Президент Всея Руси

Глава 20

Дождь. Бесконечный, назойливый, превративший рязанские улицы в реки липкой грязи. Но город не сдавался.

Ополченцы, облепленные грязью по пояс, копали рвы у стен. Лопаты вязли в раскисшей земле, вода заливала сапоги, но никто не останавливался.

— Глубже, дармоеды! — хрипел десятник, сам по колено в воде. — Чтобы конница Всеволода не смогла пройти!

На стенах плотники, невзирая на дождь, укрепляли частокол. Дерево, мокрое и скользкое, норовящее вырваться из рук. Пальцы замерзали, но никто не жаловался.

А в горнице Ярослава…

Он стоял у окна, опираясь на дубовый посох. Лицо бледное, но глаза — ясные. Рана еще ныла, но тело постепенно слушалось.

И тут скрип двери.

Сенька.

Весь в грязи, с обветренным лицом, но живой. В руках — сверток, завернутый в промасленную кожу.

— Я их нашел, командир — хрипло выдохнул он, протягивая драгоценную ношу.

В низкой горнице, Ярослав сидел за столом, перед ним были разложенные грамоты с тяжелыми сургучными печатями.

Красный воск, оттиснутый княжеским перстнем Бориса Глебовича, блестел в свете свечей. Ярослав проводил пальцем по рельефному узору, ощущая подушечками следы зубцов и вензелей.

— Настоящие… — прошептал он.

Печати были безупречны — ни сколов, ни неровностей. Княжеская власть, застывшая в сургуче.

Он осторожно развернул одну из грамот. Бумага, пожелтевшая от времени, испещрена ровными строчками:

Сия грамота дана на поставку десяти возов овса да пяти бочек меду…

Ничего важного. Обычные хозяйственные записи.

Ярослав прищурился.

— Сенька, позови писаря Онфима..

Юноша кивнул, уже зная, что задумал командир.

Ярослав тем временем поднес одну из печатей к свету. Воск просвечивал темно-багровым, как старая кровь.

— Борис Глебович… прости. Но твое имя теперь послужит мне Я должен спасти Рязань.

Он отложил грамоту в сторону.

Спустя некоторое время.

Горница задыхалась в дымном свете свечи. Ярослав и писарь Онфим склонились над столом, их тени, огромные и изломанные, плясали по стенам.

Перед ними лежала настоящая грамота с печатью Бориса Глебовича — хозяйственная, никому не нужная. И рядом чистый лист пергамента.

— Пиши, как он… — сказал тихим голосом Ярослав, указывая на строки.

Онфим облизал губы, обмакнул перо в чернила. Его рука повисла над бумагой на мгновение — затем заскользила, выводила буквы с пугающей точностью.

Божиею милостью, Борис Глебович, князь Рязанский, всем боярам и воеводам…

…временным наместником и управителем града Рязани назначаю воеводу Ярослава, мужа верного и разумного…

…до нашего возвращения из похода…

Ярослав следил за каждым завитком, каждым нажимом. Онфим писал слишком хорошо его почерк был неотличим.

— Печать… — прошептал писарь, закончив.

Ярослав взял грамоту Бориса, нагрел нож над свечой. Лезвие скользнуло под сургуч. Печать отошла целиком.

Одна секунда. Две.

Горячий воск капнул на новую грамоту. Ярослав прижал печать.

Готово.

Теперь перед ними лежал княжеский указ. Ложный. Но неотличимый от настоящего.

Онфим перекрестился.

Ярослав медленно свернул пергамент.

— Завтра это увидит вся Рязань

На рассвете, когда серый свет только начал пробиваться сквозь пелену дождя, Ярослав вышел на площадь перед княжескими палатами. Он был одет в темный кафтан с серебряным шитьем, выглядел он скромно, но достойно. Его лицо, еще бледное от не долеченной раны, было непроницаемо.

Перед собравшимися боярами, сотниками и горожанами он развернул пергамент с багряной печатью.

— Слово князя Бориса Глебовича! — его голос прозвучал громко и четко, разносясь над толпой.

Тишина. Даже дождь будто стих на мгновение.

Ярослав начал читать, и каждое слово падало, как камень в воду:

По воле моей и по нужде военной, воевода Ярослав назначается управителем града Рязани до моего возвращения… Всякий да слушает его, как самого князя… Всякий да исполняет его волю, как мою…

Бояре переглянулись. Некоторые шептались, другие вглядывались в печать, но никто не осмелился усомниться вслух. Сургучный оттиск был подлинным — каждый узнавал княжескую печать.

— Кто за? — спросил Ярослав, не поднимая глаз от грамоты.

Первым шагнул вперед Гаяз, его мощный голос прогремел:

— За!

За ним — Сенька, десятки голосов. Даже те, кто колебался, теперь кивали. Сопротивляться княжескому указу — значит идти против самого Бориса.

Ярослав медленно свернул пергамент.

— Значит, так. До возвращения князя я управляю городом. До конца осады мой приказ обязателен к исполнению. Кто против?

Тишина.

Только где-то сзади старый боярин Мстислав Семенович хмуро пробормотал:

— Удобно указ через две недели после смерти князя появился.

Но его тут же заткнули соседи.

Ярослав сделал шаг вперед.

— Тогда слушайте, что будет дальше

И город, затаив дыхание, слушал.

Власть перешла к нему — без меча, без крови. Всего лишь с куском пергамента и печатью.

После собрания Ярослав, опираясь на посох, осматривал укрепления у восточной стены, когда по грязи раздались тяжелые шаги.

Ратибор.

Командир подходил, широко ухмыляясь, его кольчуга была забрызгана грязью, а на плече краснела свежая царапина. За ним плелись несколько усталых, но довольных воинов — их арбалеты и мечи еще не успели высохнуть после боя.

— Ну, князь, — Ратибор хрипло рассмеялся, — Всеволод теперь знает, что в рязанских лесах водятся не только волки!

Ярослав остановился, прикрыв глаза от порыва ветра:

— Докладывай

Ратибор с наслаждением перечислил, загибая корявые пальцы:

— Три засады. Первая — у Сомши. Подпустили их разведчиков, как зайца в силок, потом — хвать! — два десятка арбалетных болтов в бока. Пятнадцать трупов, остальные побежали, даже не разглядев, откуда бьют.

Он плюнул в сторону, будто вспоминая что-то забавное:

— Вторая — у брода. Там вообще потешно. Мы им бревна дорогу перегородили, повозки застряли, а мы с флангов ударили. Еще десяток положили, да раненых штук пять осталось — орут, как подстреленные олени громко.

Ярослав хмыкнул, но глаза его оставались серьезными:

— Третья?

Ратибор усмехнулся еще шире:

— А третья — лучшая. Богдан своих лучников через болота провел, ударили по обозу с провиантом. Сожгли пять повозок, перерезали охрану — еще с десяток трупов. А когда их конница примчалась — наших и след простыл!

Он вытер лицо рукавом, оставив грязную полосу на щеке:

— Итого — три десятка трупов, да раненых не меньше. А у нас — ни одной потери. Только вот…

Ратибор внезапно понизил голос, наклонившись к Ярославу:

— Они теперь злее моего бати после хмельного меду. Всеволод уже стягивает дополнительные силы. Скоро попрут по-настоящему

Спустя несколько дней внезапно ударил мороз. Вчерашние лужи схватились хрупким льдом, земля затвердела под копытами, и туман, тяжелый и молочный, повис над опустевшими лесами.

Всеволод двинулся к Рязани.

Его войско, изрядно потрёпанное партизанскими наскоками, теперь шло сплочённой массой — без разведчиков, без флангов, одной железной лавиной. Они больше не боялись засад — мороз сковал болота, сделал дороги проходимыми.

На стенах Рязани дозорные щурились в предрассветной мгле:

— Видишь?

— Вижу… Чёрт. Их… много

Раннее утро застыло в хрустальной дымке. Легкий морозец, первый по-настоящему зимний, покрыл инеем пожухлую траву, затянул тонкой плёнкой лужи у дороги. Воздух звенел от холода, и каждый выдох превращался в белесое облачко. Где-то в лесу треснула ветка — мороз сжимал деревья в своих объятиях.

И тогда земля задрожала.

Сначала — еле уловимо, словно где-то далеко проехала тяжелая телега. Потом сильнее — зазвенели ледяные корочки на лужах, закачались капли на пожухлых стеблях бурьяна. И наконец, из утреннего тумана, медленно, неотвратимо, как сама судьба, стало выплывать войско.

Они шли брать город.

Ярослав, уже стоявший на воротах, сжал рукоять меча. Его план сработал — Всеволод потерял немало воинов, время выиграно, укрепления готовы…

— Ворота! Закрыть!

Голос его, хриплый от недавней болезни, прокатился по стене, как удар колокола.

И город взорвался движением.

На мосту у главных ворот десяток дюжих мужиков, вспотевших несмотря на мороз, ухватились за толстые канаты.

Где-то внизу, во мраке проездной башни, заскрипели лебедки, застучали молотки по засовам.

Тяжелые дубовые створы, обитые кованым железом, начали сходиться, скрипя на ржавых петлях.

Быстрее, черти! Навались из-за всех сил! — орал десятник, сам впрягшись в канат, как обычный боец.

Ярослав видел, как последние опоздавшие горожане протискивались в сужающийся проем, как старик, спотыкаясь, упал прямо на пороге — и его подхватили солдатские руки.

Щелчок.

Массивные засовы легли на свои места.

Теперь Рязань была заперта.

Ярослав перевел взгляд на поле — передовые разъезды Всеволода уже скакали вдоль рва, высматривая слабые места.

— Ну что ж… — прошептал он, ощущая, как холодный ветер облизывает его лицо. — Начинаем

Морозный воздух звенел от напряжения, когда трое всадников под белым флагом приблизились к закрытым воротам. Их дорогие шубы и позолоченные доспехи резко контрастировали с ободранными стенами Рязани.

— Воевода Ярослав! — крикнул старший, высокий мужчина с бородой, заплетенной в золотые нити. — Князь Всеволод предлагает вам почетную капитуляцию! Откройте ворота, и…

Ярослав, стоявший на стене, резко поднял руку, прерывая речь.

— Где сам Всеволод?

Парламентеры переглянулись.

— Его светлость не…

— Тогда и говорить не о чем! — голос Ярослава ударил, как плеть. — Пусть сам придет — если осмелится подойти на расстояние моего плевка!

Толпа защитников на стенах загудела одобрительно.

— Но… ваше положение безнадежно! — попытался вставить слово парламентер.

Ярослав медленно наклонился вперед, его тень легла на всадников:

— Передай своему князю: я буду говорить только с ним. Лично. Глаза в глаза. А пока…

Он сделал резкий жест.

Над головами парламентеров со свистом пролетел болт, вонзившись в землю точно между копыт их коней.

— Это мой последний ответ.

Белые флаги заколебались, кони шарахнулись. Послы, разворачивая лошадей, поскакали назад — к своему стану, где уже виднелся золотой шлем Всеволода.

Золотой шлем князя резко поднялся, когда парламентеры, запыхавшись, доложили о дерзком ответе Ярослава. Над его станом повисла напряженная тишина — даже кони, будто почуяв гнев хозяина, перестали бить копытами.

— Он… чего? — голос Всеволода прозвучал тихо, но от этого стало только страшнее.

Старший парламентер, бледный, проглотил ком в горле:

— Говорит, будет вести переговоры только с вами, княже. Лично. И… это стрелой ответил

Владимирский князь замер на мгновение.

Потом последовал взрыв.

— ПСИНА!!! — его рёв заставил воинов вздрогнуть. Кулак в железной перчатке со звоном ударил по доспехам коня. — Малородный выскочка СМЕЕТ указывать мне?!

Он рванул поводья, развернув боевого коня к Рязани. Его голос гремел, разносясь по всему стану:

— Видите эти стены? К утру от них останется пепел! Всем строиться! Кто первый взойдёт на стены — получит перстень с мой руки!

Но даже в ярости Всеволод не подошёл на расстояние плевка.

А затем, обернувшись к войску, проревел то, что ждали все:

— ШТУРМ НАЧИНАЕТСЯ!

Морозное утро окуталось багряной дымкой, когда первые лучи солнца осветили безумие, разворачивающееся под стенами города. Войско Всеволода, охваченное слепой яростью, ринулось в атаку без построения, без тактики — словно разъяренный зверь, подгоняемый кнутом своего повелителя. Ледяной ветер гнал по полю клубы пара от тысяч разгоряченных тел, смешивая их с дымом первых пожаров.

Стены Рязани встретили эту лавину смертоносным ливнем. Каждый лучник Ярослава знал свое дело — тетивы пели, отправляя стальные наконечники точно в цель. Вот стрела вонзается в незащищенное горло молодого воина, вот еще одна находит щель между доспехами. Камни из пращей со свистом рассекали воздух, разбивая шлемы и ломая кости. Кипящая смола стекала по деревянным лестницам, превращая их в огненные дороги в ад.

Всеволод, стоя на возвышении, сжимал рукоять меча до хруста в суставах. Его лицо, обычно непроницаемое, исказила гримаса бессильной ярости. Он видел, как его лучшие воины — закаленные в десятках битв ветераны — падают как подкошенные под стенами этого проклятого города. Видел, как молодые бойцы, еще вчера мечтавшие о славе, теперь корчатся в грязи со стрелами в животах.

А на стене, среди дыма и хаоса, стоял Ярослав. Его фигура, освещенная отблесками пожаров, казалась нечеловечески огромной. Каждый его жест, каждое слово находило отклик в сердцах защитников. Когда одна из лестниц рухнула под градом камней, увлекая за собой десяток атакующих, по стенам прокатился победный клич.

К полудню поле перед Рязанью превратилось в ковер из тел. Земля, промерзшая утром, теперь раскисла от крови. Последние атакующие откатывались назад, спотыкаясь о трупы товарищей. Рядом с ними, хромая, брели раненые, оставляя кровавые следы на снегу.

Всеволод приказал трубить отбой. Его голос, обычно такой властный, теперь звучал хрипло и бессильно. Первый штурм провалился, и вместе с ним ушла уверенность в легкой победе.

А на стенах Рязани защитники, изможденные, но не сломленные, готовились к новой атаке. Они знали — это только начало. Над всем этим витал дух непокорности — тот самый, что заставил Ярослава бросить вызов самому Всеволоду. И пока этот дух жив, пока есть те, кто готов стоять насмерть — Рязань не падет. Даже если против нее — вся мощь Владимирского княжества.

Тем временем в стане Всеволода начался раздор. Опытные воеводы шептались, глядя на кровавое месиво у стен. Они впервые усомнились в своем князе — а это было страшнее любых поражений.

Наступали сумерки, принося с собой временное затишье. Но все понимали, завтра будет новый день. И новая битва. А пока в Рязани зажигали огни, а во владимирском стане хоронили первых погибших.

Когда последние отблески заката угасли за зубчатыми стенами, а над станом Всеволода повисла тревожная тишина, Ярослав дал знак. Ворота, обитые железом, бесшумно приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить сотню теней, облаченных в знаменитые маскхалаты. Это были его лучшие арбалетчики — люди, прошедшие через ад засад и ночных вылазок. Их лица скрывали маски из плотного льна, оставляя лишь узкие прорези для глаз.

Луна, будто сочувствуя замыслу рязанцев, скрылась за тучами. Отряд разделился на десятки, как ртуть, растекающаяся по трещинам. Они двигались бесшумно, ступая по промерзшей земле в мягких сапогах из лосиной кожи — подарок гаязских охотников. Каждый шаг, каждый вдох был рассчитан.

Первая жертва даже не успела вскрикнуть. Часовой у передовых телег лишь обернулся на подозрительный шорох — и тут же рухнул, сраженный болтом в висок. Его падение стало сигналом.

Тьма ожила.

Сотня арбалетчиков превратила ночь в кошмар. Они били из-за повозок, из оврагов, даже из крон деревьев. Каждый выстрел находил цель:

Вот болт пронзает шею спящему воину, пригвождая его к земляному валу

Вот трое стрел одновременно находят грудь знаменосца, и княжеский стяг падает в грязь. Не добрый знак.

А вот специальные стрелы с зажигательными наконечниками вонзаются в повозки, и яркое пламя освещает панику

Всеволод выскочил из шатра, едва успев накинуть кольчугу. Его обычно холодные глаза горели яростью.

К оружию! К оружию! — неслось по стану.

Но биться было не с кем.

Рязанские тени уже отступали, оставляя после себя хаос.

Раненые кони бились в коновязях, полуодетые воины метались между шатрами.

Когда рассвет окрасил небо в кровавые тона, владимирцы обнаружили на центральной дороге стана ровно сто арбалетных болтов, воткнутых в землю правильными рядами. Они составляли слово Смерть.

А на стене Рязани, освещенный первыми лучами солнца, стоял Ярослав. Он молча наблюдал, как в стане врага хоронили двадцать три человека.

Это не просто вылазка, — шептал страх в ушах владимирских воинов. — Это неотвратимая смерть.

Полуденное солнце висело над Рязанью в зените, когда у Малых ворот часовые заметили одинокую фигуру, вышагивающую ровным, усталым шагом из лесной чащи. Это крепкий мужчина в потёртой, но аккуратной дорожной одежде. Его лицо, покрытое лёгкой пылью дорог, дышало спокойной уверенностью.

Ярослав, прервавший совещание с сотниками, принял гонца в прохладной сенях княжеского терема.

От Милорада — произнёс посланец ровным голосом, доставая из сумки бумажное донесение. Развернув послание, Ярослав увидел чёткие, как рубленные топором, буквы:

"Муромский торг сожжён. Княжеские амбары пусты. Конюшни пылали три дня. Потерь нет. Стоим у серпового брода, ждём твоего приказа".

Уголок рта Ярослава дрогнул. Взяв карандаш, он начертал на чистом листе:

"Через семь дней, в полдень. Ударь быстро и жестко затем отходи в лес. Пусть Всеволод узнает, что значит воевать на два фронта. Не давать покоя обозам. Жгите. Режьте. Отступайте"

Он свернул свиток, опечатал его и протянул гонцу.

Передай Милораду, — Ярослав впился взглядом в гонца — пусть помнит: мы не воюем — мы сеем ужас.

Гонец кивнул, спрятал послание в глубинное отделение сумки и, поклонившись, зашагал обратно к воротам.