойди на мост, Адам, - говорит она нежно.

Адам поднимается.

- Отвернись, - говорит Раду.

Адам разворачивается к воде, похожий на капитана корабля, захваченного пиратами, которого подталкивают к краю на корм акулам.

- Хорошо, - говорит Адам куда-то в сторону озера. - Мне уже порядком надоело видеть голых людей, хотя я и очень вам благодарен.

- Тебе спасибо, - мурлычет Раду.

Танец это обычно не элемент ритуала. Нужно настроить себя на нужный лад, вот и все. Синхронизироваться с миром, которому ты жертвуешь. Который ты жертвуешь.

Самый важный процесс, как говорил Раду, будет очень прост. Они просто должны нанести Адаму раны в трех местах силы. Голова, сердце и половые органы. Говорил об этом Раду очень просто, и Габи все тоже казалось очень простым.

До того как они создали Адама. Габи закрывает глаза, стараясь почувствовать ночь. От холода немеют ступни, но, впрочем, сотни лет назад, только начиная учиться у Раду, она больше времени проводила обнаженной, чем одетой в любое время года. У каждого свой стиль в колдовстве. Гуннар вот, небось, проводя ритуалы, не раздевается. Может, он и в душе не раздевается, черт его знает. Габи старается думать о чем угодно, кроме того, что сейчас происходит. Она представляет мелодию, под которую танцует, и очень скоро движение захватывает ее, позволяя забыться. Холод снаружи и жар разгоняемой танцем крови внутри создают то самое состояние равноудаленности от всего на свете, неприсутствия в обычном, профаном мире.

Когда Габи открывает глаза, она видит, как Раду наклоняется и берет серп. Он проверяет пальцем его остроту, слизывает оставшуюся на нем кровь. Габи смотрит и на Кристанию, по щекам у нее текут слезы, плачет она совершенно беззвучно, но оттого не менее горько.

Раду уже делает шаг к Адаму, когда Адам говорит:

- Подождите?

Может быть, почувствовал что-то?

- М? - тянет Раду.

- Перед тем, как вы меня оживите, я хотел бы кое-что сказать. Мне это кажется очень важным. Именно сейчас. Особенно сейчас.

- О, боги, - говорит Раду, крутит в руках серп. - Валяй, дорогой.

Адам разворачивается, но смотрит он куда-то поверх них, в беззвездное ночное небо, в пустоту.

- Господа, - начинает он хорошо поставленным голосом, а потом вдруг продолжает очень просто. - Вы сделали для меня то, что никто и ни для кого больше не делал. Пусть я вас почти не знаю, я обязан вам жизнью. Из всех подарков, вы дали мне самый дорогой - возможность дышать этим воздухом, смотреть на все это, на людей и мир. Возможность и дальше делать то, что я люблю. Да даже просто возможность быть. Все это здорово, совершенно неожиданно, и я совсем не знаю, как вас отблагодарить. Может, я и не помню, кем я был при жизни, но точно помню, что в загробный мир я не верил. По-моему, я вообще ни во что не верил. Но сейчас я знаю, как сильно мне повезло, и я счастлив. Я очень счастлив благодаря вам. Спасибо, спасибо, спасибо. Совсем не знаю, что еще сказать, но надеюсь, что вы почувствуете, что я имел в виду.

Адам заканчивает, вздыхает особенно сильно, и Габи слышит, как воздух шумит в его больных легких. Габи вдруг проникается невероятным сочувствием к этому существу, в чьем создании она даже не участвовала и чьи слова, строго говоря, обращены не к ней. Дело совершенно не в том, что он говорит, а в том, как он говорит, в том, сколько благодарности в его голосе и глазах. Они ведь даже не понимают, что Адам обрел. Они никогда не умирали и давным-давно, вплоть до этой недели, не боялись смерти. А вот Адам все потерял и столько же обрел, и в этом он был прекрасен, и Габи не чувствовала в себе права отбирать у него жизнь. А кроме того, больше не чувствовала в себе права и отбирать жизни у тех, кого Раду вылечил в больнице. И ни у кого вообще. Габи создана, чтобы развлекать и обманывать их, а вовсе не для того, чтобы забирать их жизни.

- Да не за что, - улыбается Раду, перехватывает серп поудобнее и делает шаг к Адаму. Габи смотрит на Кристанию, та, сжав зубы, стоит на месте. Она изо всех сил удерживает себя и справляется. У Кристании никогда не хватало сил на то, чтобы быть слабой. Кристания лучше Габи и смелее, и уж точно во много сотен раз решительнее. Тогда Габи вскрикивает:

- Раду!

И когда Раду оборачивается к ней, Габи ловит его взгляд, ловит его разум. И, то ли оттого, что слишком сильно волнуется, то ли из-за того, как близки они с Раду, Габи и сама оказывается в собственной иллюзии. И вот вместо осенней ночи уже летний день. И они стоят в прекрасном саду, обнесенном высокой стеной. Габи качается на подвесных качелях, вокруг цветут прекрасные цветы, и вьется насыщенная зелень. Тень яблоневых деревьев падает ей на лицо, утешая глаза, которые болят от солнечного света, когда она взмывает на качелях вверх, к небу. Восхитительный, заросший сад, окруженный высокой стеной. Каменные вазы, потемневшие от времени и прошедших дождей, из которых выглядывают мордочки роз, увитые плющом веревки качелей, пустые медные клетки для птиц, свисающие с деревьев, как плоды. Габи прекрасно помнит каждую деталь.

Это была первая иллюзия, которую Габи когда-то показывала Раду.

- Запертый сад - сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник, - говорит Габи. - Песнь Песней.

- Hortus conclusus, - говорит Раду. - Рукотворная модель рая и сад наслаждений. Аллегория плотской любви в эпоху Декамерона.

- И аллегория пути к обретению себя, открытия тайн собственной души в более поздних романах, - говорит Габи. - Как хорошо, что ты меня понимаешь.

- Не скажу, что во всем тебя понимаю, - отвечает Раду. - Моя радость, ты хочешь умереть?

Они оба почти обнажены, только Габи на плечи накинут белый, кружевной, почти прозрачный платок, похожий не то на фату, не то на саван. Габи раскачивается на качелях, говорит:

- Не хочу, никто не хочет.

- Тогда почему ты меня задерживаешь, моя радость. У нас мало времени, чтобы не умереть.

- Мой милый, Хайдеггер из смерти выводит время. Смерть, это проект, делающий невозможным любой другой проект. Ты сейчас перед экзистенциальным выбором, в пограничной ситуации, а преодолеть пограничную ситуацию можно лишь трансцендируя. Экстатическая темпоральность есть подлинная, в отличие от линейной. Время сжимается и растягивается, а вечность присутствует в момент принятия экзистенциального выбора. Так что не обращай внимания на время, его нет, ты вышел за его пределы.

- О, боги, Габи! - Раду возводит глаза к синему, летнему небу. - Моя радость, я ничего не понял. Тебе жалко людской мир?

Габи тормозит на качелях, чувствуя под босыми ногами прохладную траву. Она так хорошо представила все, что сама верит в эти ощущения.

- Не думай, - говорит Габи. - Никто не в силах помочь Аврааму, традиционное мышление бессильно в пограничной ситуации.

Габи встает, проходится по саду, чувствуя между пальцами ног росу. Она скидывает платок, он скользит вниз по ее спине.

- Ты ведь понимаешь, моя радость, мы за шаг от спасения.

- Ты считаешь все это надежным. А что, если Шаул не выполнит своего обещания, любимый? Что если мы, пожертвовав всем, окажемся ни с чем? По сути, у нас есть два варианта: легкий в исполнении и ненадежный в результате и тяжелый в исполнении, но надежный в результате. Давай заберем у Шаула наше бессмертие силой.

- Как?

Габи пожимает плечами.

- Я не знаю. Убьем его. Я просто думаю, что это лучше, чем играть по его правилам и убивать невинных людей.

Габи разворачивается к глухой стене, смотрит за ее пределы. Там небо краснеет и видно песок. Снаружи лежит пустыня, безвидная и страшная.

- Ты хочешь, чтобы мы умерли, - говорит Раду. - Ты на самом деле, как и я, понимаешь, что другого выхода нет. Почему тогда?

В его голосе нет злости, он говорит скорее с любопытством. Габи пожимает плечами, а потом вдруг начинает рыдать. Она стоит к Раду спиной и хорошо, что он не видит ее слез.

- Ты не понимаешь, Раду! Я могу сколько угодно притворяться, что мне плевать. Части меня все это даже нравится, но есть у меня и другая часть. Мы прожили столько сотен лет, а они - нет, у них нет того, что было у нас. И никогда не будет. Я не стану отбирать этого у бедных существ. Когда мы успели стать трусами и глупцами? С каких пор мы доверяем врагу? Почему мы не ведем с ним войну? Подумай, Раду. Ты можешь сделать это и без меня, но подумай, я тебя умоляю, хочешь ты быть обманутым или обмануть. Мы с тобой верили совсем не в уничтожение мира, мы хотели вечно смотреть, как он меняется и растет. Ты хочешь своими руками уничтожить весомую часть того, что любил? Ты хочешь сделать больно Кристании? Чего ты хочешь, Раду? Кто ты такой? Знаешь, что? Я не убью его, и тебе не позволю. Если понадобится, я никогда не выпущу тебя отсюда. До нашей с тобой смерти.

На последних словах Габи запинается, начинает рыдать совсем уж некрасиво и громко, так что разноцветные птички вспархивают с яблоневых деревьев. Габи утирает нос рукой, вдыхает, стараясь успокоиться, а потом начинает реветь еще горше. Некоторое время Раду молчит, и она чувствует его смятение. Габи стоит по щиколотку в траве, и цветы вьются вокруг, будто пытаясь успокоить ее. Почему будто? Это ведь воображение Габи. То есть, это она сама себя пытается успокоить.

Проходит время, которое Габи не берется охарактеризовать. Может быть, пять минут, может быть тысяча лет. Слезы все еще текут у нее по щекам, когда она чувствует тепло Раду и прохладу кружев ее платка. Раду покрывает ей волосы, медленно, заботливо, как невесте. Он молчит. Платок, фата и саван одновременно, холодит кожу.

- Ты не боишься? - спрашивает он.

- Я ужасно боюсь, - говорит Габи.

- Тогда давай подумаем, как нам быть, если мы не собираемся насылать болезни. Все вместе подумаем.

- Правда? - недоверчиво спрашивает Габи.

- Горькая правда, - смеется Раду. Габи разворачивается к нему и целует его, с такой любовью, какую еще ни разу ему не показывала. Когда она отстраняется, вокруг снова ночь, пустое водохранилище и туман, подбирающийся с озера.

Кристания обнимает Адама, хватка у нее железная. Так дети обнимают игрушки, которые хотят отнять старшие. Адам спрашивает:

- Я правильно понял из контекста разговора, что вы хотели меня убить?

- Да, - говорит Раду. - Все ты правильно понял.

Он подходит к Адаму, Раду и Кристания одновременно вскрикивают:

- Нет!

Но Раду только протягивает к нему руку, проводит по его лбу кончиками пальцев. Адам сначала отшатывается, а потом вздыхает с облегчением.

- Шрамы... исчезли.

- Да, - говорит Раду. - Больше никаких шрамов. Но смертельную болезнь я из тебя убрать не могу, поэтому старайся не кровоточить в общественных местах. Мы подумаем, что можно с этим сделать.

- Смертельную болезнь?

- Ты ведь сказал, что все понял.

- Но не абсолютно все.

Они не спеша одеваются, молча и довольно безрадостно. Раду заворачивается в шубу, садится на мостике и принимается кидать камушки в озеро.

Кристания шепчет Габи:

- Спасибо.

- Не за что, но теперь мы все умрем.

- Может, кто-нибудь расскажет мне? Вдруг я могу помочь?

- Нет, Адам, не можешь, - говорит Раду. А потом над озером появляется что-то светящееся и белое. Призрак будущего Рождества, думает Габи, пришел нас похвалить.

Но когда силуэт становится легче рассмотреть, Габи понимает, что это Ливия. Вид у нее даже для призрака мертвенный.

- Сестра? - Раду поднимает голову. Адам хочет было что-то спросить, но Кристания зажимает ему рот.

- Брат, - говорит Ливия. - Я не могла дозвониться до твоей ученицы. Ты же знаешь, что астральные путешествия - не дешевое удовольствие.

Габи вдруг хочется засмеяться, до того все абсурдно звучит. Ливия смотрит на Адама, говорит взволнованно:

- Я ведь не опоздала?

- О, теперь тебе даже некуда спешить, - отвечает Раду. - Мы не собираемся насылать Чуму.

- Тогда я умоляю тебя, брат, помоги мне. Ты нужен мне, как никогда.

- Ты могла бы выразиться чуть более развернуто?

- Скажи мне ваш адрес в Будапеште. Нам нужно поговорить лично.

Хорошо, думает Габи, по крайней мере, им будет, чем себя занять прежде, чем встретить, наконец, смерть.