Присутствие

Глава 8

Рик Пайпер посмотрел на часы – 23.35. Если родители еще не спят, будет головомойка, потому что он поклялся, что вернется не позже одиннадцати. Но они потратили кучу времени на то, чтобы вернуть оборудование в магазин «Кихей-Кен», и даже когда сложили все как положено, было ясно, что Кен утром все равно заметит непорядок, что бы там Джош Малани ни нес. Ну, если Кен вычислит, что к чему, пусть Джош сам придумывает, как выпутаться из этой истории. Что ни говори, а этого у Джоша не отнять – всегда что-нибудь да выдумает. И теперь, когда машина Рика прижалась к левому краю шоссе, чтобы свернуть в тростниковые поля, где находилась деревушка Киоки Сантойя, он нажал на гудок, прощаясь с пикапом Джоша, который промчался мимо него дальше в горы.

– Довезти тебя до дому? – спросил Рик чуть позже, у ответвления дороги, по которой надо было свернуть, чтобы доставить Киоки прямо к двери.

Тот помотал головой.

– Маму разбудим. У нее такой слух, слышит мотор за милю. Высади меня здесь, пешком дойду.

Рик остановился у самой обочины; Выходя из машины, Киоки почувствовал себя странно, будто голова закружилась. Он помедлил, подумав, не лучше ли в самом деле попросить, чтобы Рик подбросил его к дому. Но головокружение прошло так же внезапно, как началось. Киоки захлопнул за собой дверь.

– Утром увидимся, – крикнул он.

Рик нажал на стартер и с визгом колес развернулся, обдав Киоки облаком пыли. Сделав такой жест, словно щелкает друга по лбу, Киоки повернулся и пошел по узкой дороге.

Он не прошел и ста ярдов, когда то странное ощущение вернулось снова – головокружение, потом тяжесть в груди. Он почувствовал себя так, как бывало, когда фермеры жгли тростник, а он забывал закрыть окно у себя в спальне.

Закашлявшись, он остановился и огляделся, ища, где же пожар, но ничего не увидел, кроме скопления звезд, пересекающего небо наискосок, и катящейся к горизонту луны.

Не было ни вонючих клубов дыма, ни звонкого треска горящего тростника, который всегда звучал так, будто горит вплотную к дому, а не Бог знает где в округе.

Кашель утих, но боль в груди стала хуже.

Что, черт возьми, такое? Он в жизни никогда не болел!

Киоки пошел было снова, но через несколько шагов вынужден был притормозить. Теперь уже болело все тело, и дыхание стало резким и прерывистым.

Домой!

Он должен дойти домой!

Он сделал усилие, заставляя мускулы ног работать, потерял равновесие и, падая ничком на дорогу, выбросил руки вперед, чтобы смягчить удар. Острый камень поцарапал левую, осколок стекла глубоко вонзился в правую ладонь.

Киоки охнул от боли, с трудом сел и осмотрел окровавленную руку.

Порез, пересекавший ладонь от основания большого пальца до мизинца, быстро опухал.

Перехватив правую руку левой, Киоки, шатаясь, кое-как поднялся на ноги. Сердце билось, как молот, и каждый вдох давался мучительно.

Он хотел заставить себя бежать, но снова настигло головокружение. Один-единственный шаг – и ноги подломились. Он упал наземь и так близко к краю обочины, которая обрывалась в ирригационную канаву, что скатился по крутому склону в густую донную грязь, скрытую под тремя футами стоячей воды.

Когда вонючая жидкость сомкнулась над головой, ужас гальванизировал тело. Киоки до пояса выполз на склон, цепляясь за что придется, не обращая внимания ни на боль в руке, ни на хлещущую из раны кровь.

Ноги завязли в грязи, и дышать удавалось с трудом, но он все-таки вытащил и ноги, вскарабкался по склону, на краю дороги упал и в изнеможении повернулся на спину. Все тело нестерпимо болело.

Он смотрел на небо, ожидая, чтобы миновала обрушившаяся на него напасть, и судорожно, неровно дышал.

Но тут зрение затуманилось, желудок скрутила подступающая тошнота. Чтобы не испачкаться, он перевернулся на живот.

Дергаясь от рвотных спазм, опять сполз в канаву.

На этот раз сил выкарабкаться на берег не было. Он судорожно, бессильно хватался за стенку канавы, а боль в груди и желудке вдруг усилилась, перед глазами потемнело, и во рту закипела, извергаясь, рвота.

Совсем немного спустя один-одинешенек в черноте тростникового поля Киоки Сантойя соскользнул в руки смерти.

Десять минут.

Катарина решила подождать еще десять минут, пока часы на каминной полке не покажут ровно полночь, а уж потом приниматься за звонки.

Она отыскала и выписала номер телефона Мемориальной больницы Мауи, а также номера главного управления полиции в Вайлуку и отделения в Кихей. Найти телефон родителей Джоша Малани ей не удалось.

Кинотеатр.

Майкл сказал, они пойдут в кино.

Вполне разумный и безобидный способ провести досуг.

Однако она знала, что повод для беспокойства у нее есть: Джош Малани. Они были едва знакомы, и Катарина старалась убедить себя, что нельзя судить о шестнадцатилетнем мальчике по первому впечатлению, но шестое чувство подсказывало ей, что красивый подросток, которому Майкл спас жизнь – опасный приятель для сына. Он показался ей дерзким, а тот факт, что он плавает под водой в одиночку, указывал на полное отсутствие здравого смысла. И кто там еще с Майклом? Какие-то ребята из легкоатлетической команды.

Имена которых он даже не удосужился ей сообщить.

– И что бы тебе дало, если бы он их назвал? – логично рассуждал Роб, но логика ничуть не утешала. – Ты все равно ничего о них не знаешь.

– Это дало бы мне имена людей, которым я позвоню, если он задержится!

– Вот он тебе спасибо скажет, – хмыкнул Роб, глянув на нее через стол. Они ужинали в ресторане. – Подростки, они обожают, когда мамочки разыскивают их по приятелям. Кроме того, это Мауи, не Нью-Йорк. Обойдется.

Остаток ужина и дорогой домой она старалась держать свои тревоги в узде, но часом позже, из дома – Майкл еще не вернулся – позвонила Робу.

– Потерпи по крайней мере до половины двенадцатого, – посоветовал тот. – Если и тогда не явится, позвони мне, обмозгуем. Или, хочешь, приеду?

– Спасибо, нет, – вздохнула Катарина. – Я справлюсь.

Изо всех сил она старалась не волноваться, придумывая для Майкла всевозможные оправдания.

Фильм мог закончиться поздней, чем они ожидали, или кинотеатр оказался так далеко от Макавао, что теперь он едет-едет и никак не доедет. В конце концов, оба они еще плохо ориентируются на острове, и спроси у нее сейчас, сколько займет путь от ее дома до Кихея, она только плечами пожмет.

К одиннадцати сорока, однако, все рассуждения потеряли всякую убедительность. Без четверти двенадцать перед глазами встало ужасное видение:

Майкл, как в ловушке, бьется в искореженной машине, не может выбраться.

Когда часы заскрипели тихонько, набираясь сил, чтобы отбить полночь, Катарина потянулась к телефону, звонить в больницу. Но прежде чем коснулись диска пальцы, по противоположной окну стене скользнул свет фар.

Рука отдернулась от телефона с первым боем часов. И, завидев Майкла в дверном проеме, она, на думая, выплеснула на него все свои страхи, преобразовавшиеся в гнев.

– Ты хоть имеешь представление, который сейчас час? – взорвалась она, не успел он еще закрыть дверь.

Взгляд Майкла метнулся к часам. Осознав, как сильно он опоздал, он поморщился.

– Мы как-то потеряли счет времени, – сказал он. – Мы играли в видеоигры и...

– Видео? – перебила Катарина. – Ты же говорил, вы пойдете в кино!

– Мы собирались, – принялся лихорадочно импровизировать Майкл, – но на то, что мы хотели посмотреть, билетов не было, поэтому мы пошли в видеотеку и заигрались. Мамочка, прости, я...

– Почему ты не позвонил мне? – перебила Катарина. – Ты представляешь, как я волновалась?

Покаяние в глазах Майкла как водой смыло.

– Господи, ма, да я всего на час опоздал-то! Из-за чего сыр-бор?

– Сыр-бор, как тебе угодно это назвать, из-за того, что я до дурноты волновалась! – крикнула Катарина. – С тобой могло случиться все, что угодно! Ты мог попасть в аварию, или в историю, или...

– Это Гавайи, мама, а не Нью-Йорк! И я больше не ребенок. Никому из ребят в голову не пришло звонить своей мамочке!

– Возможно, это потому, что ни у кого другого нет мамочки, которая беспокоится! – парировала Катарина, невольно передразнив его тон. – Я даже не знаю, с кем ты был, кроме этого Джоша Малани, и не могу сказать, что я от него в восторге!

Слова матери больно задели, горло сжало, глаза защекотало влагой. Майкл постарался справиться с собой.

– Ма, ну о чем ты, я был с парнями из команды, и все! Господи, мам, я попал в команду! У меня теперь есть друзья! Я думал, ты за меня обрадуешься! – Гнев Катарины рассеялся при виде несчастного лица сына, но было уже поздно. – Я же жив, – продолжал он, – жив и здоров. – Он смотрел прямо на нее, словно бросая вызов. – А теперь я иду спать! – и хлопнул за собой дверью.

Оставшись одна, Катарина устало опустилась в кресло. Почему она на него кричала? Почему не дала ему объясниться? Теперь, обдумывая слова сына, она видела, что отчасти он прав. Ведь в Нью-Йорке он вечно был дома потому, что у него не было друзей. Потому, что из-за приступов астмы много пропускал школу. До того дня, примерно год назад, когда Майкл твердо решил попасть в команду легкоатлетов, он редко бывал в обществе других ребят, редко с кем общался больше недели-другой. И тут, как раз, когда цель была так близка, она увезла его из Нью-Йорка.

А тут ему все удалось. Как она могла разораться, даже не поздравив его? Наверно, сегодня у него был один из счастливейших за всю его жизнь дней, и что же она сделала? Она этот день ему испортила – только потому, что он на час опоздал домой.

Роб был прав – ей следовало держать себя в руках и радоваться тому, что в кои-то веки Майкл был принят другими, как свой, а не стоял в стороне, как раньше, тощее, одышливое дитя.

Наверно, он был на седьмом небе от возбуждения и все-таки нашел время ей позвонить, рассказать! Стоило бы удовольствоваться уже этим...

Катарина подошла к его двери, легонько постучалась, приоткрыла.

– Майкл? Можно? – Не услышав ответа, снова заговорила. – Я тебе вот что скажу. Я прощу тебе твое опоздание, если ты простишь меня за то, что я забыла поздравить тебя с вступлением в команду. Извини, что накричала.

Она подождала, надеясь, что он зажжет свет и позовет ее в комнату, но после долгого молчания услышала только небрежное:

– Ладно, мам. Спокойной ночи.

Катарина прикрыла дверь.

Майкл за дверью лежал, глядя в темноте в потолок. Может, надо было сказать ей, где он на самом деле был и что делал? Но если он скажет, она опять раскричится.

Лучше не начинать.

И все-таки заснуть в эту ночь ему удалось с трудом.

Он не чувствовал ничего, кроме окружающей его тихой прохлады.

Стояла темень, причем такая, которая обволакивает тебя, как саван, принося удушье. Все вокруг негр было теменью, а он висел меж землей и небом.

Мало-помалу, как раз когда пространство вокруг него стало сворачиваться, – так медленно, что Майкл поначалу даже не понял, что происходит, – черноту посеребрило.

Вода!

Он снова в воде!

Как бы в подтверждение этой догадки, мимо проплыла рыба. Красивая, в кроваво-красную, ярко-синюю и зеленую полоску, такая яркая, что слепило глаза.

Майкл повернулся посмотреть вслед этой невиданной рыбе. Словно чувствуя его интерес, она плавно развернулась и снова, демонстрируя себя, проплыла мимо. Взмахнув ластами, Майкл двинулся к рыбе, но она опередила его движение, уйдя вперед ровно с той же скоростью, с какой плыл он.

Он остановился.

Остановилась и рыба.

Он подплыл ближе, и на этот раз рыба помедлила перед тем, как опуститься немного глубже.

Майкл попробовал повторить маневр, только очень осторожно, рассчитывая, что рыба не заметит его приближения.

Он таки подобрался к ней, но потом она снова ушла глубже и снова остановилась, словно зовя за собой. В призрачно-серой, беззвучной воде он осознал вдруг, что друзей рядом нет.

Он был один.

Медленно, расчетливо рыба вела его в глубину, приближаясь, когда он колебался, отступая, когда он дотягивался до нее пальцами.

Заманивала его.

Рыба уходила вглубь, и Майкл, не способный сопротивляться, плыл за ней вслед. Глубже. Глубже.

Время, казалось, остановилось, и Майкл, как завороженный, следовал за сверкающей рыбой. И вдруг она остановилась, резко взмахнула хвостом и исчезла.

Вздрогнув, Майкл принялся озираться, безуспешно ища ее.

И вдруг понял, что дна внизу нет. Что лунный свет сверху не проникает. Что тьма вернулась. Что море давит на него всей своей тяжестью. Что трудно дышать.

Было похоже на то, как если бы металлические обручи стянули ему грудь. Он сопротивлялся давлению, но это не помогало.

Запаниковав, он удвоил усилия.

Воздуха! Воздуха!

Но воздуха не было!

Он не мог вдохнуть, как ни старался.

Баллон!

Что-то не так с баллоном!

Он присосался к трубке подачи воздуха, пытаясь втянуть в легкие хоть немного воздуха из закрепленного на спине баллона, – тщетно.

Пусто!

Баллон пуст!

Но там же есть аварийный запас! Надо только дотянуться и повернуть рычажок, и у него еще целых десять минут будет чем дышать.

Он шевельнул рукой, чтобы завести ее за спину, но руки не слушались.

Он тонул, падал в темноту, в бездонный зев пропасти...

Еще пытался добраться до рычажка аварийного запаса воздуха, но легкие уже наполнялись водой.

Наверх. Надо подняться на поверхность!

Снять утяжеленный пояс! Снять пояс, дернуть за шнур картридж с двуокисью углерода. Жилет надуется; его выбросит из воды.

Но нет сил шевельнуться!

Даже пальцы будто бы онемели.

Он судорожно дернулся, и трубка подачи воздуха выскочила изо рта.

Нужно вставить ее на место!

Не повинуются руки.

Может, если он дотянется ртом...

Шея тоже не слушается.

Теперь вода сочилась и через нос. Он попытался выдохнуть ее, но в легких не осталось ничего, что можно было бы выдохнуть.

Рот открылся в жадной попытке вдохнуть.

В рот, вниз по горлу, в спекшиеся легкие хлынула вода.

Он умирает.

Умирает здесь, один, глубоко под водой.

Нет!

Освободиться! Нужно освободиться!

Чувствуя, как в легкие хлещет вода, как смыкается вокруг тьма смерти, Майкл бился в обволакивающем молочном саване, и в горле его зарождался вопль.

Он яростно бил ногами в бесплодной попытке спастись, противодействовать поглощающей черноте.

И вдруг вопль вырвался наружу.

Майкл, подскочив, проснулся.

Он весь запутался в простынях; страх еще не отпустил его. Он едва мог пошевелиться, едва дышал.

Потом понемногу пришел в себя.

Сон.

Всего лишь ужасный сон.

Ослепительно вспыхнул верхний свет.

– Майкл? – услышал он голос матери. – Что с тобой, милый?

Те стальные полосы из сна все еще стискивали ему грудь, и Майкл не был уверен, что сможет произнести хоть слово.

– Это был сон, – еле слышно сказал он, когда губы наконец послушались. – Кошмар. Я... – Но тут он понял, откуда этот кошмар родом, и запнулся.

– Наверно, тебе было трудно дышать, – сказала Катарина, с тревогой всматриваясь в лицо сына. – Боюсь, как бы не приступ...

– Ничего подобного, – опроверг ее Майкл, выпутываясь из простыней. Потом уселся и так глубоко вдохнул в себя свежий ночной воздух, что закашлялся. Преодолев кашель, откинулся на подушку. – Все нормально, мам, – перебил он, едва она открыла рот, чтобы что-то сказать. – Подумаешь, плохой сон!

Катарина нагнулась поцеловать его в лоб.

– Ты уверен? Я знаю, ты считаешь, что с астмой покончено, но...

– Покончено, и все тут, – заявил Майкл. – Я в порядке. – Он посмотрел на часы; было около пяти, и за окном еще висела такая же чернота, как в самом конце его кошмара. – Иди спать, ладно?

– Может, все-таки не стоило загуливаться допоздна, – заметила Катарина, погладив сына по щеке, чтобы смягчить упрек.

Майкл вжался в подушку.

– Извини, ма, – сказал он. – Наверно, надо было позвонить, когда я понял, что опоздаю, да?

– И ты меня извини, что перегнула палку, – покаялась Катарина. – И прими мои поздравления с тем, что тебя приняли в команду. Я тобой очень горжусь. – Майкл улыбнулся – впервые с тех пор, как вошел в дом. – Спокойной ночи. – Она поцеловала его еще раз и, выходя, выключила свет. Но тревожиться не перестала. Верно ли, что это был только кошмар? Или же – первый признак нового наступления болезни, которую, как они думали, Майкл переборол?

Она легла, но уснуть никак не могла. Обратившись в слух, молча молилась, чтобы не услышать свиста астматических легких, силящихся впустить в себя воздух.

Майкл у себя в комнате был уже не в постели.

Глубоко дыша ночной свежестью, он сидел у распахнутого окна и старался избавиться от отвратительного удушья, которое испытал во сне.

Но все-таки и теперь, когда он не спал, избавиться от него не удавалось. Не получалось свободно перевести дух.