Принцесса и страж

Глава 2. Встреча

I

Был летний вечер, и вершины холмов к западу от Прилесья окутались золотым маревом. Миновав подлесок из бересклета и орешника, Найви остановилась. До этого она была на привале, когда солнце стояло ещё высоко, но теперь оно сползало к холмам, и воздух, став прохладнее, подёрнулся янтарной дымкой.

Найви прислушалась.

Тихо — лишь стрекочет сверчок, да доносятся издали крики сойки. Надо было спешить; в Прилесье поговаривали, что у деревни видели волков. Найви не очень-то в это верила — не выходят волки так близко к людям, но оставаться тут в сумерках не хотелось.

Настроение её было скверным: в аббатстве уже заметили, что её нет… Мать-настоятельница, конечно, добрая, но любому терпению есть предел. Найви гадала, как выкрутиться: сказать, что искала целебные травы? Но ведь трав она не принесёт… Нарвать их специально, для «алиби»? Так их же найти надо, а она и так с утра на ногах… Хорошо ещё, что не в платье пошла.

Одежда на ней была охотничья: штаны из полотняной ткани и хлопка, кожаные сапоги, приталенная куртка поверх льняной рубашки. На поясе — кинжал в ножнах (при виде его мать-настоятельница пришла бы в ужас, а сестру Грету хватил бы удар). И кинжал, и одежду Найви выменяла у купца на пыльцу белой архии: её можно использовать как пудру. Купец всё допытывался, как ей удалось эту пыльцу достать, а Найви лишь усмехалась.

Скажи она, что выпросила пыльцу у пчёл, купец бы вряд ли поверил.

Причёска у Найви была мальчишеская. Раньше её серебристые локоны были длинными, и по настоянию сестры Зары (чёрт бы её побрал!) Найви заплетала их в косу, — но ей это надоело, и она их отстригла. Теперь её волосы не доставали до плеч, а ложились как попало… смотря как ветер подует.

Сойдя с пригорка, Найви села на кочку. Впереди было озеро, среди мшистых камней рос папоротник. В прибрежных кустах голосила лягушка.

Блеск воды вызвал тоску — искупаться бы сейчас!.. Но в монастырь тогда до ночи не успеть.

«Нет уж, — решила Найви, — лучше забыть пока о мелких радостях жизни…»

Прикрыв глаза, она раскинула руки.

Совсем скоро зажужжал пчеложук — громко, настырно… Простая пчела так не жужжит. К первому пчеложуку присоединился второй, потом третий, а Найви им отвечала — так, как умеют лишь айрины.

Отвечала шумом мыслей, посылаемых в никуда.

Вскоре над ней вилась дюжина насекомых. Размерами те не уступали синице, так что их было легко рассмотреть: фасеточные глаза, пчелиный окрас, тонкие усики… Были видны даже жвалы, огибавшие хоботок.

Но Найви этих жвал не боялась — пчеложук нападёт, если его напугать, а пугают их только дураки.

Медленно согнув руку, она залезла в карман. Извлекла оттуда склянку и, держа её в вытянутых руках, замерла.

Пчеложуки сразу поняли, чего она хочет.

Подлетая, они трясли лапками: там имелись щетинки, чтобы счищать пыльцу. Но этот вид насекомых собирал не пыльцу, а цветочное масло древоцветов; Найви попросила чуть-чуть масла для себя, и пчеложуки охотно стряхивали его в сосуд.

Через четверть часа склянка наполнилась на треть. Плечи Найви к той минуте отваливались. Решив, что масла хватит, она встала и, как положено, сказала «спасибо». Молча, но её услышали.

На обратном пути Найви думала о приятном.

Масло пригодится ей послезавтра, на ярмарке в честь Летнего солнцестояния (Долгого дня, как говорят в Прилесье); Найви гадала, на что бы его обменять. На карту Нургайла? Новый кинжал? Или, может быть, на книгу? В библиотеке аббатства Найви прочла всё интересное, начав с верхних полок — то есть с книг, спрятанных от неё.

Размышляя об этом, она вышла на тракт и не сразу сообразила, что слышит стук подков.

Поднялась пыль, остановилась телега. В ней сидел прыщавый парень и грыз хлеб. Возница — его ровесник — смотрел на Найви с глупой ухмылкой.

— Подвезти?

— Что, серьёзно? — спросила Найви.

Пыль осела.

— Триста висельников!!!

До возницы дошло, какого цвета её волосы. Прыщавый выронил хлеб:

— Гэрвин, глаза разуй — сдурел, что ли?!

Лошадь заржала, телега покатилась дальше. Найви молча усмехнулась: нечасто она радовалась своим волосам, но сейчас был как раз такой случай.

Только вот с радостью была и боль — хотя за восемь лет пора бы к такому и привыкнуть…

— Они идиоты, — прозвучало вдруг сзади.

Найви резко обернулась.

На дороге стоял мальчишка.

Ветер трепал его чёлку — тёмную и давно не чёсаную. Под глазами залегли тени (как у Зары, когда её артрит мучает), но смотрел он внимательно… Да что там, даже бесцеремонно: он нахальнейшим образом её разглядывал!..

Найви сначала испугалась (откуда он взялся?), а потом удивилась: он либо не распознал в ней айрина, либо ему всё равно, айрин она или нет… Но разве такое бывает?

И вообще — что он забыл на пустом тракте?..

— Я уже видел айринов, — мальчишка словно мысли читал. — Одного… Его Дженгом звали.

«Чушь, — подумала Найви — Будь поблизости айрины, меня забрали бы домой».

Она нахмурилась:

— А я видела русалку. Там дальше озеро есть — можешь нырнуть и проверить.

— Русалок не бывает, — без тени иронии сказал мальчишка. — Ты не думай, я не обманываю.

— Да неужели? И где же этот твой айрин?

— Умер.

Найви не нашлась, что сказать. Хотя чего тут говорить — ведь ясно, что паршивец врёт!

Только вот странный он — и как будто не отсюда… в Прилесье она его не встречала…

— Эти двое, — мальчишка глянул вслед фермерам, — наслушались сказок про вашу магию: якобы вы ведьмы и детей крадёте. Не бери в голову.

— А ты сам-то не боишься? — Найви возмутил его менторский тон. — Вдруг я и правда ведьма? Возьму и заколдую тебя!

По его смуглому лицу будто тень прошла:

— Меня уже заколдовали — второй раз не выйдет.

Найви почему-то вздрогнула.

Она присмотрелась к его одежде: рубашка из сорочечного льна (грязная, с дырявой манжетой), мятый жилет (но явно не с чужого плеча), ботинки с латунными бляхами. Через руку перекинут плащ, и фибула, что блестит на нём, точно не из дешёвых.

Интересно, сколько ему?.. По виду её ровесник, а глядит так, будто на войне побывал.

И правда, странный…

Его внезапный вопрос лишь подтвердил это:

— Где тут ближайший город?

— В смысле?.. — растерялась Найви. — Ты что, не знаешь, где находишься?

Мальчишка молчал.

По глазам его было ясно, что он не шутит. Может, заблудился? Ехал с торговцами, а те его бросили. Мало ли какой повод мог для ссоры найтись?

— Рядом деревня, — сказала Найви, — только там чужаков не любят. А ближайший город — Аклан. День пешком, если через лес на север пойдёшь… Север там, — она указала рукой.

— Без тебя знаю… — буркнул мальчишка.

— Не стоит благодарности, — обиделась Найви. — А ещё тут женский монастырь есть: я как раз там живу. Если негде ночевать, аббатиса тебя впустит.

— Обойдусь… Кстати, у тебя листья в волосах.

— Что?.. — Найви вскинула руку. Пальцы и впрямь нащупали листья.

Глазастый, чёрт бы его побрал!..

— Спаси… бо, — сказала Найви; пока она глазела на листок, вынутый из волос, мальчишка скрылся в лесу. Лишь качались кусты, будто извиняясь за прерванный разговор.

— Ну и ладно… — бормотнула Найви.

В конце концов, какое ей до него дело? Со своими бы проблемами разобраться!..

Но до самого Прилесья из головы её не шла эта встреча.

Сгустились тёплые, по-летнему мягкие сумерки. Когда стемнело, запахло дымом: он взлетал из печных труб и плыл над трактом, маня теплом очагов.

Найви свернула — незачем вдыхать запахи чужого тепла.

Шла она не в монастырь, ведь перед возвращением нужно было переодеться. Не приведи Гарх встретиться сёстрам в таком виде!

Тропа вела к дому на отшибе; стоял он на холме, будто чурался других домов. Внизу светились огни Прилесья — золотые в тёмном мареве ночи. Но в доме, куда шла Найви, огни не горели: не звучали голоса, не лаяли псы — лишь листья шуршали, да настырно трещал козодой.

Здесь — в неказистом домике с сосновой дранкой — она была частым гостем, а хозяин его стал для Найви наставником… и немножко подельником по части отлучек из аббатства, поскольку знал про устроенный за сараем тайник.

Она перемахнула через плетёную изгородь. Плодовые деревья темнели при луне, приставная лестница ждала хозяина — когда явится за черешней?.. Опять забыл убрать, подумала Найви, глянув на лестницу, а потом вздохнула, взяла её и потащила в сарай.

Трава мягко шуршала под ногами. Сарай, служивший ещё и конюшней, стоял за домом; чтобы не скрипеть дверью, Найви оставила лестницу у стены. Обойдя сарай, она встала на четвереньки и зашарила в лопухах. Нащупав ящик, подняла крышку и вынула одежду: грубое платье и платок.

«После пострига даже это покажется удобным…» — подумалось ей.

Монахиней она пока не была — в них постригали с восемнадцати. Одна мысль об этом приводила Найви в ужас. На её частые побеги мать-настоятельница закрывала глаза (давно поняла, что бороться с этим бесполезно), но для других-то всё иначе: в пятнадцать (уже через год!) она простится с вольной жизнью, став послушницей… Облачится во власяницу, наденет подрясник, скроет волосы платком. А пройдёт время, и его заменит клобук монахини. Найви выдадут рясу, которую должно носить в любую погоду, и заявят, что она готова к подвижническим деяниям… Найви-то к ним не готова, но кого это волнует?

Если же она откажется, ей придётся уйти из аббатства, — а уходить ей некуда.

Переодевшись, она убрала в тайник кинжал. Охотничью одежду сложила туда же, закрыла крышку, сунула ящик в лопухи. Теперь можно и в монастырь…

— Ай!..

Палка ударила её по макушке — впрочем, несильно.

— Ты труп, — сказал магистр Фрэйн. — А знаешь, почему?

— Конечно, знаю, — огрызнулась Найви. — Если при каждой встрече бить кого-то по башке, то рано или поздно он станет трупом.

Она выпрямилась. Старик-алхимик опёрся на клюку, которой он стукнул Найви. В другой его руке был фонарь.

— Трупом ты станешь не поэтому, — угрюмо возразил магистр, — а потому, что шляешься в лесу на ночь глядя.

Найви потёрла макушку. Со стариком лучше не спорить… особенно когда он с клюкой.

Жизнь-то он ей спас, а вот от собственной вредности спасти запамятовал.

Найви знала, что именно магистр привёз её в аббатство, хотя сама того не помнила: она ведь спала. Забылся и день, когда она лишилась семьи — лишь образы в памяти остались.

Но Найви помнила песню.

Когда родители пели, она была без сознания, но песню каким-то образом слышала. Та спасла её ценой жизней отца и мамы — Найви знала это отчётливо… Вроде не должна была знать, но знала.

Иногда ей снился сон: она стоит на поляне рядом с мёртвыми родителями, а на неё глядит женщина с зелёными глазами и волосами, похожими на огонь.

От взгляда женщины Найви всегда просыпалась.

В каком-то смысле ей повезло — она была слишком мала и быстро оправилась. Но в первые недели в монастыре взбиралась на башни, смотрела в небо и ждала, что за ней прилетят. Да и потом, спустя месяцы, в стонах вьюги ей слышалось хлопанье крыльев. Едва не сбивая монашек, она мчалась к окну, но за ним кружился снег — и Найви, сколько ни всматривалась, ни разу не увидела зверокрылов.

Айрины не прилетели. На летающие острова её никто не забрал.

С жизнью в аббатстве Найви свыклась, почти забыв, что она дочь фьёрла. Но в лесу ей было лучше, чем в келье, а священным текстам она предпочитала уроки магистра. Если бы тот позвал Найви жить с ним, она запрыгала бы от счастья.

Но магистр её не звал.

— Опять в лес понесло… — проворчал он. — Нормально жить не можешь!..

— В послушании и молитвах? — фыркнула Найви.

— Молитвы не вредят, если их не навязывать.

Её кольнул протест:

— Ну и много ли полезного совершили монахини, молясь с утра до ночи?

— Дали тебе приют.

Найви понурилась: с этим не поспоришь…

— Что там у тебя? — алхимик взглянул на склянку в её руке.

— Цветочное масло…

— С древоцвета?.. — старик чуть за голову не схватился. — Найви, разрази тебя гром!.. Ты хоть знаешь, что яд пчеложука убить может?!

Но Найви лишь отмахнулась:

— Скорее мыши начнут петь, чем пчеложук меня ужалит.

— Твоё счастье, что мне восьмой десяток пошёл, — в сердцах выдохнул алхимик, — а не то выдрал бы тебя прямо здесь…

— А я бы к вам больше не пришла, — весело отозвалась Найви.

Тут магистр вдруг задумался, потом сказал:

— Иди за мной.

— Вы же не собираетесь…

— Выдрать тебя? Уже не поможет — раньше надо было драть, причём каждый день. Тут такое дело… Буря хворает, — он прошёл к сараю, и Найви помогла открыть дверь. — Думаю, это ушной клещ.

За порог влилось серебро луны, блеснули вилы. Буря всхрапнула в стойле — она не спала: может, просто дремала. Магистр поднял фонарь, и плясавший за стеклом огонёк исказил тени.

— Всё головой трясла, будто насекомых отгоняла, — старик посторонился, пропуская Найви к стойлу. — И голову между передних ног прятала. Я думал, из-за солнца, а потом смекнул, в чём дело.

При виде гостей лошадь мотнула головой. Найви с жалостью смотрела на Бурю. И зачем её так назвали — нрав у кобылы был самый покладистый…

Коснувшись её мягкой гривы, Найви подумала: «Всё хорошо… Тебе ничто не грозит… Бояться нечего…»

Буря ещё разок всхрапнула и смиренно легла: Найви нагнала на неё сон.

— Спасибо, — бормотнул магистр, — а то б промаялась всю ночь, — немного помедлив, он с лёгким трепетом спросил: — И как ты это делаешь… мысли ей, что ли, передаёшь?..

Найви беспечно пожала плечами: ей-то казалось, что ничего странного в её действиях нет.

— Не только мысли, — охотно ответила она, — но ещё и настроение. Если я радуюсь, то радуется и лошадь, а вот если бы я злилась…

— То мы уклонялись бы от копыт, — подытожил магистр.

И это была чистая правда: настроение айринов передаётся животным. Сёстры в аббатстве давно уже знали, что, когда рядом кошки, Найви нельзя ни злить, ни пугать, — а не то потом неделю проходишь в царапинах.

— Только это ненадолго, — Найви глянула на лошадь. — Думаю, я усыпила её на пару часов, а вообще-то тут нужно какое-то снадобье….

— Ну так масло и пригодится, — старик кивнул на склянку в её руке. — Добавлю трав и сварю капли — любую гадость убьют. Быстро, безболезненно и эффективно.

Найви скорбно покосилась на склянку: ни кинжала, ни книги, ни карты Нургайла…

Но масло всё же отдала — для Бури не жалко.

— Ради ярмарки запаслась? — догадался магистр.

Она уныло кивнула.

— Одну бы тебя всё равно не пустили, — вручив Найви фонарь, он поднял склянку на уровень глаз и прикинул, насколько там хватит масла, — а уж после твоих отлучек не пустили бы и со мной… да я туда и не пойду — мне в Брелон надо. Порошки кончились, пора прикупить.

Найви сникла. В прошлом году она была на ярмарке с магистром, в позапрошлом — с сёстрами. Но в этом, похоже, о празднике придётся забыть.

— Хотя вот что… — старик вдруг сжалился. — Дам-ка я тебе записку: напишу, что в лес ты ушла по моей просьбе, за травами. Записку покажешь аббатисе. А масла мне хватит и половины — другую оставь себе.

Найви просияла.

— Зачем я тебя балую… — буркнул магистр.

— Потому что вы добрый!

— Добрый, как же… — старик пристукнул клюкой. — Вот дам по чугунку — будешь знать, какой я добрый! Всё, иди-ка ты спать… в гостиной моей переночуешь.

— А монастырь? — спросила Найви без особой настойчивости. — Там ведь будут волноваться…

— Как будто они не поймут, где ты… В который раз уже сбегаешь?

— В пятый, — бормотнула Найви. — За этот месяц…

И они пошли в дом. Над деревней всё плыл дымок — сизым мороком стелился над крышами. Но почему-то уже не казался чужим.

Спалось плохо; дом магистра был старым — стенал половицами, ныл несмазанными петлями, стонал щелями оконных рам. Диван под Найви скрипел, а одеяло из шерсти кололось, — но даже не это ей мешало уснуть.

Год… Всего год — и я стану послушницей.

Найви помнила, как сидела на зверокрыле — пусть и смутно, но помнила; как, пристёгнутая ремнями, «ловила ветер» — раскидывала руки и представляла, будто зверокрыл — она сама; как смеялся отец, когда они неслись вниз, а она совсем не боялась… Почти забыв его лицо, она помнила смех и знала, что так не засмеётся никогда.

«Лишь в полёте айрин бывает счастлив», — сказал как-то магистр аббатисе, не зная, что Найви стоит сзади. И взрослея, она понимала, насколько он был прав.

«Я не хочу… — думала Найви, засыпая. — Сёстры в аббатстве добрые, но я не хочу быть одной из них… Не хочу становиться послушницей, и монахиней быть не смогу… Пожалуйста, пусть что-нибудь случится — ну хоть что-то!»

И почему-то вдруг вспомнился повстречавшийся на тракте мальчишка.

Пусть что-нибудь случится…

Это желание было с ней и во сне. Но ведь правду говорят: бойтесь своих желаний — могут сбыться.

II

Рано утром, когда звёзды мелкой крупой гасли в небе, Найви вернулась в аббатство.

Внутренний двор устилал туман. Вокруг было десять арок, смутно темневших в зыбком сумраке. С постамента в центре глядела Пророчица — разумеется, в небеса. И никого не смущало, что она была слепой.

«Гарх-властитель явил Пророчице истину, — объясняла мать-настоятельница значение статуи. — Во сне на неё снизошло озарение, вот она и благодарит Гарха».

Найви на это всегда отвечала вопросом: если Пророчицу «озарило» во сне, то зачем ей благодарить Гарха? Откуда ей знать, что сон послал он — может, это был просто сон?

«Ничего ты не понимаешь», — говорила аббатиса, и разговор на том заканчивался. Однако Найви полагала, что понимает она многое… И что именно отсюда весь её скепсис.

Жизнь в аббатстве не подвигла её проникнуться чужой верой: ведь свои первые шесть лет она жила на Ун-Дае, где богам не поклонялись — разве что силам природы. Но в Нургайле считали, что воздух с водой создал Властитель (он же Гарх), а континенты с островами — часть его плоти, ставшая земной твердью. Три тысячи лет назад родилась слепая нищенка, позже названная Пророчицей. Жила она на Крайнем Западе, где нурги — первые люди, если верить летописям королевства — подвергались лишениям: неурожаям, голоду, болезням… Но однажды Пророчице приснился сон, в котором Властитель показал ей весь континент. Пророчица увидела, что в мире есть много мест, где живётся лучше, и повела людей на восток, через Проклятые земли; каждый день пути вносился в Книгу Свершений, ставшую главной книгой гархианства.

Сама история Найви нравилась, но слепо верить в неё она не могла. Взять ту же Книгу: там расписаны сто три дня, но до одного Ветряного кряжа Пророчицадобиралась бы месяц, да и то лишь скача верхом. А ведь с ней были люди: старики, малые дети… Они что, тоже скакали? Весь же путь (опять же, если ехать вскачь — что в принципе невозможно), по подсчётам учёных, занял бы полгода. Выходит, у Пророчицы было плохо с математикой? Найви спрашивала об этом аббатису, но та отвечала туманно: мол, описан не весь путь, а лишь отдельная его часть. Но в Книге-то сказано, что путь описан целиком!

И таких нестыковок было полно. Не получая объяснений, Найви завязала с вопросами, но твёрдо решила, что ни в какого Гарха она не верит.

А раз так, то и незачем ей становиться монашкой!

Дубовая дверь скрипнула, едва Найви её потянула. Было как раз время завтрака, когда сёстры шли в столовую. «Сглупила… — поняла Найви. — Входить надо было позже…»

Ступив на каменный пол, она увидела Эмили — одну из послушниц.

— Лучше поздно, чем никогда, — беззлобно молвила та.

— Да ладно тебе!.. — огрызнулась Найви.

Избегая монашек, она юркнула к лестнице… и врезалась в сестру Грету.

— Кого я вижу, — голос монахини был не теплее льдины. — Её величество бродяжка решили почтить нас своим присутствием?

— Доброе утро… — вздохнула Найви.

— Лучше молись, чтобы оно осталось для тебя таковым, — посоветовала Грета. — Сейчас же поднимись к матушке!

Найви пала духом: её ждёт очередной нагоняй…

Кабинет настоятельницы находился этажом выше. Поднявшись по лестнице, Найви миновала кельи. Постучала, дождалась строгого «войдите» и внутренне сжалась… А потом открыла дверь и вошла.

Здесь было три светильника, но масло горело лишь в одном. Стеллажи с книгами тянулись к потолку, пахло чернилами и сургучом для печатей. На комоде в углу лежал плед аббатисы, а сама она глядела в учётные записи, занявшие полстола. На другой половине лежали перья, кружка и надкушенный бутерброд.

При виде Найви настоятельница распрямилась на стуле; лицо у неё было усталое, с пигментным пятном на щеке.

В тот же миг раздался голос сестры Зары:

— Наконец-то — явилась-таки!

Монахиня сидела у стены — худая и хмурая, как призрак. Скрюченный палец грозно указывал на Найви:

— Пора уже запереть её под замок! Сбежала второй раз за неделю… это ни в какие ворота не лезет!

«Ну вот, совсем здорово… — подумала Найви. — Только её здесь и не хватало».

Другой стул занимала Алисия, с которой Найви дружила. Но полагаться на неё не стоило: Алисие всего двадцать, и слово Зары весомее.

Дальнейших упрёков Найви решила не ждать.

— Я у магистра Фрэйна была — он просил передать вам… — она положила на стол клочок пергамента, вручённый магистром.

Аббатиса бегло прочла записку:

— Собрала масло древоцвета, весьма нужное для врачевания и ценных опытов… хм… Так это магистр тебя в лес послал?

Вопрос вогнал Найви в краску. Вот Заре или Грете она бы соврала, а аббатисе… Аббатисе она врать не могла.

— Ну… вообще-то нет.

Настоятельница вздохнула:

— Найви-Найви… Когда же ты повзрослеешь?

— В восемнадцать? — предположила Найви и прикусила язык.

— Она ещё и дерзит! — воскликнула Зара.

Аббатиса пропустила это мимо ушей.

— И зачем тебе понадобилось масло древоцвета?

— Хотела обменять… — промямлила Найви. — Завтра ведь ярмарка…

Зара тут же ввернула:

— Как будто тебя отпустят!..

Но аббатиса проигнорировала и это. Перечитав записку, она уточнила:

— Значит, масло тебе отдали пчеложуки? — вместо строгости в глазах её возник интерес. — Гарх-властитель, до чего дивен мир, что ты сотворил! Зайди ко мне вечером — расскажешь подробности!

Найви подавила улыбку. Когда речь шла о чудесах природы, аббатиса забывает про всё.

А вот Зара не забывает:

— Матушка, её надо наказать! Шатается неизвестно где, позорит аббатство… что о нас люди подумают? И к тому же за неё все волновались!

— Особенно вы, — ввернула Алисия.

Зара взглянула на неё с едкой злобой:

— Насколько я знаю, ты должна быть на кухне.

— Так ведь я уже была там, — Алисия, хоть и слыла робкой, за словом в карман не лезла. — А вы вроде должны быть в кладовой…

— Ну всё, хватит, — аббатиса пресекла ссору и вновь глянула на записку: — «Масло поможет вылечить лошадь…» Что, и правда поможет?

Найви кивнула:

— Я отдала магистру половину, чтобы он сварил капли.

— Это меняет дело, — аббатиса посмотрела на Зару: — В Книге Свершений сказано, что проступок, приведший к благим последствиям, не должен караться слишком строго.

Найви обрадовалась, но в мозгу крамольно мелькнуло: «Жаль там не сказано, что он вообще не должен караться».

Аббатиса вновь обратилась к ней:

— Нужно прополоть грядки у южной башни — будем считать это твоим наказанием.

— Я всё сделаю, — воодушевилась Найви; она прекрасно знала, что это вовсе не наказание — полоть грядки пришлось бы в любом случае.

Когда она вышла, за дверью прозвучал голос Зары:

— Слишком мягко вы с ней… Она айрин — нужен глаз да глаз! Вы же слышали, на что она способна — любого из нас пчеложук бы ужалил. Может, она их околдовала?

— Глупости, — отрезала аббатиса. — Умей Найви колдовать, мы бы об этом узнали.

— Да откуда? Вдруг она скрывает свою истинную сущность…

Дослушать Найви не довелось — сестра Грета возникла в коридоре, и ей ничего не оставалось, кроме как с тяжёлым сердцем отойти от двери.

Вечером пошёл дождь.

Изнывая от скуки, Найви сидела в келье. Грядки она уже прополола (хорошо успела до ливня!) и теперь не знала, куда себя деть.

Келья, книга, свеча… Все вечера в аббатстве походили один на другой. Досуг ещё «скрашивали» молитвы и мрачные мысли, унылость которых сейчас зашкаливала — видно, из-за непогоды.

А ещё из-за Зары.

Вдруг она скрывает свою истинную сущность…

Такой чушью Найви потчевали регулярно. Иногда — по несколько раз в день.

Хотя и Зару ведь можно понять. Ну вот что людям известно об айринах? Да ничего! Найви и сама мало что о них знала… Лишь то, что помнила из детства.

Айринов в Нижнем мире боялись за их способность колдовать. Среди людей колдунов мало, а у айринов полно; может, и Найви колдовала бы, если бы её научили. Ведь даже пословица есть: «Айринам — магия, людям — алхимия».

Кстати, насчёт пословиц: их часто придумывали, чтобы пугать айринами детей. Ну например: «Тех, кто по ночам не спит, айрин в жабу превратит». Или ещё: «Если сунешь палец в рот, айрин в небо унесёт». А куда «в небо», не уточнялось — никто ведь не знает, где искать летающие острова (тут важно заметить: острова айринов не летают, а «висят» в воздухе, но фраза «висящий остров» вызовет ухмылки, так что вместо «висящий» говорят «летающий»). Вроде бы те находятся над проливом Сотни рифов, но пролив-то большой! И сколько по нему ни плавай, а острова не найдёшь: их прячет та же магия, что не даёт им упасть. Ни один человек не найдёт остров, если сами айрины не захотят его показать.

А главное, у людей нет зверокрылов.

Эти животные водятся лишь на островах. Впрочем, водись они в Нижнем мире, людям это ничего не дало бы: зверокрыл не даст человеку на себя сесть. Правда, есть исключения — например, хозяин-айрин попросил (именно попросил — мысленно, как умеют лишь айрины) своего питомца: «Пусть этот человек на тебе полетает». Но если зверокрыл откажет, поделать ничего будет нельзя.

Обо всём этом думала Найви в своей келье.

Если бы хоть один айрин встретился ей за восемь лет, она смогла бы вернуться… Ей не пришлось бы молиться в тусклом свете свечи, ходить в похожем на мешок платье и слушать упрёки Зары.

Ей много чего бы не пришлось.

Если бы… если бы да кабы.

Найви думала об этом под стук дождя и знать не знала, что это её последний вечер в аббатстве.

Ветер дул на северо-запад.

Он дул над трактом, над лесом, что колыхался тёмным морем, и дальше — к хмурым башням, темнеющим над стеной.

За той стеной — город Аклан.

Дождь тут был ещё злее, чем над монастырём: с упрямством зомби он бил по крышам и с отчаянием зверя стучал в оконные стёкла. Ветер-забавник вертел кованые флюгеры, рвал навесы на рыночной площади. Даже любители ночных утех сидели дома и не показывали оттуда носа.

Этот человек прибыл в город, когда почти стемнело — ещё чуть-чуть, и ворота бы закрыли. Стражники под навесом не сразу заметили его, — а заметив, удивились; горбун-привратник, скорбно кряхтя, осветил незнакомца фонарём.

К чужаку вышел сержант в кольчуге, блестевшей от воды; смотрел он с опаской — кому взбредёт в голову шляться в дождь, да ещё на ночь глядя?!

Но тревога сержанта вмиг развеялась — перед ним стоял мальчишка.

Тот не походил на попрошаек, что целыми днями ошивались у ворот — цепкий взгляд выдавал ум, манера держаться наводила на мысль о знатной крови. Только вот отпрыски знатных семей не путешествуют в одиночку.

На вопросы мальчик отвечал коротко: имя — Айвэн, откуда прибыл — из Ливенхэлла (к слову, правды тут было ровно наполовину: мальчишку действительно звали Айвэном, но в Ливенхэлле он не бывал). А с чего вдруг подросток странствует в одиночку, сержант и спрашивать не стал — его ждали сухая скамья под навесом и очередная партия в карты.

Так мальчик по имени Айвэн вошёл в город.

Он свернул в первый же трактир, называвшийся банально — «Приют путника». Полнотелая и уже немолодая хозяйка хмуро взглянула на подростка, но подобрела, едва он показал ей монеты. На втором этаже отыскалась свободная комната, куда принесли тарелку супа, жареную курицу и кувшин с водой. На вопрос, не желает ли молодой господин чего-то покрепче, «молодой господин» лишь покачал головой.

Когда раскладывали плошки, мальчик по имени Айвэн сидел у окна. Служанка глянула на него и ушла, не понимая, что может заинтересовать человека в обычном ночном дожде.

А за окном яркие всполохи озаряли сгустившийся мрак, и тучи выплёскивали косые молнии. Между тучами вспыхивал свет — янтарный, бледно-лиловый, зеленовато-серебряный… Холодные вспышки вычерчивали облака, и казалось, что те танцуют в беззвёздном небе.

Мальчик по имени Айвэн уснул сразу, и в сон его не проникали громовые раскаты; путь его был долог, и он очень устал.