Проклятие Матери гор

Глава 9

9

– Вам слово, господин Дьярв, – сказал Грогар, устроившись на охапке веток и трав, которые они с Лунгой предусмотрительно натаскали внутрь пещеры. Рядом спала, положив ручонки под голову, Лилия, – мужчины накормили девочку самыми сладкими ягодами, а Лёлинг рассказал сказку, которая ей, кстати, не понравилась – она назвала ее скучной нудятиной.

Ученый как-то неловко улыбнулся, посмотрел на девочку и вздохнул.

– Это… длинная история, – повторил он.

– Валяйте, рассказывайте, – небрежно бросил Грогар, сунув соломинку в рот. – Впереди у нас целый день безделья. Покушать… – Грогар скривился, взглянув на «съедобные» травы Лунги, – у нас есть. Денек, в общем-то, неплохой, солнечный. Можно будет, в крайнем случае, выйти и заколоть какую-нибудь зверушку – зажарим на костре молодое мясцо, пожуем как следует. Жаль только, вином нельзя сдобрить жаркое…

– Нет! – закричал, вскакивая, Лёлинг, но, покосившись на Лилию, сразу же беспокойно зашевелившуюся, тут же понизил голос: – Нет, ни за что! Даже не думайте выходить наружу – это смертельно опасно! Как стемнеет, поохотимся… – ученый внезапно обмяк и опустился на пол. – Не думал, что окажусь здесь…

Грогар пожал плечами.

– Хорошо, как прикажете. Нет так нет. Но вы все же соберитесь с мыслями. Нечего понапрасну горевать, нам всем несладко пришлось. Поведайте нам свою, уверен, весьма увлекательную историю, потешьте нас. Сгораю от любопытства, дражайший господин Дьярв, я весь внимание, и мой верный слуга тоже; не так ли, дорогой мой?

Лёлинг несколько минут подумал, при этом что-то еле слышно нашептывая, потом, несколько неуверенно, начал:

– Два с половиной года назад я, собрав необходимые средства на новую экспедицию – продав кое-чего и устроив дела, – отправился в путь. Надобно бы вам знать, что я путешествую налегке, без слуги, с одним лишь мешком за плечами, вот таким же, как и у почтенного Лунги. В мешке провизия, фляга с добрым вином – очень хороший помощник в общении с людьми, знаете ли, – перо, баночки с красками да большой свиток пергамента. Как говорится, крепкие сапоги, посох – и в дорогу!

Отправился я в Утнодок, самый северный город нашего королевства, на северо-запад отсюда. Он находится глубоко в горах – в сердце массива, известного у нас под названием Сумрачные горы. Многие меня предостерегали, говорили, что Утнодок – граница цивилизации и государства, а за ним – нечисть: демоны, варвары, людоеды. Ум ученого всё подвергает сомнению, и, простите, байки про доденов с горящими огнем глазами у меня неизменно вызывали скептическую усмешку. С другой стороны, нет дыма без огня. Уж такова моя специфика – отыскивать истину в самых, знаете ли, неправдоподобных сказках.

Итак, прибыв в Утнодок, я остановился у тамошнего бурмистра Шандвана Гроха – человека образованного и даже, осмелюсь утверждать, утонченного, но имевшего такой воинственный и свирепый вид, что я долго не мог привыкнуть к мысли, что он и есть, знаете ли, городской глава.

Сразу скажу, что никаких чудищ я там не обнаружил, но тот край – э-эх! – просто сокровищница. Год я прожил там, собирая легенды, рыская по горам. В окрестностях Утнодока проживает более десятка различных национальностей – и все со своим эпосом, мифологией. Горы облеплены древними крепостями, языческими храмами, – есть где развернуться такому человеку, как я! Знаете ли вы, что в незапамятные времена древняя цивилизация, образовавшаяся там, была весьма могущественна? Ее владения простирались до равнин Ровала – иными словами, имели выход к морю! Феноменально! И мы ничегошеньки о них не знаем! Я первый, прознавший о них хоть что-то, и у меня есть ценнейшие артефакты, свидетельствующие об их существовании. Ну да ладно, я, кажется, немного отвлёкся.

Как раз там я впервые услышал о проклятии Матери Гор. Поначалу я считал эту историю мистификацией, но один из ряда вон выходящий случай, свидетелем коего я стал, убедил меня в обратном.

Это произошло в одном селении, несколько южнее Утнодока, в живописном местечке: представьте себе громадные пастбища, раскинувшиеся на склонах гор. Я приехал туда, как всегда, заинтересовавшись руинами. Они находились на вершине горы, кою местные жители – в основном пастухи и охотники – называли Голова Вождя. Гора и впрямь чем-то напоминала голову великана с пышными усами, а развалины древней крепости на ее вершине выглядели подобием царского венца. Пик этот стоял особняком, в центре долины; у подножия его протекала небольшая речушка, а к руинам вела длинная полуосыпавшаяся каменная лестница.

Меня встретили очень хорошо: шультейк, то есть староста, по имени Волох накрыл стол, созвал гостей, и меня попотчевали ячменным пивом, ржаными лепешками, вяленой рыбой, жареной бараниной, медом горных пчел – и множеством интересных историй.

Но когда я признался, что хочу исследовать руины на Голове Вождя, все разом приумолкли и нахмурились. В недоумении я принялся расспрашивать их о причине такого поведения. Наконец шультейк нехотя поведал мне следующую историю.

– Однажды, – молвил он, – годка уж три тому назад, пришла к нам женщина… девушка. Молодая и весьма пригожая собой. Попросилась на ночлег, но мы, согласно нашим обычаям, усомнились в ее, так сказать, порядочности. Спросили у нее: «Кто такова, откуда и есть ли кто из уважаемых людей, может, из соседних сел, кто поручится за тебя?» (Замечу, у горцев Утнодока женщины, можно сказать, бесправный народ). В ответ девушка сказала: «Я путешественница. Мне нужно только лишь пристанище на ночь». Всех изумил этот ответ: как так-то, женщина одна – и путешественница? Некоторые даже зашептались, что, дескать, ведьма это… Впрочем, не это важно. Важно вот что. До меня был шультейком Як – старый бездетный дядька. Много жен он поменял, и только последняя – Аинн – родила ему долгожданное дитя. Мальчику тогда исполнилось лет пять. Конечно, чего греха таить, Як с Аинн были скверными людьми: жадными, нечестными, жестокими. Решили они надругаться над путницей – завели ее в сарай и там… ну… избили… Пат, слуга ихний, такие ужасы рассказывал – что они всю ночку над нею и так и сяк, а потом и вовсе зарезали – вслепую, топором, порубили, будто зверя какого.

Но что странно – Пат клялся всеми богами, – гостья за все время не издала ни звука, а утром Як, заглянув в сарай, обнаружил… пустоту.

Исчезла, значит, таинственная гостья, без следа, исчез и мальчик-то шультейков. Бросились искать их – говорили же, колдунья она, ведьма, – унесла мальца-то! Глядь, а он стоит на вершине Головы Вождя, на самом краю стены, окружающей крепость, и глядит куда-то вдаль. Подойдешь к нему, он и говорит: «Она ушла, она ушла туда», – и кажет рукой на север.

Так и стоит он там, ибо нельзя снять его оттуда: любой человек, попытавшись схватить его, теряется, будто с ума сходит. Три года уж. Завтра, ежели хотите, можете сами посмотреть. Страшное зрелище.

– А что же с Яком сталось? – спросил я у Волоха.

– Прогнали мы их. Что с ними сталось, нам неведомо. И поделом. Навлекли, лиходеи, на нас гнев Матери Гор. Мы, дурни, уже потом поняли. Старики нас просветили. Никакая это не ведьма, а Матерь Гор.

Вот так в первый раз я услышал о Матери Гор.

Как же выглядела Матерь Гор? Никто не мог ответить на этот вопрос вразумительно. Пат видел ее мельком, в темноте, а вблизи только залитые кровью останки. Як с Аинн вообще мало что помнили – так были пьяны. Высокая женщина в темном платье до земли и с длинными, густыми черными волосами – единственные приметы незнакомки.

Я поинтересовался, пробовали ли они, так сказать, снять заклятие?

– Пробовали, а как же, – с грустью отвечал Волох. – Были монахи из Храма Великого Таба, что в Утнодоке. Были и эйхатны, и всяческие шарлатаны – никто не помог. Зато бабы наши теперь в почете, это уж точно, после такого-то.

Как только рассвело, я пошел в то злосчастное место. Постараюсь точнее передать то, что я увидел, ибо это воистину устрашающее и необычное зрелище.

Мальчик – почти голый, в одних только подштанниках, – стоял на краю стены, вытянутый, точно стрела. Как смог он забраться на высоту в два человеческих роста – уму непостижимо. Я с превеликим трудом вскарабкался туда, хотя подо мной осыпались камни, а крутой обрыв, внизу коего плескалась река, кружил голову.

Приблизившись, наконец, к несчастному и отдышавшись, я всмотрелся в него.

Повторяю – ребенок находился на самом краю стены, он буквально висел в воздухе. Облик его поразил меня в самое сердце – мальчик, именно мальчик, ребенок – был… стар. Круглое личико сморщилось, щеки покрыла жесткая щетина, волосы поседели, тело исхудало, обнажив ребра. Никак не отреагировав на меня, не повернув головы, не дрогнув, он проговорил тихим голосом: «Ты слышишь?». От неожиданности я вздрогнул так, что чуть не упал, и спросил: «Что… слышу?» – «Ее. Она там, она ушла туда». И указал на север своей маленькой худой рукой. Меня прошиб пот, я застыл, вцепившись в камни. Ветер дико завывал в руинах. Спустя минут пять, немного придя в себя и исполнившись жалости, я сказал: «Пойдем со мной, мальчик». – «Она там, – повторил он. – Там…»

Я подполз к нему, попытался до него дотянуться, и…

До сих пор не понимаю, что со мной произошло, но я словно… заснул.

Странные видения посетили меня. В том состоянии – меж явью и сном – я видел ускользающие, размытые картины своего прошлого, какие-то кровавые сцены (должно быть, события той злополучной ночи), еще что-то…

Видел, как падаю со стены, качусь, поднимая тучи пыли, как бреду куда-то. День сменялся ночью, а я будто плыл или… летал, – ничего подобного мне в жизни не довелось испытать.

Я пришел в себя в совершенно незнакомой местности. Оказалось, что каким-то неведомым, немыслимым способом я очутился гораздо севернее, в диких, малоисследованных землях за Сумрачными Горами…

Тут Грогар прервал Лёлинга, воскликнув:

– И дёрнул же вас, дражайший господин Дьярв, огненноокий доден попытаться облапать того мальчишку!

Ученый недовольно сморщился, видимо, негодуя, что его так бесцеремонно перебили, и незамедлительно продолжил, причем Грогар заметил, что чем дальше, тем во всё большее возбуждение приходит старик. Создавалось впечатление, что он излагает содержание некой поэмы, а не рассказывает о своих приключениях.

– Да, вы правы, – быстро проговорил он. – Конечно же, правы. Я много думал о причинах моего поступка (ведь меня предупреждали!), и не могу объяснить его, как и то, каким образом я оказался там, в Изломанных Землях. Итак, очнулся я в ледяной пустыне. Жестокий холод, пронизывающий ветер, унылая однообразная местность, тусклое солнце, скрытое за плотной пеленой туч, привели меня в отчаяние. Я понял, что если сейчас же не найду людей, теплый очаг, приют, то умру.

Спустя два часа бесцельных блужданий, а может, и три, я упал, обессилев. Вознеся молитву богам, приготовился уже принять смерть, но судьба распорядилась иначе.

Откуда ни возьмись окружили меня всадники – воины, с ног до головы одетые в меха, вооруженные мечами, копьями и секирами. Выглядели они весьма внушительно: грубые, обветренные татуированные лица, топорно изготовленное оружие, вонь от плохо обработанных шкур и залитые кровью глаза, глядящие на вас со всею возможною свирепостию.

Один из них выкрикнул что-то на незнакомом лающем языке, указал на меня, и, не успел я и глазом моргнуть, как меня схватили, будто мешок с овсом, и бросили поперек лошади.

Как ветер мы помчались и вскоре оказались в селении – всего-то с десяток конусообразных, со стенами из оленьих шкур шалашей-чумов, прилепившихся к одинокому пологому холму – чрезвычайно унылое, на мой взгляд, место.

К тому времени я совсем ослабел и едва держался на ногах, потому мало что могу рассказать. Помню, как на меня кричал местный вождь, – пламя костерка, горевшего в углублении в центре шалаша, освещало его сальную физиономию, с которой ни на миг не сходило выражение ярости и самодовольства; помню маленького сморщенного старичка – шамана, видимо, – говорившего с вождем. Затем меня отвели в какой-то чум на окраине села и две раскосые, скуластые девушки ухаживали за мной – укутали, напоили кобыльим молоком, дали поспать.

Того, кто меня приютил и, как оказалось, спас от гибели – почему-то вождь хотел меня убить – звали Сагхе. Он и правда был шаманом. К моему безмерному удивлению, Сагхе бегло говорил на форнолдском, на одном из диалектов, распространенном в районе Утнодока. Накормив меня, он сказал:

– Тебя привела Силла.

– Кто такая… Силла?

Сагхе нахмурился.

– Дух. – Старик как будто раздумывал, стоит ли говорить на эту тему. Тогда я, представившись и объяснив, что со мной произошло, принялся его горячо расспрашивать о том, что он знает и что слышал.

Мой рассказ об убитой девушке и проклятом ею мальчике очень и очень обеспокоил шамана. Не ответив на мои вопросы, он куда-то ушел и не появлялся два дня.

Вернувшись, Сагхе торжественно, словно присутствуя на некоем таинственном обряде, возвестил:

– Я получил ответ от духов. Они сказали мне, что ты был послан Силлой. Ты хочешь знать истину – я помогу тебе.

И Сагхе начал свое длинное повествование. Во всех подробностях описав мне великое множество богов и духов их племени, места их обиталища, обряды и суеверия, он ненадолго умолк и, пристально посмотрев на меня, велел поведать мою историю. От обилия корявых имен голова моя распухла, и я, путаясь в мыслях, кое-как выложил все, что знаю о моем мире и целях моих странствий.

Удовлетворив, таким образом, своё любопытство, Сагхе наконец-то, предварительно помучив меня продолжительным молчанием, начал говорить о Силле.

– Даже самые старейшие в нашем племени не помнят такое божество, – сказал он. – Силла не из нашего мира, не наш бог, не наш дух-предок. Она обитает в собственном пространстве, в небольшом мирке, который тянется за нею следом всюду. Всякий, попадающий туда, видит все в ином свете, подчас в таком искаженном и причудливом, что не найдется слов, способных описать это. Люди, коснувшиеся Силлы, сходят с ума. Ты тоже коснулся ее, и тебе несказанно повезло, что ты остался в своем уме. Впрочем, того хотела Силла. Нельзя сказать, зло она или добро, ибо поступки ее зачастую лишены всякого смысла. Снять заклятие, наложенное ею, очень трудно – тут и магия, и камлание бесполезны. Силла странна, парадоксальна. Некоторые думают, что она вестница Веннына – бога Смерти.

Если бы не несчастный мальчик, так и стоящий там, на Голове Вождя, я не был бы так потрясен услышанным, попросту не поверил бы. А Сагхе, будто желая окончательно добить меня, внезапно сказал:

– Пойдем со мной, и ты все увидишь сам.

Мы спустились в яму, или погреб, накрытый шкурами. Внутри было жарко, как в бане. В четырех углах горели лучинки, едва-едва пробиваясь сквозь плотную завесу пара, поднимавшегося из большого чана над очагом, – и дыма от курящихся пучков трав, которыми размахивал худой юноша. Глаза юноши лихорадочно горели, и он, как мне показалось, пребывал в трансе. Шаман ввел меня туда и велел сидеть, прибавив, что ежели я безмолвно вытерплю все страдания, каковые поначалу будут терзать меня, то получу видения.

Ах, дорогие друзья! Какой же гадкий запах царил в том погребе, если б вы знали! Я претерпел жуткие муки – дым драл горло, пар жег кожу и вызывал дурноту. Лишившись чувств, а может быть, достигнув того состояния, при коем возможны «видения», я и вправду увидел нечто интересное.

Суть тех беспорядочных и обрывочных картин, промелькнувших передо мною в то время, вкратце можно свести к следующему: женщину, в дождливый непогожий день пришедшую в ту самую долину, где я уже имел честь побывать, приютил шультейк Як. Он постелил ей в сарае, мальчик (заметьте, мальчик!) принес путнице молока и хлеба. В полночь к ней явился Як, действительно пребывавший в небольшом подпитии, и пять минут с ней мирно о чем-то разговаривал.

Рано поутру путница, не дождавшись пробуждения хозяев, ушла восвояси, перед этим заглянув в окно, где спал ребенок.

– Ищи отца ребенка, – сказал мне шаман тем вечером. – В ее словах, что он услышал в полночь, кроется разгадка тайны.

Погостив еще недельку у Сагхе, я отправился в путь – назад, в долину, к Волоху. Шаман, внешне человек черствый и хитрый, был весьма добр ко мне: дал коня, одежду, съестные припасы и провожатых.

Через месяц я прибыл в Голову Вождя (а село, кстати, так и называлось). Мои приключения возымели успех – послушать меня собрались, кажется, все жители. А потом Волох поклялся, что найдет Яка, они вместе разгадают тайну и снимут заклятие с мальчика.

Не знаю, получилось ли у него задуманное, ибо вскоре меня свалила жестокая лихорадка. Полгода я провалялся в лазарете в Утнодоке, и бурмистр Грох лично, через собственного лекаря, выхаживал меня.

Боги были милостивы – я поправился. Чистый горный воздух, целебные высокогорные травы и здоровая пища излечили мое дряхлеющее тело. Попрощавшись с добрым бурмистром и со всеми остальными, я отправился в ваши, господин Грогар, края.

По пути я совершенно случайно наткнулся на место обиталища святого Гарро…

– Святой… Гарро! – задыхаясь, воскликнул Лунга.

– Заткнись, – сказал Грогар, – не перебивай человека.

– О! – не обращая на своего хозяина никакого внимания, продолжил слуга. – Это великий человек, подвижник, мудрец, чей отшельничий подвиг достоин всяческого поклонения… Он написал молитвы ко всем богам и основал на острове Вакуа легендарный монастырь…

– Заткнись, я сказал! – повторил Грогар. – Если разбудишь Лилию…

Лунга, в величайшем возбуждении прыгая по пещере на корточках, точно обезьяна, остановился и посмотрел на Грогара несчастными глазами. Тот, театрально нахмурившись, жестом велел ему сесть и не двигаться. Лёлинг, будучи свидетелем всей этой потешной сцены, озадачился и в раздумии потер щеку.

– Не обращайте внимания на этого скомороха, – благосклонно улыбнувшись, сказал Грогар. – Пожалуйста, продолжайте!

– Не знаю, стоит ли рассказывать о Гарро-отшельнике… – засомневался ученый.

– Все, что знаете, – сверкая глазами, проговорил Лунга. На его лбу выступил пот, парень раскраснелся, словно проглотил лягушку и сейчас изо всех сил старался удержать ее внутри.

– Хорошо, – сказал Лёлинг. – Итак, ехал я лесною дорогой на старом сонном муле, милостиво подаренном мне в одной деревушке добрым человеком. Остановившись у ручья, я спешился и устроил привал. Места те были дикие, необжитые; ближайшее поселение – Дротр, это где-то между вашим Хёмбургом и Корнелиусом. По левую руку от меня легли Сумрачные горы; по правую, за лесом, – торфяные болота, то бишь – Великая Трясина. Признаюсь честно, хоть я и поехал той полузаброшенной дорогой с целью разыскать легендарное убежище Багга-разбойника, свирепствовавшего там триста лет назад, но более всего хотел найти именно Гарро.

– Мудрость Гарро беспредельна, – изрек Лунга.

– И я так подумал, друг мой Лунга, – кивнул Лёлинг. – Я, привыкший находить всему разумное объяснение, столкнувшись с… хм, не люблю это слово, но придётся его все же произнести… так вот, столкнувшись с волшебством, магией, знаете ли, я решил испросить совета одного из самых почитаемых людей в нашем королевстве – Гарро-отшельника.

Итак, устроив привал и привязав коня к ближайшему деревцу, я взял котелок и спустился к ручью.

И там я увидел человека, стоявшего на валуне, посреди ручья. Старый, взлохмаченный, худой, горбатый, он был гол – в одной лишь скрученной повязке, опоясывавшей чресла. Стоял неподвижно, глубоко дыша, вскинув голову так высоко, что борода торчала, будто метла, указуя на небеса.

Несколько мгновений я с интересом разглядывал его, потом он вроде как заметил меня. То и был Гарро-отшельник.

Гарро вел крайне аскетичный образ жизни: обитал в дупле большого дуба (там легко могло разместиться два взрослых человека), к коему вела хрупкая, скрипучая березовая лесенка; питался водой, какими-то кореньями, ягодами – словом, всем, что мог дать лес, кроме, разумеется, мяса. Также у него имелась землянка, прикрытая ветками, где он хранил разный хлам: палки, камни, ржавые ножи, глиняные котелки… зачем – не знаю.

К сожалению, друг мой Лунга, я так и не смог установить с ним сколь-либо разумный, ежели таковое выражение подходит, контакт. И да простят меня боги, но, по моему убеждению, Гарро…

Лунга, дрожа, как осиновый лист, вытаращил глаза и подался вперед.

– Гарро, – осторожно продолжил Лёлинг, – не в себе. Он явно не в себе. Он словно не замечал меня, разговаривал сам с собой, нес всяческую околесицу…

– Не может быть!

– Гарро сошел с ума. Поверьте мне, я немало видел таких блаженных. Как мне показалось, отшельник всецело погрузился в себя, в свой внутренний мир. Я махал пред его ликом ладонью, но он никак не реагировал. Поверьте, я покинул старца с грустию и тяжким грузом на сердце.

– Не может быть!!! – заорал шокированный Лунга, но Грогар отвесил ему увесистую затрещину, и он обижено умолк.

– Кхм, – кашлянул Лёлинг и взглядом указал на девочку. Та проснулась и недовольно протирала глазки.

– Спи, малышка, – сказал Грогар и погрозил слуге кулаком. – Спи, мы больше не будем шуметь. Плохой дядя Лунга не будет шуметь, не правда ли, любезнейший мой?

Лунга глухо что-то буркнул в ответ.

– Ложись, Лиля, – ласково добавил Лёлинг. – Ты должна поспать, потому что ночью нам предстоит трудный путь.

Когда девочка опять заснула, Лёлинг продолжил свой рассказ. Но Лунга его уже не слушал, забившись в угол, или делал вид, что не слушает, – Грогар хорошо знал своего слугу, имевшего привычку совать свой нос куда не следует и регулярно получать за это тумаки.

– На чем же я остановился? – Лёлинг почесал бороду. – Ах, да! Вспомнил. Итак, я покинул беднягу Гарро. Однако следующей ночью, с горечью вспоминая безумие Гарро, я… как бы это сказать… нашел в лепете отшельника несколько интересных… м-м… выражений. И чем больше я думал о нем, тем сильнее утверждался в мысли, что покинул старца несколько преждевременно.

– Вот-вот! – Лунга был тут как тут. – Ум Гарро превосходит всяческое разумение…

– Опять… – вздохнул Грогар.

– Расскажите же! – Лунга вцепился в рукав ученого. – Расскажите же, что он говорил вам.

– Да-да, конечно, – ответил Лёлинг, отстраняясь от назойливого слуги. – Наберитесь терпения, друг мой Лунга. Пробыл я с отшельником три дня, три самых странных, в некотором роде, дня.

Интересно было наблюдать за ним. Гарро вел себя как малое дитя: бегал по поляне, размахивая руками так, словно хотел взлететь; бросал камни в ручей с какой-то чудной улыбкой на устах – мне думается, бедняга предавался воспоминаниям. Часто старец – весьма вероятно, по многолетней привычке – молился, а вернее, выдавал миру лишенные связи и смысла словеса, почерпнутые из святых книг и таинств. Успокоившись, отшельник садился отдыхать, и в этот миг разум его немного светлел. Он пил, по его словам, чай, в чем я сильно сомневаюсь, и улыбался мне. Я всё ждал, что он вот-вот заговорит со мной, но нет… ничего подобного.

То, что меня так заинтересовало, случалось каждый вечер, у костра. Признаюсь, в первый раз я сильно испугался – не каждый день, знаете ли, видишь «вещающего». Гарро, казалось, засыпал, но затем резко выпрямлялся, глаза его загорались жутким нечеловеческим огнем, и он быстро-быстро проговаривал цепь на первый взгляд бессмысленных фраз. Каждый вечер одно и то же. Я взял на себя труд записать всё, что он говорил. Со временем я выучил наизусть это… пророчество. Да, наверно, так. Пророчество – то, чем сильны святые люди.

Вот оно:

И будет знамение: дочь Тьмы войдет в дом,

Впущенная Паихни, что обречен стоять у дверей, –

Тем, кто несчастен в своих извечных стремлениях;

Тем, кто мечется меж Светом и Тьмой, меж выбором и проклятьем,

Меж игрой и плачем, вымыслом и реальностью.

И каждое слово дочери Тьмы зародит в душах смятение,

Невидимым покровом растворится она в полуденном мире,

Ожидая своего часа.

Эти слова прокатились по пещере тихим эхом. Грогар подумал: странно, что они раньше не замечали необычную акустику их временного пристанища. Лёлинг подметил эффект, произведенный пророчеством, и усмехнулся.

– Иногда на самые простые вещи смотришь по-иному, – сказал он. – Но я, с вашего позволения, продолжу, ибо рассказ мой подходит к концу. Оставив Гарро-отшельника в одиночестве, я вернулся в Корнелиус и нанес визит моему другу и коллеге – ученому Вилле Лёрдану, специалисту по древним языкам, символам и религиям мира. Вместе мы достаточно продолжительное время изучали все таинственные события, в которые я, так или иначе, вляпался, и долго не могли решить, что означает пророчество Гарро – да и пророчество ли оно, – покуда совершенно неожиданно не услышали от – только представьте себе! – кухарки господина Лёрдана историю о колдуне из Круга Смерти.

Не увлечься этим я просто не мог, тем более что это оказалось правдой. И вот результат: два месяца назад я очутился здесь и поселился у Илмара – человека уважаемого в Старом Вязе. Его дочь Инесс, бедная, несчастная Инесс, да примут боги ее душу, была, кажется, тёткой Лилии или что-то вроде того. Мать Лилии умерла при родах, знаете ли. Сиротка она, понимаете? Собственно, у Илмара я бывал редко, предпочитая все время проводить в странствиях возле Круга Смерти, собирая по крупицам информацию, так меня интересовавшую. Три дня назад я вернулся и с горечью узнал, что Илмар умер, а в селе, на том холме, где стоит тысячелетний вяз, в доме священника-табиита Филалея, поселились те демоны в масках. Никто, даже Инесс, не пожелали, побоялись рассказать мне, кто они и что случилось с Филалеем, и с ее отцом, Илмаром, и еще многими людьми. Потом, как на беду, заявились вы, господин Грогар. Ну, на этом приключения мои окончились, остальное вам известно.

– Не совсем, почтеннейший, – задумчиво промолвил Грогар, – не совсем.

– Хм, вы правы, – ответил Лёлинг. – Кажется, они только начинаются. М-да. Ну да ладно, чего уж тут горевать. Позвольте, я изложу вам все, что знаю о колдуне из Круга Смерти, где мы и имеем честь находиться.

Дьярв Лёлинг снова умолк, собираясь с мыслями, потом, заметно волнуясь, продолжил:

– В доме у Илмара уже лежат кое-какие наброски этой истории – я постарался облечь все разрозненные, часто противоречащие друг другу слухи и домыслы, касающиеся этого дела, в более или менее пристойный вид, придать, так сказать, им литературную форму. Поэтому я с легкостию и превеликим удовольствием перескажу ее вам.

Лет сто назад, во время царствования Кнуда Смутьяна, жил в провинции Дюнкшвальб некто по имени Ришард Хорн. И было у него три сына – Эгиль, Торбринд и Виктор. Жил господин Ришард купечеством, и дела его шли день ото дня лучше – он начал посещать разные страны и стал желанным гостем в самых богатых домах родного города, даже вошел в городской совет. И чем богаче становился, тем сильнее тяготился своею женою – женщиной красивой и статной, но вроде как сварливой и неверной. Ходили слухи, что она – куда ж без этого – ведьма. Впрочем, что тут удивительного – о всякой красивой и гулящей женщине у нас говорят, будто она ведьма.

– О, да! – сказал Грогар, мечтательно вздохнув.

– Вскоре после рождения младшего – Виктора – господин Ришард окончательно решился на поступок неблагоразумный, подлый с точки зрения совести, но выгодный с точки зрения политики и престижа: прогнал Ингу (так звали жену) из дому, без объяснения причин и даже не дав ей попрощаться с детьми, после чего немедля женился на богатой наследнице.

Время прошло, сыновья свыклись с потерей родной матери, помирились с отцом и мачехой. Все пошло своим чередом, а про Ингу и вовсе забыли.

Когда сыновья подросли, дал Ришард каждому подарки, привезенные из заморских стран: старшему – меч в золотых ножнах, изукрашенный драгоценными каменьями; среднему – сундучок, полный разных монет со всех концов света; младшему – книги, самые ценные по его представлению. Таким образом, Ришард указал им путь, который сыновьям предстояло пройти по жизни; не обидел никого, ибо выбирал подарки с умом, руководствуясь желаниями и наклонностями сыновей: Эгиль должен был стать военным, Торбринд – пойти по стопам отца, а Виктор – избрать ученую стезю.

Так, в общем-то, все и вышло, и жизнь покатилась своим чередом. Ничто не предвещало беды, а между тем она уже давно стояла у дверей, поджидая своего часа.

Виктор и правда сильно увлекся науками, поступил в королевский университет (к тому времени все семейство перебралось в столицу). И была у него любимая книга (из отцовских подарков), с коей он никогда не расставался: сборник детских сказок – богато изукрашенный том в переплете из свиной кожи, с золотым тиснением… словом, дорогая штука. Странно было видеть юношу-студента, всюду таскающего с собой подобную вещь – и все над ним насмехались, но Виктор не обращал на это никакого внимания.

Отец с мачехой намекнули сыну, что негоже потакать своим слабостям, множа нехорошие слухи и подтачивая тем самым репутацию дома Хорнов (вот с такой щепетильностью, граничащей с крайностию, относилась чета Хорнов к собственной чести и благородному имени). Но Виктор проигнорировал просьбу родителей. Тогда мачеха, видя, что пасынок сходит с ума, замыкается в себе, подолгу проводит время в одиночестве, решила сжечь ненавистную книгу, посчитав ее – сборник детских сказок! – источником всех бед.

И вот зашла она как-то ночью в комнату Виктора и тайком, стараясь не разбудить его, взяла со стола книгу, спустилась вниз и только-только подняла руку, дабы швырнуть ее в огонь, горящий в камине, как в тот же миг… окаменела.

Господин Ришард той ночью пробудился от истошного вопля – такого страшного и отчаянного, что у купца разом похолодело нутро. Выскочив из покоев прямо в том, в чем был, он стремглав сбежал по лестнице, и в зале, освещенной мерцающим светом камина и несколькими свечами, расплывшимися толстыми потеками воска по каменным полкам, его изумленному взору предстала жуткая картина.

Виктор, рвя на голове волосы и плача, вопил что есть силы, глядя перекошенным от ярости лицом на странную серую глыбу, невесть откуда взявшуюся здесь. Ришард собрался прикрикнуть на спятившего сына, спросить строго, но тут, приглядевшись к статуе, понял, что то – его собственная жена, застывшая в неестественной, согнутой позе. В вытянутой руке она держала ту… ту книгу…

И как только Ришард осознал, что произошло, статуя треснула и рассыпалась, подняв столб пыли.

Не помня себя от страха и потрясения, бедный купец добрел до своей комнаты, лег в постель и испустил дух.

Прознавши о горе, постигшем их семью, старшие сыновья, уже женатые на тот момент, призвали Виктора и сказали ему: «Не простим мы тебе смерти отца и той женщины, что все это время пыталась быть нам матерью. Но и зла тебе не хотим, не будем клясть тебя – только лишь в память о настоящей матери нашей, с коей отец, как ни крути, обошелся так жестоко. Поделим же поровну все, что нажил батюшка наш, и езжай-ка ты отсюда подобру-поздорову, да подальше. Ежели есть у тебя на плечах голова, в чем мы сильно сомневаемся, будешь ты обеспечен отцовским наследием на всю жизнь». Виктор со слезами на глазах ответствовал, что не хотел смерти родителей, просил прощения и пообещал непременно уехать и никогда больше не тревожить покой старших братьев.

Настал день расставания. Виктор, получивший свою долю наследства и выгодно пристроив деньги в самых солидных банках, распрощался с братьями и, пообещав, что непременно отыщет родную матушку, укатил из столицы в карете в сопровождении двух слуг и с проклятым сборником сказок под мышкой.

Десять лет о нем ничего не было слышно. Чем он занимался, где жил – сие покрыто тайной. Но по истечении вышеуказанного срока объявился Виктор здесь, в Старом Вязе, о чем свидетельствуют записи в приходских книгах, сохранившихся в Хюге и Освальддуне. Именно в Старом Вязе и проживала всё это время Инга, батрачила у тогдашнего шультейка, ведя крайне бедный образ жизни.

Появление загадочного незнакомца произвело переполох среди местной знати. Мрачный необщительный человек, одевавшийся во все черное и всюду таскавший с собой старый облезлый рундучок, тут же заслужил славу колдуна и чернокнижника.

Виктор забрал мать и поселился с нею в самом диком и безлюдном месте – в долине Цурке (так раньше назывался Круг Смерти, где мы, как вы понимаете, и находимся). Выстроил там замок, завел большой штат слуг.

К сожалению, на этом исчерпываются мои достоверные и правдивые сведения о Викторе Хорне, а самые невероятные слухи, что ходили о нем в ту эпоху, не заслуживают внимания ученого человека. Виктор умел скрывать то, чем занимался у себя в имении, ибо гостей не принимал, в свет не выходил, и слуги его хранили молчание, словно тысяча каменных богов Акшты.

Незадолго до трагедии, подробности которой также неизвестны, его мать – та самая старуха, живущая у ущелья (впрочем, это только моя гипотеза), – сбежала оттуда; но в деревне встревоженным людям ничего объяснить толком не смогла, ибо она вконец обезумела. Она твердила только о проклятии Матери Гор, постигшем ее сына, что преступил законы природы и открыл границы неведомого. Она заклинала не ходить в долину и все время проводила у знакомого нам ущелья, своими дикими криками отпугивая смельчаков, отважившихся подойти к проклятому месту. Сердобольные селяне построили ей дом, от коего осталось жалкое подобие, – вы видели его.

А потом в Круге Смерти, куда можно войти, но нельзя выйти, появился зверь.