Проклятие Матери гор

Глава 32 - 34

32

Невеселые мысли одолевали Грогара. Он шел по каменной дороге, почти незаметной взгляду, – так сильно затянуло ее землей. Лишь кое-где поблескивали серебром в необычайно ярком свете луны круглые гладкие камни.

То, о чем поведал Маландро, только утвердило Грогара в мысли относительно причины, по которой так недолюбливали секту нечтопоклонников. Из-за большого количества самоубийц, хотя, конечно, отдаленная связь с учением Гогоша все же имелась. Пантеон строжайше запрещал накладывать на себя руки, грозя разнообразными карами, увещевая, наставляя. Нечтецы – другое дело. Ни дня не проходит без войн, моровых поветрий и прочих бед, а это значит, что Непознанный чернеет и наливается злом. Человек, упорствуя в стремлении самоистребляться, не желает внимать проповедям адептов Света Вечного. Где же выход? А он один – пожертвовать собой, и благодаря этому Неведомый хоть ненадолго, но воссияет, и мир станет чище и добрей.

Но мы-то знаем, что добрее не станет.

Часто бывало так, что нечтецы отправлялись на тот свет толпами. Сто пятьдесят лет назад в столице, на площади, прямо перед королевским дворцом тысяча нечтопоклонников устроила самосожжение, надеясь таким образом не только спасти мир от зла, но и выразить протест против жестоких репрессий, развернутых королем Михаилом Свирепым, отцом легендарного Кнуда Смутьяна, в отношении их единоверцев. Постепенно в ряды секты стали вливаться люди, желавшие примирить свою совесть с желанием самоубийства. Они гибли по своим причинам, потакали своим слабостям и считали, что обманули… кого? Богов?

Маландро из их числа. Интересно, почему же он не полетел в замок колдуна? Если там желанная смерть, то не лучше ли улететь туда перед закатом?

Значит, что-то его останавливало. Страх? А чего можно бояться, кроме смерти? Нечтопоклонники смерти не страшатся, а ад отрицают.

– М-да… – усмехнулся Грогар. – Отрицают, но все-таки страшатся.

Между тем рассвело. Наступил промозглый, пасмурный день. Накрапывал мелкий дождик. Дорога исчезла окончательно, а дебри стали практически непроходимыми. Впереди громоздились дичайшие заросли. Черные, искривленные, точно пораженные страшной болезнью, растения переплелись между собой самым причудливым образом. Грогар без устали махал импровизированным копьем, прорубая себе путь, весь исцарапался, разодрал одежду и спустя два часа, совсем выбившись из сил, пробился к мосту.

Слева, метрах в ста, виднелось круглое, как монета, озеро, окруженное стоящими в воде вязами, тополями и дубами. Оно ярлу показалось невероятно глубоким из-за черной и неподвижной глади – притягательная и устрашающая картина.

Из него выходила речушка, а может, и ров, ибо тянулась эта полоса воды вдоль лабиринта, окружавшего замок со всех сторон. Через нее вел затонувший мост – его смутные очертания выступали под темной гладью реки. Две широкие линии массивных каменных перил находились почти на поверхности – по ним Грогар и решил пройти. Он оторвал длинную палку и осторожно ступил на них.

Пока он медленно, боком, шаг за шагом перебирался на другую сторону, постукивая перед собой палкой, его охватил такой страх, что ярл чуть не упал в воду. Ему стали мерещиться жуткие твари, глядящие на него с ненавистью из бездонной глубины, даже почудились какие-то огоньки, блеснувшие неподалеку. Мучительно долго текли минуты, Грогар хотел зажмуриться, закричать…

Едва ступив на другой берег, Хтойрдик с превеликим облегчением растянулся на земле. Пожалуй, это слишком. Он никогда так не боялся. Было в этом страхе что-то… колдовское. Страх лип к нему, как паутина, проникал внутрь, заставляя каждую клеточку организма съеживаться и замирать.

Лабиринт находился в двадцати шагах от реки. Грогара удивила свежесть вьющихся растений, густо облепивших стену, сложенную из плохо обработанного кирпича. Но, присмотревшись, он поразился: растения расцветали и увядали прямо на глазах. Из-под влажной комковатой глины выползали червеобразные корни, змеей струились к стене, и вскоре тысячи листочков, шелестя и трепыхаясь, пожирали так стремительно увядшие стебли, которые пеплом опадали на землю, впитываясь в нее и даря жизнь новым росткам.

«Вот в чем дело, – подумал Грогар. – Лабиринт и впрямь живой. Он пьет соки земли и за сто лет так преуспел в этом, что всё вокруг вымерло».

Колдун, судя по всему, был неординарной личностью. Любителем поэзии, чувственных наслаждений и красоты; он страшился внешнего мира – стена лабиринта, больше похожая на защитное сооружение, нежели на «изюминку», как говаривал в свое время Тиверий Алесский, на это ясно указывала.

Грогар уныло брел вдоль стены – вход отсутствовал. Он обошел вокруг замка и, к своему безмерному удивлению, обнаружил, что никакого парадного подъезда к цитадели и даже просто тропинки к ней нет и в помине. В конце концов ярл в отчаянии взмахнул копьем, намереваясь стукнуть по ней, как вдруг, словно испугавшись, стена расступилась, образовав проход. Недолго думая, Грогар вошел внутрь – проход тут же затянулся, будто его и не было, – и ярл очутился в коридоре, между двух точно таких же стен.

– Лабиринт, черт меня побери! – возбужденно воскликнул Грогар. – Это уже кое-что. Осталось только победить злодея и освободить принцессу – всего-то. Тьфу, я уже разговариваю, как эта каналья Дио.

Но радость быстро сменилась унынием. До самого вечера блуждал он по лабиринту в тщетных поисках входа в замок. Он колотил по стене копьем, надеясь на фокус с проникновением внутрь; пытался ориентироваться по солнцу, точнее, по тому бледному пятну, что висело в затянутом мрачными тучами небе; исследовал коридоры, совершенно одинаковые, оставляя в том или ином месте царапины на стенах, – все напрасно. И в один прекрасный момент он понял – все, надо остановиться. Решение придет само и окажется простым – это было, если хотите, жизненное кредо Хтойрдика.

Грогар прилег у стены, благо в лабиринте царило тепло – можно сказать, что здесь цвело настоящее лето, – и попытался заснуть.

Проснулся Грогар среди ночи – и сквозь сон услышал шорох. Небо очистилось от туч, и снова появилась большая луна. Замок нависал темной громадой, точно закутанный в саван мертвец, и его тонкие шпили касались, кажется, самих звезд.

Грогар протер глаза, с трудом поднялся и внезапно столкнулся с… Ним.

Он был молод и обладал утонченной красотой, свойственной представителям знатнейших родов: бледное лицо, тонкие губы, прямой нос, высокий лоб, жидкие волнистые волосы до плеч, глаза – скорее печальные. Облачен в кремового цвета дублет с элегантным стоячим воротником и множеством мелких золотистых пуговиц. Широкие оборчатые бриджи; белоснежные чулки; лакированные остроносые туфельки с серебряной пряжкой; пальцы унизаны дорогими перстями – именно так одевались столичные щеголи сто лет назад, во времена Кнуда Смутьяна.

– Я ждал тебя, – тихо произнес Он.

Грогар всмотрелся в Его лицо. В Его глаза…

– Боги… – прошептал он, отступая на шаг. – Не может быть…

– В чем дело? – невинно спросил колдун. – Мы знакомы?

– Ардамен…

33

Грогар сидел, прислонившись к стене. Уже давно наступил новый день, такой же пасмурный, что и вчера. Мужчина чувствовал слабость во всем теле, голова кружилась – сказались последствия недоедания, или, скажем прямо, голода. В последние дни он и так питался чем попало и крайне нерегулярно, а сейчас и вовсе остался ни с чем, – прихваченные с собой в лагере нечтецов ягоды кончились еще вчера вечером.

Грогар не думал об этом, но это произошло. Ему не хотелось есть, что внушало опасения. Преодолевая вяжущее по рукам и ногам оцепенение – безмятежное, бездонное, – он все блуждал по лабиринту, пока совсем не обессилел. Утром он пытался запрыгнуть на стену, чтобы по верху добраться до вожделенного замка, но безуспешно – слишком она была высока, да и злобные вьюнки нещадно кололись и мгновенно опутывали его, грозя задушить в своих смертельных объятиях.

Грогар сидел, прислонившись к стене, а растения мирно произрастали, обходя его стороной, словно все понимая, словно они – его тюремщики, занятые повседневной рутиной, в которой нет места узнику.

– Сволочи, – прошептал Грогар, адресуясь ко всем: ползущим тварям, колдуну, монахам-нечтецам, Матери Гор.

Он вспомнил встречу с колдуном. С Ардаменом. Она закончилась так же быстро, как и началась. Колдун не сказал ничего определенного, лишь пробормотал что-то невнятное и ушел, опасливо озираясь. Грогар бросился за ним, звал его, проклинал, угрожал – тщетно. Колдун исчез и больше не появлялся.

Хтойрдик поежился: в лабиринте, в царстве вечного лета, сегодня значительно похолодало, и ярл был благодарен холоду, ибо тот спасал его от забытья.

– Надо дождаться следующей ночи, – твердил мужчина эту фразу как заклинание. – Надо дождаться… он придет… Но что я ему скажу? Надо знать, что ему сказать. Не дать ему убежать. А если он не придет? Что тогда? Нет… только не это. Голодная смерть. Нет…

Глупая, безрассудная смерть. Грогар придавал большое значение тому, как он умрет. И ему было небезразлично, что подумают о нем люди после его смерти.

Смерть.

Сколько раз во время этого затянувшегося «приключения» он сталкивался с ней? Он все говорил, что счастливчик, но разве может удача сопутствовать тебе всюду? Когда-нибудь ей это надоест.

Итак, что-то надо делать, как-то надо выбираться. Ночью у него был шанс, и, вполне возможно, колдун почувствовал это. Иначе как объяснить столь поспешное и нелогичное бегство? И вообще, кто он? Как он связан с беднягой Ардаменом? Эти вопросы не давали Грогару покоя. Он понимал, что оказался в безвыходном положении, ослабевший, беспомощный. Он сам загнал себя в ловушку.

Грогару казалось, что ответ кроется в самой личности колдуна. Он издавна испытывал склонность к изучению судеб людей – таких вот, как этот… Виктор – будем называть его так. Когда-то Грогар живо заинтересовался Протэосским бунтарем и немало помучил библиотекарей, ученых, литераторов и прочих расспросами о нем – сам-то ярл читать книги не любил. А вот совсем недавно… эх, да что там говорить. Нет сил.

Но Виктор! Виктор показался ему малодушным, изнеженным юношей. Его облик мало вязался с образом, нарисованным покойным исследователем древностей: колдун – мрачный необщительный человек, одевавшийся во все черное и носивший с собой всюду старый облезлый рундучок. До чего же странная и противоречивая фигура этот колдун! Да и колдун ли он? И что такое это чудище, похожее на жабу? И где же, наконец, сам зверь?

Вопросов много, и ни одного ответа.

– Дьявол бы побрал этих никчемных нечтопоклонников, – буркнул Грогар. – Сто лет просидели на заднице ровно и только и знали, что препираться друг с другом. Хоть чем-нибудь бы помогли, стервецы. А с другой стороны – они ведь призраки, зачем им, кроме того, что они и так уже знают, еще что-то? Как бы я повел себя на месте… скажем, Маландро?

Дальше Грогар забылся-таки тревожным сном. Он изредка просыпался, окидывая невидящим взором возвышающиеся перед ним стены, покрытые торопящимися прожить свою недолгую жизнь растениями. Может, в них все дело? Растения пьют соки земли, пьют саму жизнь. Вот, оказывается, откуда пошли тутехи… Они, верно, созревали на стенах, точно плоды, затем падали и уползали в поисках жертв. Насытившись чужой жизнью, чертовы отродья возвращались и выплевывали ее, насыщая мертвую почву чьим-то бытием, радостями, страданием…

Если бы Грогар видел, как безумно смеялся в этот миг.

Долго лил мелкий дождь, стекая по свалявшимся от грязи волосам, по бороде, просачиваясь под одежду, смачивая его всего насквозь.

Голова кружится. Нет, лучше сон, глубокий, бархатный сон. Действительность отдается болью в висках, дрожью в измученном теле.

Что-то ему снилось, что-то интересное, но, открывая глаза – единственно, чтобы узнать, наступила ли ночь, – Грогар опять стремился закрыть их, заснуть и досмотреть. Но ничего не помнил.

Ночь.

Ночь? Он уже не понимает, пришла она или нет.

Грогар пробудился, если можно назвать то полубредовое состояние, в котором он пребывал, бодрствованием.

Снова потеплело. Днем здесь царила осень, а теперь – лето. Как странно…

– Слушай, колдун, – шептал Грогар в пустоту. – Что ты прячешься? Ты боишься меня? Почему?.. А-а, я знаю…

Как же болит голова. Боги, как же тяжело сохранять рассудок.

– Я знаю, ты не колдун, – с усилием проговорил Грогар. – Ты неудачник, Виктор. Неудачник, вот ты кто! Тебе меня не сломить. Не сломить, черт побери…

Нет, он же бредит. В голове возникают бессмысленные фразы.

– Не сломить…

Большая – величиной с пятилетнего ребенка – тряпичная кукла, изображающая клоуна, ветхая и потрепанная, похожая на старика, с висящими на нитках глазками-пуговками и разорванным до грязного пуха носом, – она внушает страх.

Обшарпанная дубовая дверь всегда закрыта, а за ней слышатся голоса – веселые беззаботные голоса подвыпивших гостей.

Ссутулившаяся фигура – одинокий старый человек уходит в сгущающиеся сумерки, прижимая к груди узелок с припасами. Старик боится оглянуться.

Фонарь, висящий на крюке, раскачиваясь, бросает последние отсветы на изгнанника. Его жалко, его ведь отчаянно жалко. Хочется подбежать, схватить за руку и извиниться.

Но нет. Нельзя. Старшие братья грозно смотрят на него сверху.

– Он злой человек, – говорит один. – Забудь.

– Не забуду, – еле слышно прошептал он. – Я найду его.

Дубовая дверь всегда закрыта. В углу вечно ждет старая унылая кукла-клоун.

Грогар опять вынырнул из небытия. Прямо перед ним висела большая луна.

– Здесь ты, неподалёку. – «Что со мной происходит?» – Я знаю. Смотришь, как я схожу с ума. Радуешься? Нет?

Хочется подбежать, схватить старика за руку и извиниться.

И увидеть злорадную ухмылку дьявола.

Дубовая дверь. Старая кукла. Но стоит отвернуться, как она скалит зубы в своем темном углу.

34

Тихий меланхоличный голос. Он один звучит в пронзительной звенящей тишине, как будто Грогар находится в огромном куполе.

Она всегда была там. Я не мог выкинуть ее. Она была оберегом и в то же время проклятием. Однажды, в Адортуре, я убил комедианта. Просто так. Хотя нет, что это я… Он был похож на него. На этого дьявольского клоуна. Я не мог даже прикоснуться к нему. Я боялся его и в то же время боялся остаться без него. Ненавижу клоунов. Братья говорили мне: «Что ты, выкинь его». А я не мог. Я сам себя приговорил. Таков я.

Вот так я и рос. Любознательный, в меру порочный, со своими страхами и предпочтениями. Совсем как в поэме:

«Сном серебристым и виденьем строгим

Он вскормлен был. Тончайшим излученьем,

Изысканным звучанием питали

Земля и воздух избранное сердце…»

– Где ты? – спросил Грогар. – Покажись…

– Однажды, – послышалось в ответ, – братья… у меня было два брата старше меня: на десять и четырнадцать лет, – и все мы были сиротами: родители погибли во время осады Бура войсками Вильгельма Пагоргского. Мы - последние отпрыски рода Сацич… Так вот, братья повели меня на рынок. И там мы наткнулись на лавку книготорговца. Он предложил нам купить волшебную, по его словам, книгу сказок. И показал нам ее. «Откроешь ее один раз, – говорил он, – там одни сказки, откроешь в следующий – совсем другие».

Если бы я знал, что она станет моим проклятием!

Той же ночью тот старик – книготорговец – вдруг, к величайшему моему изумлению, обнаружился в моей комнате. Удивительный был человек – скромный, щуплый, образованный. Но я забегаю вперед. Итак, он спросил меня: «Хочешь познать истину?» – так и спросил. Я опешил и заплакал. Но потом вдруг – для самого себя, представляешь? – ответил: «Хочу!». Странный ответ для мальчика девяти лет.

Старик улыбнулся и исчез.

А спустя два дня мои братья привели ко мне учителя грамматики, и им оказался… тот самый старик.

Три месяца Белиар – так его звали – учил меня искусству магии. Книга, что он нам продал, оказалась и впрямь волшебной. Она называлась «Книга Гения». Белиар утверждал, что ее сочинил сам Безглазый. С годами я убедился, что таких шарлатанов, каким являлся Белиар, по нашей стране скитается немало. Отличие Белиара от других состояло в том, что в его руках была настоящая «Книга Гения» Элиазара Проклятого.

Хм, Белиар… Элиазар… Может, это он и был?

Но нам никогда этого не узнать, правда ведь?

– О чем ты? – прохрипел в ответ Грогар – Кто такой Элиазар? Это Гогош? Это… Боги, как же болит голова… Это Гарро? Дио? Лёлинг? О чем я? Что я плету? Это… это ты? Кто ты? Кто ты?!

– О самой книге чуть позже, а сначала обо мне – ведь ты же хочешь знать, кто я на самом деле? Мои братья вскоре прознали, что Белиар учит меня не совсем тому, чему надо, а именно – старик водил меня в лес и на примере кошек и собак показывал, как правильно приносить жертвы демонам, много рассказывал о Гогоше, Элиазаре и прочих.

Элиазар – это ученик Гогоша. Именно он написал книгу, которую приписывают Гогошу. Это так, к сведению.

Братья, пребывавшие в тот момент в самом расцвете юности, купались в роскоши и долгое время не желали слушать предостерегающих доносов прислуги, яростно невзлюбившей Белиара. А мы между тем активно готовились… к человеческому жертвоприношению, ибо близилось полнолуние – ночь всех демонов.

К счастью, до этого не дошло. Моя престарелая нянька Анна пала в ноги братьям прямо во время одной из вечеринок – бедняжка вбила себе в голову, будто мы ее хотим убить. Гостей, разумеется, позабавила эта сцена, и они возжелали посмотреть на смутьяна.

Белиара привели, и кто-то – не помню кто, кажется, один из чиновников магистрата – вспомнил, что данный субъект проходил лет десять назад у них по делу о самоубийстве трех девочек, которых он обучал словесности и литературе.

Вот так и изгнали старика-книготорговца из нашего дома. Не могу сказать, что сильно горевал по этому поводу, но все же был расстроен.

Юношей я активно изучал всевозможные науки,

Чем святы миф и быль, я постигал

И чувствовал: чуть повзрослев, покину

Свой очаг и дом, взыскуя истин

Таинственных в неведомых краях…

Вот так примерно и было. Я испросил у братьев, бывших моими опекунами, разрешение попутешествовать, посмотреть мир и без промедления отправился, едва мне исполнилось семнадцать.

Пять лет бесцельных странствий. Я побывал в Этнойе, в Вольных Городах, в Акште и других центрах Южных островов, даже побывал на краю мира, в Пулне и Амароке. Сколько людей самых разных цветов кожи, сколько верований и культов, сколько городов! Не могу не вспомнить строки из той же поэмы:

…он следовал, как тень

Природы, по стезям ее заветным

Туда, где багровеющий вулкан

Свои снега и льды овеял дымом

И пламенем; туда, где смоляные

Озера вечно гложут наготу

Утесов черных; видел он пещеры

Зубчатые, извилистые – вдоль

Опасных русл, в которых яд и пламя

Бушуют, чтоб корысть не заглянула

В звездистый храм, где злато, где алмазы,

Где залам нет числа…

А зачем? Что я искал? Знаний? Может быть, я хотел познать все тайны книги, всегда бывшей со мной? Скажу честно – меня тошнило от великого множества проходимцев, представлявшихся магами, знатоками, волхвами и прочее. Единственное, что я вынес из тех странствий – это обширные сведения об Элиазаре и его труде, да еще и страсть к поэзии и красоте. В южных странах красота – главное божество. В переносном смысле, конечно.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросил Грогар. – Замолчи…

Монотонный, лишенный эмоций голос раздражал, давил всей громадой воображаемого купола; ярл чувствовал себя червем, ничтожеством.

Не берусь судить о себе – со стороны виднее, – но мне кажется, что я противоречив, двойственен. Я уже упоминал об этом, не так ли? Впервые мне сказал о моей противоречивости один из приятелей – эстетствующий мизантроп с душой поэта. Думаю, путешествие на юг помогло мне несколько иначе взглянуть на мир и привила моей пропитанной ядом натуре страсть к развлечениям и эротике.

Пришло время вернуться в родные края. И там меня ждало потрясение. Братья оказались по разные стороны баррикад: старший, Бартоломе, сохранил верность королю, средний, Горацио, примкнул к геньерам, сторонникам брата Кнуда Смутьяна Луи Великолепного. Как известно, геньеры проиграли, и Горацио был обезглавлен вместе с принцем и сорока другими бунтовщиками.

Бартоломе присутствовал на казни и делал вид, что радуется. Я застал его поздним вечером в его вилле на Набережной Дианы – он пребывал в глубокой тоске. Он оправдывался передо мной, говорил, что пытался образумить Горацио, но Горацио его не послушал. Меня он попросил уехать как можно дальше от столицы, что я вскорости и сделал.

Спустя полчаса после моего ухода Бартоломе повесился.

Сделавшись таким печальным образом единственным наследником огромного состояния (бедные братья мои, увлекшись политикой, дворцовыми интригами, распространенными во времена Кнуда Смутьяна, не торопились обзаводиться семьями), я уехал из столицы и обосновался здесь, в Цурке. Так возник этот замок и лабиринт – идея виконта Иара Кольгердбургского, великого выдумщика, – и все, что здесь есть.

Но самое главное – по пути сюда я встретил… ее. Прошу меня извинить, но ее красоту лучше всего выразить строками из той же поэмы:

…на звук он обернулся

И увидал при теплом свете жизни

Пылающие прелести ее

Сквозь покрывало, сотканное ветром,

Нагие руки, кудри цвета ночи,

Сияющие очи и уста

Отверстые, трепещущие пылко.

Виктор надолго умолк. Повисла тягостная тишина. Но Грогар ждал, затаив дыхание. Он знал, что колдун еще не все сказал.

– Не знаю, довелось ли кому-нибудь из людей узнать, что тот, кого ты любил больше всего на свете, – не человек. Она поиграла мной и… прокляла. Хотя проклятие – не совсем верное слово. Скорее, она так поступила из любопытства.

Да, я собирался рассказать еще и об Элиазаре и книге… Нет. Не буду. Грустно мне стало. Прощай.