Правда выше солнца

☤ Глава 2. Вестник богов

Парнис. Четвёртый день месяца таргелиона, одиннадцать часов после восхода, то есть немного раньше описанных событий.

Заложив руки за спину, Локсий стоял у окна и разглядывал вересковые заросли на склоне горы. Он был красавцем. Эталоном крепкой мужественной красоты: высокий, плечистый, поджарый. Смуглая, почти коричневая кожа, аристократический нос, скульптурный подбородок, густая поросль чёрных волос. Про таких говорят «прекрасен, как бог», хотя вообще-то эллины испокон веков изображали Аполлона совершенно по-другому: кудрявым юношей в расслабленной позе.

«Впрочем, – думал Кадмил, глядя Локсию в спину, – до обоих типажей мне с моим ростом и телосложением – как до Спарты пешком. А может, любой бог рано или поздно становится прекрасным, и я тоже через лет через триста подрасту, раздамся в плечах, буду повелевать народами... Хотя, пожалуй, это будут очень маленькие народы – при моих-то способностях».

Он откашлялся и продолжил начатую речь:

– Словом, зачинщика мы нашли. Алитея – дело рук царицы Семелы. Она давно увлекается религией. Покровительствует жрецам, частенько их принимает у себя, ведёт беседы. Устраивает мистерии. По её настоянию за городом построили здоровенный храм – специально для культистов алитеи. Кстати, есть информация, что Семела балуется магией.

Локсий обернулся:

– Народной магией? Кустарной, без техники?

Как всегда, вблизи чувствовалась исходящая от Локсия эманация: давящее, тяжёлое и, вместе с тем, странно вдохновляющее присутствие божественной силы. Кадмил позволил себе улыбнуться:

– Откуда же у неё техника? Конечно, народной. Притом не узелки вяжет на бечёвках, а варит зелья, мастерит кукол. Серьёзно настроена дамочка. И, думается, это ей не для того, чтобы лечить зубы.

На подоконнике стояла ваза со свежесрезанными каннами. Локсий протянул руку, коснулся тугих оранжево-пёстрых лепестков.

– Так чего же ты ждёшь, раз она такая подозрительная? Изъять, доставить в лабораторию, допросить. Действуй.

– Вот как раз об этом хотелось с вами посоветоваться, – с нарочной деловитостью произнёс Кадмил. – Помните наш разговор в девятый день?

– М-м... В девятый мунихиона?

– В девятый от конца мунихиона.

– Смерть на этот местный календарь, – проворчал Локсий. – Давно надо ввести наш, нормальный... Ты про тот разговор насчёт дискредитации культа?

«Ура! – подумал Кадмил. – Вспомнил!»

– Да, – сказал он. – Я по-прежнему считаю, что нужны дополнительные меры.

Локсий вздохнул. Поправил складки плаща-хламиса, застегнутого на плече фибулой с ярким синим камнем.

– Я запретил людям поклоняться богам новым способом. В совершенно категоричной форме.

Кадмил уважительно склонил голову:

– Это было неподражаемо. Сияющий облик, молнии, громовой голос с неба. Люди ещё лет пятьсот будут рассказывать, как им явился разгневанный Аполлон...

– Ладно, ладно, тоже мне льстец нашёлся, – Локсий нахмурился, но Кадмил мог поклясться, что заметил короткую ухмылку. – Гм... И всё-таки ты думаешь, что алитею продолжают практиковать тайно?

– Уверен. Наверняка остались упёртые фанатики, которые лично вас не видели. И они не отступятся. Через какое-то время культ может возродиться.

Локсий с сомнением кивнул.

– Алитею нужно опорочить, – напористо продолжал Кадмил. – Смешать с дерьмом. Для этого идеально подходит Семела. Выставим её ведьмой, обнародуем злодеяния, где надо – сгустим краски. И объявим, что практики, которые она проповедовала – самое что ни на есть чёрное колдовство. Вот увидите: через полгода её именем будут пугать детей, а само слово «алитея» станет похабной бранью.

– А царь?

– Ликандр сделает, что мы ему скажем. Не впервой. К нему явится глашатай-Гермес и изъявит божественную волю. Царь не пойдет против богов.

Локсий хмыкнул. Взяв со стола полированный стальной стилос, подбросил его, поймал за кончик. Задумчиво покачал в воздухе, любуясь блеском металла: тонкая работа, с самого Батима. Здесь, на Земле такие вещи научатся изготавливать лет через пятьсот.

– Даже устроит показательную казнь супруги?

Кадмил развёл ладонями:

– Ну зачем же казнь? Просто отошлёт её на какой-нибудь паршивый островок, пускай там до конца дней смывает вину жертвенной кровью. Думаю, Ликандр только обрадуется подходящему случаю. Царь с царицей, говорят, не в ладах со дня смерти дочери, Фимении.

– Несчастный случай?

– Неизвестно. Болтают всякое, но всё произошло без свидетелей.

– Ох уж эти дворцовые тайны, – неприязненно заметил Локсий.

За окном, привлечённая видом цветов, появилась пчела. Загудела, приблизилась. Ударилась о блокирующее поле, отлетела прочь, исчезла в полуденной синеве. Канны стояли по-прежнему пёстрые, свежие. Как настоящие. Только без запаха.

«Даже пчёлы обманываются, – подумал Кадмил. – До чего же силён!» Он обвёл взглядом кабинет Локсия: роскошный эфесский ковёр на полу; картины на стенах, менявшиеся каждый день; парные статуи у входа. Сегодня статуи были из белого мрамора, голые пастушок с пастушкой. Они смотрели друг на друга, влюблённые, простирающие руки в изысканных жестах – не то дразня, не то обещая близость. Картины подыгрывали им, изображая любовные сцены из эллинских мифов. Психея склонялась над спящим Эротом, Анхис целовал Афродиту, Дионис протягивал кубок Ариадне.

– Так что скажете? – напомнил Кадмил. – Как вам мой план?

Локсий сложил руки на груди, огладил подбородок пальцами. Картины пришли в движение, как всегда, когда погружался в раздумье тот, кто их создал. Лица богов оплывали, превращаясь в пугающие маски. Афродита раздалась в бёдрах, Эрот оброс чёрной кабаньей щетиной. Кадмил, затаив дыхание, украдкой следил за этими метаморфозами. Ожидал решения.

– Ладно, – сказал нехотя Локсий. – Действуй, как считаешь нужным. Главное – чтобы алитею забыли, как не было. Иначе опять останемся без энергии.

«О, да! – подумал Кадмил. – Да, да!»

От радости хотелось подпрыгнуть и взлететь под потолок, но он сдержался. Вместо этого поклонился с достоинством.

– Энергия отныне будет только прибывать, мой бог, – сказал он почтительно. – Обещаю.

Повернулся, чтобы идти и вздрогнул от неожиданности: пастушок с пастушкой смотрели прямо ему в глаза, улыбаясь. Улыбки были страшные, зубастые, до ушей.

– Погоди, – окликнул сзади Локсий. – Хотел спросить. Этот новый храм, который построила Семела – там есть алтарь?

– Разумеется, – Кадмил с трудом оторвал взгляд от жутких статуй. – Лично доставил, лично установил и проверил. Канал подвели заранее, я позаботился.

– Хорошо, ступай.

Картины пришли в порядок. Кадмил рискнул взглянуть на статуи. Пастушок и пастушка вновь любовались друг другом, и нега таилась в уголках их пухлых мраморных губ.

«Подлинный мастер, – думал Кадмил, выходя из кабинета. – И ведь, что ни день, всё новое. Интересно, картины пропадают, когда я ухожу? Или все эти иллюзии он создаёт для себя, из любви к искусству? А, ладно, неважно. Главное – получилось уговорить. Ура, ура!»

За дверью стояли, вытянувшись, стражники с боевыми жезлами наизготовку. Не местные, разумеется; эллинам Локсий никогда бы не доверил собственную безопасность. Лабораторный комплекс охраняли отборные бойцы, перенесённые с Батима. Их было немного, около сотни. Локсий часто и с большим огорчением повторял, что не может себе позволить содержать большую армию на Земле, потому что львиная доля ресурсов уходит на нужды армии в его родном мире. В мире, который Кадмил никогда не видел. В мире, где вот-вот могла разразиться война.

Да, стражников-батимцев было немного. Но каждый из них в бою стоил десятка эллинов. Что, в принципе, неудивительно, потому что эллины только-только научились ковать мечи из дрянного железа, и самое технически сложное военное изобретение за последние двести лет принадлежало некоему Фиросу из Спарты, который сообразил приделать изнутри щита дополнительный ремешок, чтобы продевать в него локоть. Ну, а боевой жезл, изготовленный на Батиме, мог превратить человека в обгорелый обрубок за несколько мгновений. Вместе со щитом и мечом.

Эллинам боевые жезлы не выдавали – даже лабораторным жрецам.

Стражники слаженно поклонились, держа спины прямыми. Пролаяли хором положенное по уставу: «Мой бог!» Кадмил небрежно кивнул в ответ и, щёлкая сандалиями по яркой мозаике пола, пошёл к выходу с этажа. Тут, наверху больше было делать нечего: все комнаты ограждала силовая защита, заговорённая личными кодами Локсия. Здесь он проводил большую часть времени, когда находился на Земле. Работал в закрытой лаборатории, встречался с богами из соседних стран, творил свои иллюзорные картины и статуи.

Лишь кабинет был открыт для посторонних. К их числу принадлежали жрец-кастелян, начальник стражи, главный техник и заведующий энергетическими установками. И, разумеется, Кадмил – незаменимый помощник, вестник и посыльный, советчик и слуга. Вечный исполнитель, вечный подпевала. Бог на побегушках.

Кадмил покинул коридор и принялся спускаться по лестнице.

Лабораторный комплекс опоясывал склон горы Парнис пятью огромными белокаменными уступами. В нижнем, самом большом ярусе помещались кухни, кладовые, станция очистки воды и много чего другого – в том числе, странные, наглухо запертые комнаты, никогда на памяти Кадмила не отпиравшиеся. Второй этаж отвели под жреческие кельи, казармы охраны и общую спальню для рабов. Третий этаж занимали мастерские и лаборатории. На четвёртом был гимнастический зал, лазарет и взлётная площадка, рядом с которой устроил себе жильё Кадмил.

Ну, а пятый, верхний ярус безраздельно принадлежал самому почитаемому богу Эллады, известному среди людей как Аполлон, Дидимей, Пеан, Мусагет или Локсий.

Верней, тому, кто выдавал себя за самого почитаемого бога Эллады.

«Всё-таки есть в этом что-то нездоровое, – думал Кадмил, глядя под ноги, чтобы не споткнуться на крутых ступеньках. – Одевается, как эллин, требует на обед рыбу, сыр и оливки, пьёт разбавленное вино. Ну, такое ещё можно понять; в нашем климате хитон и хламис пользительней закрытых костюмов с Батима. Всё свободно, ветерком обдувает. Да и хиосское розовое с дельфийскими оливками – сочетание, вполне достойное богов. Но вот то, как он требует, чтобы к нему обращались «Локсий»... Похоже, и впрямь начал считать себя воплощением Аполлона. Впрочем, его на самом деле зовут похоже».

На четвёртом этаже было пусто и прохладно. В галерее между колоннами гулял ветерок, закатное солнце целовало оплетавшие стену виноградные листья. Расставленные через равные промежутки, светились розовым мрамором небольшие статуи – Клото, Лахесис и Атропос, три богини судьбы, что охраняли обитель Гермеса. Обитель Кадмила.

Стражники у двери в зарядную комнату гаркнули приветствие, склонились, в точности повторяя движения тех, у кабинета наверху. Кадмил коснулся замка, и дверь, узнав его, отворилась. Одновременно он почувствовал, как раздвигается невидимый барьер, с тем чтобы пропустить и вновь сомкнуться за спиной, отрезая дорогу любому, кто мог побеспокоить бога в его святилище.

Зарядная комната тонула в красноватом полумраке, в углах прятались тени, со стен помаргивали огоньки приборов. И только ложе было освещено «божественным светом», лампой-кристаллом под рубиновым полупрозрачным колпаком.

Кадмил обошёл вокруг ложа, ведя рукой по его поверхности, тёплой, тёмной, изумительно шершавой.

Оно казалось живым существом. Ждало, манило. В нём почти ощутимо пульсировала энергия пневмы – как кровь, как дыхание, как сама любовь.

Чёрный, чернее полночи, камень. Высотой в два локтя, длиной в мужской рост, ширины такой, чтобы, лёжа на нём, свободно распахнуть руки. Мельчайшая резьба по бокам: войны, походы, торжества, жертвы, чествования, союзы, раздоры, свадьбы, погребения, боги, люди, жрецы, дети, старцы, скелеты, рабы, цари, любовники, музыканты, хлеборобы, маги, кузнецы, горы, небеса, солнца, луны, ветры, копья, жезлы, чаши, монеты, звери, птицы, ящеры, повозки, храмы, башни, города, могилы, сады, моря, реки.

Сверху – неровная, грубая твердь, словно только что отколотая от материнской скалы.

И отполированное углубление в виде человеческого силуэта посередине.

Кадмил не знал, сколько тысяч лет кряду боги ложились на этот древний камень, питаясь сокрытой в нём силой. Но, как видно, достаточно для того, чтобы их тела оставили совокупный отпечаток, раз за разом делая его глубже и глаже. И сейчас была очередь Кадмила.

Он взял с полки песочные часы, перевернул. Опёрся ладонями на ложе, занёс ногу, возлёг. Закрыл глаза.

Приборы на стене издали хрустальный звон.

Пневма наполнила его до пределов. Звенящая радость, бесконечная сила, опьянение без дурмана, мудрость без ветхости. Мир простёрся от затылка до пяток, бесконечность сжалась под сердцем, звёздный свет прокатился по каждой жиле. Он был всем, и всё было им. Он летел, оседлав комету, держа в руке молнию, догоняя светила. Знал все стихи и книги, написанные и ждущие, когда их напишут. Слышал разом все лиры и кимвалы, все барабаны и флейты. Видел каждый восход и каждый закат от первого до последнего дня Земли. Беседовал с искуснейшими философами, ласкал самых нежных дев, пил молоко людской праматери. Становился ребёнком, юношей, отцом, патриархом, умирал и снова рождался. И всё было как во сне, но волшебней; как наяву, но явственней; как в мечтах, но прекрасней.

А потом он услышал, как в песочных часах упала последняя песчинка.

– Пора, – прошептал он, открыл глаза и с сожалением, нехотя поднялся с ложа. Ни одна кровать не была такой желанной, как эта жёсткая, неровная плита. Однако слишком долго впитывать пневму не стоило: тело Кадмила было устроено не совсем так, как тело Локсия, или Орсилоры, или Хальдер, или любого другого бога с Батима. Он не мог позволить себе того же, что могли они.

Снаружи, в коридоре ничего не изменилось. Солнце по-прежнему согревало виноградные лозы, охрана так же неподвижно стояла на страже, ветер овевал статуи Клото, Лахесис и Атропос. Но всё это стало совсем другим, потому что теперь Кадмил был полон пневмы. Словно кто-то снял тонкую кисею с его глаз, прибавил листве глянца, солнечным лучам – золота, небу – глубины. Даже скучавшие у порога мордовороты-стражники казались в этот миг величественными героями мифов, исполинами, могучими гекатонхейрами. Такое, он знал, проходило обычно спустя четверть часа. Но всё равно было здорово.

Он проследовал мимо своих комнат, миновал купальню и гимнастический зал. В конце галереи была устроена прочная дверь, открывавшая путь к особому гардеробу, маленькой комнате, где Кадмил мог облачиться для путешествия, уложить вещи в дорогу, узнать погодную сводку. Там его обычно ждала Мелита, жрица-техник, отвечавшая за предполётные приготовления. Ждала она его и сегодня.

Дверь распахнулась рывком: не рассчитал силы, пневма играла в крови. Мелита, хлопотавшая подле распятого на вешалке костюма, обернулась на звук. Улыбнулась, тряхнула головой.

– Мой бог! – сказала она с шутливой почтительностью. Кадмил шагнул к ней, сжал в объятиях, крепко поцеловал. Она, смеясь, обвила руками его шею, взъерошила волосы на затылке. Ответила долгим поцелуем. Немного спустя Кадмил опомнился, отстранил её, поглаживая запястья. Заботливо оглядел.

Мелита была эллинкой, дочерью эллина, внучкой эллина, правнучкой эллина – и так далее, вплоть до праотца Девкалиона. Карие глаза, такие огромные и яркие, что взгляд, казалось мог обжечь, как выстрел из боевого жезла. Изящный точёный нос. Всегда сочные, блестящие губы. Кудри, струящиеся до самого пояса, оливковая кожа. Порой Кадмил боялся, что Мелита не настоящая, что она – одна из иллюзий, созданных Локсием. Возможно, совершенство её красоты было одной из причин, раз за разом заставлявшей Кадмила искать доказательства того, что она создана из плоти, как любая другая женщина. И раз за разом находить их.

Совсем недавно он получил ещё одно доказательство. Окончательное и определённое.

– Ты как? – спросил он, легонько касаясь живота Мелиты.

Та беспечно отмахнулась:

– Пока ничего не чувствую. Срок очень маленький. Вот погоди месяца три – растолстею, стану капризничать. Небось пожалеешь ещё.

– Жду не дождусь, – усмехнулся он. – Всегда любил женщин в теле.

– Все вы, мужики, так говорите, – протянула она, прищурившись. – А потом сбегаете к другой. Ты-то сейчас к своей царице летишь, а?

– Семела? Ей за сорок, она двоих детей выкормила, и груди у ней болтаются до пояса.

– Вот, значит, как? – Мелита склонила голову набок. – Продолжай.

– Да она страшная, как Ламия-людоедка! – воскликнул Кадмил. – Волосы выпадают прядями, шея в таких бородавках, что никакого ожерелья не надо. Правый глаз смотрит в пол, левый в потолок. И она чешет жопу прилюдно, даже когда сидит на троне.

– М-м... В прошлый раз ты говорил, что у неё только один глаз, – задумчиво сказала Мелита.

– Я врал! – развёл руками Кадмил.

Они расхохотались и снова стали целоваться.

– Возвращайся поскорей, – промурлыкала она.

– Ты говоришь с Гермесом, женщина, – притворно нахмурился Кадмил. – Быстрей меня – только мысль. Вернусь мигом, не успеешь заскучать.

– Я уже скучаю... Все костюмы заряжены и проверены. Какой возьмёшь?

Кадмил покосился на вешалку у стены, где висели лётные комбинезоны. Тяжелые и душные даже на вид, но, увы, необходимые.

– Чёрный, – решил он. – Ночь ведь на носу. Маскировка не помешает.

– Как скажешь. Ветер северо-северо-западный, два балла. К ночи стихнет.

– Хорошо, если так. Сумку мне собрали? Я вчера просил кастеляна.

Мелита, снявши руки Кадмила со своей талии, подошла к сундуку у входа. Вынула холщовую сумку – с двумя ремнями крест-накрест, чтобы не болталась в полёте.

– Всё здесь, – покачала увесистую поклажу. – Куклы, кости, дохлые крысы. Всё грязное и горелое. И ещё кой-чего.

Кадмил взял сумку, заглянул внутрь.

– А, черепа! – обрадовался он. – Замечательно.

– Пакость какая, – Мелита поёжилась.

– Это, наверное, из морга, – успокоил её Кадмил. – Я слыхал, недавно трое рабов померли.

– Жаль бедных.

– Угу, – рассеянно откликнулся Кадмил, отмеряя нужную длину ремней. – Поможешь одеться?

– К вашим услугам, господин, – улыбнулась она.

Он скинул сандалии, снял гиматий, расстегнул фибулу на плече, выскользнул из хитона, оставшись совершенно голым. Мелита приняла одежду, аккуратно свернула, положила в тот же сундук, откуда извлекла сумку. Чувствуя, как всегда, мимолётное сожаление, что его тело не настолько же совершенно, как тело Мелиты (далеко не так совершенно и, надо признать, вообще далеко от совершенства), Кадмил взял с вешалки глухо звякнувший лётный костюм чёрного цвета. Сунул ноги в штанины, пропихнул ступни в сшитые воедино с тканью ботинки. Занялся многочисленными хитрыми застёжками, не имевшими названия на эллинском языке.

Мелита присела рядом на корточки, взялась помогать.

– Зачем всё это барахло в сумке? – спросила она, затягивая ремни на лодыжках. – Будешь притворяться колдуном?

– Наоборот, – он провёл ладонью по туго сидящим в матерчатых гнёздах кристаллам. – Буду притворяться, что колдун – кое-кто другой.

– Опять интриги? – в её голосе звучало то ли осуждение, то ли восхищение, то ли насмешка. А может, всё разом.

Кадмил вынул из кармана на поясе очки в толстой бронзовой оправе. Поглядел на свет. Стёкла, как всегда, были тщательно протёрты, без единой соринки: Мелита работу знала.

– Да тут такое дело, – сказал Кадмил, смущённо улыбаясь. – Кажется, я впервые убедил Локсия в своей правоте.

Она выпрямилась, поправила волосы:

– У тебя какая-то своя затея?

– Да, – сказал он скромно.

– И ты уговорил его сделать по-твоему?

– Да! – сказал он уже гораздо менее скромно.

Мелита с уважением кивнула.

– И сейчас летишь делать по-твоему?

– Я лечу вершить историю, – он подбоченился. – Гермес спешит изменить судьбу Эллады, о-хэ!

Она скорчила смешную рожицу и чмокнула Кадмила в нос. Зашла ему за спину. Чуткие пальцы прошлись вдоль хребта, задержались на блоке стабилизации, вшитом в пояс. Что-то зашипело, лязгнуло.

– Ты что, за меня не рада? – удивился он.

– Я за тебя очень рада, – сказала она, снова появляясь спереди. – Но почему-то сильно волнуюсь. Поосторожнее там, ладно?

Кадмил почувствовал себя уязвлённым.

– Я... – начал он, но Мелита не дала договорить, запечатала рот поцелуем.

– Просто расскажешь, когда всё получится, – сказала она. – А то ещё больше буду волноваться.

Он пожал плечами. Натянул шлем, надел очки, щёлкнул застёжкой на затылке.

– Ладно, надо лететь, – сказал он. – Да буду я к себе милостив.

– И да хранит тебя запасная батарея, – сказала она. Это была их дежурная шутка.

Они улыбнулись друг другу, но как-то стеснённо, почти виновато.

Кадмил отворил наружную дверь и ступил на серый камень взлётной площадки. Ветер дул и вправду несильный, на такой можно не обращать внимания. Тем не менее, зная, что Мелита вышла следом и смотрит, он картинно лизнул палец и повернулся вокруг оси, строя задумчивую, серьёзную мину. Кивнул себе с видом решительным и суровым. Раскинул чёрные рукава, как крылья. Не удержавшись, глянул на Мелиту.

Та стояла, обхватив себя руками, словно мёрзла. Поймав его взгляд, коротко махнула: мол, лети уже.

Кадмил медленно поднялся в воздух на десяток локтей. Как всегда, боковым зрением он подмечал вокруг себя мельтешение полупрозрачных точек. Парцелы, магические частицы, которых он почти никогда не видел отчетливо. Стоило попытаться их разглядеть, как они пропадали из поля видимости, словно растворяясь в небе. За много лет Кадмил так и не привык к тому, что его способность к полёту вызывают эти призрачные, существующие будто бы наполовину в воображении точки.

Он мог бы летать и без костюма, но не быстрее бегущего человека и не набирая высоту более сотни локтей над землёй. Одежда, изобретенная и сконструированная Локсием, приумножала силы Кадмила. Комбинезон помогал взмывать вверх на дюжину стадиев и мчаться со скоростью стрижа. Конечно, всё это предназначалось только Гермесу, вестнику богов. Для обычного смертного костюм стал бы бесполезным душным платьем.

Всё, больше медлить нельзя. Помахать на прощание Мелите. Вытянуть руки по швам. Приказать себе: вверх, в небо!

Ветер лизнул в лицо, засвистел в ушах. Земная тяга на миг усилилась, словно не хотела выпускать того, кто был ей всегда подвластен, но тут же сдалась и отхлынула. Он, как всегда при взлёте, глубоко вздохнул, набирая воздух стеснённой грудью, счастливый, лёгкий. Свобода.

Поднявшись на двести локтей, Кадмил завис в пустоте, медленно поворачиваясь, разглядывая уменьшившийся мир, намечая ориентиры. Курчавая зелень склонов Парниса под ногами. Голубое лезвие Коринфского залива на юге. Алые закатные облака на западе. Вечно мрачная, закутанная в туман вершина Олимпа на севере. Россыпь белых камушков на юго-востоке: древний город, после объединения племён ставший столицей всей Эллады. Град Афины-Девы и Аполлона-Миротворца. Его сегодняшняя цель.

В путь, Гермес, небесный посланник. Пускай свершится то, что суждено.

Заложив крутую петлю, Кадмил взял курс на юго-восток и полетел к городу. За спиной время от времени пощелкивали регуляторы блока стабилизации, в нагрудных клапанах грелись энергетические кристаллы. Внизу плыли пустоши; заросшие вереском и низкими маслинами, они источали пряный знойный запах. Кадмил мог преодолеть путь до Афин за полчаса, но не было нужды торопиться; напротив, стоило дождаться темноты.

Он думал о Мелите.

Вот уже месяц, с тех пор, как выяснилось её положение, Кадмила не покидало странное чувство, какого не доводилось испытывать раньше. В этом чувстве поровну мешались радость, тревога и вина. Беременность жриц на Парнисе была событием редким, но не чрезвычайным. Больше того, такое даже приветствовалось: рождённых детей обычно оставляли при комплексе и с малых лет назначали им наставников из числа жрецов. В итоге вырастали молодые кадры, крепкие специалисты, сызмальства приученные к технике и, по словам Локсия, «обладавшие хорошим генетически обусловленным умственным потенциалом».

Но вот от богов жрицы залетали не то чтобы очень часто. По правде говоря, такое случилось впервые.

Кадмил не мог предположить, как отреагирует Локсий, если выяснится правда. Он не особенно боялся гнева начальства: за много лет ему доводилось видеть верховного бога в самом разном состоянии духа – от благодушного умиротворения до предельного бешенства. Разъярённый, Локсий дышал пламенем, призывал на голову провинившегося изобретательные проклятия, окружал чудовищными, ужасающими иллюзиями. Но быстро отходил и не был злопамятен.

Гораздо больше Кадмила пугало другое. Его собственный организм, изменённый магическими процедурами, мог подвести в самом важном. Что, если ребёнок погибнет или, хуже того, окажется монстром? Что, если он погубит мать? Или, может быть, плод любви бога и обычной женщины родится идиотом? Станет обузой Кадмилу, вечной болью для Мелиты, вечным позором для них обоих?

Невесть как залетевшая на такую высоту мошка впечаталась в правый окуляр очков, расплющилась бурым пятном. «Смерть на тебя», – пробурчал Кадмил. Он сбросил скорость и, превозмогая напор встречного ветра, поднял руку, чтобы протереть стекло. Не стоит беспокоиться о том, чего не можешь изменить; настанет время, и всё образуется. А, если что-то пойдёт не так, то ведь рядом – Локсий, лучший и талантливейший учёный Батима. И его биокамеры. И целая армия учёных жрецов. И целое море пневмы со всей Эллады.

Всё будет в порядке.

«Надо собраться, – подумал Кадмил, прибавляя ход. – У меня важная работа, а я перебираю всякий вздор. В кои-то веки дали полную свободу, есть возможность показать себя. Не отвлекайся! Ещё раз продумай детали!»

Деталей предвиделось немало. Он собирался долететь до Афин и приблизиться под покровом ночи к царскому дворцу. Приземлившись на выходящем во двор балконе, проникнуть внутрь и пробраться в покои Семелы. Найти улики, связывающие царицу с колдовством. А, если таковых не найдётся (что вполне возможно), подбросить что-нибудь из содержимого сумки: черепа и прочую мерзкую дрянь.

И наутро бедолагу Семелу можно будет обвинить в самых страшных злодействах. Чёрное колдовство, некромагия, жертвоприношения младенцев... Хотя нет, детского черепа им найти не удалось, значит, просто жертвоприношения. Человеческие. Ладно, уже неплохо. Кадмил, усмехаясь, представил, как поутру явится с небес к царю Ликандру и грозно потребует обличить непотребства супруги перед народами Эллады. Ликандр, небось, рад-радёшенек будет избавиться от надоевшей жены и публично отречётся от неё, а затем предаст поруганию и забвению всё, что с нею связано.

В том числе и алитею. Распроклятую, смерть на неё, алитею.

Солнце закатилось, по земле растекалась сумеречная синева. Лететь оставалось недолго. Кадмил постарался сосредоточиться на предстоящей работе и вспомнить побольше о царе и его несчастном семействе.

Всё-таки это была здравая мысль – поставить над эллинами всеобщего государя, разом положив конец межплеменным распрям. И Пелониды вот уже несколько поколений отлично справлялись с властью, которую даровал им сам Аполлон. Ликандр не был исключением. Богобоязненный, привыкший безоговорочно исполнять высшую волю, царь превосходно подходил для целей Локсия и Кадмила. Народ охотно следовал его указам: в сердцах эллинов жила та смесь уважения, страха и симпатии к царю, о которой мечтает любой властелин. Словом, Ликандр являл собой образец идеального правителя.

Но вот мужем и отцом он был далеко не идеальным. Кадмил не знал, что именно произошло с Фименией, однако после её странной неожиданной смерти взял царскую семью под скрытый надзор. Как оказалось – не зря.

У Ликандра оставалось ещё двое детей. Старшая дочь Эвника от первого брака (её мать умерла родами) и малютка-сын Акрион. Говорили, что Ликандр поначалу обрадовался рождению первенца, полюбил его, часто возился с ребёнком и повсюду брал с собой. Но однажды – Акриону тогда было восемь лет – царь страшно разгневался на него за что-то и велел казнить дитя на месте. Именно казнить: не выпороть, не запереть дома, не оставить без ужина. Лишить жизни. Собственного отпрыска. Каково? Семела, разумеется, такого допустить не могла. Она тайно передала сынишку на воспитание в хорошую семью. А, чтобы Акрион случайно себя не выдал, провела весьма серьёзный магический обряд, в результате чего начисто стёрла мальчику память.

В результате царский сын, не ведая горя, воспитывался у приёмных родителей. Кадмил приложил немало усилий, чтобы выяснить, кто именно усыновил юного Акриона: как-никак, Ликандр был не вечен, а смена династии – всегда дело хлопотное. Куда легче в случае безвременной гибели правителя предъявить народу чудесно найденного венценосного наследника, чем искать нового претендента на престол.

«Впрочем, – утешил себя Кадмил, – Ликандр ещё крепок и, если боги будут милостивы, проживёт не один десяток лет. А уж милости нам не занимать».

Убавив скорость, он принялся снижаться; ночное небо скрывало его от посторонних глаз. Пролетев над агорой и Ареопагом, Кадмил свернул к Царскому холму, где угловатой громадой белел дворец Пелонидов.

Размерами тот превосходил любое городское здание: два крыла, три этажа по десять локтей в высоту, да ещё башня – удивительное сооружение, в котором помещалась опочивальня Ликандра. Дворец не был, разумеется, сложен из сырцового кирпича, подобно всем городским домам – на стены царской резиденции пошёл лучший пентелийский мрамор. В тронном зале потолок подпирали колонны, стены выстилала мозаика, под огромной кухней был устроен погреб с ледником, куда круглый год привозили снег с горных вершин, и даже рабам полагались отдельные закутки для сна – чтобы не смущали лишний раз взор правителя.

Словом, здесь было довольно места, чтобы затеряться в тёмных углах и без лишнего шума исполнить задуманное.

Кадмил осторожно приземлился на дворцовом балконе – узком, в шаг шириной выступе, окружённом перилами. Предстояло то, что он не любил: стать невидимым. Кадмил частенько мечтал о том, чтобы учёные вроде Локсия поскорее изучили, как это работает, и придумали какую-нибудь магическую штуковину вроде того же лётного костюма. Тогда оказалась бы не нужна постоянная выматывающая концентрация, когда всё время думаешь, что ты невидим, невидим, невидим, воплощаешь в голове пространство, где находишься – но без себя, с точностью до мельчайшего предмета, будто стал прозрачным, будто тебя нет... И попробуй лишь на миг отвлечься – сразу откроешься, а по новой фокус уже не сработает. Всё это сложней, чем решать системы уравнений, которым учили в детстве жрецы на Парнисе. Уже через четверть часа пот льётся градом, а спустя полчаса и вовсе выдыхаешься.

Но оно, конечно, того стоит.

«Невидим, – упорно думал Кадмил. – Меня нет в этой маленькой комнате, где гуляет сквозняк, и на полу лежит пятно лунного света. Нет меня в коридоре, и лампа на стене освещает только пустые стены да сверчка под потолком. Меня нет на лестнице – впрочем, прислуга, смерть на неё, экономит факелы, и здесь такая темнота, что и так ничего не видно, без всяких магических ухищрений... Меня нет на площадке, перед входом в гинекей, где висит эта пузатая бронзовая лампа с едва тлеющим фитильком. Меня нет... Какой странный, гадкий запах: вроде бы горят благовония, но притом веет ещё и трупным душком. И где все рабы? Где стража? От кого я, собственно, прячусь?»

Он, не особо уже таясь, прошёл анфиладой пустых, еле-еле освещённых комнат. Запах благовоний и гниения становился всё сильнее, мерзко щекотал ноздри, собирал комок под языком.

А потом он услышал пение.

Кто-то пел низким женским голосом. Немудрящий мотив повторялся раз за разом, слов было не разобрать, но Кадмилу это и не требовалось. Пение невероятным образом заполняло весь дом, хотя было еле различимо. Звук казался одновременно далёким и близким, притягательным, как вздох наслаждения, и отталкивающим, как стариковский кашель. Воздух гудел, пронизанный чужой волей, темнота жарко пульсировала, волосы на затылке норовили встать дыбом, и по всем этим признакам Кадмил мог с уверенностью сказать, что во дворце творят магию.

По-прежнему не встретив никого на пути, он подкрался ко входу в опочивальню царицы. Заглянул внутрь. «Невидим, невидим...»

Посреди комнаты, спиной к нему стояла черноволосая женщина в коротком хитоне. Это была Семела. Распевая ту же литанию, она то поднимала к потолку, то прижимала к груди темный предмет странной формы. На полу чадили расставленные по кругу лампы. Масло, налитое в них, по-видимому, и было источником отвратительного запаха. «Добавила жир покойника, – догадался Кадмил. – И жабью кровь? А, нет, чернила каракатицы. Контроль на расстоянии? Зачем?»

В этот момент Семела в очередной раз воздела руки, и стало видно, что в ладонях у неё – грубо сшитая кукла. Фитиль в лампе затрещал, пламя на мгновение стало ярче, и блеснула железная полоска, зажатая в кукольном кулаке.

Кадмил шагнул обратно, во тьму коридора. Изо всех сил пытаясь ступать бесшумно, перекатываясь на внешних сторонах стоп, он дошёл до лестницы. Здесь самообладание подвело, и он побежал – вверх, в опочивальню царя, надеясь успеть и зная почти наверняка, что уже опоздал. Прыгая через несколько ступенек, преодолел крутые лестничные пролёты, вылетел на площадку верхнего этажа царской башни.

Услышал далёкий слабый хрип.

Не сдерживая шаг, проклиная жаркий костюм, Кадмил заспешил по коридору. На полу перед опочивальней Ликандра горела тусклым светом лампа. «Аполлон милосердный!» – произнёс кто-то глухим голосом. Кадмил добрался до опочивальни и застыл на пороге.

Ликандр Пелонид, не двигаясь, лежал у изножья кровати в луже крови. Из груди его торчал меч-ксифос (отличное оружие в умелых руках, и если заточить как следует), а рядом стоял человек с лицом, закрытым театральной маской. Он покачивался, озирался и выглядел в целом так, словно не мог решить, бежать ему или падать в обморок. Кадмилу случалось видеть такое раньше, и он знал, что подобным образом выглядит типичная жертва дистанционного магического контроля, когда заканчивается действие чар.

«Вот и весь мой план, – с горечью подумал Кадмил. – Свершил историю, называется. Изменил, спешите видеть, судьбу Эллады». Он поднял с пола лампу, подошёл к кровати, наклонился над Ликандром. На всякий случай поискал пульс у того на шее, но с таким же успехом можно было бы искать пульс у освежеванной бараньей туши. Ведомый магией убийца попал мечом точно в царское сердце. Кадмил выругался и обтёр перепачканные пальцы о простыню.

– Ты что натворил? – спросил он, поворачиваясь к человеку в маске. Не стоило опасаться, что тот нападёт; одним из остаточных эффектов заклинаний контроля было то, что на какое-то время испытавший их на себе оставался совершенно безвольным.

– Я... – начал убийца и не окончил. По-видимому, Семела здорово приложила его чарами.

Кадмил шагнул к нему, сорвал театральную маску и поднёс лампу к лицу. Незнакомец –молодой парень лет двадцати – так был измотан магией, что даже не заслонился от огня, и Кадмилу представилась возможность хорошо разглядеть его черты. Прямой нос с тонкими ноздрями, крутой лоб, крепкие скулы. Густые брови, словно готовые в любой миг гневно сойтись к высокой переносице. И, конечно, глаза – светлого, редкого для эллинов оттенка.

Лицо было точь-в-точь как у мертвеца, чья царственная кровь сейчас растекалась по полу опочивальни. Только смотрелось намного моложе.

– Ну да, – буркнул Кадмил. – Кто же ещё. Мог бы догадаться... Вот стерва.

Перед ним стоял сын Ликандра – тот самый мальчишка, который давным-давно навлек на себя отцовский гнев и был тайно отослан матерью от двора. А теперь мальчишка вырос, вернулся и, послушный чужой воле, убил отца.

Чрезвычайно некстати.

– И что теперь с тобой делать? – задумчиво спросил Кадмил.