Прелюдии и фантазии

Психоанализ Гриффита

Свет: торшер в углу кабинета. Шторы задёрнуты. Звук: шипение кондиционера. Шаги в коридоре. Запах: едва уловимый аромат одеколона «Богарт». Глаза плотно закрыты. Руки сложены на животе. Голова покоится на подушке. Дыхание медленное, как у спящего. Мышцы лица расслаблены. Голос — ровный и тихий. — думаете, это поможет?

— Не знаю. Будем надеяться на лучшее. Вы же понимаете: никаких гарантий. В любом случае — потребуется не менее тридцати сеансов. Но прежде чем мы приступим, я хотел бы получить дополнительную информацию: каким образом вы пытались решить проблему? Постарайтесь припомнить всё до мельчайшей подробности.

— Сперва я прошёл курс когнитивной терапии. После — лечился по методу Шульца. Был на приёме у Роджерса, участвовал в сессиях клиент-центрированной психотерапии. Два месяца прогрессивной мышечной релаксации.

— Результаты?

— Ну… нельзя сказать, что их не было вовсе…

— Подробнее, пожалуйста.

— После когнитивной терапии я перестал бояться. До этого я всегда боялся, что меня застигнут врасплох. Голым.

Войдёт пациент, и мне придётся как-то выкручиваться, объяснять. Стоило скрипнуть двери, руки сами тянулись — запахнуть халат. прикрыться. с трудом преодолевал искушение забраться под стол. В какой-то момент, вдруг, внезапно приходило понимание и вместе с ним — облегчение: да нет же, я одет. Всё в порядке. Никто ничего не заметил.

После курса терапии я больше не боялся того, что меня застигнут врасплох. То есть, я по-прежнему чувствовал себя голым, стоило кому-то войти, но меня это совершенно не беспокоило. Пациент появлялся в дверях, я говорил ему: присаживайтесь. А про себя думал: да, я голый, и что с того? Совершенно ничего. Минуту-другую спустя я, однако, спохватывался и понимал, что одет. Это-то и приводило меня в недоумение: только что беседовал с пациентом — нагишом, и всё было нормально, а тут вдруг — рррраз, и. как же так? Я полностью одет, на мне рубашка и галстук, кожей чувствую нижнее бельё, брюки, носки, туфли… Всё это очень странно.

Очень-очень странно… я прерывал сеанс, просил у пацента прощения и выходил на балкон. Мне нужно было пять-

семь минут, чтобы привести себя в порядок. Это было невыносимо.

— И как же вы поступили?

— Я обратился за помощью к Гертруде Кляйн, она была широко известна как специалист в области толкования сновидений, о ней слагали легенды. После первого сеанса мне приснились ярко-жёлтые астры. Гертруда сказала, что это — плохой знак, и, скорее всего, ничего не выйдет. Она отправила меня к своему приятелю, который был учеником Стэна Грофа и практиковал ЛСД-терапию.

— Это было до запрещения ЛСД?

— Это было после. Джордж использовал запрещённые методы, и у него не было отбоя от пациентов. Он мог устроить оргию прямо во время группового сеанса, мог избить пациента до крови или закрыть его в тёмном чулане и заставить кукарекать два-три часа подряд. Поначалу мне это нравилось. Я пришёл к нему просто поговорить, но остался в «терапевтическом сквоте» — как мы называли этот гадюшник — на три месяца. Кончилось тем, что его арестовали, и я снова остался один на один со своими проблемами.

— Были какие-то результаты?

— Ничего существенного. Стоило пациенту войти в кабинет, я по-прежнему чувствовал себя голым, но вместо смятения это приводило меня в восторг. Первые три-четыре минуты уходило на то, чтобы справиться с чудовищной эрекцией. Потом всё приходило в норму, и я как ни в чём ни бывало продолжал сеанс.

— Что было потом?

— Некоторое время я ничего не предпринимал. В конце концов, восторг — лучше, чем смущение и замешательство.

Но однажды. хм… ээээ… случилось нечто из ряда вон выходящее… Кажется, это был не самый удачный день для моей карьеры. У меня не отобрали лицензию только потому, что не сумели обосновать претензию о сексуальных домогательствах. к счастью, пациентка отозвала иск… Но я, конечно, почувствовал запах палёного. И — уже от от-

чаяния — обратился за помощью к гештальт-терапевту, хоть никогда и не верил в эту бредятину. И вправду: хватило первых десяти встреч, чтобы окончательно в ней разочароваться.

— Были какие-нибудь результаты?

— Едва ли это можно назвать «результатами»… Начало сеанса — без изменений. я по-прежнему чувствовал возбуждение, хоть и научился его сдерживать. Сам сеанс проходил ровно. Но по окончании, как только за пациентом закрывалась дверь, я начинал смеяться. Это был дикий, торжествующий, неконтролируемый хохот. Я выл как гиена… Мне не хватало воздуха, ноги подгибались. Мой смех слышали пятью этажами ниже. Люди пугались насмерть. В недельный срок я потерял всех до единого пациентов и совершенно не представлял, каким образом сумею оплатить счета за следующий месяц. Дела мои пришли в полный упадок. Я был близок к самоубийству. Не знаю, что удержало меня от этого поступка, помню, я думал тогда: если выброситься из окна, будут думать, что у меня был страх высоты, а если зарезаться, коллеги станут рассуждать о «пронзённом» и «пронзаемом», устроят симпозиум, какой-нибудь гад непременно напишет статью на эту тему, и т. д. и т. п….

И вот наконец, когда я потерял всякую надежду, один мой друг посоветовал обратиться к опытному гипнотизёру.

Им оказался Ганс-Элрик Эриксон. Думаю, вы читали об этом в газетах. В общем, тут я даже не знаю, что сказать. Я пришёл, лёг на кушетку. Меня загипнотизировали. Когда я открыл глаза, кабинет был разгромлен, тут и там валялись рыбки из разбитого аквариума, доктор висел на люстре, секретарша (вернее — то, что от неё осталось) плавала в ванне. Я так и не понял, что произошло. На моей одежде не было ни пятнышка, ни складочки. Я совершенно ничего не помнил. Насколько я знаю, полиция до сих пор расследует это дело, у них нет ни единой зацепки.

— Что-то изменилось для вас?

— Да… на этот раз всё совершенно изменилось. Теперь мне всё время казалось, что я голый. Я остался без работы и большую часть времени проводил в своей спальне — под одеялом. Стоило выйти из дома, меня начинали донимать приступы: то и дело я хлопал себя по ляжкам, чтобы убедиться — выходя из дому, я не забыл натянуть брюки. Но самое неприятное состояло в том, что время от времени я и в самом деле разгуливал по городу нагишом, и обнаруживал это в самый неподходящий момент — на автобусной остановке, в баре, в офисе моего бухгалтера…

Меня госпитализировали. И довольно долго держали в отделении для буйных.

— Как вас лечили?

— Сперва — медикаментозно. Со временем стали приводить в общую комнату и даже позволяли играть с другими пациентами: мы строили домики и лепили машинки из пластилина. Я научился собирать кубик Рубика. Я могу собрать кубик Рубика за 95 секунд. Это абсолютный рекорд буйного отделения.

— Что было потом?

— В один прекрасный момент я понял, что нет никакой разницы. Чувствовать себя голым и быть голым — одно и то же. Понять это можно только в лечебнице, где социальные условности теряют всякий смысл. Мне стало всё равно — голый я или нет. В конце концов, для того и существует медперсонал: если ты голый, тебя оденут. К тому времени меня перевели в отделение для «ходячих», и я научился играть в облавные шашки.

Однажды ко мне подошёл один из пациентов по имени Свен. «Гриффит, — сказал он, — я слышал, ты был хорошим аналитиком — покуда не загремел в психушку». Я припомнил те жуткие времена, и ответил: «Ты ошибаешься, дружище, я был ихтиологом. Занимался изучением глубоководных рыб». «Чёрт возьми, Гриффит, — закричал этот псих, — я знаю, о чём говорю: Джеймс Бин из пятого корпуса кучу бабок отвалил тебе за сеансы, и всё равно его заперли здесь и признали шизофреником!»

Мне нечего было сказать в ответ.

Известие о том, что среди пациентов имеется психоаналитик, немедленно разнеслось по всей больнице. Отношение ко мне изменилось: кое-кто меня решительно невзлюбил, другие — наоборот — старались со мной подружиться и даже подбрасывали деньжат, когда я оставался на мели.

Однажды ночью меня разбудило чужое дыхание на щеке. Я открыл глаза и увидал вытянутое, похожее на лунный серп, лицо отца Михаила, православного священника, попавшего в психдом после кровавой разборки с Предателем Рода Человеческого. «Мне срочно нужна твоя помощь,» — сказал отец Михаил.

Как я мог ему отказать?

Мы тихонько прошлёпали босиком в туалет и закрылись в смежных кабинках. Как только он открыл рот, я немедленно почувствовал себя голым — совсем как в добрые старые времена. Тут я посмотрел на себя и понял, что верхняя часть моего тела обёрнута простынёй, а нижняя — обнажена, поскольку, усаживаясь на унитаз, я инстинктивно приподнял простыню, как поступил бы любой из нас — как больной, так и здоровый.

Это был момент истины.

С тех пор я больше не попадаю в эту ловушку. Вернее, я по-прежнему смущаюсь, как только пациент отворяет дверь и ко мне возвращается это жуткое состояние (тут ничего не изменилось: я чувствую себя голым), но как только это происходит, я говорю: «Простите, я забыл одеться. Как думаете, я голый, или у кого-то из нас глюки?»

Поначалу опешив, пациент скоро приходит к выводу о том, что всё это — уловка, часть моего терапевтического метода, и так мы оба минуем опасный участок.

— Выходит, ваша проблема не разрешилась?

— Я научился с ней жить, она перестала сводить меня с нарезки. Три года назад меня выписали. Я сменил имя, фамилию, город, сделал пластическую операцию и подкупил учётную комиссию. В конце концов, я ничего другого делать не умею, поэтому пришлось удовольствоваться фальшивой лицензией. Я снова занимаюсь любимым делом.

Кстати говоря, вам стоит всего лишь позвонить куда следует, и меня упекут за решётку. Конечно, я могу попроситься в психушку, мне даже не придётся симулировать. но ведь до этого дело не дойдёт: вы не поступите как подобает добросовестному американскому гражданину. Вы меня не сдадите…

— Это почему же?

— Когда меня вышвырнули из психушки, первое время пришлось подрабатывать мойщиком посуды, разнорабочим, сторожем, и, наконец, уборщиком в одной из фирм, предоставляющих услуги финансовым, медицинским и юридическим компаниям. Однажды меня вызвали для уборки офиса известного психоаналитика. Сперва я хотел отказаться: было неловко думать, что произойдёт, если он узнает меня, но отказ был чреват увольнением. Я надел фирменную кепку с козырьком на размер больше, надеясь скрыть лицо. Мне не о чём было беспокоиться: люди, как правило, не способны отличить одного уборщика от другого, они не видят лица, но только логотип на рубашке или кепке. Он меня не узнал бы в любом случае, поскольку был занят с пациентом. Я мыл коридор, ведущий в его кабинет, думая о том, сумел бы я сам признать кого бы то ни было в сходных обстоятельствах, и тут раздался вопль — такой отчаянный и безнадёжный, что, казалось, воздух почернел и сгустился. Дверь кабинета распахнулась, оттуда выскочил человек (лица я не успел разглядеть), крикнул что-то неразборчивое и помчался по лестнице вниз, перепрыгивая через три ступеньки, даже не попытавшись воспользоваться лифтом.

Дверь кабинета оставалась открытой. Я осторожно туда заглянул и увидал бывшего коллегу, приятеля по конгрессам и соседа по журнальным публикациям в сумеречном состоянии, которое живо напомнило мне недавнее прошлое.

Его проблема была точь в точь похожа на мою собственную, хоть и казалась на первый взгляд почти безобидной.

Как только пациент переступал порог его кабинета, у доктора начинался внутренний зуд, он терпел и крепился, но рано или поздно бросался на пациента с пластмассовой расчёской, намереваясь причесать своего подопечного — любой ценой, вне зависимости от пола, возраста, социального положения и наличия шевелюры. Как-то раз он до крови расцарапал плешь одного театрального антерпренёра, и только обширные и разнообразные связи уберегли его от сокрушительного скандала.

Услышав мою историю, он предложил прямо сейчас, не сходя с места, устроить сеанс психоанализа. Не знаю, как он почувствовал. как понял, что я — после всего пройденного — стал противоядием, убивающим собственную болезнь.

После первого же сеанса я получил предложение стать его аналитиком.

С тех пор только тем и занимаюсь, что анализирую аналитиков. Довольно скоро выяснилось, что я, увы, не был исключением из правил: все мы страдаем от подобного профессионального заболевания, и все до единого пытаемся скрыть свою слабость — различными способами и средствами, не всегда легальными и зачастую довольно опасными как для нас самих, так и для всех окружающих.

Обычно, чтобы поправить положение, требуется тридцать-сорок сеансов. Я всегда начинаю с того, что прихожу на приём и рассказываю эту историю.

Увы, я не способен избавить вас от болезни. Точно так же, как сами вы не способны исцелить пациента — раз и навсегда, окончательно и бесповоротно. Тем не менее, я могу сделать так, что вы привыкнете к своему недостатку, подчините его себе вместо того, чтобы самым унизительным образом подчиняться — ежедневно, ежечасно, ежесекундно. Самое главное — вы перестанете бояться. Безумие не выглядит опасным, коль скоро безумны все до единого.

Теперь я готов ответить на все ваши вопросы.

— Сколько я должен вам за сеанс, коллега?..

— Первый — всегда — бесплатно.

Выход Гриффита

Гриффит взвешивает «Пушечное Ядро» на ладони, прислушиваясь к работе внутренних органов (кишечник, печень, селезёнка). Делает пробную отмашку, за ней другую и третью, морщится, кладёт шар на место. Берёт следующий — номер четырнадцать. Начать с того, что потяжелее? Или нет? Сумеет ли он без разминки справиться с «Чёрным Джимми»?

Совершив окончательный выбор в пользу «Джимми», выходит на финишную прямую с шаром на плече (на манер античного дискобола). Зрители внимательно следят за его появлением.

Гриффит медленно разворачивается на каблуках, как это делают опытные тангейрос, почуявшие напряжённое ожидание публики. Его взгляд — прицельный взгляд хищной птицы, которая маячит в небесах, описывая круги, но того и гляди канет в воздухе, чтобы возникнуть у самой земли, за мгновение до атаки.

Тишина в зале: ни шороха.

Внезапно он приседает на левой ноге, закручиваясь в спираль. Шар взлетает над головой и отвесно падает вниз, будто йо-йо на резиновом жгутике. Движение настолько стремительное, что зрителям кажется: шар сам по себе прилипает к металлу и мчится навстречу судьбе.

Кегли взлетают в воздух.

Гриффит, не меняя позы (коленопреклонённый), медленно поднимает голову.

Гриффит и Центральное Разведывательное Управление

Стоит Гриффиту выйти из дома, за ним тут же пристраивается агент, или два агента — в зависимости от текущего бюджета расследования. Они не пытаются выдать себя за обычных прохожих и не боятся разоблачения. Иногда за Гриффитом следуют сразу три, а то и четыре агента. Как только ему приходит в голову, что неплохо бы зайти в бар (пропустить рюмку-другую), кто-нибудь из них мигом подскакивает и предупредительно распахивает перед ним дверь, словно говоря: ну что ж, Гриффит, зайди, выпей, но, ради бога, без глупостей, не испытывай судьбу, Гриффит, будь паинькой, ничего крепче пива, никакой текилы сегодня, ведь мы знаем тебя, Гриффит, как облупленного, держи руки на столе — так, чтобы мы их видели, не пытайся обмануть нашу бдительность, Гриффит.

Или что-нибудь в том же духе, не менее зловещее и чепухообразное: похоже, ничего другого им в голову не пришло бы, несмотря на то, что каждый из них окончил среднюю школу и читал Тургенева.

Однажды смеха ради он попытался улизнуть на водном велосипеде, но тут по команде подняли подразделение морских пехотинцев, и Гриффиту пришлось сделать вид, что всё это время он гнался за проплывавшим мимо лебедем.

Апокалипсис Гриффита

В иные летние дни Гриффит не идёт по улице, а струится. Кровь кипит и выплёскивается наружу, на воздухе мгновенно превращаясь в нежно-розовый пар. Порой рубашка на плечах вспыхивает, и тогда совершенно незнакомые люди подбегают сзади, принимаются хлопать по спине и плечам: тушат.

Прохожие идут, оставляя за собой кильватерную струю: строем идут — как пылающие корабли. Самый воздух горит, и с неба падают обугленные трупики птиц.

Соседи Гриффита

Вечером, за полчаса до наступления «детского» времени, они садятся за круглый кухонный стол. Отец достаёт из шкафчика посудину, отдалённо напоминающую старинную маслёнку автолюбителя 30-х годов, но значительно большего размера. На столе появляется также фаянсовая миска — из тех, что домохозяйки используют для приготовления больших «семейных» салатов. Подняв «маслёнку» как можно выше — на вытянутых руках, — отец наклоняет её, до тех пор, пока выпуклая капля мёда не повисает над краем узкой воронки. Тут движение замедляется: необходимо отсрочить мгновение, когда капля перевалится через край и превратится в тонкую струйку, почти ниточку, соединяющую дно миски и металлический носик. Дочь зачарованно наблюдает за этим процессом, изредка кивая головой, улыбаясь или морщась в зависимости от того, насколько отцу удаётся справиться с медовым валом, который с течением времени всё более напоминает самостоятельное, живое, способное бороться за свободу волеизлияния существо. Наконец, мёд одерживает верх, отец замирает, продолжая держать сосуд на вытянутых руках — так, что вены на тыльной стороне ладони набухают и руки подрагивают от напряжения. Мёд льётся. Они смотрят, как льётся мёд. В полной тишине льётся мёд. Они смотрят.

Послеполуденный отдых Гриффита (сепия)

На фотографии — полосатый пляжный зонт, отбрасывающий тень на матерчатую подстилку, и человек на подстилке, лицом вверх — грузный немолодой мужчина в купальных трусах: резинка врезалась, живот напоминает выбегающее тесто, глаза крепко закрыты, и вокруг глаз — морщинки, словно он на мгновение зажмурился от яркого света или сморщился от боли; сейчас проморгается, крякнет, как это делают обычно грузные немолодые мужчины перед тем, как подняться с места, и пойдёт в море. Разбежавшись как следует, рухнет в воду, окатив детишек, деловито пересыпающих песок, и нянюшек, затеявших попурри на темы светской хроники, подняв на воздух фонтан, достойный повелителя вод, кашалота.

Гриффит и виноградные косточки

Известие о том, что существуют безумцы, поедающие виноград с косточками, не может оставить Гриффита равнодушным. «Прямо с косточками? С костями?» — недоумевает он. Можно ли позволить себе столь вопиющую бестактность в отношении живой природы? Косточка — будущая лоза, а лоза — в идеале почти полная кружка портвейна! Проглатывая косточку, ты не только наносишь вред организму, но и лишаешь потомков удовольствия.

Лучше остаться бездетным. Гриффит оглядывается по сторонам с напряжённым и решительным выражением на лице, он готов на крайние меры. Сомневаться не приходится: сегодня-завтра этот вопрос станет предметом оживлённых дискуссий в парламенте.

Воспоминание Гриффита

Тусклое полуподвальное помещение. Пахнет потом и колбасой. На столах — пивные кружки, грязные тарелки, окурки. Мужчина лет тридцати с лицом школьника-второгодника держит на коленях младенца, тетёшкает его, балует, прикрывая ладонью то один глаз, то другой, тихонько напевает, покачивая головой из стороны в сторону.

Шумно. Завсегдатаи склонились над малышом, протягивая ему — кто палец, кто платок, кто алюминиевую ложку.

Человек с воспалёнными глазами и растрёпанными волосами, проведший здесь, по всей видимости, несколько суток, протягивает младенцу окурок. Отец, не меняясь в лице, осторожно отводит его руку в сторону. Тот по инерции продолжает придерживать окурок в ладони, подавшись всем телом вперёд — будто протягивает его кому-

то прямо перед собой, хотя перед ним теперь лишь подоконник, и на подоконнике — цветок в кадке, полной пепла, скомканных салфеток и жжёных спичек.

Гриффит смеётся

У витрины кондитерской он останавливается, как вкопанный. Приступ хохота (беззвучный, внезапный) сотрясает тело.

Прохожие обходят его стороной, поглядывают с опаской.

Гриффит валится с ног, тычет пальцем в сторону витрины, где выставлен один-единственный торт — «Сладкий Сон»: три сорта шоколада, мягкие коржи, глазурь и марципаны, производство — Бельгия.

«Что там, сынок?» — спрашивает старый бруклинский еврей, в ответ бульканье и хриплые протяжные стоны. Рот распялен, руки описывают в воздухе синусоиды и параболы, ноги разъезжаются, как у пьяного конькобежца. Старик пожимает плечами и медленно удаляется, покачивая головой. Его место занимают два пуэрториканца. Долго смотрят, без малейшего признака сочувствия или раздражения.

Гриффит умирает от смеха. По щекам катятся крупные слёзы. Зубы оскалены.

Охочие до выпечки домохозяйки пугаются и роняют свёртки. Дети плачут. Управляющий звонит в полицию.

Самаритяне вызывают скорую.

Люди подтягиваются.

Гриффит в изнеможении падает на спину. Толпа — в смятении. «Папа, я не вижу, подними меня выше!»

На подгибающихся ногах, придерживая живот, Гриффит улепётывает за угол. В задних рядах требуют свежей версии происходящего. Движение на прилегающих улицах останавливается.

Утерев носовым платком слёзы, промокнув пот, Гриффит покупает в киоске газету. Вид у него усталый и умиротворённый. В Анголе захватили заложников. Два человека погибли в результате аварии военного самолета в Греции.

Переворачивая страницу за страницей, Гриффит ступает на ленту эскалатора, которая неспешно опускает его под землю.

Гриффит в метро

Вот человек, который похож на Стива Мартина. Возможно, он и есть Стив Мартин.

Во всяком случае, оттуда, где сидит Гриффит, отличить невозможно. Чёрт знает что! Вылитый Стив Мартин. Вот только непонятно, почему не смотрит в глаза. Наверное, есть что скрывать…

— Послушайте, я знаю, что похож на Стива Мартина. Вам не кажется, что это — отвратительно: пялиться на человека только потому, что он похож на Стива Мартина? Безобразие!

Ладно.

Не очень-то и хотелось.

Гриффит надевает наушники и зажмуривается, делая вид, что спит. Largo местами напоминает ре-минорную сонату Скарлатти. Прослушав до конца, он с изумлением убеждается в том, что это и есть ре-минорная соната K.89b, хамским образом перекроенная и сшитая заново — для струнного оркестра.

— Видите ли, — говорит он Стиву Мартину, — у меня тут явный случай так называемого нарушения авторских прав!

Тот с негодованием отворачивается, подозревая, что всё это — отговорки, а дело в том, что из зависти или иных нечистых побуждений Гриффит готов прямо тут, в метро, учинить хулиганскую выходку.

— Вы знакомы с Доменико Скарлатти? — на этот раз Гриффит обращается к пожилому афроамериканцу, придерживающему на коленях обшарпанный гитарный футляр.

— А то! — бодро отвечает старик голосом глубоким и хриплым, и Гриффит тут же узнаёт в нём короля блюза, чей портрет он видел, кажется, на старых пластинках.

— А ведь вы — тот самый…

— Тот самый и есть, — с готовностью соглашается блюзмен и надувает щёки, изображая кого-то из великих предшественников.

— Или нет?.. — сомневается Гриффит.

Старик с лёгким презрением смотрит на него и медленным скользящим движением извлекает гитару из футляра.

«Гитара похожа» — отмечает про себя Гриффит, чувствуя себя пристыженным. Музыкант приступает к делу, и несмотря на скрежет и вой движущегося с безумной скоростью вагона, Гриффиту удаётся расслышать:

— Stabat Mater dolorosa juxta crucem lacrymosa dum pendebat Filius…

Слезы — одна за другой — падают на обшивку сиденья. Поезд с отвратительным визгом дырявит пространство.

Гриффит даёт интервью

— Гриффит, «New York Times». Г-н Гриффит, что вы думаете о психоделических наркотиках?

— Странный вопрос. А почему вы решили, что я думаю о психоделических наркотиках?

— Ну. видите ли, есть люди, которые. выглядят так, будто. вы понимаете?..

— Не понимаю. Следующий.

— Гриффит, «Девятый Канал». М-р Гриффит, вы трижды отказывались от Нобелевской премии — в 1975-м, в 2002-м и в 2014-м годах. Я думаю, нашим зрителям было бы любопытно узнать о том, почему вы всякий раз принимали это непростое решение?

— Видите ли, мисс… Как только я нахожу в почтовом ящике это идиотское письмо: уважаемый г-н Гриффит, мы счастливы сообщить. и так далее. Я думаю: блядь, ну что вы пристали со своей премией? Что-то в этом роде. Я ответил на ваш вопрос?..

— Гриффит, журнал «Эгоист». Г-н Гриффит, ваши открытия в области молекулярной биофизики.

— Ёптыть! Следующий.

— Гриффит, «Пицца Счастья». Кредит или наличные?

— Кредит. Кола — холодная, пицца — горячая. Иначе не видать вашему парню чаевых. Следующий.

— Гриффит, Церковь Апокалипсиса. Настало время подумать о будущем. Думаете ли вы о будущем, м-р Гриффит?

— Следующий.

— Гриффит, Департамент Полиции. Вы имеете право хранить молчание, если вы поступитесь этим правом, любые ваши слова могут быть обращены против вас в суде.

— Сле…

Гриффит и зло

Гриффит не чурается зла, он зол не менее и не более, чем прочие-остальные. От многих других его отличает, однако, удивительное великодушие: мало кто умеет так трогательно (смиренно, безропотно) прощать себе то, к чему склоняет нас порой коварная изнанка человеческой природы.

Слёзы Гриффита

Гриффит смеётся чаще, чем плачет. Если хорошенько подумать, он и не помнит, когда последний раз использовал слёзные железы по назначению. А всё потому, что в детстве плакать ему запрещали, и больно били по щекам, стоило Гриффиту разреветься: «Чтобы не зря плакал!». «Так ведь не зря плачу!» — защищался Гриффит: всегда была какая-то причина, пусть и самая ничтожная. Но никто не хотел слушать, напротив: стоило пуститься в объяснения, били много больнее. Пришлось Гриффиту научиться смеяться всякий раз, когда было больно, и чем больнее было, тем громче он смеялся. Убедившись, что всё без толку, его оставили в покое. С тех пор Гриффит смеётся беспрерывно.

Порой он смеётся в память о том мальчике, каким был, когда умел плакать.

Порой — думая о том, кем стал, когда плакать вконец разучился.

Иллюзии Гриффита

Свет электрической лампы отражается в окне, прикрытом шторой: в результате сложной оптической трансформации мерцающий шар делится на два полушария, каждое из которых в свою очередь рассыпается на множество светящихся фрагментов. Стоит повернуть голову, они тут же смешиваются в иной пропорции, и вся комбинация меняет форму — как в стёклышке калейдоскопа. Уличный шум прибавляет зрелищу убедительности, можно надеть наушники или сесть с книгой, но Гриффит продолжает смотреть, покачивая головой из стороны в сторону — как кобра под гипнотическим взглядом факира.

Гриффит покупает книги

Обыкновенно, купив книгу, Гриффит первым делом отрывает и выбрасывает в ближайшую урну обложку. Зрелище не для слабонервных: с мая-месяца типографии перешли на суперклей марки СК5476-Е, и для того, чтобы отделить обложку, не повредив содержимого, необходимо наступить на книгу ногой, упереться и хорошенько дёрнуть обеими руками. При этом важен верный угол приложения силы, иначе дело может кончиться растяжением дельтовидной мышцы.

Геростратово рвение Гриффита не остаётся незамеченным: книгопродавцы складывают о нём легенды, разгневанные любители изящной словесности устраивают пикеты и норовят применить меры превентивного воздействия (вплоть до физического устранения), и, наконец, однажды некий молодой амбициозный автор подаёт на него в суд — за разбойное нападение и умышленное надругательство над объектом интеллектуальной собственности. Разбирательство Гриффит выигрывает «одной левой», вопреки неуклюжей защите адвоката, навязанного ему коллегией. На вопрос судьи о том, зачем он калечит книги, Гриффит отвечает совершенно откровенно и без всякого апломба: обложка мешает ему читать.

Дело закрыто за отсутствием состава преступления. Тем не менее, процесс успевает привлечь внимание демонов общественного участия. Гриффит попадает в газеты. Даёт интервью Опре Уин-фри и Филу Донахью. Гриффита узнают на улицах. Ему пожимают руку. Побивают камнями. Он нанимает секретаршу, чтобы сжигать непрочитанную почту. Менеджер популярной сети книжных магазинов предлагает ему контракт на пять перспективных авторов. Если бизнес пойдёт хорошо, компания берёт на себя турне по стране и раздачу автографов в крупных магазинах. Литературный агент известного монстра-постмодерниста умоляет о встрече: монстр готов официально объявить Гриффита автором всех написанных им книг, ибо смерть книги, несомненно, возвещает (а в некотором роде и всегда возвещала) не что иное, как смерть речи и новое изменение в истории письма, в истории как письме, в письме как истории письма и смерти как истории смерти письма (и далее в тот же бубен)…

Совершенно ошалевший от всего этого Гриффит скорым ночным поездом убывает на озёра, оставив секретаршу на растерзание стервятникам, и там, в глухомани, собирается втихую переждать шквал массовой истерии. В небольшом одноэтажном городке он находит лавку, торгующую вчерашними газетами и подержанными книгами, среди которых попадаются настоящие раритеты. Хозяин совершенно не интересуется товаром и — чудо из чудес — не смотрит телевизор. Неузнанный, Гриффит живёт припеваючи.

Погожим июньским деньком, после одного из самых успешных отделений обложки за всю историю книгопечатания, в поле зрения Гриффита появляется вежливый мальчик лет девяти от роду: простите, сэр, разве это не Уильям Блейк?

Всклокоченный, потный, тяжело дышащий Гриффит раздумчиво перелистывает новорожденную книжицу: нет-нет, это просто стиши. стишочки.

— Стишата?.. — осторожно включается мальчик. Глазёнки возбуждённо поблёскивают за круглыми стёклами.

Гриффит кивает в ответ.

Короткое замыкание: улыбка взаимного узнавания.

Гриффит кается

— Я — хлеб и вино, — напоминает ему Иисус, обитатель Центрального Парка, мессия.

— Тоже мне — новости, — отвечает Гриффит, разгрызая сухарик и тут же прикладываясь к горлышку «Seven Stars». — Давай, что ли, сменим пластинку… «Я — борода и гармонь», например… или «Я — зонтик и швейная машинка»…

— Покайся! — перебивает его Иисус, простирая длань. — Как пращур его, Мойсей с ветхозаветной гравюры Доре.

Глаза полыхают: покайся, Гриффит. Покайся!

Гриффит с сомнением смотрит на Иисуса. Тот ласково кивает и потихоньку приближается, собираясь наложить руки на Гриффита (с тем, чтобы отпустить ему грехи — прошлые и будущие). В принципе, Гриффит не против.

— Ладно, — говорит он, — я, пожалуй, покаюсь.

— Кайся.

— Каюсь.

Гриффит не знает, как каются. Ему кажется, что, произнося слово «каюсь», он кается.

— Покайся! — просит его Иисус.

— Ну каюсь я, каюсь.

— Ладно, — внезапно остывает Иисус. — Ты точно каешься?..

— Я что, неясно выразился?

— Отпускаю тебе прегрешения.

— Спасибо.

— Не меня ты должен благодарить, но Отца моего.

— Ладно.

Иисус присаживается на лавочку, огонёк в глазах тухнет. Протягивает руку, и Гриффит передаёт ему бутылку.

— Это я, — сообщает Иисус, взглядом указывая на плещущий за стеклом напиток буроватого оттенка.

— Сухарик дать? — спрашивает Гриффит. Тот кивает, и Гриффит достаёт из кармана сухарик, чтобы Сыну Человеческому было чем закусить.

Гриффит и чёрт

Это произошло на калифорнийском пляже, в полдень, в самый разгар сезона.

Гриффит входил в воду, чёрт выходил из неё. Они разминулись буквально нос к носу. Эй! — крикнул (или шепнул) Гриффит, обернувшись. Что? — осклабился чёрт, будто на людном пляже чертям самое место, будто это не он — чёрт — вышел только что из воды, в разгар сезона, в Калифорнии, где черти в купальных трусах — явление исключительное, означающее глубокий кризис калифорнийского жанра, а — наоборот — Гриффит появился откуда ни возьмись в каком-нибудь глухом закоулке Ада, чьи обитатели давным-давно позабыли, чем пахнет человечина.

Что? — переспросил чёрт, нагло уставившись на Гриффита и продолжая (нагло) ухмыляться.

Считанные мгновения они смотрели друг на друга в упор: Гриффит первым отвёл взгляд, хмуро покачал головой и пошёл в море, оставив за спиной гибнущую Калифорнию.

Ихтиология Гриффита ДОКТОР: А ну-ка, что тут у нас?.. А ну-ка… Ах, какая красавица… прелесть, прелесть. Это что же у нас такое?

ГРИФФИТ: Abbottina rivularis. Видите, какая предлобовая выемка?

ДОКТОР: Да уж. Да уж. Хороша, нечего сказать! А это?

ГРИФФИТ: Это гамбузия, Gambusia affinis. Самец. У него гоноподий.

ДОКТОР: Гоноподий? Что вы говорите.

ГРИФФИТ: А вот… можно я тут положу?.. Настоящий туркестант-ский язь. Leuciscus idus oxianus. Вы когда-нибудь такое видели?

ДОКТОР: Очень красиво. Вы просто молодец! Набор цветных карандашей, и такое… кстати… я всё записываю. Вы не против записи?

ГРИФФИТ: Если вам нужно… я не против. Если вы в этом нуждаетесь.

ДОКТОР: Я думаю, это поможет нам обоим. ГРИФФИТ: Я не против.

ДОКТОР: Спасибо. Очень важно понять, что мы тут с вами делаем. Мы ведь не автомобиль ремонтируем. Винтики, шпунтики. Важно понимать, что без вашего участия, без вашей помощи.

ГРИФФИТ: Да.

ДОКТОР: я ничего не могу.

ГРИФФИТ: А что вы собираетесь делать?

ДОКТОР: Хочу вернуть вас в Большой Мир. А вы?.. (пауза) ДОКТОР: Вы собираетесь вернуться в Большой Мир? На работу? Вы кто по профессии?

ГРИФФИТ: Ихтиолог.

ДОКТОР: Нет, я имею в виду — кем были до того, как… ГРИФФИТ: Доктор, я — ихтиолог.

ДОКТОР: Нет, я имею в виду — кем вы были до того, как попали к нам? (пауза)

ГРИФФИТ: Ихтиологом.

ДОКТОР: Ну хорошо. Вы работали ихтиологом?

ГРИФФИТ: Я не работал ихтиологом, но по профессии я ихтиолог.

ДОКТОР: То есть, вы хотели быть ихтиологом, но работали. Кем вы работали?

(пауза)

ДОКТОР: Вы работали балетмейстером, верно? (пауза) ДОКТОР: Вам неприятно, что я об этом говорю? ГРИФФИТ: Мне неприятно.

ДОКТОР: Ну хорошо, давайте сменим тему. Давайте поговорим о рыбах.

ГРИФФИТ: С удовольствием.

ДОКТОР: Вы видите их всё время или иногда? ГРИФФИТ: Всё время.

ДОКТОР: Всё время?

ГРИФФИТ: Всё время.

ДОКТОР: Но на прошлой неделе вы говорили, что иногда. ГРИФФИТ: Я не хотел вас расстраивать.

(пауза)

ГРИФФИТ: Я подумал, что если вижу их всё время, то, скорее всего, уже поздно что-либо менять. Я не хотел лишить вас последней надежды. (пауза)

ГРИФФИТ: В конце концов, это всего лишь рыбы.

ДОКТОР: Вы не хотите мне помочь.

ГРИФФИТ: Знаете, в семнадцатом веке жил один человек. Итальянец. Рисовал рыб. Очень известный рисовальщик. Его атлас до сих пор переиздаётся каждый год. Пять тысяч рыб нарисовал с натуры. Однажды к нему обратился богатый купец. Говорит: я слышал, лучше вас рыб никто не рисует. Нарисуйте мне натюрморт. Тот ответил: я живых рыб рисую.

(пауза)

ДОКТОР: Ну и что?

(пауза)

ДОКТОР: Простите, вы что-то начали рассказывать?..

ГРИФФИТ: Он жил в Неаполе.

ДОКТОР: Простите, отвлёкся.

ГРИФФИТ: Рисовальщик жил в Неаполе, на берегу Тирренского моря. В его атласе есть тихоокеанская корюшка Osmerus mordax dentex, камчатская нерка, каспийская минога, амурский сиг, акулы Японского моря. Есть даже полярные рыбы, о которых вообще в те времена в Европе никто ни сном, ни духом. Что это значит, по-вашему?

ДОКТОР: Наверное, он собрал всё, что было известно, все существующие атласы. ну, я не знаю.

ГРИФФИТ: Он этого не делал.

ДОКТОР: Почему вы в этом уверены?

ГРИФФИТ: Потому что атласы того времени были составлены именно так, как вы говорите, — по чужим рисункам, по словесным описаниям моряков и иностранцев. Его атлас, в отличие от них, содержал рисунки, сделанные с натуры. Большинство рыб, которых он рисовал, можно и сегодня найти тут и там — по всему свету.

ДОКТОР: Наверное, путешествовал много…

ГРИФФИТ: Родился и умер в Неаполе. За пределы Италии не выезжал ни разу.

ДОКТОР: Что вы хотите сказать? Вы думаете, что он, как и вы.

ГРИФФИТ: Всё это — достоверные факты. Спросите любого историка, который занимается итальянским искусством.

ДОКТОР: Спрошу.

ГРИФФИТ: Спросите.

ДОКТОР: И спрошу. Спрошу…

(пауза)

ГРИФФИТ: Вы знаете, что такое рыба?

ДОКТОР: Рыба… я, конечно, не ихтиолог… в отличие… хм…

ГРИФФИТ: Вы знаете, что такое рыба?

ДОКТОР: Нет, не знаю. А вы?

ГРИФФИТ: Вы знаете, что такое рыба?

ДОКТОР: Что с вами? Санитар!

ГРИФФИТ: Вы знаете, что такое рыба?

Орбиты Гриффита

Кто ввинтил в мой цоколь синюю лампу накаливания? Мерцаю. У самой кромки, у линии горизонта. Не разобрать ни по слогам, ни в цейсовский бинокль. Всё существенное остаётся за кадром. Фрагменты. Детали, элементы, обрывки. Полная неизвестность. И никто не подскажет. Ни жены, ни суфлёра. Ни кого-то, кто мог бы периодически сообщать, стоя за левым (правым) плечом. Огласите содержание! Возьмите на поруки! Попытайтесь принять облик уверенного в окружающей действительности индивидуума и, удерживая на лице ободряющую улыбку, войдите.

Можно без стука.

Гриффит в темноте

Ни зги. Гриффит на ощупь пробирается к выключателю и, не найдя его на привычном месте, понимает, что оказался в чужом доме. Совершенно определённо, здесь он провёл большую часть ночи. Почему, чёрт возьми, он не помнит, как сюда попал? Чья это комната? И где дверь?

Крошечный огонёк здравого смысла подсказывает ему: если обследовать стену миллиметр за миллиметром, рано или поздно выключатель найдётся. Гриффит движется влево, совершая размашистые движения вдоль стены, будто плывёт брассом. На пол летит тяжёлый прямоугольный предмет, и Гриффит по инерции наступает на него ногой.

Раздаётся отвратительный хруст. Стряхивая с голой пятки останки картины в тяжелой раме, Гриффит думает о том, что ежели (упаси Господь!) он находится в доме человека небедного и притом обладающего сколь-нибудь приличным вкусом, прогулка впотьмах уже влетела ему в копеечку. И это только начало…

Проще всего разбудить хозяев. Сами виноваты: запереть гостя в тёмной комнате, без малейшего представления о том, как он сюда попал и где выход — это… Гриффит безуспешно пытается подобрать соответствующий эпитет, долго не находит ничего подходящего и в конце концов дрожащим, хриплым со сна голосом проговаривает вслух:

«…форменное блядство!» Слова эти звучат неожиданно громко, словно утренний свисток дневального, и Гриффит, скорчившись в три погибели, ждёт реакции.

Нет никакой реакции.

— Раз! Два! Проверка! — постепенно повышая тон, он пробует голос. — Есть кто живой?

Никого.

Гриффит стучит кулаком в стену. Пинает её. Будь он у себя дома, уж это бы ему с рук не сошло. Но он — не у себя дома. Тишина в ответ на тщетные попытки набуянить окончательно убеждает его в реальности происходящего: такое и в страшном сне не приснится.

— О'кей! — произносит он во весь голос, уже никого не стесняясь. — Я выхожу!

Гриффит превращается в бизона, запертого в вольере коварными загонщиками: идёт напролом, роняя стулья, разбивая вдребезги напольные вазы, опрокидывая шкафчики и столики. Траектория его движения напоминает путь броуновской молекулы. Время от времени он издаёт короткий охотничий вопль. В конце концов, в соответствии с непреложным законом вероятности, он всё же добирается до двери, ударом ноги вышибает её и вываливается наружу.

По-прежнему ни зги. На этот раз что-то (ток воздуха?) подсказывает, что он — в коридоре. Неожиданно Гриффит успокаивается: если двигаться прямо вперёд, рано или поздно любой коридор закончится.

Гриффит движется прямо вперёд, вытянув обе руки, чтобы не налететь с размаху на дверь, которая, судя по всему, ожидает его где-то в конце пути.

И тут же останавливается, как вкопанный: ладони упираются во что-то мягкое, податливое. Спустя мгновение Гриффит с ужасом убеждается в том, что перед ним — женщина. Молодая женщина.

— Прошу прощения, я, кажется…

Она не отвечает. Возможно, она улыбается. Гриффит этого не видит. Возможно, сердится. Или ликует. Может быть, она проснулась от грохота. Или всё это время неподвижно стояла в коридоре, ожидая пока он выйдет. Гриффит прислушивается к её дыханию: ровное, безмятежное.

— Извините, я. Повисает пауза.

Гриффит медленно протягивает руку вперёд, чтобы сократить паузу, свести её на нет, и — дотрагивается до её лица.

Трогает мочку уха. Ладонь скользит по волосам.

— Ничего, если. — шепчет Гриффит, зная, что всё напрасно, что она не ответит, и — одновременно — всё ещё надеясь услышать её голос.

Она хранит молчание. За её плечом, в самом конце коридора появляется маленькое пятнышко света.

Стихотворение Гриффита

Одиночество Гриффита

Гриффит настолько привык, притерпелся, притёрся к своему одиночеству, что за годы совместного бытия придумал ему сотни кличек, ласкательных и уменьшительных имён. Вечером он спьяну мог назвать одиночество «Мой Одуванчик», но наутро оно начинало досаждать и бередить старые раны, в отместку Гриффит обращался к нему не иначе как «капитан Пенопласт, сэр». Среди имён, придуманных им, фигурировали «Алая Роза» и «Старец Из Чайного Домика», а наиболее употребительным стало «Бигшит» — от «я одинок, следовательно — существуюсуществую» — формула, проверенная на прочность житейским опытом.

В один прекрасный день он понял, что не так одинок, как ему, возможно, хотелось бы, ибо относится к своему одиночеству запанибратски, холит и лелеет его, как истиный самурай — грядущую погибель. Одиночество Гриффита с годами сделалось антропоморфным, часто Гриффит отчётливо слышал его голос, порой — ворчливый и брюзжащий, как у стареющей женщины, порой — напоминающий голос отца, которого Гриффит никогда толком не знал и видел всего несколько раз в жизни.

Гриффит и естественные науки

Музей естественной истории Филда. Гриффит дразнит диплодока, протягивая ему яблоко.

Соседи Гриффита — 2

Иногда он заглядывает в комнату людей, которые живут в соседнем доме, их окна — напротив его кабинета. Они сидят на диване, тесно прижавшись друг к другу — муж и жена. Полуоткрыв рты, как дети (наверное, взрослые способны выглядеть так лишь под глубоким гипнозом), соседи Гриффита напоминают персонажей древнего фантастического фильма о бесчеловечных экспериментах на людях. Временами кажется: он может угадать, что видят в данный момент соседи — по тем смутным переливающимся образам, которые проецирует на их лица телеэкран.

Эти лица всё время немного меняются — как если бы по экрану то и дело пробегала лёгкая рябь помех. Иногда соседи улыбаются или смеются. Их черты на мгновение искажает гримаса страха или ненависти. Но большую часть времени на их лицах — выражение ожидания. Так человек на остановке, погруженный в свои мысли, неотрывно смотрит в ту сторону, откуда должен прийти автобус.

Гриффит и небесные странники

Гриффит владеет сверхъестественным приёмом, позволяющим сбивать летящие самолёты на расстоянии. Чтобы сбить самолёт, ему, в отличие от зенитчика-ракетчика, не требуется пышащий огнём агрегат величиной с дом. Стоит Гриффиту прицелиться, используя указательный палец правой руки, громко и внятно сказать «бах!» (можно «бабах!»), как самолёт со страшным грохотом взрывается в воздухе, и обломки спустя несколько минут падают на землю. Все до единого пассажиры погибают. Вероятно, по этой причине Гриффит не сбивает самолёты — разве похож он на душегуба?.. По правде говоря, до сих пор ему ни разу не пришлось воспользоваться своим смертоносным умением, довольно и того, что при случае он может о нём упомянуть — ввиду хорошего настроения, в хорошей компании, за кружкой хорошего пива.

Комната Гриффита

Во сне он ловит падающие снежинки языком и считает — сколько удалось поймать. Открыв глаза, первым делом тянется за карандашом, чтобы записать результат на обоях у изголовья. Поверх выцветшего фабричного узора этот участок бумаги испещрён цифрами, знаками, загадочными (возможно — бессмысленными) фразами, рисунками, вблизи напоминающими наскальную живопись, но издали кажущимися произвольным сплетением линий, пятен и точек.

Гриффит: Орфей

Он входит, когда лампы давно потушены, и даже ночник в спальне кажется не светлым облачком, а сгустком тьмы, призванным сделать ночь внутри комнаты чернее, чем за окном, снаружи. Проходя мимо постели, останавливается и смотрит на спящего. Одного его взгляда довольно, чтобы провалиться в терпкий ночной кошмар, развеять который способны лишь утренние колокольцы, и наутро Гриффит пробуждается, хватая ртом воздух, завороженный смутным воспоминанием, чей вкус позабыт, но однажды нахлынет снова, стоит Гриффиту снова взглянуть на себя-спящего, стоит ему обернуться.

Гриффит застилает постель

Поправить тут и там, подтянуть. Натянуть. Отбить. Пальцы порхают в воздухе — как у Аладдина, поспешно заталкивающего джинна в бутылку. Виртуоз! Никто не лежал на этих простынях, глядя в потолок, считая паршивых овец, предаваясь греху Онана.

Но где же ты находился этой ночью? Где ты спал, Гриффит? Есть ли у тебя алиби?

Разумеется, у меня есть алиби. Чёрный ворон видел, как я ходил — всю ночь ходил — вокруг дома. Спросите ворона, он видел. (Поправить. Натянуть. Отбить.)

Зачем ты ходил вокруг дома, Гриффит? Ночью! Зачем?

Я думал. (Поправить) Я много думал. Моя мысль трижды обежала земной шар. (Натянуть) Пока вы спали, я думал обо всех, кто есть, в том числе и о вас лично. (Отбить) Спросите соседа, он выходил покурить на крыльцо, он меня видел.

Как же ты думал обо мне, Гриффит? Как вообще можно думать — глубокой ночью?

О вас — в самой возвышенной манере. Также о тёте вашей — Присцилле. Весь снег истоптал, между прочим.

Спросите у пса, уличного пса, он меня видел.

Я бы тебе поверил, Гриффит, я бы сказал: да, этот человек всю ночь провёл на улице, отплясывая в такт возвышенным мыслям. Я бы вывел тебя в центр круга, воскликнув: вот — Гриффит, тот, кто бродит ночью, охваченный пламенем мысли! Но взгляни: в уголке, рядом с подушкой осталась крошечная складка. Совсем маленькая, почти невидимая. Эти складки я читаю как открытую книгу и ясно вижу, что не ходил ты, Гриффит, вокруг дома, не думал о тёте Присцилле, но лежал, глядя в потолок, считая паршивых овец, предаваясь греху Онана.

Отражения Гриффита

Вот уже две недели как Гриффит перестал разговаривать со своим отражением в зеркале. Причина: постоянные насмешки по поводу его идеологических и религиозных воззрений, ложь и наглая клевета разнообразного толка, чтение вслух издевательских эпиграмм, оргиастические пляски, беспардонная демонстрация срамных частей тела.

Кукиши. Отвратительные гримасы. И прочая, прочая, прочая…

Общение теперь сводится к тому, что Гриффит пишет короткие записки и прикрепляет их скотчем к поверхности зеркала — текстом внутрь. Эти записки, как правило, в категорической (часто — оскорбительной) форме содержат требования оплатить счета за свет или жилплощадь, купить молока, отвечать на телефонные звонки в его отсутствие и научиться, наконец, выключать за собой свет в туалете.

Патенты Гриффита

1. Балетмейстер элементарных частиц

2. Стоматологический молот (среднего и дальнего радиуса действия)

3. Выключатель смысла

4. Телескопический жираф

5. Генератор подозрительных соответствий

Гриффит. Секретные материалы

Будучи похищен инопланетянами, Гриффит не теряет присутствия духа. Вам не терпится узнать, из какого именно я сделан вещества? Что ж. Валяйте! Скальпель! Зажим! Маленькие зелёные твари с непропорционально большими головами возбуждённо лепечут, окружив его, распластанного на холодном медицинском столе. Гриффит послушно разевает рот и вращает зрачками, делая вид, будто напуган до чёртиков; и в то же время (про себя) злорадно ухмыляется в предчувствии кульминации, рокового мгновения, когда эти космические подонки, наконец, задействуют Аппарат Сканирования Мозга. Рано или поздно они сделают это, и тогда — у них появится возможность проникнуть в его помыслы, вывернуть наизнанку его память, почувствовать его кожу и рёбра — как свои собственные, именно в этот миг пришельцы получат свой единственный и неповторимый шанс познать Гриффита ЦЕЛИКОМ.

Полтора часа спустя летающее блюдце в режиме автопилота приземляется на окраине Национального Парка. На подгибающихся ногах, устало улыбаясь солнышку и деревьям, Гриффит спускается по трапу, приветливо машет полисмену, застывшему с неописуемой гримасой на лице и свистком наготове.

— Готов ли ты послужить своей стране, сынок? — спрашивает он копа.

— Сэр! Так точно, сэр!

— В таком случае немедленно телефонируй полковнику Крэблу из Агентства Национальной Безопасности.

Пятнадцать минут спустя посадочная площадка вместе со всеми нищими, урнами, лавочками и детскими качелями накрывается резиновым куполом, издали напоминающим гигантский гриб-мухомор. Посторонних отваживают при помощи полицейских собак и брандспойтов. Из длинных армейских вертолётов выбегают люди в скафандрах, исчезают в недрах инопланетного корабля и появляются вновь, волоча на носилках останки жертв мозговой деятельности Гриффита.

— Хорошая работа, — кивает Крэбл, протягивая Гриффиту серебрянную зажигалку. Некоторое время они молча наблюдают за происходящим, попыхивая сигарами. — Одного не могу понять, — произносит, наконец, полковник, с опасливым любопытством заглядывая Гриффиту в глаза, — что они в тебе нашли?.. Ну кому, скажи на милость, кому в этом проклятом мире интересно, каково это — быть Гриффитом?! Не мной, не Памелой Андерсон, не Президентом Соединённых Штатов, не Папой Римским… В чём тут фокус?..

Гриффит возвращает ему зажигалку, на которой выгравировано «Великодушному Спасителю от благодарного Человечества», и вместо ответа пускает длинную струю дыма, похожую то ли на восклицательный, то ли на вопросительный знак, медленно тающий в белом электрическом воздухе.

Воскресный шоппинг Гриффита

17.05. «КОСКО. Парфюм и галстуки». 5th Ave & 18th St. В самый раз для разминки. Покупатель с порога ставит персонал в известность о том, что его племянница без ума от японской косметики. Он хотел бы приобрести духи или что-нибудь в этом духе. Жидкое. Что-нибудь японское, вы понимаете? Что-нибудь с запахом сакуры. Киото, Кабуки… Клерк восторженно кивает. Самураи, продолжает покупатель, гейши какие-нибудь, харакири. Вам всё понятно? Клерк кивает. Хиросима, Такеши Китано. Молодой человек смотрит на Гриффита с недоверием. Сашими. Васаби. Чтоб всё это было, ком-прене ву? Чтобы всем этим пахло. Это сложно? Клерк утверждает, что — нет, пара пустяков. В таком случае — за дело. Чего мы ждём? Узкоплечий широкобёдрый хозяин прилавка с проворством фокусника извлекает из воздуха маленький вонючий ярлычок с надписью «Кензо #456» и суёт его под нос покупателю. Покупатель блюёт. Магазин мгновенно пустеет — как при хорошем двенадцатибаль-ном землетрясении. Проблевавшись на славу, Гриффит требует компенсацию. Он готов ограничиться полтинником. Сами понимаете, если дело дойдёт до суда, полтинником не обойдётся. Ему выписывают чек. Извиняются за причинённые неудобства. Вручают подарочную коробочку с образцами. Заходите, всегда будем рады. Зайду непременно. Как же, как же.

17.34. «Счастливый пони». 6th ave & 19th St. Секция «Предметы Быта и Кухонные Принадлежности». Здесь Гриффит прикидывается работником компании и успевает прочесть группе домохозяек подробную лекцию о канцерогенных свойствах тефлонового покрытия — прежде, чем прибывает менеджер, заинтригованный необычайным скоплением народа. Разгневанные домохозяйки побивают менеджера кухонными принадлежностями. Вслед ему летят предметы быта. Гриффит раскланивается и успевает выскочить наружу за несколько секунд до появления охранника. Следующая станция — старый добрый «Дешевле грязи» на углу B'way и 34-й улицы.

17.51. «Дешевле грязи». B'way & 34th St. Но тут у самого входа Гриффита уже поджидает патрульная машина, и он благоразумно ретируется. Очевидно, его маршрут более не является секретом для городского управления полиции. Гриффит вынужден использовать «План Б» и сворачивает на 34-ю. Светило медленно покидает вверенную ему территорию, представляя собой сужающийся на глазах ослепительно яркий серп над зданием корпорации «КОРОЛКО».

17.55. «Тауэр Рекордс». 34th St.

— Сэр! Простите, вы собираетесь всё это слушать?

— Да, и прямо сейчас.

— У нас строгие правила: не более пятидесяти дисков за раз.

— Да что вы говорите?

— Прошу прощения, сэр, но это так.

— Я в отчаянии.

— Ничем не могу помочь.

— Видите ли, я композитор.

— Сэр?..

— Мне заказали «Реквием». Срок истекает завтра к полудню, а у меня, как говорится, ещё и конь не валялся.

— Я вижу, в этом заведении всем плевать на судьбы национальной музыки! Вы понимаете, что делаете?

— Сэр, ради Бо…

— Вы — убийца. Убийца. Посмотрите, что у вас тут происходит. Это что такое?

— Бритни Спирс.

— Это — мусор. Пощёчина хорошему вкусу. Это — преступление против человечества. Если вы не возражаете, я выброшу их прямо сейчас. Вот сюда. Здесь им самое место. Ибо…

— Боб! Бобби, сюда! Скорее!

— Американцы! Здесь уничтожают культуру! Посмотрите, что они нам подсовывают! Вон отсюда, мерзавец! Это что такое? Это что, я вас спрашиваю? А это? В корзину! Немедленно!

— Сэр!

— В корзину!

— Мадам! Прекратите, пожалуйста. И вы, сэр! Аааа, к чёрту, в корзину так в корзину.

18.14. «Горячие собаки. ГАВ-ГАВ». Ist Ave & 13th St. Гриффит покупает сосиску.

18.14. «Горячие собаки. ГАВ-ГАВ». Ist Ave & 13th St. Окончательный заход солнца.

Сострадание Гриффита

Гриффит слишком добр (сентиментален?), чтобы беспрекословно следовать велениям натуры. Он не ест мяса, спасает забравшихся на карниз котов. Кормит голубей. Подбрасывает толчёное стекло в сапоги рыбакам. В парке Гриффит старается не наступать на опавшие листья, поскольку они напоминают покойно уснувших зверушек.

Ангелы Гриффита

Пряничный Ангел (Свободы Воли)

Чугунный Ангел (Благолепия)

Тряпичный Ангел (Красоты И Ума)

Восковой Ангел (Любви Нежной)

Сахарный Ангел (Рассудка)

Молочно-Белый Ангел (Пути И Добродетели)

Гипсовый Ангел (Здравомыслия)

Пушистый Ангел (Единодушия)

Голый Ангел (Борьбы За Права)

Громоподобный Ангел (Восхитительной Праздности)

Внезапно Окаменевший Ангел (Крушения Идеалов)

Сексуально Озабоченный Ангел (Боевой Доблести)

Бронзовый Ангел (Книжной Мудрости)

Крошечный Ангел (Внезапного Забвения)

Пыльный Ангел (Осторожности И Предусмотрительности)

Шоколадный Ангел (Праведности И Воздержания)

Позолоченый Ангел (Верности Идеалам)

Абсолютно Прозрачный Ангел (Наличия И Отсутствия)

Фарфоровый Ангел (Судьбы)

Гриффит. Сцена с попкорном. Дубль 15

Гриффит: Люди, я вас люблю!

Люди: Лучше дай денег.

Гриффит: Какие вы, оказывается… меркантильные…

Люди: А ещё мы жадные, глупые, похотливые и очень дурно

воспитаны. Ты всё ещё любишь нас?

Гриффит: Люблю… но денег не дам.

Люди: Ладно. Тогда мы снимем кино про твою жизнь и сядем

смотреть, закусывая попкорном. Так что выбирай: ко-

шелёк или…

Гриффит: Это шантаж!

Люди: Совершенно верно.

Гриффит: Ну хорошо… сколько вы хотите?

Люди: Мы хотим всё!

Гриффит: Забирайте. И всё же я вас люблю…

Люди: Вот теперь можешь любить нас сколько влезет. Адью.

Гриффит: Я удалюсь от мира, найду пристанище на льдине посреди Северного Ледовитого океана. Я стану любить вас на расстоянии.

Люди: Дурак. С этого нужно было начинать… (Уходят.)

Гриффит: Я буду посылать вам Благие Предзнаменования, и однажды вы изменитесь. Много веков спустя я вернусь и найду вас добрыми, мудрыми и справедливыми. Вы перестанете мучить домашних животных, воевать и есть мясо. Вы станете такими, как я. Вы полюбите друг друга, и эта любовь возвысит и очистит вас. Вот вам в залог моего возвращения Перстень Пламенеющей Благодати.

(гром и молнии)

Когда драгоценный камень этого перстня позеленеет…

Режиссёр: Пожелтеет!

Гриффит: Что?

Режиссёр: Пожелтеет, скотина! Когда камень пожелтеет!.. Ты что, дальтоник, мать твою… Не позеленеет! Пожелтеет!

Пятнадцатый раз одно и то же! Сволочь!

Гриффит: Я…

Режиссёр: Пошёл вон с глаз моих! Ты уволен!

Люди (выглядывая из-за кулис): Может, простим ему на этот раз?

Он старался…

Гриффит: Я… старался. Я больше не буду…

Режиссёр: Старался он… скотина!

Гриффит: Пожелтеет! Клянусь, этот камень пожелтеет. Честное слово!

Режиссёр: Последний раз! Слышишь? Самый последний! Сцена с попкорном дубль 16. МОТОР!

Гриффит на посту

После трудной бессонной ночи часовые отправляются в паб, где кроме них да бармена, подслеповато уставившегося в телевизор, нет ни единой живой души. Утро раннее. Заказав тёмного чешского пива, усаживаются вокруг стола в тесном пустом помещении, по форме напоминающем выскобленную тыкву. Первый бокал — Красавчик — распивается в полной тишине: время раздумья, позволяющее каждому собраться с мыслями. Второй — Добрый Йорик — располагает к предварительному обмену впечатлениями: Борис рассказывает о том, как едва не подстрелил кошку, Франк — как задремал и выронил ружьё (и жутко напугался), Марвин — о том, что видел призрака.

Гриффит посмеивается: всё это лишь игра воображения. Что ты курил, Марвин?

А ты поди и сам взгляни на это, Гриффит. Постоишь сегодня вместо меня. Умник… Ежели никого не будет, за мной ящик пльзен-ского. Но когда призрак всё же явится (и схватит тебя за жопу), фоме-неверному-Гриффиту вменяется в обязанность обсудить с ним подробности завтрашнего футбольного матча. Призраки знают будущее. Пусть потрудится на благо всего подразделения, нечего даром шастать. А мы — сделаем ставки в тотализаторе и сказочно разбогатеем. Ну как? Пари?

Пари.

Вечером того же дня они меняются постами. Гриффит не в восторге: ему досталась восточная часть периметра, обход на пятнадцать шагов больше, а платят столько же. Но — пари есть пари, ничего не поделаешь.

Он замедляет шаг, присаживается на шершавый круп каменного льва и неторопливо скручивает сигарету. Ухает сова. В траве возятся юркие ночные твари. С треском загорается спичка, вычёркивая из темноты его лицо: Гриффит улыбается мелькнувшей мысли, тут же забывает о ней, и улыбка повисает в воздухе. Спичка тухнет, и — словно в отместку — мгновение спустя темнота взрывается: в двух шагах от бивака с треском загорается декоративный куст, которому искусный садовник придал форму атакующего медведя-гризли.

Огонь охватывает медвежью голову и лапы, какую-то долю мгновения Гриффиту представляется, что пылающий медведь встал на дыбы, чтобы с ним поздороваться. Он передёргивает затвор и приседает за каменным львом: в случае затяжной перестрелки у него будет стратегическое преимущество. На звук прибывает подмога в лице Бориса, Франка и Марвина. Гриффит, пристыженный, поднимается в полный рост, и все четверо с недоумением разглядывают воспламенившийся медвежий куст.

Ну что, Гриффит? Дрожишь и бледен?

С чего бы? Я курил. Искра отскочила…

Точно, искра. Величиной с болид.

Гриффит, ты бредишь.

Нет, в самом деле. Тлеющий пепел. Отнесло ветром. И, кстати, где обещанный призрак?..

Да, призрак нас подвёл. Ни на кого нынче нельзя положиться — как на том, так и этом свете.

Тут Гриффиту приходит в голову, что надо бы сбегать за огнетушителем. Весьма своевременно: куст догорает у них на глазах. В свете мощных сторожевых фонарей все четверо с удовольствием наблюдают, как пожарная пена цвета выкипающего молока ложится на тлеющие угли.

Жестокая муза Гриффита

Расстегивая бюстгальтер, она медлит, доводя Гриффита до состояния, близкого к обмороку, и — вместо того, чтобы, наконец, швырнуть в сторону проклятую тряпку — принимается снова застёгиваться, причиняя ему нешуточную боль и страдания. Покончив с этим, оборачивается, показывает язычок, и тут же одним уверенным движением зашторивает окно, оставив Гриффита корчиться в луже неудовлетворённого желания, мало-помалу скисающего, способного (за годы безуспешной охоты) превратиться в творог мелких амбиций.

Основания Гриффита

К тому времени, когда настанет его черёд умирать, мир изменится: доктора, эти прохиндеи-белохалатники, вне всяких сомнений изобретут средство против погибели и станут продавать всем желающим — в таблетках, гранулах и драже. Впрочем, если этого и не случится, Гриффит ничего не потеряет: ясно, что когда-нибудь (возможно — спустя тысячелетия) они всё же докопаются до истины и найдут возможность воскресить всех тех, кто умер зазря, и что такое тогда одна-единственная смерть в перспективе грядущего бессмертия!

Обстоятельства Гриффита

1. Гриффит на фоне Обстоятельств (идиллия)

2. Обстоятельства сгущаются

3. Под давлением Обстоятельств он вынужден покинуть диван

4. Обстоятельства складываются НЕБЛАГОПРИЯТНО: Гриффит запирается в ванной

5. Гриффит на поводу у Обстоятельств

6. Ты должен быть сильным и великодушным, Гриффит

7. Обстоятельства принимают угрожающий характер

8. Гриффит в плену Обстоятельств

9. Обстоятельства избегают риска Стечения

10. Гриффит посыпает Обстоятельства хлором

11. Триумф Гриффита

12. Обстоятельства складываются БЛАГОПРИЯТНО

ЭПИЛОГ: Гриффит — Повелитель Обстоятельств

Препятствия Гриффита

На узеньком пешеходном мостике неподалёку от памятника Джорджу Клуни Гриффит останавливается, чтобы перевести дух. Он очень спешит и чертовски недоволен тем, что сердце и лёгкие не поспевают за стремительным течением его жизни, некстати норовят сбавить темп, буксуют. Ну же! Ну же! — без зазрения совести понукает он охающий, стонущий, вяло текущий организм. Тот обиженно фыркает, встаёт на дыбы и внезапно оседает на мостовую, увлекая за собой конечности, торс и — о горе! — голову, содержащую (нам бы его уверенность!) лучший мозг из всех, что может предложить население этого города по обе стороны от Бруклинского моста.

На удивление комфортно устроившись на мостовой, Гриффит приказывает ногам поднять черепную коробку (со всем содержимым) на приличествующую человеку его возраста и общественного положения высоту. Ноги совершают вялое велосипедное движение в воздухе, но дальше этого дело не идёт.

Позвать, что ли, на помощь? — соображает Гриффит, и, внимательно рассмотрев все «за» и «против», принимает решение: НА ПОМОЩЬ!

С губ не срывается ни звука, и всё же призыв не остаётся без ответа: откуда-то сверху на мостовую слетает ангел и склоняется над Гриффитом, накрыв его белыми крылами, мягкими и нежными на ощупь — как вата в бороде Санта-Клауса.

Это… конец? — подозрительно спрашивает Гриффит. Ну что вы, — отвечает ангел, — пустяки. Каких-то пара колов времени, и вы встанете, отряхнётесь, и пойдёте себе дальше — как ни в чём ни бывало.

Так что же ты мне голову морочишь?!! — вскипает Гриффит, и в самом деле встаёт на ноги, делает шаг, а за ним — другой и третий.

Ангел обиженно пожимает плечами и растворяется в поднебесье.

Из проезжающего мимо автомобиля вослед ему летит жестянка из-под пива, но не долетает и с характерным царапающим стуком падает под ноги Гриффиту, который с удовольствием пинает её, признав в этом совсем уж незначительном происшествии очередное препятствие на пути к намеченной цели.

Купание Гриффита

Намылившись, он ложится на спину. На счёт «три» делает глубокий вдох, крепко зажмуривается и уходит с головой под воду. Резиновый утёнок, оставленный без присмотра на поверхности, выписывает кренделя, пытаясь сохранить равновесие. Из пенного омута поднимается рука и одним стремительным движением уволакивает утёнка на дно.

Гриффит — кракен, пожиратель падали, гроза утлых рыбацких судёнышек, промышляющих в этих местах. Каждое полнолуние жители прибрежных селений приносят ему в жертву девственницу. Он не съедает свою наречённую невесту, но уносит в пещеру, расположенную в недоступной для туристов местности. Маленький клочок суши со всех сторон окружён рифами. Невесты относятся к своей судьбе с присущим девственницам смирением. Изо дня в день заняты плетением ковров и корзинок из тростника. Рацион их состоит из рыбы и водорослей.

А вот ещё: Гриффит — немецкая субмарина, насквозь проржавевшая, с повадкой хищной рыбины. Британские грузовые суда, отбившиеся от караванов, становятся его законной добычей. Вчерашний шторм сделал своё дело: неуклюжие англичанишки разбрелись кто куда — себе на погибель. Открыть торпедные люки! Зажигаются красные лампы. Короткий зуммер, пробирающий до мозга костей. Вот уже два года немецкие матросы и офицеры не нюхали свежего воздуха. Небритые, с всклокоченными волосами и воспалёнными глазами, подводники бегут по коридорам субмарины, притаившейся на чудовищной глубине, не подозревая, что все они, включая капитана, представляются Гриффиту не более, чем кишечными паразитами, по нелепой прихоти судьбы продолжающими хозяйничать в его стальной утробе.

Гриффит — морской конёк, спасающийся от акулы. клац!. впрочем, нет, уже нет.

Он — акула, пожирающая всё, что движется в пределах видимости. Малая тварь, которую Гриффит прихватил по пути, не способна утолить его ЧУВСТВО ГОЛОДА. Хо-хо! Уж он-то знает, что такое ГОЛОД! Слева по курсу появляется дичь. Гриффит бросается наперехват и хватает зубами торпеду, несущуюся к далёкой, невидимой ему, цели.

Взрыв.

Кракен от неожиданности упускает девушку и смотрит, как она погружается всё глубже и глубже, туда, где щупальца его бесполезны. Узкий пролом в скале, вырастающей из рыхлого илистого дна. Нет, ему не достать, не нащупать её. Потеряна! Белое свадебное платье медленно разворачивается, развевается в тусклом подводном свете и, наконец, совершенно исчезает в темноте.

Какая досада!

Пальцы сами собой разжимаются. Резиновый утёнок катапультируется на поверхность, подскакивает и снова шлёпается в воду, подняв фонтан брызг. Преодолевая сопротивление жидкости, Гриффит поднимается вслед — как Гулливер, освобождающийся от сетей лилипутов. Водяные нити тянутся за ним, и на одно короткое мгновение кажется, что они способны удержать его, заставив вновь погрузиться.

Он взмахивает руками, помогая себе сдвинуться с места и, наконец, усаживается. Уровень жидкости в цинковой ванне ощутимо падает.

С лёгким паром!

Вынув пробку, Гриффит не встаёт с места, но продолжает сидеть, ожидая, пока вода схлынет и тело обретёт вес, соответствующий силе земного притяжения.

Варианты Гриффита

1) Быть.

2) Не быть.

3) Быть и не быть одновременно (на манер Чеширского кота, переживая разнонаправленные процессы «угасания/становления» — скажем: «появляются ноги/пропадают уши» или «мысли уже почти есть/но головы уже как бы и нет»).

4) Быть, но на грани небытия, так сказать — одной ногой тут, другой —.

5) Не быть, при этом всё же каким-то образом присутствуя — в виде, например, кругов на воде или электрического мерцания.

6) Не задумываться о подобной чепухе (быть, но — бездумно, попусту).

7) То есть — почти не быть, поскольку «быть и не задумываться» — это как-то не по-гриффитски. Быть не собой, а кем-то другим — означает ли это быть в полной мере?

8) Не быть таким остолопом.

9) Переехать в Манхэттен, сменить имя, фамилию, род деятельности. Занавески. Ковры. Стульчак в туалете. Просыпаться по утрам и ходить на работу. Смотреть голливудские фильмы. Читать газеты. Ты уже не мальчик, Гриффит. Нужно быть умнее, проще, и люди оценят тебя по заслугам. Быть оцененным по заслугам — это и означает быть в полной мере.

10) Ей-богу же, лучше не быть совсем.

11) Или быть, но так, чтобы ничего этого больше не было. Даже в потенциальном, непроявленном состоянии. Даже в виде намёка на.

12) Быть солипсистом. Принимать прошения о бытии и всем поголовно отказывать. «Сэр, можно мне немножко побыть?» «Ни в коем случае. Что вы себе позволяете?..»

13) Тринадцатым, счастливым номером, пойдёт нынешнее состояние Гриффита — в чём бы оно ни состояло.

Возможно, бытие и небытие смешиваются в нём самым непостижимым образом, возможно также, что Гриффит — подобно элементарным частицам в физике — появляется только при благоприятных внешних обстоятельствах. Я бы не удивился, узнав, что Гриффит бывает только в те дни, когда на меня лично находит огрифитление.

Недоумение Гриффита

Дорого бы он дал, чтобы понять как эти складочки, эти бугорки, родинки, ямочки и морщинки складываются в человеческое лицо.