Право хотеть

Семиринка Александра Давыдова

1. Я прихожу неожиданно.

«А мне кажется, что в реальности, если бы Ромео и Джульетта не умерли, то все закончилось бы более чем банально: уже через месяц начались бы ссоры и недовольство друг другом, а поскольку личности они незрелые (уже сам факт самоубийства это демонстрирует), то скоро от романтики и вечной любви не осталось бы и следа…»

Литературный чат, фэн, третий-справа-в-пятом-ряду.

2. Я выгляжу романтично.

«Одним из главных бичей истории науки я бы назвал случайность. Одно дело, когда совершению открытий мешают объективные причины — несовершенство исследовательских методов, незрелость технологий, неготовность мировоззрения самих ученых, в конце концом. Можно с полным правом надеяться, что в ходе прогресса всё это будет успешно преодолено. Совсем другое дело, когда ученый — и мир вместе с ним — находился на пороге озарения, которое приходит один раз в век одному из миллионов… И, вдруг несчастный случай. Или — если заглянуть подальше, в Средние века, к примеру — лапы инквизиции…»

Лекция по истории философии и науки, проф. И. С. Ферзин.

3. Я действую несправедливо.

Эскалатор ползет медленно и так лениво, будто у него все шестеренки не то что заржавели, а просто заснули смертью храбрых. Вот уже несколько дней мне делать абсолютно нечего, скука душит почище, чем петля висельника, а тут еще это монотонное, укачивающее движение. В мыслях окружающих людей нет ничего интересного, только обычные для часа пик ругательства, мечты «поскорее-домой-бы-добраться» и прочий хлам. Тысячу раз перебирала уже. Сначала это казалось интересным, но через несколько лет стало обычной рутиной. Брезгливо обтерев ладони о лацканы чьего-то пиджака — после копания в их мозгах мне всегда кажется, что я извозилась в мусорной куче — лениво осматриваюсь по сторонам. Может, повезет? Драка там или ссора? Всё ж живые эмоции… Но нет, вокруг болотная тишь да гладь, народ даже не особо активно толкает друг друга.

О, повезло. Девочка впереди — как я сразу-то не заметила? — листает глянцевый журнал. Не подарок, конечно, книжное чтиво я люблю больше, но на сегодня сойдет. Я заглядываю ей через плечо, морщусь от слишком сладкого запаха духов, отмахиваюсь от сухих, будто кукольных, высветленных прядей и всматриваюсь в страницы.

А вот и внезапность. Это ощущение всегда приходит неожиданно, но обычно я замечаю человека в толпе или в окне дома… Ну, пару раз в телевизионных передачах попадались, этих потом выследить посложнее. Но вот так, чтобы на фотографии в журнале — первый раз. И как мне прикажете его искать?

Я возмущенно фыркаю, девица оглядывается, вздрагивает. От испуга роняет журнал и начинает пытаться отступать, не поворачиваясь ко мне спиной. Получается плохо — там как раз едет пара старушек из разряда «дай повод поворчать о манерах молодых», которые, не разобравшись, сначала начинают пихать девицу обратно и крыть ее, на чем свет стоит — «куда прешься, глаз, что ли, нет?» Потом замечают меня и замолкают. Хотя напрасно боятся, по душу таких вот — не я хожу. По эскалатору прокатывается людская волна, внизу, кажется, даже кто-то падает.

Подбираю журнал, сворачиваю в трубку и кладу в рюкзак. Мило улыбаюсь окружающим. Мне больше не скучно.

В метро спускаться не хотелось. Саша нерешительно потоптался около дышащих подземным теплом дверей, был не раз и не два задет локтями и сумками, получил свою порцию «что встал, как столб, на проходе?», чуть поразмышлял и отошел к ларьку. Интуиции своей он привык доверять, но всегда привязывал к своим действиям еще и разумные резоны, чтобы не казаться странным. Вот и сейчас — почему не хочется в метро? Вовсе не иррационально — просто он слишком голоден, чтобы ехать до дома два часа и ждать мифического ужина, который еще сколько-то времени придется готовить; поэтому решил купить хот-дог, заглушить голос страждущего желудка… А там, глядишь, и ощущение опасности испарится.

— Хот-догов нет! — рявкнула краснощекая тетка и захлопнула приоткрывшееся было окошечко.

Отмазка не прокатила, других поблизости не находилось, а на улице стоять было слишком холодно, и начиналась метель. Поэтому Сашка, чертыхаясь под нос для храбрости, решился-таки ехать домой. В конце концов, что за выкрутасы? Три года подряд было не страшно, и тут вдруг — страшно.

Эскалатор почти довез его до самого низа, когда народ сверху почему-то разволновался, стал напирать, здоровенный мужик рядом начал падать и толкнул Сашу в спину. Он не удержался на ногах и упал в аккурат рядом со стальными зубьями, под которые убегало ребристое эскалаторное полотно, зловеще похрустывая. Кувыркнулся вперед, чудом уберег пальцы, вырвал из зубов «железного монстра» обшлаг рукава и оставил ему — в качестве трофея, видимо — клок волос.

Потом минут десять, не меньше, тяжело дыша, сидел рядом с будочкой контролера. Ноги дрожали и отказывались нести его дальше. Сердце колотилось через раз, а в противный голосок в голове всё не унимался «а я тебе говори-и-ил…»

Сегодня у нас первое свидание. Я долго мокла под кипящим душем, чтоб выглядеть хотя бы чуть-чуть теплой. Еще пришлось напялить на себя красный свитер и — о песнь стилю и гламуру! — джинсы отвратительно нечерного зеленого цвета. Миленькое сочетание, вырвиглаз, как сказала бы Медуза. Уж она-то понимала в зрительных образах, не поспоришь.

В этот раз работа дается мне на редкость тяжело, зато интересно. Выяснение личности на фотографии заняло больше времени, чем хотелось бы — мне стало лень идти в редакцию и распугивать бедных журналистов. У них и так работа нервная, еще меня там не хватало. Потом, глядишь, не отойдут от потрясения — и выйдет очередной глянец с лейтмотивом «готик-стайл в каждый дом». И каждая вторая дура на улице начнет выглядеть, как я. Кому оно надо?

Поэтому пришлось прогуляться по сети, сравнение по внешнему облику — как два пальца отстрелить. Через пару дней нашелся — глупо было бы, такой симпатичный мальчик, еще бы его фоток не было в интернете.

Потом привлечь внимание, познакомиться, «Алиса, это пудинг. — Пудинг, это Алиса…» А вот уносить пудинг, пожалуй, не надо. Не советую. Он мне нужен, причем — что особенно печально — даже не для еды. Профессия такая, ничего не поделаешь.

Потом развиртуализоваться — почему бы и нет, если мне человек интересен, а ему интересен тот, кем притворяюсь я?

Можно было, конечно, и не знакомиться… но в чем же тогда романтика, а?

Все полтора часа Саша размышлял, стоит ли взять ее за руку. С одной стороны, надо бы — такая симпатичная девочка, интересная, и не дура… — причем далеко не дура, что встречается всё реже. Как говорится, хватай в охапку и беги. Куй железо, не отходя от кассы. И прочие размышления в подобном ключе.

Но с другой стороны — странная. Невооруженным глазом видно. И не поймешь даже толком, в чем дело. Единственное сравнение, которое приходило ему в голову — «шарахается от самой себя». И еще — очень нервная. И холодная, как ледышка.

А снег уже начинал таять, на улицах каша и слякоть — приходилось перепрыгивать через лужи, перебираться через снежные завалы и уворачиваться от падающих с крыш сосулек. С каждым пройденным шагом прогулка всё более категорически не удавалась. За шиворот Сашке падали куски грязного мокрого снега с крыш, спотыкался он на каждом неровном месте — впрочем, и на ровном тоже. Апофеозом происходящего стала машина, которая пронеслась рядом с тротуаром и обдала парня целой волной талой воды.

Он ахнул, отступил от мостовой и принялся отряхивать грязь с пальто, а девочка стояла, чему-то улыбалась и внимательно разглядывала Сашку. Раздался треск, и в окружении переливающихся на солнце осколков вниз полетел огромный кусок льда. Девочка провожала его глазами почти до самой Сашиной макушки, но потом сморгнула и резко отвернулась.

Ощущение опасности застало его врасплох, когда Саша был занят приведением своей внешности в порядок — нет, он и так уже выглядел дураком, но если не отряхнуться после такого душа — станешь в глазах прекрасной дамы совсем уж окончательным неуклюжим идиотом. Тем более, что она так внимательно смотрит… Поэтому он только в самую последнюю секунду успел увернуться от падающей с крыши ледяной… ну, если не смерти, то реанимации, как минимум. Конечно, упал — очередной раз, уже неоригинально — получил чувствительный удар по руке. А когда пришел в себя и поднялся — ее уже не было рядом.

Надо же, ушла.

С первого взгляда — это опять же, обратитесь к Горгоне, если данный вопрос всех так волнует. Она, вон, отвлеклась на секундочку — и тю-тю, нет головы. Ни красота не спасла неземная, ни очарование божественное. Интересно, признавался ли ей Персей в любви, прежде чем голову отрезать, а?

Поэтому меня очень занимает философский вопрос выбора. Мировая история — да Бог с ней, не мы ее делаем, не мы ее уничтожаем. Вопрос об отдельной человеческой личности вообще не стоит — это всё равно, что жалеть каждого муравья, на которого наступаешь, гуляя в парке. А вот как поступить, если профессионализм делает гадость тебе самой? Оказывается, несправедливость — это так обидно. И абсолютно нерадостно.

И я, блин, начинаю понимать все провожающие меня человеческие ненавидящие взгляды. Если с внезапностью и — тем более — с романтикой смириться вполне можно, то вот это ощущение отбираемого из рук надкушенного яблока — кисленького, самого душистого и зеленого, как семиринка — хуже быть ничего не может.

Я честно зарядила пистолет, я дважды перечитала инструкцию. Я тщательно выяснила историю вопроса. И ничего хорошего мне не светит в случае малодушия. Но, черт побери, на одной чаше весов — безупречная работа и почти уже выстраданный билет на свободу, а на другой — то самое надкушенное яблоко.

Мое яблоко. В первый раз не помню, за сколько лет. Когда весь мир вокруг казенный, ужасно отдавать не хочется. Никому. Даже Богу, или куда они там отправляются, следуя по пути своих ниточек.

Паранойя накрывала Сашу, как никогда. Не помогали даже фильмы ужасов — вместо зловещих мертвецов и инфернальных монстров ему каждый день снилась Женя. Точнее, ее отсутствие. Как будто ее нет в сети. Как будто она не берет трубку. Как будто она говорит — «мы больше не увидимся».

Он набирал ее номер снова и снова, звал на свидание, и готов был на край света и навсегда. А она ускользала, отмалчивалась, тянула время. А если встречались — на полчаса, не больше — опускала свои огромные черные глазищи и смотрела в пол. Или в стол. Мимо. Не на него.

Он маялся, и бил свою паранойю по щекам, выгонял ее из души поганой метлой, и еще вслед орал что-то очень обидное.

Он как-то встретился с Женей в метро — на той самой станции, куда однажды совсем не хотел спускаться — и уронил ей на ладонь серебряное колечко с прозрачно-искристым зеленым камнем. Как семиринка. И попросил остаться с ним навсегда.

Всё было, как и положено. Внезапно. Романтично. И ужасно несправедливо.

Шестнадцатого марта две тысячи десятого года левая рука смерти, локация — Земля, трехмерное измерение, перестала существовать.

А может, умерла.