Проклятие Матери гор

Главы 1 - 5

Проклятие Матери Гор

...на звук он обернулся

И увидал при теплом свете жизни

Пылающие прелести ее

Сквозь покрывало, сотканное ветром,

Нагие руки, кудри цвета ночи,

Сияющие очи и уста

Отверстые, трепещущие пылко.

Он мощным сердцем дрогнул в преизбытке

Любви, рванулся к ней всем телом, руки

Простер, дыханья не переводя,

К желанным персям; отшатнулась дева

И сразу же, охвачена восторгом

Неудержимым, вскрикнула, приемля

Его телесность в зыбкие объятья,

Которые при этом исчезали,

И черный мрак ему глаза подернул,

Ночь поглотила призрачную грезу,

И непроглядный сон окутал мозг.

Перси Биш Шелли

«Аластор, или Дух одиночества»

1

На беспокойно дремлющего молодого человека с потолка упала капля. Капля была ледяная и попала прямо в ухо. Молодой человек взвизгнул и проснулся.

Через плохо подогнанные друг к другу доски запертой двери пробивался призрачный лунный свет.

– Боги, – сказал молодой человек, встряхнув головой. – Как же горло болит. И голова... Э-э-э… Лунга? Ты где, дорогой мой?

– Я здесь, мой господин, – прозвучал в полумраке строгий и немного меланхоличный голос.

– Где мы, черт побери, находимся? И почему у меня так сильно дерёт горло? Я как будто проглотил наждачный камень. И почему так темно? И почему так воняет? И почему…

– Мы в плену, мой господин. Заперты в пещере.

– Что?!

– В плену, ваша милость.

– Это что, шутка?

Лунга промолчал.

– Да, я понял. Ты никогда не шутишь. Тем хуже для тебя. Так и помрешь черствым сухарем, никем не надкусанным, ха-ха-ха!.. Кхм, ну ладно.

Лунга, слуга ярла Грогара Хтойрдика – того самого молодого человека, – был убежденным холостяком, более того – приверженцем до занудства строгого и аскетичного образа жизни. Он и выглядел соответственно: высокий и худой до изнеможения, лет сорока; обветренное, тщательно выбритое продолговатое лицо словно высечено из камня – и категорически лишено эмоций. Он всегда ходил в диковинной широкополой, порядочно потрепанной фетровой шляпе; длинной, до пят, тунике, сильно смахивавшей на монашеское одеяние, и вот в чем штука – она всегда была идеально чиста.

Единственное, что хоть немного разбавляло это горькое вино благонравия и нравственного подвижничества, – так это большие и печальные-печальные голубые глаза.

Шутка ярла Грогара рассеялась, точно дым.

– Не сопи, раздери тебя гром, выкладывай, что вчера случилось! И дай выпить чего-нибудь, и зажги свет, и почему я лежу на каком-то колючем гнилье и мне холодно…

Лунга деликатно кашлянул.

– Ну чего ты там кряхтишь?

– Ничем не могу помочь, мой господин. Увы.

– Что, даже вина нет?

– Только немного воды. Совсем немного.

Лунга зажег лучину, осветив небольшую сырую пещеру, на полу которой кое-где была рассыпана солома. У стен – небрежно разбросанные, сгнившие от ветхости и сырости ящики, набитые, судя по всему, шерстью и кожами домашних животных. От них несло падалью.

Грогар презрительно фыркнул: он считал, он был убежден, что вода предназначена только для умывания, купания, стирки и прочих тому подобных процедур, но ни в коем случае не для приема внутрь. А стирка или, на худой конец, какая-нибудь чистка сейчас бы точно не помешала, так как его костюм – красный кафтан с фестонами и золотыми пуговицами, желтые штаны до колен и белые (когда-то) чулки – выглядел, мягко говоря, плачевно. Черные лакированные туфли с большими серебряными пряжками, казалось, тоже утратили свой лоск навсегда, что ввело Грогара в еще большее уныние. Оглядев себя, он подумал, что стал похож на обнищавшего дворянина, вопреки невзгодам все еще воображающего себя франтом и потому донашивающего безнадежно истрепанные одежды. Он сам насмешливо называл таких господ «мочалками».

«Мочалка я. М-да», – несколько обреченно подумал он.

– Что ж, – изрек ярл, приподнявшись, и тут же почувствовал сильное головокружение, – тогда рассказывай, что с нами стряслось.

– Хм. Я вас предупреждал, ваша милость. Это не наши владения.

– Не мои, ты хотел сказать.

– Простите, господин, не ваши.

– Ну и что? Это владения барона Фрейра! А он, между прочим, должен мне полторы сотни золотых! Сто пятьдесят полновесных дукатов! Шарахни меня молния! Что он там болтал? «Какая отличная партия подвернулась моей дочери, доченьке-красавице», – помнишь? Залез, старый пьяница, по уши в долги, чтобы устроить пышную – не по средствам, скажу я тебе, явно не по средствам, – свадьбу. «Зачем?..» – задавали мы вопрос и ему, и себе. Все равно его полоумная дочь сбежала с каким-то прохвостом из Олмарда, прожив всего-то пару недель с молодым мужем-рогоносцем! И этот ее молодой муж-рогоносец… как его звали?.. какое-то странное имя… Туин, Дуин? В общем, этот прыщавый идиот повесился с горя! Влезть в такие долги – и все ради чего? Ради растаявшего, как утренний туман, счастья мерзавки Алисии, у которой между ног зудело день и ночь – ведь там побывал и я, и боги знают кто еще! И ты думаешь, что после всего этого старый болван посмеет мне что-либо возразить? Я сам, как конченный дуралей, ссудил ему на свадебку и помогал ему. А ведь Миранда мне говорила: «Что же ты, братец мой ненаглядный, делаешь?» Но я, видишь ли, человеколюбец, сострадалец и все такое! Какой же я идиот! Так-то вот, Лунга, дорогой мой! Имею полное право охотиться в его владениях, ибо Фрейр, этот старый болван – и тебе это известно не хуже меня, – обнищал, вследствие чего платить, разумеется, не собирается. Нагло, я бы сказал, не собирается.

Грогар немного промолчал, потом задумчиво произнес:

– Кстати, ты помнишь слугу этого… слугу мужа-рогоносца, ныне благополучно покойника? Ну как же его звали-то? Туин? Дуин? Неприятный такой тип у него был, такой… со шрамом у рта?

Лунга как-то странно фыркнул.

– Ходили слухи, – продолжал Грогар, – что он поклонялся богам Тьмы. – (Лунга нервно завозился и что-то глухо забормотал). – Утверждали, что он убил свою мать, а одна полубезумная старуха рассказывала мне, что он ее не только убил, но и съел. Словом, редкостный гад, мерзкий тип. М-да.

Некоторое время спустя Лунга опять деликатно кашлянул.

– Ну что еще?

– Земли барона дики. Здешний народ погряз в ужасе язычества…

– Начинается…

– Я неоднократно вас предупреждал, – продолжал Лунга. – Но, как всегда, вы остались абсолютно глухи к моим доводам. Уйти в одиночку в эти леса, да еще вот так, как вы, налегке – безумие, ваша милость. Безумием было отпускать Рийго и всех остальных: дескать, пикник, зачем мне стража... Все говорили вам, что не стоит, но вы, простите, мой господин, были весьма даже пьяны. Да и никакие фазаны и золотые куропатки, даже размером с волка, не стоят того. И вообще, я сильно сомневаюсь, что они существуют, мой господин. К тому же вы утопили свое ружьё… кхм… в пруду, помните?

– Всё? Выговорился? Теперь рассказывай, что стряслось вчера.

– Да вы убежали с пикника. Никто и не предполагал, что вы всерьез пойдете… как вы изволили выразиться: «Бить фрейровских золотых фазанчиков». Я едва успел за вами. А дружки ваши только смеялись. Мы быстро заблудились, ружье вы, не сделав ни единого выстрела, утопили, как я вам уже сказал. Потом вам стало плохо, вас вырвало и я, можно сказать, нес вас на себе. Вы были в беспамятстве. А очнулись уже близ этого богомерзкого местечка. Нас внезапно окружили местные… хм, дикари. Весьма агрессивно настроенные. Боюсь, мы ввязались в неприятности, мой господин.

Тут слуга неожиданно замолчал. Грогар улыбнулся.

– Ага! Припоминаю, припоминаю, гореть мне в аду! Ты получил по морде. Что губами чмокаешь?

– Не смешно, ваша милость. Я пытался их вразумить, взывал к их совести…

– Да! Теперь вспомнил! Несколько грязных типов с пиками и топорами окружили нас и велели идти за ними! И от них несло дерьмом! Я так и сказал им, и, что удивительно, на меня они совсем не обиделись, даже пальцем не тронули, зато твое нытье сразу же взбесило их!

– …призывал их одуматься и, пока не поздно, сжечь в себе семя зла, но… это лишний раз подтверждает слова великого Брейха Благочестивого о том, что истинное добро, бескорыстно делаемое людям, режет, словно острый нож, и только храбрый сердцем и духом способен выдержать…

– …но я, да сгниют мои потроха, не понимаю! Они, значит, напоили меня своей редкостной дрянью… забыл… как они ее называли? Не то масло или… пробка… не помню… Затем отвели нас… а дальше я забыл. Да, я чертовски нажрался. И вроде ночь уже была. Наверное, специально меня напоили, подлецы. Помню, улыбались… Эй, любезнейший мой слуга! Кончай скулить! Твой Брех и иже с ними уже в печенках сидят. Налей вина!.. Да, нету, я знаю. Так что, как выбираться будем?

– Я убедительно прошу вас не коверкать имя великого…

Тут Грогар окончательно вышел из себя и швырнул в слугу первый попавшийся камень. Не попал. И еще камень подвернулся какой-то липкий. «Надеюсь, это не говно», – подумал он, обнюхивая пальцы.

Лунга минуту помолчал, съежившись и испуганно хлопая глазами, но потом упрямо закончил:

– Имя святого, верного слуги богов, упоминать всуе, праздности ради либо же в издёвку – неприемлемо. И я готов пострадать, но никогда не сверну с пути истины…

Грогар вздохнул.

– И почему я тебя до сих пор терплю?

2

Спустя несколько часов рассвело. Похолодало, и у обоих не осталось никаких сил сыпать проклятьями – с одной стороны, и смиренно молить богов – с другой, только ёжиться и кутаться в насквозь промокшие одежды, ловя ускользающие крохи тепла.

Наконец дверь, визгливо проскрипев по полу, открылась. В пещеру вошел здоровяк в меховом жилете, надетом прямо на мускулистое голое тело. За поясом – устрашающего вида нож.

«Циклоп, – подумал Грогар, взглянув на него. – Нет, циклоп-людоед».

На скуластом отечном лице красовался единственный, навыкате, глаз. Другой был прикрыт кожаной повязкой телесного цвета, почти незаметной под рыжевато-соломенной шевелюрой. Это, а также пухлые губы и кривые зубы, и придавало здоровяку сходство со сказочным чудищем, о чем ярл не замедлил сказать:

– Ну ты и страшен, приятель! А еще говорят, циклопов не существует. Так вот же он! Много людей съел? Всегда хотел знать, какова человечина на вкус. Говорят, похожа на курятину.

Здоровяк подошел к Грогару и, пристально, с подозрением, посмотрев на него, медленно, с расстановкой, произнес:

– Ты обижаешь Бро? Бро не любит, когда его обижают. Бро не любит сиклопов и людей не ест. Людей нельзя есть.

Сказав это, Бро врезал огромной шершавой ладонью Грогару по уху – тот кубарем покатился по полу и с глухим охом врезался в стену.

– Не обижай Бро, – пророкотал здоровяк, бросив на скорчившегося от боли ярла обиженный взгляд, – и будешь цел. Пойдемте, хозяин ждет.

Алое солнце только-только выглянуло из-за острых зубцов неприступной горной гряды, полукругом охватывавшей залитую светом, чуть тронутую осенью долину сказочной красоты. На ее лесистых склонах, прижавшись к чахлому ручейку, ютилась крохотная деревня. Дома, сложенные из горного камня и покрытые соломой, свисавшей чуть ли не до самой земли, загоны для овец, лай собак, – всё это настроило Грогара на благодушный лад.

Он потянулся и зевнул, опьяненный чистотой прохладного утреннего воздуха.

– Благодать, черт подери! – выдохнул он, потирая саднящее ухо. – Пожалуй, выкуплю я у барона этот клочочек земли. Уж слишком тут красиво. А вон там, на возвышении, построю замок. – Грогар указал на стоящий поодаль, за деревней, добротный дом из дубового бруса. Дом этот расположился на холме, прямо под огромным раскидистым вязом, заботливо обнесенным низким забором. К ветвям дерева во множестве были привязаны разноцветные ленточки. – Отличное место для небольшого замка. Дерево спилю. Жаль, конечно, губить такое красивое…

Не успел он договорить, как Бро неожиданно ударил его в живот. Грогар согнулся, отчаянно хватая ртом воздух, и скатился бы по крутому откосу, если б не расторопность Лунги, вовремя придержавшего своего ярла.

Лунга посмотрел на здоровяка – на глуповатом лице того смешалась масса эмоций: удивление, ярость, подозрение.

– Святой Вяз! – собравшись наконец с мыслями, произнес Бро. – Это Святой Вяз! Нельзя его пилить. Ты, – он ткнул пальцем в Грогара, понемногу приходящего в себя, – нехороший, нехороший, очень нехороший человек. Нехороший! Я скажу хозяину о твоих плохих словах. Я всё скажу! Скажу!

– Валяй, говори, – ответил Грогар. И, посмотрев на угрожающе нахмурившегося здоровяка, поспешил добавить: – Так уж и быть, не спилю. Оставлю. Обнесу его мраморной плиткой и поставлю рядом клетки с соловьями, дабы они своим дивным пением не давали ему увянуть. Удовлетворен, приятель?

Бро стоял, сжав кулаки и размышляя, обижает ли его этот нехороший человек или нет.

– Может, хватит, ваша милость? – шепнул Лунга. – Не стоит дразнить…

– Ты прав. Не стоит. Ну, веди, любезнейший, к своему хозяину.

3

Одноглазый здоровяк Бро привел Грогара и Лунгу, всё время упрямо смотревшего в землю, к грубо сколоченному жилищу, служившему здесь таверной, где, кстати, ярл вволю повеселился намедни.

Внутри, в темном зале, где сильно пахло дешевым вином, пережаренным мясом и какой-то скисшей дрянью, за длинным исцарапанным столом сидело три человека – кряжистые бородатые дядьки в потертых кожаных куртках. Физиономии хмурые и упрямые, на мозолистых ручищах – почерневшие потрескавшиеся ногти.

Они важно взглянули на пришедших и кивком указали пленному ярлу на скамью.

– Э-э-э, а где пиво, эль? – спросил Грогар. – Только не наливайте, пожалуйста, то пойло, вчерашнее – от него у меня горло дерет. Простите, не помню ваших имен… э-э-э… как вас, любезнейшие? Это вы так уделали моего слугу? – Грогар насмешливо покосился на Лунгу, прижавшего ладонь к распухшей щеке. – Эх, не видит тебя Миранда! Упала бы со смеху!

Мужики молчали, невозмутимо глядя на беззаботно щебечущего гостя. Лунга с досадой думал, что большего позора им переживать еще не приходилось. «Они думают, что мой господин – полный дурак. – Грогар широко улыбался своей особенной, лучезарной улыбкой, редко покидавшей его точеное лицо, обрамленное густыми каштановыми волосами, небрежно ниспадавшими на плечи. Острые усики – по последней моде – и лукаво прищуренные, выразительные карие глаза придавали ему озорной вид, так зливший сейчас Лунгу. – Горцы лишний раз убедились, что жители равнин – мальчишки и неумехи».

Но дальше мысли Лунги потекли по более привычному богобоязненному руслу, и так мучительно захотелось поразить всех собравшихся очередной гневной отповедью – он уже предвкушал их залитые слезами просветления лица, – что Лунга открыл было рот, но вовремя одумался. Как-никак, пять лет служения «мальчишке» кое-чему его научили.

Между тем «мальчишка», если можно так называть одного из самых богатых людей во всем Форнолде – королевстве весьма и весьма обширном и богатом, управляемом славным добрым королем Блейддуном Премудрым, – продолжал болтать, не давая несколько смутившимся мужикам вставить хоть слово.

– В горле, ребятки, окончательно пересохло! Налейте, загрызи вас вошь! Какой-нибудь медовушки, чтоб полегче влилось!

Воспользовавшись паузой, кою Грогар допустил ради поглощения кислого пива, преподнесенного угрюмым типом с лицом, похожим на оплывшую свечу, один из мужиков – тот, что сидел посередине, – хорошенько прочистив горло, торжественно возвестил:

– Итак, господин, хотим тебя рашть… раштря… ну, как там? Короче, плохи твои дела, господин. Короче… тебя Владыка Леса выбрал. Значит, в жертву. Но твоего придурковатого дружка мы отпустим. Пущай идет на все, как говорится… э-э-э… сколько там?

– Четыре, – подсказал тот, что справа.

– На все четыре стороны. Возблагодари Владыку за милость его.

Грогар остолбенел. Лунга сжался.

– В жертву? – переспросил Грогар. – Владыке Леса? То есть как жертвенного барашка? Вскроете мне брюхо, нальёте кровь в священный сосуд и омоете им лоно девственниц, дабы они непременно понесли мальчиков, и мужескость юношей – для придания им храбрости?

Все трое уставились на Грогара непонимающим взглядом.

– Да вы знаете, кто я такой? – воскликнул, подбоченившись, Грогар. – Я – ярл Грогар Аурелио Мирабель Бранд-и-Дьюрнсон, владелец замков Хёмбург и Хюг, действительный член ордена Белых Рыцарей, первый префект Гордарии и Дюнкшвальба, почетный магистратор королевского университета, советник короля…

Тот, что посередине – видать, старейшина, – грустно покачав головой, произнес:

– Многие так говорили…

– Во-во, – поддакнул тот, что слева. – Тот чудной, с брюшком и жидкой такой бороденкой, болтал, што он бекон и перст и живет на дереве.

Старейшина сурово глянул на него, отчего тот скуксился, и хмуро повторил:

– Н-да, многие так говорили. Язык бы им оттяпать…

Грогар, услышав эти слова, осекся, но потом со все возрастающим гневом продолжил:

– Вы глупцы, если думаете, что можете безнаказанно убить меня. Я принадлежу к одному из знатнейших родов королевства, ибо я не кто иной, как прямой потомок самого Хтойрда Свирепого – того самого героя, упоминаемого в «Симбиотических Ведах» Святых Отцов! Если вы, недоумки, не знаете, скажу, что «Веды» описывают Эпоху Богов, и Хтойрд там – один из ближайших сподвижников бога Войны Прара Разящего. Вы понимаете, убогие? Моему роду шесть тысяч лет!

– Пять тысяч семьсот, – деловито поправил Лунга. – Согласно новым исследованиям…

– Замолкни! – рявкнул Грогар, и слуга покорно умолк. Но старейшина и бровью не повел, лишь снисходительно улыбнулся.

– Мы накормим тебя, – сказал он, – и сызнова в пещеру. Вечером – обряд. Так што… Етого, – старейшина ткнул пальцем в Лунгу, – проводим восвояси. Пущай ступает себе, нам ссориться с чужими богами нужды нет.

– Разумно ли это? – тихо спросил тот, что справа.

– Я знаю, что делаю, – отрезал старейшина. – С чужими богами ссоры быть не до́лжно.

– Владыка…

– Он… – Старейшина внезапно умолк и, не сумев что-либо возразить, раздраженно махнул рукой, упрямо повторив: – С чужими богами ссоры быть не до́лжно.

– Как знаешь…

– Ты еще пойди, поябедничай ему…

– Я не таков, – немного обиженно ответил тот, что справа.

– А вот который перст... – начал было тот, что слева.

– Умолкни, дурак! – проревел старейшина и стукнул кулаком по столу, отчего деревянная кружка с остатками пива опрокинулась. – Нам ссоры...

– С чужими богами? – не выдержал Лунга. – Вы называете веру в Пантеон Святых Отцов чужой?

– Заткнись, Лунга, – мрачно сказал Грогар. – Скачи домой со всех ног. Ты понимаешь?

– Понимаю! – визгливо ответил слуга. – До последнего лагеря с полдня пути по непролазной чащобе, и не факт, что я там найду Рийго! К тому времени вас, мой господин… вас… – Губы Лунги затряслись, а на глаза навернулись слёзы. – Я же говорил вам… а вы… как всегда…

– Отомстишь.

– …это кара… за грехи ваши. О боги! Смилуйтесь! Как я смогу уйти?!

– Иди, я сказал!

– Мой долг – принять смерть рядом со своим господином!

– О, я тронут, конечно. Ты верный слуга, но воля господина – превыше всего. Мучеником стать успеешь. Поставишь столб в горах и будешь стоять там после моей смерти сколь угодно долго, питаясь дождевой водой, землей, листьями и червяками, покуда не почувствуешь себя лучше. Но сначала ты, дурья твоя башка, вернешься в Хюг и снарядишь там войско! Понял, разрази тебя гром? Ты понял?!

Лунга, глотая слезы, покорно кивнул. Глаза его загорелись – видно, мысль о столпничестве пришлась ему по вкусу.

– Пусть Рийго с Ладислао сожгут здесь всё! На виселицу всех до единого!!!

Старейшина снова грохнул кулаком по столу.

– А ну закрой пасть, дурак! Ишь, раскричался. Мы к тебе по-доброму, а ты – орать! Сожгут, видишь ли. Не сожгут, не бойся. Многие так пели… А ну, Птыр, позови-ка одноглазого. Пущай отведет ево в пещеру, да ноги ему пущай там скуёт колодкой. До вечера на хлеб и воду, едрыть ево в жопу. Не люблю горлопанов.

4

Вопреки всему, избавиться от Лунги оказалось не так-то просто. Он скорчил скорбную мину, крупные слезы лились из его больших и печальных-печальных голубых глаз, а он все брел, словно приговоренный, за своим господином, которого одноглазый Бро выволок на улицу, будто нашкодившего пацана. В конце концов сельские бабы и ребятня, шумя и сквернословя, прогнали бедного Лунгу камнями и палками.

А он все плакал, и, глядя на его пронзительные глаза, Грогар почувствовал себя весьма скверно.

По дороге в пещеру пленник попытался помириться с Бро.

– Ты не обижайся на меня за циклопа, братец. Язык мой – враг мой.

Бро в ответ сплюнул.

У самой пещеры Бро, надев на Грогара колодки, неожиданно сказал:

– А вот тебе… э-э... за́мок, Дурсон-Мирабель, – и пнул Хтойрдика.

Какое-то время Грогар потерянно сидел прямо на полу. Отрешенно постучал камнем по колодкам из двух засаленных досок, скрепленных длинной ржавой цепью под навесным замком. Замок ощутимо вонял нечистотами, а камень раскрошился.

Ярл брезгливо вытер руки о сухую солому у выхода, разломил данный ему циклопом черствый ржаной хлеб и, вкусив его, начал, по своему обыкновению, разглагольствовать, словно обращаясь к невидимому собеседнику:

– Так-так. Что называется, влип. Представляю, как будут шептаться при дворе: «Вы послушайте только – кошмар! – ярл Грогар Хтойрдик был убит дикарями-фанатиками во владениях барона Фрейра». – «Какого такого Фрейра?» – «А того, соседа Грогара, Фрейра Гудштайна, чей замок находится на самом краю мира, у Сумрачных Гор. Изломанные Земли, знаете ли. Дикая глушь!» – «Ах, этот! Он, кажется, алкоголик и совсем обнищал?» – «Какая жестокая и глупая смерть!» – и так далее. И потянула же меня нечистая в эти треклятые леса! Взял бы с собой Рийго с парнями, так нет же – захотелось острых ощущений, решил, дурень, слиться с природой! Или что я там удумал?

Хлеб был совершенно безвкусный и сухой. Грогар поневоле запил его водой из кувшина – еще одного подарка Бро. Вода отдавала тухлятиной.

– Никогда больше не буду пить воду, дай только выберусь. Итак, значит, я влип. Хм. Начинаю повторяться. Однако голова моя совершенно пуста. Как же выбраться? Не представляю. Может, Лунга… а, что от него ожидать. Кстати, а о чем же эти туземцы говорили? Какой такой перст, что живет на дереве? Еще и бекон к тому же? Хм… И что значит, многие так говорили? И что за Владыка Леса? Какой-нибудь сумасшедший культист? Совершенно непонятно. И голова моя совершенно пуста. Винца бы...

Вскоре уныние сменилось скукой, а спустя три или четыре часа Грогар совсем позабыл о грозящей ему жестокой и глупой смерти, принявшись развлекать себя перечислением всех своих любовных побед:

– Барбаретта – старая любовь! Я был еще мальчишкой, когда мы с ней на сеновале… Э-эх! Славные были времена! Клотильда, Эолея… Габолейя – на редкость скучная бабенка, хоть и красивая; Лотоссия – умерла от чахотки, бедняжка; Одра… О, Одра! Гаратка. Южанка. Смуглянка. Ручаюсь жизнью, ни у кого в Форнолде не было связи с гаратскими женщинами. Одра так боялась всего, что связано с любовью – нельзя то, нельзя сё, – но ведь я ее уломал, не будь я Грогар Хтойрдик! И потом мы вытворяли такое! Интересно, это правда, что ее безумный отец отрубил ей голову?

Сестры Елена и Мэа – две чудные, восхитительные близняшки. Надо бы нанести им визит как-нибудь, ибо они всегда рады позабавиться, никогда ничего не требуют и ни о чем не спрашивают, и вино у них в погребах отменное.

Мюриетта! Ох, вот это тоже – женщина! Именно женщина! А как сладко пахла! Та ночь, когда я возлёг с ней прямо на ложе ее отца, где сам он и спал, вдрызг пьяный, – это было что-то! Мы спихнули его на пол и всю ночь веселились под аккомпанемент его слюнявого храпа. Мы напялили на него чепчик и нарумянили ему щеки. Ха-ха-ха! Эта разукрашенная рожа, когда он проснулся и увидел нас голыми на своей кровати, – я чуть не лопнул со смеха! Да… правда, тогда мне пришлось прыгать с высоты… м-м-м… метра три, наверное. Благо там были кусты… Оцарапался, как бездомный кот... Ах, Мюриетта…

А потом была Мара, настоящая дьяволица, несносная девка, черт ее дери. Мне никто не верил, когда я рассказывал, что она по-настоящему возбуждалась, только водрузив на себя рогатый шлем своего геройского деда, Белла Могучего. Идиотка. «О дедушка, ты видишь меня? О дедушка, я кончаю! Да здравствует Форнолд! Смерть проклятым гаратам!» – в шлеме ее голос звучал как рычание додена-демона. У меня неизменно мурашки бежали по коже. Идиотка.

А Актосия? Соседка из Вековечного Древа. Никогда у меня не было такой толстушки. Но что поделать – провинция! Приходится иметь дело с тем, что есть. Толстушка, шарахни меня молния, – у нее на пузе три складки, и, надо признаться честно, они меня чертовски возбуждали! И пугливая, словно курица, – первый раз, увидев моё блистательное мускулистое тело, зажмурилась и расплакалась, дуреха.

Зато Агнесс! Ах! Агнесс. Любовь всей жизни. Никогда не забуду, как я овладел ею прямо во время пира в тронном зале. Мы скрылись за гобеленами, – папаша-король вёл долгие нудные беседы с магами и астрологами, дворяшки дремали, а я, согнувшись в три погибели, обливаясь потом и глотая пыль, набившуюся в гобелены, трахал эту, бесспорно прелестную, волшебную, но и чрезвычайно похотливую даму.

Агнесс, Агнесс… Как коварно нас разлучили завистники! – Король, узнав об интрижке принцессы, велел удалить от двора, по его словам, «этого распутника и мошенника». С тех пор вот уже год Грогар томился одиночеством в своем имении, у «черта на куличках». – Ведь я любил тебя… да, это я сейчас понимаю как никогда. – На самом деле Грогар не очень любил ее, это, вообще-то, было ему несвойственно, но в ожидании грядущей смерти многое воспринимается несколько иначе, чем обычно. – Выберусь… хотя теперь уж вряд ли… а вдруг? – но, тем не менее, если выберусь из этой передряги, поеду в столицу и добьюсь, возьми меня холера, руки Агнесс. Упаду на колени…

Тут Грогар, приосанившись, начал сочинять стихи, помогая себе изящными взмахами руки:

– О благородная принцесса! Позволь… позволь… э-э… позволь припасть к твоим стопам! И поцелуями покрыть твои бархатные ручки! Поцелуями покрыть твои бархатные ручки… Что-то нескладно. Ну и ладно. Дальше: любовь сжигает мое сердце и лихорадит разум – мне нет спасенья!..

В конце концов и это ему надоело; он почувствовал усталость. Придвинувшись к двери, где солома была посуше, он заснул там сном младенца, согретый лучами заходящего солнца, пробившимися сквозь щели и вместе с тенями украсившими пещеру причудливыми фантастическими узорами.

5

Проснулся наш герой, когда почти стемнело: над горной грядой виднелась лишь узкая красная полоса. Кто-то тихо скрёбся в дверь.

– Пришли, палачи! – воинственно воскликнул Грогар. – Заходите, сегодня вы воочию убедитесь в том, что Хтойрды сделаны из стали! Я плюю на вас, слышите вы, уроды!

– Тише вы, господин, – раздался знакомый голос. – Это я, ваш слуга.

– Лунга? Лунга! Что ты там делаешь?

– Вас спасаю.

– Не поздно ли?

– Что? А… Нет-нет, время еще есть. Они хотят вас… ну, вы понимаете… в полночь. Время есть. Сейчас я отопру дверь и мы убежим. Скроемся в темноте.

– Ну так отворяй побыстрей! Чего ты возишься?

– Думаете, легко гвоздиком вскрыть замок?

– Гвоздиком? Эх, Лунга, приятель, сразу видно, что ты девственник. Замки только гвоздиками и вскрываются. И еще как вскрываются!

– Очень смешно, – раздраженно буркнул Лунга и наконец открыл дверь.

Он где-то отыскал обломанный кусок пилы с тупыми погнутыми звеньями. Помучившись, перепилил одну из половинок колодки – и освободил своего хозяина. Тот, радостно взвизгнув, хлопнул его по плечу.

– Молодец, дорогой мой, верный мой слуга! Смываемся отсюда.

И они спешно покинули это злосчастное место – пещеру.

Запах мокрой гнили еще долго преследовал обоих.

Грогар потихоньку раздражался, что случалось с ним крайне редко. Они прыгали, будто горные козлы, по обрывистым склонам, цепляясь за углубления в камнях и кусты, поскальзываясь, скатываясь и чертыхаясь.

Через полчаса беглецы спустились в лес, темневший чуть внизу, и сразу почувствовали облегчение – им казалось, что на склонах они были как на ладони и что вся деревня пристально следила за ними.

Сначала все шло хорошо, Грогар успокоился и даже начал насвистывать непристойную песенку. Ярко светила луна, благодаря чему беглецы неплохо ориентировались во тьме. Но вскоре все изменилось – Лунга повел себя странно, а его хозяин забеспокоился.

– Ты уверен, что мы идем в нужном направлении? – спросил Грогар.

– Уверен, ваша милость. Мы взяли чуть в сторону, но в целом идем верно, на юг.

– Хорошо. Теперь скажи мне, пожалуйста, что ты делаешь?

Лунга постоянно останавливался, подбирал с земли какие-то палочки, ветки, камушки, часть засовывал в карман, часть присыпал землей, при этом что-то зловеще нашептывая. Из-за этого беглецы почти что топтались на месте.

– Не мешайте, ваша милость, – ответил слуга, повалившись на колени и уткнувшись лбом во влажную прелую листву. Его шляпу посеребрил свет луны, и весь лес показался Грогару в этот миг старым заброшенным кладбищем. Ял вздрогнул, слегка пнул слугу и повторил свой вопрос.

– Я молюсь, мой господин, – послышался ответ.

– Нашел время!

– Я хочу спастись, ваша милость. Немного терпения, это необходимо.

– Потом помолишься! – рявкнул Грогар, но Лунга уже не слышал его.

– Златовласый Диан, – шептал он, – нашли на ворогов наших сон, ослепи светом забытья очи их; черноокая Уйнна укажет нам путь, черноокая Уйнна укажет нам путь, черноокая Уйнна укажет нам путь… В сумрак ночи выплывет серебро священного пепла – основы мироздания; засияет величественный Тайан, и в храмы Святых Отцов сойдет огонь Небес… мы будем ждать знака…

– О боги! – воскликнул Грогар. – Ты что, всем ста двадцати богам будешь молиться?

Лунга метнул на господина яростный взгляд.

– Ста двадцати одному! – прошипел он, но, получив смачный подзатыльник, замялся и виновато посмотрел на господина.

– Клянусь! – проревел Грогар, схватив его за ворот. – Я выбью из тебя эту дурь! Каленым железом выжгу! Идем!

Всё-таки то был не их день, а вернее, ночь. Не прошло и десяти минут, как под ногами беглецов внезапно что-то треснуло, раздался щелчок, – и щиколотки обоих в мгновение ока опутала крепкая веревка. Ярл и Лунга стремительно взмыли вверх, под нижние ветви высокого дуба, при этом больно стукнувшись лбами, да так и остались болтаться на дереве головами вниз.

Шляпа Лунги спланировала на землю.

– Ну что? – потирая ушиб, язвительно поинтересовался Грогар. – Это называется наслать сон на ворогов? Черноокая Уйнна укажет нам путь? Куда? В преисподнюю?

– Не святотатствуйте, ваша милость. Я не виноват.

– Еще как виноват!

– Эй вы! – услышали они хриплый голос. – Захотели сбегнуть? От старика Ольо не больно сбегнешь-то! Тут у нас повсюду ловушки – никто еще не сбёг от старика Ольо, никто. Ну-ка, идите ко мне, детки! Щас я вас угощу пирожками-то!