Присутствие

Глава 19

Он снова был на тростниковом поле.

Вокруг него потрескивал огонь, и, хотя пламени было не видно, его сияние подкрашивало ночь краснотой.

Он чувствовал, что огонь подбирается к нему отовсюду, окружает, как охотники окружают свою жертву, так уверенные в успехе, что не боятся шумом выдать себя.

Но страха в нем не было.

Он чувствовал, как первые струйки дыма проникают в ноздри и текут вниз по горлу, в легкие.

Но этот дым на вкус не был похож на обычный, от которого всегда задыхаешься, глаза краснеют, заливаются слезами, а во рту остается горечь.

Сейчас он глубоко вдохнул, наполняя легкие, словно то был соленый морской воздух, принесенный пассатом. И когда дым растекся по всему телу, его преисполнил никогда не изведанный восторг, такая радость бытия, что он показался себе могучим, неуязвимым.

Треск пожара усилился, но кроме этого он слышал и другой звук. Дикий вой, словно кому-то невыносимо больно. Но то был не вой, а шум и свист набиравшего силу огня, продвигавшегося по полю, пожирающего тростник. Огонь был живой, рыскающий, вихрящийся, жадно всасывающий каждую молекулу воздуха, чтобы насытить себя – и без того огромное, но продолжающее расти чудовище.

Но пламени было не видно.

И наконец оно появилось.

Вначале только отблески, едва заметные рыжие всплески, робкие змеиные язычки, пробирающиеся между плотно растущими стеблями.

Он кожей почувствовал приближение жара, и это было какое-то совсем новое ощущение.

Этот огонь, казалось, наполнял его энергией, не обессиливал, а придавал сил. Все его существо стремилось к жгучему, пульсирующему дыханию живого огня, и, куда ни взгляни, всюду листья и стебли никли перед приближающимся жаром, а потом, опаленные, загорались.

Струйки дыма, утолстившись, сжали его в змеиных объятьях, но он и не подумал вырываться, нет, он блаженствовал, впитывая в себя жизненную силу и тесных, пружинистых колец дыма, и самого огня.

Вой стихии наполнял его слух, темнота ночи расступалась перед фейерверком взрывающихся углей. Языки дыма и пламени, танцуя, перевивались.

Околдованный, он протянул вперед руки, словно стремясь вобрать в себя вею энергию пламени.

Он перестал быть тем, за кем охотятся, он слился в одно целое с бушующей стихией и впустил в свою душу дух огня.

Выпрямившись в полный рост, прочно расставив ноги, вскинув руки, он издал ликующий крик охотничьего восторга.

Все тело Джеффа Кины спазматически дернулось вослед крику, и он выплыл из пелены сна. Сон, однако, не прекратился. Жар огня, обжигавший ему лицо всего секунду назад, исчез, а дым – остался. Открыв глаза, он увидел, как клубится вокруг буро-серый туман, такой плотный, что Джефф инстинктивно закрыл их.

Он лежал, не шевелясь, с плотно сжатыми веками, с бьющимся сердцем, но восторга, испытанного во сне, не было.

Теперь его наполнял страх.

Сон был так реален, так похож на то, что происходило на тростниковом поле, в эпицентре огня, сразу перед тем, как люди из желтого фургона схватили его, а Джош Малани умчался в своем пикапе.

В те несколько секунд – несколько секунд, когда он стоял рядом с пикапом Джоша, – он чувствовал себя так классно, как никогда в жизни.

Отчасти это было из-за пожара. Что-то было такое в том, как языки пламени взвивались, и падали, и танцевали, что отзывалось в его мозгу, радовало душу, гипнотизировало. А когда он вдохнул дыма, случилось нечто удивительное.

Беспокойство, мучившее его весь вечер, исчезло, и он почувствовал себя в точности как после разминки на треке, когда он готов к забегу.

И как раз тут на него с криками накинулись, оттаскивая от огня, те двое из желтого фургона.

Он был крупней их, гораздо крупней, и, только вскинув правую руку, сбросил с себя одного, при этом вмазав по физиономии другому. Теперь, лежа с закрытыми глазами, он вспомнил брызнувшую у того из носа кровь, вспыхнувшее в глазах удивление, крик ярости.

Но потом все перемешалось и вспоминается только вспышками.

В глаза ударил свет – мощные галогенные лампы, ослепившие так, будто на голову надели мешок.

Еще больше огней.

Рокот моторов, крики.

Вдруг его схватило много рук сразу, он оказался на земле, придавленный сверху – кто-то сидел у него на груди, кто-то еще – на ногах.

К лицу что-то прижали, он пытался отвернуть голову, но не смог.

Стала сгущаться темнота, и он понял, что умирает.

Но сейчас он не спал и был жив.

Он лежал тихо-тихо, прислушиваясь.

До него доносились звуки, которых раньше он никогда не слышал.

Стук его собственного сердца, гонящего кровь по венам. Зная, что это невозможно, он все-таки думал, что слышит движение самой крови, как она тихо плещет, скользя по артериям, меняя тон звука при каждом сокращении сердца.

Он принялся делать смотр своему телу, напрягая мускул за мускулом так осторожно, чтобы со стороны казалось, что он недвижим.

Ничего не поломано; ничего даже не болит.

Он голый.

Потом он переключился на окружающее. Хотя глаза оставались закрытыми, он чувствовал, что вокруг, очень близко, стены.

И он один.

Воздух вокруг него перемещался, и незнакомые запахи дразнили ноздри.

Нельзя сказать, чтобы неприятные, но незнакомые.

Наконец он приоткрыл правый глаз – на долю секунды, не больше – движением столь выверенным, что никто бы не заметил.

Туман.

Тот самый бурый туман.

Но это был не туман, потому что кожа его не ощущала прохладной сырости.

Зрачок двинулся под прикрытым веком, оглядывая пространство перед собой: не имея представления, где находится, он боялся выдать себя малейшим движением.

Ничего не увидел.

И тут резким движением распахнул оба глаза.

Всмотрелся, ища неведомого противника, прячущегося в складках тумана.

Почему ему не режет глаза?

Почему не раздражает их дымная пелена, почему не льются слезы?

Почему он не кашляет, не задыхается в этом колышущемся дыму?

Нет ответа.

Он лежал, двигая только глазами, сначала в одном направлении, потом в другом.

Ничто из того, что он видел, слышал и обонял, не выдавало присутствия другого живого существа.

И все-таки за ним наблюдали.

Вопреки всему он знал это с какой-то фатальной уверенностью.

А потом увидел ее.

Наверху справа.

Камера.

Он повернул к ней голову, уставясь в линзы, как волк смотрит в дуло ружья.

Не отрывая от нее глаз, медленными, уверенными, незаметными глазу движениями приготовился к броску.

Будь он в поле, не дрогнула б ни одна травинка.

Выжидая, замер.

А затем, пружиной распрямясь, прыгнул. С кошачьей грацией прыгнул, протянув к камере руки.

И врезался в невидимую преграду.

С криком упал, больно ударившись правым бедром и левым коленом о кафельную плитку пола.

Полежал неподвижно, давая боли утихнуть, потом поднялся и осторожно, выставив руки перед собой, стал обследовать свое окружение.

Он был в камере.

Большой, прозрачной, теплой на ощупь.

Из плексигласа.

Плотный туман не позволял увидеть это раньше, но сейчас, пройдясь по ее периметру второй раз, он видел ее так же хорошо, как чувствовал.

Он был пленник камеры без входа и выхода, только с двумя отверстиями, вокруг которых клубился мутный воздух, да тамбуром с дверцами – внутренняя открывалась, внешняя – нет.

Он в клетке, как дикий зверь.

Именно диким зверем казался он людям, которые наблюдали за ним через камеру, укрепленную на потолке.

Диким зверем, осматривающим свою клетку.

Майкл закрывал свой шкафчик в раздевалке, собираясь отправиться перекусить, когда услышал за спиной:

– Не знаю, как ты, но мне что-то жутковато.

О чем говорит Рик, было понятно без слов. Майкл и сам все утро места себе не находил, особенно после того, как на перемене после второго урока так и не объявился Джош. Услышав радиообъявление о пропаже Джеффа, он все-таки надеялся увидеть здоровенного гавайца под баньяновым деревом, где кучковалась легкоатлетическая команда. Но Джеффа там не было...

– Ты не пробовал позвонить Джеффу? – спросил он Рика по пути в кафетерий.

Рик кивнул.

– Перед третьим уроком я говорил с его мамой. Она сказала, он вышел из дому вчера около девяти вечера и не вернулся.

Майкл остановился перед самой дверью, пропуская вперед ребят, которые шли за ними.

– Может, нам самим нужно позвонить им? – сказал он, когда поблизости никого не было. – Понимаешь, после того, что случилось с Киоки...

– Да не знаем мы, что случилось с Киоки! – возразил Рик.

– Что, если кто-нибудь видел, как мы влезли в магазин позавчера ночью? – настаивал Майкл в поисках объяснения – любого, какого угодно объяснения тому, что произошло с Киоки, и исчезновению Джеффа и Джоша. – Я имею в виду, Рик, что, если кто-нибудь сказал тому типу, хозяину магазина, кто именно влез в магазин?

У Рика глаза полезли на лоб, когда он понял, о чем ему толкуют, но, поразмыслив, помотал головой:

– Нет, Кен Рихтер никогда бы такого не сделал.

– Откуда ты знаешь? – настаивал Майкл. – В Нью-Йорке...

– Тут тебе не Нью-Йорк, – оборвал его Рик. – Если б Кен что-то и сделал, так позвонил бы в полицию, а тот коп, что вчера с нами говорил, ни полслова не сказал про взлом магазина.

– Но что же тогда? – не унимался Майкл. – Может, у Джеффа с Джошем были какие-нибудь заморочки?

– У Джеффа никаких не было, – ответил Рик, – а у Джоша всегда заморочки...

– Да неужели? – Рик резко обернулся и увидел появляющегося из-за угла сердитого Джоша Малани собственной персоной. – Только потому, что я не подлиза, как некоторые вроде...

– Ну, как я понимаю, о Джоше нам волноваться не стоит, – ледяным тоном вклинился Рик, повернулся и, прежде чем Джош или Майкл успели открыть рот, исчез в кафетерии.

Майкл недоуменно смотрел на Джоша: мятая одежда, физиономия в потеках грязи – сразу видно, дома не ночевал.

– Что происходит? – тихо спросил он. – Где Джефф?

– Черт, – прошептал Джош. – Значит, его тут нет?

Было в его голосе что-то такое, от чего Майкл просто похолодел. Он покачал головой и пересказал Джошу, что слышал по радио и что только что подтвердил Рик.

– Я встретил его, когда уехал от тебя, – сказал Джош и огляделся нервозно. – Может, смотаемся отсюда, а?

– Что, сбежать с уроков? Брось, Джош! Просто расскажи мне, что было, ладно?

– Только не здесь! – Тут дверь распахнулась, двое ребят вышли из кафетерия, посмотрели на них недоуменно и заторопились прочь. – Да что с ними?

– Ты на себя в зеркало смотрел? Где ты был ночью?

Джош почувствовал, как в нем разгорается злость. Что это Майк его допрашивает? Пристал...

Но куда деваться, если он поссорится с Майклом? С кем еще он может поговорить? И к тому же что-то ему как-то тяжко. Еще бы, после того, как вчера он наглотался дыма на этом поле, а потом дрых в машине!

– Послушай, давай пойдем в раздевалку. Я там хотя бы ополоснусь, а потом расскажу, что было. Но ты мне обещай, что никому ни слова, идет?

Бросив несколько четвертаков в автомат у дверей кафетерия, Майкл добыл две банки кока-колы, пачку чипсов и две упаковки лежалых на вид пряников. Тут же открыл одну банку, передал Джошу, и тот на ходу опрокинул ее в рот. Но, оторвавшись от питья, согнулся в приступе кашля.

– Ты чего? – спросил Майкл.

Джош потряс головой.

– Хреново мне как-то.

В раздевалке он скинул одежду и направился в душевую. Там, под струей горячей воды, смывая с себя грязь, он поведал Майклу о событиях прошлой ночи.

– И ты что, его бросил? – спросил Майкл, когда Джош, выйдя из душа, потянулся за полотенцем.

– А что мне было делать? – огрызнулся тот, растираясь и чувствуя, как опять закипает в груди злость. – Он не хотел возвращаться в пикап, а вокруг полыхал огонь, и на нас наехали те парни, и... – Приступ кашля снова согнул его.

– Слушай, не пойти ли тебе домой? – предложил Майкл.

– Домой? – еле оправившись, передразнил Джош. – Тебе легко говорить, да, Майк? Твоя мать не напивается вдрызг и не лезет с кулаками, как мой папаша, и... – у него вдруг пресеклось дыхание, и он, перхая и спотыкаясь, кинулся из раздевалки в уборную.

Майкл поспешил вслед и там увидел, что Джош, бледный, сползает по стенке на пол.

Перепуганный внезапной переменой в приятеле, он потрогал его за руку.

Та была холодной и влажной.

– Что такое? Да что с тобой? – спрашивал Майкл.

Хватая ртом воздух, Джош смотрел на него каким-то остекленелым взглядом.

– Н-не знаю... Не могу дышать...

Майкл лихорадочно соображал. Астма? Неужели у Джоша приступ? Где его ингалятор – тот, что мама заставляет носить с собой даже сейчас? Где он?

В шкафчике в раздевалке.

Или сбегать за медсестрой?

Он даже не знает, где медицинский кабинет!

– Я мигом, – сказал он. – Приведу медсестру, а потом, у меня есть тут в шкафчике штука, которая поможет дышать...

– Не надо сестру, – прохрипел Джош. – Я не хочу... – Но было поздно: Майкл уже умчался.

Джош попытался подняться на ноги, для опоры ухватясь за ручку двери в кладовку у рядом с которой лежал. Нетвердо шагнул вперед, покачнулся, налег на ручку.

Дверь распахнулась, и он влетел в кладовку, задев по дороге полку с коробками, банками и пузырьками. Чистящие средства и дезинфектанты, которыми пользовались уборщики, падая, разлетелись по комнатке, оставляя за собой вонючие лужицы и россыпи порошка.

Невольно отпрыгнув, Джош уставился на раскатившиеся у ног разнокалиберные емкости. Потом поднял пузырек с нашатырным спиртом, откупорил и осторожно поднес к носу.

Затянулся парами и немедля почувствовал такой прилив сил, как после укола адреналина в вену.

Вдохнул еще раз; тело все аж завибрировало, пронзенное чем-то вроде электрического разряда.

Через секунду, когда, сжимая ингалятор в руке, вбежал Майкл Сандквист, внешний вид Джоша Малани разительно изменился.

Лицо порозовело, глаза сияли, и дыхание совершенно нормализовалось.

Майкл уставился на него, раскрыв рот, а Джош снова поднес пузырек к носу и жадно вдохнул.

– Ты что, Джош, сдурел? – выхватив пузырек, закричал Майкл. – И что тут за бардак?

– Отдай! – потребовал Джош. – Хочу и нюхаю, и все тут.

– Рехнулся? Это ж отрава! Яд!

– Отдай, говорю!

Майкл непреклонно выпихнул Джоша из кладовой, захлопнул дверь и прислонился к ней, по-прежнему сжимая в руке нашатырь. Джош тяжело посмотрел на него, и на мгновенье Майкл испугался, что драки не миновать.

– А, черт с тобой, – мотнул головой Джош, отвернулся и вышел из уборной. Когда Майкл, поставив нашатырь на место, пошел за ним, он уже одевался.

– Джош, послушай, Джош, – умоляюще сказал Майкл. – Я просто хотел помочь...

Тот даже не посмотрел на него.

– Сдалась мне твоя помощь!

Прошел мимо Майкла, отпихнув его с дороги, и направился на стоянку. Майкл нагнал Джоша, когда он усаживался за руль.

– Я с тобой.

– Да пошел ты!

Развернулся и был таков.

Майкл, глядя вслед другу, остался в облаке пыли. Глаза щипало от подступающих слез, в горле застрял комок обиды и гнева, перемешавшихся так, что не разобрать, где что. Он одумается, решил Майкл, поворачиваясь, чтобы идти назад в раздевалку. К концу уроков – одумается. Все будет в порядке.

Но, произнося про себя эти слова, знал, что и сам в них не верит.