Проклятие Матери гор

Глава 25 - 28

25

Грогар очнулся ранним утром. Странно, что у него ничего не болело и даже его физиономия, с которой так неласково обошелся невидимый враг, ничуть не пострадала. Единственная неприятность – он совершенно окоченел за ночь, проведенную в беспамятстве на сырой земле, посреди раскиданных костей давным-давно почившего животного. Грогар поднялся, отряхнулся и зашел в дом, без особого воодушевления ободряя себя тем, что все приключившееся с ним вчера – не более чем дурной сон.

Внутри никого не было. Лунга с Лилией пропали.

Грогар не запаниковал, не бросился на поиски. Он почувствовал пустоту и обреченность. Словно весь этот нелегкий путь был проделан единственно для такого конца.

Не зря он так сильно беспокоился за девочку.

Внутри строения осталась торба Лунги, мех с водой, копье и рюкзак-кафтан. Грогар некоторое время отрешенно смотрел на него, потом поднял, встряхнул, закинул на плечо, взял торбу и копье и вышел из проклятого дома.

Около часа он бродил вокруг деревни, звал, аукал – безуспешно. И уже совсем отчаявшись, он наконец-то, к своей безмерной радости, наткнулся на Лунгу.

Тот лежал на земле, в лесу, шагах в двуста от деревни, подле неглубокого, но крутого оврага, бледный, точно сама смерть. На левой ноге отсутствовал сапог, валявшийся неподалёку, и штанина была разорвана. Чуть пониже колена зияла колотая рана, прикрытая окровавленными листьями лопуха и подорожника.

– Слава богам, вот и вы, – слабо проговорил он. – Я уж думал, что вы… погибли.

– Я жив, но не могу сказать, что рад этому. Где Лилия?

– Эх, ваша милость. Где ж вы были-то? Унес ее распроклятый колдун, да будет он проклят во веки веков. Налетел посреди ночи черным вихрем, подхватил ее – а она при этом вроде как потянулась к нему, такая сонная или даже одурманенная. Я спросонья и не понял, что произошло, но тут гляжу – вас нет. Что мне оставалось делать? Времени на раздумье не было, вот я и бросился вдогонку, да разве за крылатым демоном успеешь? В довершение всего, сверзился в эту яму и вот – напоролся на палку, да еще и ногу сломал.

– Дай посмотрю. – Грогар с видом знатока ощупал лодыжку слуги, заставив того вскрикнуть от боли, затем грустно сказал: – Перелома нет. Вывих. И похоже, что связки порваны, а может, и нет – я в этом не мастак. Попал ты, братец, в переделку. Что делать будем?

– Не знаю.

– Так, дай подумать. Посиди-ка здесь.

Грогар полчаса ходил по лесу. Лунга, опасливо поглядывая на него, думал, что еще никогда не видел хозяина таким мрачным. Мрачность – вообще абсолютно чуждая тому черта характера.

В конце концов Грогар принял решение.

– Так, слушай меня, – сказал он Лунге. – Сейчас я пойду наберу где-нибудь воды, промоем твою рану, перевяжем…

– Вывих можно обложить ивовыми прутьями и крепко связать, чтобы конечность не двигалась.

– Все равно ты не сможешь идти. Коня бы.

– Сделайте, ваша милость, костыль.

– О! Это идея. Отлично. Я сделаю все, доведу тебя до Врат, а там ты как-нибудь, потихоньку, дойдешь до лагеря разбойников или кто там есть. Посули им сколько хочешь денег, только уговори их ждать меня у выхода из Круга Смерти.

– А вы? Вы куда?

– А я в замок колдуна, вызволять Лилию.

Лунга повесил голову.

– Я понимаю, – сказал он. – Но, думаю, шансов у вас не так много.

– Без нее не вернусь, – твердо сказал Грогар. – А если вернусь, разбойники проводят нас до дома. – Грогар умолк, призадумавшись. – Знаешь что? Пусть они сразу же пошлют человека в Хюг с донесением, где я нахожусь. Итак, ты все понял?

– Да, мой господин.

– Тогда за дело.

26

На все про все ушло без малого три часа. К тому же Грогар справедливо рассудил, что на голодный желудок пускаться в такой нелегкий путь с раненым негоже. И тут им улыбнулась удача: Грогар самодельным деревянным копьем подбил зайца – первое животное, попавшееся им на глаза в этом богом забытом месте (не считая гарма).

Они обработали рану и перевязали ее рукавом «шелковой рубашки тончайшей выделки, при этом прочной, как доспех, – подарка горячо любимой сестрицы Миранды». Соорудили из молодого ясеня костыль (крестовину для мягкости обмотали рукавом монашеского одеяния Лунги), а из ивовых прутьев – каркас, в который надежно заковали вывихнутую конечность, с наслаждением подкрепились мясом наспех приготовленного зайца (Лунга проворчал, что оно несколько сыровато и нехорошо попахивает, на что Грогар заметил, что ничего страшного, ибо «в самых дорогих закусочных столицы нынче в моде мясо с кровью – то есть фактически сырое») и отправились в путь.

Путь до Северных Врат занял весь день. Часто приходилось останавливаться, делать передышку: оба дико уставали, ведь тропинка отсутствовала, вокруг простиралась непроходимая чаща, испещренная ямами и оврагами, скрытыми за гниющими стволами. К тому же, совсем не зная эти места, путники, как оказалось, сильно взяли на запад, тогда как Врата находились точно на севере.

Когда солнце уже коснулось горных вершин, Грогар, поддерживающий совсем выбившегося из сил слугу, неожиданно набрел на жутковатое и в то же время весьма живописное место – Северные Врата.

Прямо в горе темнели две каменные створки высотой в пять метров – монолит, окованный железом. На каждой с поразительной реалистичностью были вырезаны изображения пророков и святых отцов: Туна Мудрейшего, Брейха Благочестивого, Эгрика-короля. Несмотря на царившее вокруг запустение – сухие кусты, вьющиеся растения, облепившие Врата, дорогу, из-под камней которой выбивалась буйная поросль, какие-то ящики, кости животных и людей, – место внушало путникам благоговение и мистический страх.

– Теперь понятно, почему здесь можно пройти без боязни за свое здоровье, – сказал Грогар, помогая Лунге усесться на поваленный ствол.

– Эти Врата несут на себе печать святости, – с умилением произнес тот.

– Так оно и есть. Только я никогда не слышал о подобном месте.

– И я тоже, ваша милость.

– Это наводит на размышления. Кто бы мог соорудить такое чудо? И зачем?

– Мой разум устал так же, как и тело, мой господин. Я в растерянности.

– Неспроста это, друг мой Лунга, ох неспроста. И это лишний раз подтверждает, что наш глубокоуважаемый приятель, чье имя несомненно останется в нашей памяти…

– Аминь, ваша милость.

– Аминь. Что наш собрат по несчастью многое от нас утаил. Почему? Загадка, которую мы вряд ли когда отгадаем. Что ж, не буду медлить, братец. Ты отдохни – и отправляйся в дорогу. У тебя еще есть орехи и зайчатина. Жди меня, сколько позволит совесть, только прошу тебя, обратно сюда не суйся. Я должен пройти этот путь один.

– Удачи вам, мой господин.

– До скорого свидания, Лунга. Будь уверен, ты от меня так просто не отделаешься.

Лунга, еле сдерживая слёзы, еще долго махал ему вслед.

27

Грогар неторопливо шел в сгущающихся сумерках, с одним лишь копьем в руках – да с куском зайчатины, завернутой в тряпицу, за пазухой. Он шел по полуразрушенной дороге, заросшей каннабой, лолией, крапивой, донником и хвощом. По обочинам высился густой лес, что казался одновременно и бурлящей неукротимой массой, и тайной, и укрытием, которое манит спокойствием и величественностью. Внизу виднелся замок – воистину адово место. Даже отсюда чувствовался его мрак, холод и одиночество.

У Грогара было необычайно легко на душе. Во-первых, потому что, как он полагал, колдун, завладев ребенком, успокоился, а значит, вряд ли потревожит путника, покуда тот не попросит об этом. Во-вторых, сам факт своего самоотверженного и геройского поступка – а спасение безвестной девочки из бедняцкой семьи, проживающей в глуши, бесспорно, благородное и достойное всяческого восхваления деяние, – сильно потешал Грогара, хоть, надо признать, смех тот был не без горечи.

– Иду в логово не человека и не призрака, – рассуждал он вслух, – не зверя и даже не чудища – а чудищем в обычном понимании ту страхолюдину назвать трудно. Вот гарм – другое дело: клыки, свирепость, кровожадность – все на месте! И в логове этом я, весьма возможно, приму не то смерть, не то небытие, не то черт знает что еще. Там же может оказаться и подруга колдуна – пресловутая Матерь Гор, Дочь Безглазого, будь она неладна, коя хочет погубить весь мир, если верить Лунге, начитавшемуся всякой дряни, а также светлой памяти исследователю древностей, страдавшему тем же грешком. Итак, можно сделать вывод: любой здравомыслящий человек сочтет меня безумцем и будет прав.

Грогар остановился, пнул мелкий камешек и серьезно сказал:

– Но я не могу иначе. Иду на самоубийство? Что ж, пусть так. Но если я не сделаю этого, то никогда себя не прощу. И чувство вины – если рассматривать сей вопрос немного шире – испортит жизнь мне, моим близким и – кто знает? – вероятно, даже моим детям. Я, если можно так сказать, превращусь в Густава или же Джотто.

Грогар прошел несколько минут в молчании, напряженно раздумывая.

– При всем при этом, – произнес он, – зачем-то ведь понадобилась колдуну девчонка? Я так понимаю, если ему что-то понадобилось, значит, он думал об этом, а ежели думал, то он, вне всякого сомнения, живое существо. Это уже кое-что. Он мыслит как человек. Ведь мертвец – слуга ли он Безглазого, либо обласканный святыми отцами праведник – он и есть мертвец, и ему ничего не нужно. Так-так. Следовательно, всякое живое существо – имея в виду, мыслящее, как живое, – можно обмануть. Обвести вокруг пальца, найти слабое место. Это уж точно – он же не бог, чтобы не иметь уязвимых мест. Проявляя разумную осторожность, присматриваясь, работая головой, я, дай-то Пантеон, смогу разгадать его загадку. Что ж, шансы есть. Шансы всегда есть.

Придя к этим выводам, Грогар воспрял духом и зашагал бодрее. Он незаметно перетек из состояния удрученного в состояние, кое мудрецы громко именуют путем познания истины. Проще говоря, Грогар начал философствовать, и проблема, которую он счел за благо затронуть, была проблемой героизма и его восприятия человеком. И первое, к чему ярл пришел в результате разглагольствований – это мысль о болезни высшего общества.

– Высшее общество – знать, королевский двор – это несомненное зло в самом низостном своем проявлении, – претенциозно заявлял он, словно обращаясь к лесу, который отвечал ему равнодушным шелестом. – Толпа высокородных бездельников, праздношатающихся дворян, кичащихся собственным превосходством над всем и вся (а ведь и я в их числе!). Они только и делают, что самым гнуснейшим образом препарируют все человеческие ценности. Под жернова их неукротимых языков попадают очевидные вещи, вследствие чего они – очевидные вещи – кажутся уродливыми. Другое дело чернь! Они четко делят мир на две половинки – добро и зло. Поступок Райцигера из Бёльде – несомненное добро.

(Дворянин Райцигер в неравной схватке убил четырех гвардейцев, надругавшихся над его женой).

– Ха! Но если бы черни преподнесли сей подвиг в том виде, в каком его понимал этот сукин сын принц Дио, то они тут же, не задумавшись ни на секунду, объявили бы того посмешищем, злодеем, интриганом и проч.

(Принц Дио – высокообразованный циник с извращенной фантазией – усмотрел в поступке Райцигера – дворянина с незапятнанной репутацией – выражение его комплексов и страхов. Короче говоря, принц при всех вывалял беднягу в грязи.

– Нездоровая ревность, – говорил принц с учено-сочувствующим видом, – рождает неуверенность в собственных силах, способствует росту мнительности и страхов. Человек становится подозрительным, просто невыносимым, он отравляет жизнь близким. Иными словами, Райцигер (прошу прощения у милых дам) – без сомненья, совершенно бесполезный продукт, коим бедная его жена, изнывающая от похоти, никак не могла воспользоваться. Как говорится, суч… это самое… женщина не захочет… ха-ха-ха! Вы поняли меня, милейший Гастон? Что? Сомневаетесь? Тогда скажите-ка мне, есть ли у них дети? Ага! И я о том же. Также в пользу моей гипотезы о его мужеском бессилии говорит и то, как он прикончил тех незадачливых любовников Марии. Не на дуэли, господа, отнюдь не на дуэли, а исподтишка, в таверне! Райцигер попросту зарубил их во хмелю.

Далее Дио принялся, как он любил говорить, «вертеть сию несчастную душу в своих чутких руках»:

– По словам одного умного человека, женщина представляет собой закупоренный сосуд, где имеется вход для дурного дела, а выход открывается только по воле мужчины. И если такового нет, то сосуд может переполниться искомым дурным делом и в один прекрасный момент лопнуть. Неплохая мысль, не правда ли? Не зря же пророк Тун говорил: «Женщина есть диаволов сосуд»).

Самое хреновое – так это то, что Грогар находился там же и смеялся над речами Дио до колик в животе.

– Какой же я был негодяй, – покачал он головой. – Теперь и я в подобной же ситуации. Ну ничего. Мы еще посмотрим, кто кого.

Тем временем давно стемнело и, судя по звездам, было уже далеко за полночь. Грогар вошел в лес, на слух отыскал там ручей, напился ледяной воды, развел небольшой костерок, съел оставшийся кусок мяса, показавшийся ему необычайно вкусным лакомством, еще раз попил воды – и улегся спать на охапке мягких веток, подле уютно потрескивавшего огня.

28

Ночью ему приснился Дио. Принц, небрежно развалившись в кресле, перелистывал книжку. С десяток разряженных в пух и прах дам и кавалеров внимательно, подобострастно слушали его, не забывая в нужный момент охнуть, хихикнуть, похлопать в ладоши.

– Так-так-так, – протянул Дио. – Что тут у нас? «Приключения его светлости ярла Грогара Хтойрдика, знатнейшего и высокороднейшего князя, в долине Круг Смерти». Имеется и подзаголовок: «Подлинная история прославленного подвига бесстрашного рыцаря, сразившегося со злым колдуном, сиречь отродьем Тьмы, приспешником Безглазого и богохульником – да гореть ему в геенне огненной! – записанная Леогериусом Тарабар-Трантабальдским». А названьице, а названьице-то! Вот, господа, взял на себя труд прочесть сию поэму – увлекательнейшая вещь, скажу я вам! Хотите знать, о чем она?

Все дружно закивали и защебетали, точно стайка воробышков.

– Ну так я вам расскажу, – смилостивился принц. – Небезызвестный вам Грогар попал в эту самую долину случайно. По пьяни, знаете ли. Так бывает, причем исключительно с дураками. А вы знаете Грогара – дурак-человек. Так вот. По большей части в книженции какие-то маловразумительные вещи – монстры, предсказания, то-сё… и еще Матерь Гор – что она есть такое, я вообще не понял, что, кстати, могу сказать и обо всем сочинении.

Короче! Перейду прямо к концовке. Она, как вы можете догадаться, счастливая. Грогар победил злодея и освободил из заточения… кого бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. Да бросьте вы, Руальд. Какую такую Маргариту де Флау из Монта-Блааса? Она-то каким боком туда затесалась? Вы бы еще мою, хе-хе, сестрицу сюда приплели. Нет-нет! Он освободил девочку, простите, крестьянку!

(Все как один ошеломленно закачали головами и закатили очи горе).

– Вы только представьте себе! Грогар, значит, дурак-человек, допёр на собственном горбу раненого слугу до… до… как там… до Северных Врат, где имелся выход наружу. А потом побежал выручать – о боги! – крестьянку! Нет, то, что он не бросил слугу подыхать, это я понимаю. Судя по тому, что тут написано, слуга тот был очень умен. Ежели мы будем разбрасываться такими людьми, то ни к чему хорошему это не приведет. Но рискнуть своей шкурой ради нищенки?

Смеетесь. Ну что ж. Вам смешно, а меня все это наводит на грустные мысли. Ему не хватало любви.

(Лица придворных как по команде приняли скорбное выражение).

– О! Да-да! Не хватало. Грогар был одинок. Одинокое детство в мрачном темном замке.

– Но… у Грогара, кажется, была большая семья? – не то спросила, не то робко возразила одна дама.

– Да-да, – сердито подтвердил Дио. – Семья-то большая. И вся она (семья то есть) буквально таяла, видя тот волшебный, прелестный цветок, имя которому, – тут принц понизил голос до шепота и с томлением произнес: – Миранда. Миранда!

(Придворные с недоумением переглянулись – уж не влюбился ли Дио?)

– А Грогар, – не обращая внимания на переглядывания присутствующих, продолжал Дио, – этот гадкий, заплеванный всеми, презираемый, убогий мальчик, физиономией напоминавший коня…

– Какой же он гадкий? – недоуменно спросили сразу несколько дам. – По-моему, он очень даже ничего. Да, ничего, красавчик. И совсем он на коня не похож, неправда это. Так ведь?

(Раздались смущенные смешки).

Дио, понимая, что его искусно сотканная нить рвется, капризно сжал губы.

– Э-м-м… это сейчас… э-м-м… он сейчас ничего, но в детстве, уж поверьте мне, он был… страшен. Да-да. И это даже мягко сказано. Бедняга влюбился в совершенство, богиню красоты – Миранду, Миранду! и пронес это неразделенное чувство, тщательно скрытое в тайниках души, оберегаемое им, леле… леле… лелеямое… взлелеяемое… тьфу! Ну, вы поняли меня.

– Лелеемое, – подсказал кто-то.

Но Дио не обратил на подсказку никакого внимания.

– Всю жизнь он бессознательно тянулся к ним – к цветам, – срывал их…