Правда выше солнца

☤ Глава 8. Слово за слово – и взялись за мечи

Эфес. Седьмой день месяца таргелиона, девять часов после восхода. День, который для кое-кого станет последним.

Осторожно ступая, девушка несла на голове поднос с горячим козьим окороком. В ладони у неё были зажаты ручки кувшинов: вино и вода. Первым делом она поставила на стол кувшины, затем, ловко балансируя подносом, сгрузила с него блюдо и невесть откуда достала чаши – к поясу, что ли, были приторочены? На блюде, кроме самого окорока, красовались щедро нарезанные краюхи хлеба и какие-то овощи, не то репки, не то крошечные тыквы. Мясо пахло так, что, кажется, можно было насытиться одним запахом.

Девушка ослепительно улыбнулась. Смуглая кожа, бархатные ресницы, ровные-ровные зубки.

– Сав силавад, – пропела она Кадмилу.

– Силавад виши, – откликнулся тот, подмигнув. «Как не пожелать самого лучшего такой милашке? – подумал он. – Береги себя, девочка, не попадайся на глаза богам и не ввязывайся в безнадёжные авантюры. Просто оставайся в этом кабаке, прислуживай странникам – проживёшь счастливую, и, возможно, по меркам людей, долгую жизнь».

Он проводил благодарным взглядом подавальщицу. Оторвал от мяса корочку – дымящуюся, розовую с исподу. Закинул в рот. Козлятина была жирная, нежная и густо перчёная. Кадмил спешно налил в чашу вина, добавил воды и сделал большой глоток. Стало совсем хорошо.

Мясо, вино и хлеб – что ещё надо для счастья? Ах да, неплохо, если жизнь не зависит от того, насколько чисто говоришь на чужом языке. Ещё было бы здорово не отчитываться за любой шаг тому, кого зовёшь «мой бог», не играть с людскими судьбами и ложиться спать каждый вечер. Да, пожалуй, порой мы хотим слишком многого.

Накануне Кадмил с Акрионом сняли комнату на втором этаже постоялого двора «У Торреба», что рядом с Медными воротами. Сейчас же сидели в кабаке, на первом этаже. Прочие столы пустовали: странники в эту пору редко навещали Эфес. Другое дело – осенняя пора, время охоты и сбора урожая, когда лидийцы сходились в город, чтобы поклониться Артемиде.

Акрион хмуро глядел на пустую чашу. Руки его свисали между колен.

– Ешь давай, – сказал Кадмил, макая хлеб в подливу. – Неудобно, конечно, жрать сидя, но ничего не поделаешь. Здесь так принято, придётся потерпеть.

Тот вяло качнул головой:

– Не хочу.

Говорили негромко, чтобы не привлекать внимания эллинской речью.

– Хочешь-хочешь, – подбодрил Кадмил. – Надо набираться сил для подвигов. Ты герой Аполлона или кто?

Акрион нехотя протянул руку, взял маленькую тыкву и откусил кусок. Пожевав, сплюнул под лавку.

– Говно какое-то, – буркнул он.

– Вина глотни хотя бы.

Акрион смешал и выпил. Через минуту взгляд его чуть прояснился.

– Какой я герой? – сказал он с горечью. – Родную сестру не сумел уговорить. Всего-то надо было забрать её в Элладу. И того не смог.

Кадмил пожал плечами, обсасывая косточку:

– Я её, знаешь, не могу винить. Девчонка пережила страшное потрясение. Шутка ли – чуть не сжёг живьём собственный отец! Храм – единственное место, где она чувствует себя в безопасности.

– Всё-таки надо было идти тебе, о Долий, – с трудом произнёс Акрион. – Уж ты бы справился. Убедил её…

– Ну конечно, справился бы, – мирно согласился Кадмил, подливая себе вина. – А потом бы все вернулись в Афины. И там я – оп! – возвожу тебя на трон, караю Семелу, выступаю перед ареопагом и объявляю народу, что ты – законный царь, наследник Ликандра Пелонида. Может, мне и править за тебя после этого? А, герой?

Акрион потупился.

– Не взыщи, вестник, – сказал он хмуро. – Понимаю, что должен сам вершить свою судьбу. Просто… Просто не знаю, как быть дальше.

«Всё может решиться в любой миг, – подумал Кадмил. – Надо быть готовым. Не расслабляться».

– Я тебе скажу, как быть дальше, – сказал он. – Плывёшь обратно в Элладу. Заручаешься поддержкой Эвники. С её помощью созываешь народ на агору, выступаешь и говоришь всем о том, что Семела – подлая колдунья, которая погубила мужа и отреклась от сына. Мало того: пошла против божественной воли. Извратила обряды, творила непотребства, придумала новые, грязные и отвратительные ритуалы. Ну, и всё такое прочее, как я тебе рассказывал. Афиняне обязательно тебя поддержат.

– Алитея, – помрачнел Акрион. – Ну и мерзость… Никогда бы не подумал, что можно так оскорбить богов. Неужто мать приносила в жертву младенцев?

– И других подбивала, – серьёзно сказал Кадмил. – Дай ей волю – вы бы все через пару лет жертвовали Фебу детишек. Не хотел тебе сразу говорить, чтобы не расстраивать, но, раз уж дело зашло так далеко…

– Я должен знать правду, – с жаром сказал Акрион. – Не щади меня, Агорей.

– Для друзей – просто Кадмил.

– Кадмил, – поправился Акрион. – Что ещё мне стоит знать? Говори без утайки, всё стерплю.

«Смерть и кровь, – обречённо подумал Кадмил. – Насколько легче было бы действовать открыто. Не водить за нос этого бедного простофилю… Чтоб Локсию пусто было с его вечными тайнами».

– Лучше ты расскажи о том, что вспомнил, – возразил он. – И поешь уже, наконец.

Акрион покорно взял кусок мяса, с отсутствующим видом прожевал, запил из чаши.

– Страстный гнев, – сказал он. – Наше проклятие. В тот день... С утра всё шло не так. Отец велел выпороть троих рабов за то, что плохо убрали в башне. Ну, в той, где он спать любил. Много кричал на нас, дал пощёчину Эвнике, облил из ночного горшка мать. Не помню, отчего. Зато теперь вспоминаю, что он часто себя так вёл.

– Без причины?

Акрион развёл руками:

– Трудно сказать. Я глядел на него глазами ребёнка. Дети редко могут здраво судить о поступках родителей. Вот и в то утро я не стал задумываться насчёт его гнева. Пошёл в сад, стал играть с ножиком. Бросал в дерево. Тот никак не втыкался, всё отлетал в сторону. А я хотел научиться метать нож, как Горгий.

Он вздохнул. Хотел налить ещё вина, но кувшин был пуст. Акрион принялся крутить посудину в пальцах. Кадмил махнул подавальщице, та кивнула и пошла на кухню.

– В конце концов… – Кувшин легонько позвякивал, касаясь стола. – В конце концов, нож полетел как надо. И воткнулся. Прямо отцу в ногу.

Акрион поднял глаза на Кадмила. Попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышла болезненная гримаса.

– Он был в саду. Я не видел. Промазал мимо дерева. И попал в отца. Сильно, глубоко. Кровь полилась. Он стал жутко ругаться, погнался за мной. Я убежал, спрятался за сараями. Долго сидел, боялся выйти. Только слышал… разное. Как Ликандр звал рабов, чтобы помогли искать. Потом – как мама кричала. Он её бил, наверное. А вечером она меня нашла. И сказала…

Он замолк: к столу подошла девушка с подносом. Поставила на стол налитый доверху кувшин, забрала у Акриона пустой. Улыбнулась ему, но улыбка осталась незамеченной.

– Сказала, что мне надо уехать на время, – продолжал Акрион, когда подавальщица ушла восвояси. – Пока отец не смягчится. Говорила ещё, что надо отогнать злых духов. Привела в маленькую комнату позади спальни в гинекее. Потихоньку, втайне ото всех. Зажгла лампы, заперла дверь. Пела какие-то стихи, так, что у меня в голове отдавалось… И всё, больше ничего не помню.

Он плеснул из кувшина в чашу, долил воды и залпом выпил. Взял с блюда краюху хлеба, стал отщипывать куски, глядя, как падают крошки на столешницу. Кадмил некоторое время наблюдал за его руками. «В любой миг, – думал он. – Надо быть настороже. Не зевать. И, пожалуй, пора успокоить этого мальчишку. Может, рассказать ему сказку? Ту, которую все Пелониды так берегут от черни».

Кадмил откашлялся и постарался устроиться на жёсткой скамье поудобнее. Смерть милосердная, отчего лидийцы не взяли в привычку лежать за столом?

– Царь Пелон был известен свирепым нравом, – начал он неторопливо, – но правил мудро и всегда повиновался воле богов. Народ любил Пелона, олимпийцы благоволили к нему, и несчастья обходили царя стороной. И всю Элладу заодно.

Акрион слушал, наклонив голову. Губы едва заметно шевелились, словно он повторял про себя слова легенды.

– Так продолжалось до тех пор, – продолжал Кадмил, – пока у Пелона не вышла ссора со старшим сыном, Фолием. Тот купил рабыню, а Пелон захотел её себе. Повздорили, сорвались, слово за слово – и взялись за мечи... В общем, Пелон убил отпрыска. И не раскаялся в содеянном, поскольку был уверен в своей правоте. Однако, понимая, что совершил преступление, царь решил умилостивить богов. То, что произошло дальше, уже выходит за всякие рамки. Он вырезал и сжёг на алтаре сердце Фолия. Сказав притом, что убил сына во имя олимпийцев, дабы принести в жертву самое дорогое. Но боги приношение не оценили. Быстро посовещались и прокляли Пелона очень интересным способом: он будет подвержен припадкам страстного гнева – вроде того, который испытал, поссорившись с Фолием. О каковых припадках будет потом смертельно сожалеть. И однажды падёт от руки собственного потомка. Такие дела.

Кадмил отпил из чаши. «Уже и закат скоро, – подумал он. – Сколько можно ждать?»

– Похоже, Пелону ещё повезло, – заметил Акрион. Он вроде бы пришёл в себя. – Кара могла быть гораздо страшней.

– Ну, когда Пелон умер – верней, был убит младшим сыном Диодором – то боги приготовили в Аиде специальное местечко, – сказал Кадмил, ухмыляясь. – Дух Пелона поставили по колено в реке, а над головой подвесили плодовые гроздья. Как только покойный царь нагибался, чтобы попить воды, она утекала, а, стоило ему выпрямиться, прибывала снова. Та же ерунда происходила с плодами: стоило ему потянуться... Ну, думаю, ты понял. Я недавно виделся с Аидом и среди прочего спросил, что там с Пелоном. Аид посмеялся и сказал, что тот в прекрасной форме. Ещё целую вечность простоит.

Акрион потёр лоб:

– Как Тантал?

– Именно, – кивнул Кадмил. – Тантал ведь тоже убил сына. И пытался обхитрить богов. Похожая легенда.

«И столь же кровавая, – добавил он про себя. – Одна из самых жестоких эллинских сказок. Надо быть по-настоящему тупым, суеверным говнюком, чтобы верить в такое. И оправдывать свои зверства божественным предопределением. Как это делал покойный Ликандр. Надеюсь, сын в него не пошёл».

Акрион взмахом ладони отогнал маленькую осу, жужжавшую над каплей подливки. Оса, гудя обиженно, взмыла в воздух, но по зрелом размышлении решила, видно, не ссориться с героем Аполлона и улетела прочь.

– Подумать только, – произнёс Акрион задумчиво. – Ещё несколько дней назад был обычным молодым актёром. Подающим надежды. Честным слугой Мельпомены. Думал, моё будущее – стихи и трагедии, маски и котурны. А теперь...

– А теперь ты должен отомстить за то, что так думал, – жёстко сказал Кадмил. – За то, что отняли твою судьбу, твою семью, царское наследство. За смерть отца, за изгнание, за колдовство, жертвой которого стал.

Акрион сдвинул брови, глядя безотрывно на собственные руки, сложенные в замок, нервно подрагивающие. Лицо стало напряженным, черты огрубели. Сейчас он был особенно похож на отца.

– Семела! – имя слетело с губ, как ругательство. – Что бы ни творил Ликандр, она виновата не меньше. Только как же мне её победить? Она, видно, могущественная колдунья, раз сумела такое со мной провернуть.

«Готов парень, – подумал Кадмил с удовлетворением. – Наконец-то перестал спрашивать, что ему делать, и задал правильный вопрос. Как победить? О, не переживай, малец. Дядя Кадмил обо всём позаботится. Уже позаботился, если начистоту».

– Не так уж велико её могущество, – ответил он небрежно. – Слабенький, можно сказать любительский уровень. Семела – дилетантка, просто талантливая и, гм, неразборчивая в средствах. Ей помогли ритуалы алитеи. Провела обряд, запытала насмерть дюжину человек, вызвала демонов. И только так сумела тебя околдовать.

– Снова алитея, – с отвращением произнёс Акрион. – Как может благородная женщина быть такой злодейкой? И как она смеет утверждать, что алитея угодна богам?

Кадмил значительно выставил палец:

– Только ты сумеешь остановить злодеяния. Обличи Семелу перед афинянами, как я сказал.

– Меня признаёт только Эвника. Я – никто, самозванец. А самозванец не имеет права ни обличать, ни мстить.

– Ты – исполнитель воли Аполлона, – сказал Кадмил с нажимом. – Всё, что сделаешь, будет сделано во имя его и от его имени. Так что не дрейфь, а лучше начинай продумывать речь. Да, кстати! Аполлон просил передать тебе вот это.

Он достал из-под скамьи тряпичный свёрток, который спрятал заранее – до того, как Акрион спустился обедать. Очень полезно приходить всюду немного раньше других. Впрочем, это несложно, если ты бог, и тебе требуется всего четыре часа сна в сутки. Пока Акрион отсыпался, намучавшись за ночь, Кадмил успел многое сделать. О, многое.

Свёрток глухо звякнул, заняв место между блюдом и кувшинами. Акрион, всё ещё хмурясь, развернул тряпки.

На свет появился меч в ножнах. Акрион обнажил его: обоюдоострый ксифос с листовидным клинком. Похожий на тот, который принёс смерть Ликандру – но только с первого взгляда. В отличие от эллинских мечей, грубо выкованных из тускло-серого железа, этот был отполирован, как зеркало, и сиял, точно горный лёд. Костяную рукоять венчало золочёное навершие затейливой формы.

– Отличная вещь, – одобрительно сказал Кадмил. – Легированная сталь, зонная закалка. И заточен так, что можно оскопить комара на лету. Вы, люди, научитесь такие делать очень нескоро.

– Он волшебный? – спросил Акрион.

– Ну-у... – протянул Кадмил. – Пожалуй, в некотором смысле да. Посмотрим. Оцени, кстати, каков он в руке.

Акрион вышел из-за стола, встал в стойку. Огляделся: не заденет ли мебель? Взялся покрепче за рукоять, рубанул воздух, как учили в эфебии, крест-накрест. Кадмил ощутил на лице гибельный ветерок от клинка.

Девушка-подавальщица предусмотрительно спряталась за кухонную дверь.

– Эвге! – сказал Акрион, оглядывая ксифос. – Будто сам идёт!

– Баланс смещён к рукояти. Ваши ксифосы – малость неповоротливые штуковины. Этот половчей.

Акрион вернулся за стол. Надел через голову перевязь, вбросил клинок в ножны.

– Теперь чувствую, что готов ко всему, – сказал он задумчиво.

Кадмил, потянувшись через стол, хлопнул его по плечу:

– Ты и так был готов. Просто теперь ещё и как следует подготовлен, хе-хе!

Он засмеялся и подмигнул Акриону. Тот, однако, помрачнел. Между бровей вновь появилась складка:

– Аполлон ведь… Он же не ждёт, что я зарублю этим мать?

«Я тебе зарублю! – подумал Кадмил сердито. – Кого я тогда приведу Локсию для допроса?!»

– Ни в коем случае, – со строгостью сказал он. – Матереубийство – страшнейшее из преступлений. Всемилостивый Феб не может требовать такого.

Акрион слегка расслабился.

– Но впереди трудный путь, множество злодеев, – продолжал Кадмил. – Вот для чего бог дал тебе оружие. Будь готов сразить их.

«А то мне как-то неуютно в чужой стране без защиты, – добавил он про себя. – Особенно если учесть то, что ждёт впереди».

За последние сутки он тысячу раз успел пожалеть, что не захватил из лаборатории боевой жезл. Пускаться в опасное путешествие без оружия было безумием. Однако не меньшим (а то и большим) безумием стало бы применение магического вооружения на территории союзного государства. Один выстрел из жезла – и готово: истеричка Орсилора тут же полетит к Локсию требовать объяснений. А то и угрожать войной. Реакцию Локсия на такое развитие событий Кадмилу даже представлять не хотелось.

Акрион между тем был по-прежнему мрачен.

– Уже и так пролилось немало крови, – сказал он. – Отец… Его-то я убил таким же мечом. И тот парнишка вчера. Просто стоял в карауле. А я его заколол, как свинью. Паршиво вышло.

Кадмил поёрзал. От долгого сидения затекли ноги. Чтоб этим лидийцам в Тартар провалиться с их дурацкими скамейками.

– А на мой взгляд, вышло совсем неплохо, – отметил он. – И так понятно, что ты не отлынивал в палестре. Но справиться голыми руками с копейщиком! Молодец.

Акрион сморщился, будто снова попробовал тушёную тыкву.

– Со мной что-то сделалось, – признался он. – Злость такая вдруг накатила… И сила появилась огромная.

Он скрипнул зубами; на посеревшей коже ярко проступили точки двухдневной щетины.

– Это – проклятие, Кадмил? – спросил он осипшим голосом. – Оно так и действует, да? Страстный гнев?

«О нет, – в мыслях застонал Кадмил. – Чего доброго, он, как папаша, станет оправдывать любую дичь родовым проклятием!»

– То была помощь свыше, – сказал он назидательно. – Божественный дух снизошёл на героя в трудный миг и помог одолеть врага. Гордись! Сам Аполлон выручил! А, может, Афина или Артемида – наша, эллинская, настоящая. Вот что значит покровительство богов.

Акрион кивнул – впрочем, скорее из вежливости. Складка на лбу так и не исчезла. И скулы не спешили розоветь, хранили бледность. Он обернулся, будто ждал увидеть соглядатая. Кабак был по-прежнему пуст, если не считать подавальщицы, которая робко посматривала из-за двери на странных и опасных посетителей: ну как вновь станут размахивать мечами? Кадмил украдкой глянул в крошечное окошко, устроенное так высоко, что не видно было ничего, кроме неба. Небо хранило обычный послеполуденный цвет, не спешило темнеть. Вечер, стало быть, еще нескоро. Но время-то идёт. Когда же?..

Акрион глубоко вдохнул и резко выдохнул. Крепко вцепился руками в край стола, будто боялся упасть.

– Послушай, – сказал он. – Нужен твой совет. Мне часто… Да что там – каждую ночь снится один и тот же сон. Дурной сон. Верней, не каждую ночь, а когда засну – ну вот, как сегодня, когда пришёл под утро и проспал до обеда.

– Ясно, ясно, – нетерпеливо сказал Кадмил. – Так что там тебе снится?

Акрион ещё раз вздохнул. Лоб блестел от пота.

– Страшный сон, – выдавил он сквозь зубы. – Диковинный. Будто бы три каких-то чудища кружат подле меня. С крыльями, вроде летучих мышей, а сами ростом с человека. Не решаются подойти, но рычат, визжат, щёлкают зубами. Тянут когти. И сегодня…

Он поставил локти на стол, обхватил голову.

– Сегодня эти чудища впервые заговорили. Обвиняли в отцеубийстве. Говорили, что они – духи мщения, и будут преследовать меня всю жизнь, пока не настигнут.

«Смерть на меня, – подумал Кадмил с досадой. – Похоже, парнишка заработал невроз на почве всего, что с ним стряслось. Неудивительно. Могла ещё сказаться варварская магия Семелы. Впрочем, мы это тоже употребим себе на пользу. Ну, или хотя бы постараемся».

– Они говорили иносказательно, – сказал он мягко, но с уверенностью. – Это – эринии, посланные Аполлоном. Следят, чтобы возмездие было совершено, и не отступятся, пока не настигнут твою мать. Верней, пока ты её не настигнешь.

Акрион откинулся на спинку скамьи, хрустнул пальцами.

– Воля твоя, Кадмил, – сказал он с сомнением, – но они определённо винили меня в гибели отца.

Кадмил почувствовал во рту кислый привкус. «Повезло мне с героем. Упрямый, нервный и мнительный. Сейчас бы его оглушить «золотой речью», да пневму надо экономить. Потому как…»

На улице послышался шум: глухие крики, свист, частый топот.

«Неужто началось?» – у Кадмила прыгнуло сердце.

– Что это там? – произнёс он крайне заинтересованно. – Никак, ловят кого-то?

Акрион повернул голову, прислушиваясь.

– Не разберу слов, – сказал он виновато. – Ты же знаешь, в лидийском я…

В кабак вбежала женщина. Высокая, худая, черноволосая. В жреческой одежде. Повела огромными глазами по сторонам, встретилась взглядом с Акрионом.

– Фимения! – вскрикнул он, вставая. Запнулся о скамью, неловко подпрыгнул, едва не упал.

– Акринаки, братец! – выдохнула та. Метнулась навстречу, вытянув руки. – Бежим, скорей!

Он подхватил её, задержал в объятиях.

– Ты чего? – спросил. – Откуда здесь?

– Гонятся… – она не могла отдышаться после бега, – за мной… Бежать, бежать надо!

Кадмил спешно поднялся из-за стола. Всё, пошло-поехало веселье. Надо действовать быстро.

– Уходим! – сказал он. – На кухню, живо!

Подавальщица, приникнув к дверному косяку, наблюдала за происходящим: ей было страшновато, но интересно. Кадмил бросил девчонке монету – золотого эфесского льва.

– Беги, ворота открой! – приказал он. – Проверь, чтобы коней…

Оглушительно ахнула дверь. У входа стало шумно и тесно: в кабак, хрипло дыша от погони, вломились двое стражников.

С мечами на ремнях.

С копьями.

– Афалля! – закричал тот из них, кто был ближе.

– Братец! – вскрикнула Фимения.

Подавальщица шарахнулась на кухню.

Акрион, заслонив собой сестру, пошёл на стражников. Ксифос держал у бедра, ножны сорвал с шеи и нёс в левой руке – жалкая замена щита.

– Куда?! – заорал ему Кадмил.

Стражники выставили копья.

Кадмил схватил Фимению за плечо. Бежать за подавальщицей – прочь, на кухню и дальше во двор.

– Назад! – крикнул он Акриону. – Назад, приду…

Свист, треск: точно перед грудью в стене выросло копейное древко.

Фимения раздирающе завизжала.

Он дёрнулся назад, наступив ей на подол. Широкий рукав лидийской куртки натянулся, прибитый к стене заржавленным наконечником. «Почти попали, – пронеслось в голове. – На палец промазали». Кадмил отпустил Фимению, рванул копьё, силясь освободиться. Тщетно: намертво застряло в досках.

Фимения упала на колени и, закрыв голову ладонями, поползла в угол.

Стражник, метнувший копьё, уже подобрался близко – так, что можно было различить волоски в сивой бороде. Ворчал горлом, заносил меч. Кадмил отчаянно прянул вбок – приколотая к стене ткань держала крепко. Свободной рукой он схватил со стола кувшин и бросил противнику в голову. Кувшин разбился о шлем, по лицу бородача струйками потекло вино. Тот на миг замешкался, оглушённый ударом, а Кадмил, едва не вывихнув плечо, избавился от куртки и пинком опрокинул стол. Зазвенела посуда, брызнули осколки. Стражник отпрыгнул, оскалился.

Фимения кричала, забившись в угол.

Кадмил достал меч, надеясь, что держит его правильно (или, по крайней мере, за нужный конец). Было не страшно, только росло в груди какое-то дикое, дрянное ликование, и трясло каждую жилку.

У двери взревел Акрион. Кадмил на миг глянул туда, увидел вспышку – взмах ксифоса. Что-то длинное, крутясь, отлетело под скамью. «Обрубил копьё? Быть не может…» Лишённый копья стражник коротко, с хрипом заорал.

Бородач перепрыгнул через стол и ударил мечом, метя Кадмилу в лицо.

Кадмил машинально парировал своим клинком – как учили батимские охранники. Здесь такое было в диковину. Стражник, конечно, не ожидал: покачнулся, моргнул недоумённо. Но тут же рубанул вновь, косо, страшно. Рука тотчас онемела. Кадмил перебросил окривевший, погнутый меч в левую. Отбил выпад бородача, неловко отскочил, ударился плечом о стену.

«Всё».

Сверкнул ксифос. Стражник грохнулся на пол, в месиво осколков, объедков и разлитого вина. Из разрубленной шеи празднично брызнуло красным. Акрион гортанно зарычал, встал над поверженным врагом и, замахиваясь из-за головы, принялся рубить труп, как мясник – свиную тушу. Плескала кровь, трещали кости, отвратительно шипел воздух, покидая вспоротые лёгкие.

– Акрион! – позвал Кадмил. – Акрион!!

Тот остановил меч на полпути. Поднял голову. Лицо было замызгано кровью, волосы всклокочены. Глаза, словно варёные яйца – белые, огромные, безжизненные. И ещё он скалился, как зверь. Щерил клыки.

– Ха-х-х, – прошипел Акрион. – Х-х-хр…

Дверь вновь хлопнула. На пороге возникла великанская фигура. Грубое жреческое одеяние, мосластые лапы, плечи необъятной ширины. Кадмил сразу узнал этого человека.

Пригнув голову, чтобы не задеть потолок, у входа стоял Гигес.

Фимения всхлипнула. Заскребла ногами по полу, вжимаясь в угол, словно желала слиться воедино со стеной.

Акрион, не видя Гигеса, выпрямился. Пошатнулся. Отёр лицо, с отвращением посмотрел на красную, точно лакированную руку.

– Что… Что это? – спросил слабо.

Огромный жрец снялся с места легко, как рысь. Перепрыгнул труп стражника у двери. Отшвырнул в сторону опрокинутый Кадмилом стол. Взмахом ручищи смёл с дороги Акриона. Играючи выдернул из стены прочно засевшее копьё. Занёс над Акрионом – оглушённым, беспомощным.

«Меч», – раздался шёпот откуда-то извне.

В следующий миг Кадмил обнаружил, что стоит вплотную к Гигесу, а лидийский клинок – гнутая дрянная железка – по самую рукоять всажен в живот великана.

Гигес глянул на Кадмила сверху вниз.

«У него действительно заячья губа», – подумал Кадмил.

Жрец попятился. Опёрся на копьё, сел на пол. Потрогал эфес меча, торчавший из-под солнечного сплетения. Посмотрел на Фимению.

– Каве, – позвал он. – Имеда... Иббад бира.

Фимения застонала.

– Бира, Имеда, – прохрипел Гигес.

Свернулся на полу калачиком, подогнул ноги. Затих.

Остриё Кадмилова клинка торчало у него из спины.

– Вот именно, – буркнул Кадмил. – Пойдём домой. Все пойдём домой.

Он оглянулся. Акрион стоял на четвереньках, мотал ушибленной головой. Фимения, запутавшаяся в жреческом платье, возилась в углу, пытаясь встать.

В любое мгновение сюда могли ворваться все остальные стражники Эфеса. Сколько их там осталось? Две сотни? Три? Шума было достаточно, чтобы переполошить полгорода.

– Чтоб меня смерть поимела, – выдохнул Кадмил. Руки после драки ходили ходуном. Возвысив голос, он воскликнул:

– Суд рукопашный выбрал правых днесь! Кладница погребальная любого ждёт, кто смеет перечить благородному герою! Нет свыше нам запрета злом за зло платить, и вот повержены неправые! Свершилось!

Он протянул руку Акриону. Тот схватился, встал. Огляделся:

– Это… Это всё я?!.

– Пусть все врагами станут – был бы другом бог, – отозвался Кадмил. Силы его были на пределе. – Так следуй же стезёю Аполлона, герой!

Он закашлялся. Акрион шумно выдохнул. Глаза его приняли осмысленное выражение. Во всяком случае, хоть какое-то выражение.

– Что делать-то? – спросил он.

«До чего ж полезная штука эта «золотая речь», – подумал Кадмил.

– Уходим, – ответил он. Попытался улыбнуться, но губы дрожали, и улыбка вышла не особо выразительная. – Уходим, так как я и говорил в начале. Здесь из кухни выход был во двор, а там готовы взнузданные кони… Тьфу, опять стихами. Короче, руки в ноги и бежим!

Так и сделали. Акрион, весь в крови, шатаясь, тащил на себе полуобморочную Фимению. Кадмил шагал впереди: он заранее, утром наведался на кухню, якобы выясняя, что готовится к обеду, а на деле изучая пути отступления.

Кухня открывалась во двор. Лидийские дома были устроены по эллинскому обычаю – жилые помещения и сараи квадратом огораживали внутренний двор, перистиль. Только в афинских перистилях находилось место садику, бассейну или алтарю, а в Эфесе просто бродили по грязной земле куры, да лежали вповалку одуревшие от жары псы.

И здесь была конюшня.

В конюшне обнаружились кони. Те самые, которых Кадмил приобрёл с утра, два флегматичных мерина. Слава пневме, уже взнузданные и готовые к выезду. Один гнедой, другой – соловой масти. Третьего коня, увы, раздобыть не удалось.

Рядом с лошадьми ни жива ни мертва стояла подавальщица. В волосах застряли сухие травинки: видно, пряталась в сене, заслышав звуки боя. Кадмил сунул девчонке еще одного золотого льва, потрепал по щеке, оставив на коже карминовый след – кровь Гигеса.

– Да будут к тебе милостивы Артемида и Аполлон, сладкая, – сказал он. – Но чисто по-дружески советую: от обоих держись подальше.

Вскочил на гнедого. Крикнул:

– Ворота!

Подавальщица опомнилась, кинулась к воротам, потянула за створки. «Где её папаша? – с внезапной злостью подумал Кадмил. – Как за коняг двойную цену драть – тут как тут, а как подсобить в трудную минуту – оставил девку отдуваться». Он проследил, как Акрион помогает Фимении взобраться на коня, устраивается позади.

В любой миг могли появиться стражники. Потеряв терпение, Кадмил хлестнул поводьями своего гнедого. Гаркнул во всё горло:

– Эйя!!

Кони вылетели из ворот, едва не стоптав зазевавшихся кур. Расплескали копытами лужи, понеслись по извивам эфесских улиц. На скаку то и дело приходилось пригибаться, чтобы не задеть низкий скат крыши или верёвку с вывешенными тряпками. Откуда-то появилась свора собак – грязные, в комьях репейника, псы отчаянно лаяли, пылили за конями с пару стадиев, затем отстали, запыхавшись.

Солнце било в затылок.

Городская стена, ослепительно-жёлтая, манила обманчивой близостью, мелькала в просветах меж домами, вставала над крышами. Кони шумно, с храпом выдыхали в такт скачке. «Если жрецы подняли тревогу, – думал Кадмил, – если, кроме храмовых стражников, кто-то узнал, что сбежала верховная жрица, то ворота закроют. Придётся по воздуху. А ведь у них луки. Скверно».

Но, когда они свернули на главную улицу, мощённую гладким камнем, то увидели, что ворота открыты. Копыта гнедого и солового выбили сдвоенный ритм по булыжникам, впереди развернулась широкая площадь, и над ней – вожделенная стена. Стража на воротах была занята: отставив копья, воины деловито потрошили доверху набитую товаром повозку приезжего торговца. Примеривались, должно быть, какую содрать пошлину. Один вскинул голову, проводил взглядом несущихся во весь опор путников – но и только. Видимо, так был увлечён работой, что даже не заметил вымазанное кровью лицо Акриона.

И они вырвались на свободу.

За стеной, кажется, даже дышать стало легче – хотя, на самом деле, здешний воздух вовсе не способствовал свободному дыханию. В пригороде жил и работал мастеровой люд. Именно здесь делали знаменитый эфесский сафьян, вымачивая козлиные кожи в смеси гнилого навоза и мочи. Рядом красили шерсть для не менее знаменитых эфесских ковров. Из чего делали краску, Кадмил точно не знал, но шерсть, развешанная на просушку, воняла так, что слезились глаза. Ехали молча, не размыкая губ и стараясь лишний раз не делать глубоких вдохов. Вскоре, однако, лачуги ремесленников поредели, а затем и вовсе исчезли, уступив низким, вылинявшим от солнца кустам и разнотравью. Впереди завиднелось долгожданное море – стального цвета полоска над степью.

Вот и берег. Кадмил огляделся, высмотрел вдали оставленную примету – сломанное деревцо. «Теперь главное, чтобы лодка оказалась не месте, – подумал он. – Прятали-то в потёмках. Не дай пневма, кто-то нашёл и спёр».

Но фелука ждала там, где её оставили, в пещере под скалой невдалеке от полосы прибоя. На корме, под дерюгой лежал свёрток с волшебным костюмом. Кадмил, бормоча сквозь зубы проклятия, облачился в сырой комбинезон, пропахший потом и водорослями. Увязая в песке ступнями, вместе с Акрионом столкнул лодку на воду. Хлопнул по крупам гнедого и солового – кони порысили в степь, лишая преследователей последней возможности найти беглецов. Кадмил поглядел им вслед и залез в фелуку (притом, конечно, промочил штанины комбинезона до колен).

Всё это время Фимения, заломив руки, стояла поодаль. Смотрела в сторону, где остался Эфес.

Акрион помог ей забраться в лодку. Влез сам, взялся за вёсла.

– Только бы попутный ветер, – простонал Кадмил, садясь на корму и обвязывая вокруг пояса канат. – О владыка Аполлон, что никогда меня не слышит, услышь хоть раз, пошли попутный ветер!

Он не чувствовал в себе пневмы. Ни на драхму, ни на обол. Оставалось надеяться, что выручат запасные батареи костюма. Кадмил украдкой вынул из потайного кармана свежий кристалл, на ощупь вставил его в поясное гнездо. Сосредоточился.

Видно, пневма всё же не покинула его окончательно. Парцелы зароились на границе зрения, в лицо дохнул ветерок. Лодка ожила, двинулась вперёд.

– Ты вёсла-то не бросай, – утомлённо сказал Кадмил Акриону. – Помогать будешь.

Несмотря на усталость, он был очень доволен тем, как всё обернулось. Впереди лежал долгий путь по морю, но погода стояла тихая, и опасности не предвиделось. По возвращении в Афины Кадмил собирался ненадолго покинуть Акриона с Фименией. Пускай посидят в какой-нибудь портовой таверне, а он тем временем раздобудет лошадь, отправится на Парнис, впитает достаточно пневмы и захватит реквизит для будущего представления. Сумка с черепами, костями и куклами ещё ждала своего часа; кроме того, не помешает нарядиться в золотые одежды, как положено настоящему богу.

Ну, а затем – самое интересное. Смотаться во дворец, разбросать всякую мерзость по тайной комнатке Семелы, где она творит любительское колдовство. Затем вернуться в порт, взять Акриона, Фимению и явиться с ними ко двору. Предстать перед венценосной зарвавшейся вдовушкой. Созвать «золотой речью» всех, кто есть рядом – свидетели не помешают. Предъявить спасённых царских детей и потребовать признать Акриона.

«А потом вместе пойдём смотреть на следы чёрного колдовства, – весело думал он. – И сажать Семелу под стражу. Эвге! Всё получится! Я – Гермес-ловкач, Гермес хитроумный, Гермес мудрейший! И пусть только Локсий скажет иначе!»

Фимения сидела на носу фелуки. Кусала потрескавшиеся губы, не отрывая взгляда от берега. Пальцы беспрестанно теребили ткань жреческой одежды на груди.

– Что случилось, Фимула? – спросил Акрион, налегая на вёсла. – Отчего решила со мной ехать?

Та всё щурилась, оглядывая удалявшуюся землю.

– Сестрица? – окликнул Акрион.

– Сердце болело, – сказала Фимения с трудом. – С тех пор, как мы расстались. Будто бы непрестанно какой-то зов. Из сердца. Что нельзя оставаться в стороне, надо помочь. Даже если это против всего…

Она замолчала, поднеся руку ко рту, словно сказала лишнее. Справившись с собой, продолжала:

– И ещё… Моё преступление – то, что тебя пощадила – каким-то образом стало явным. Слава Аполлону, нашёлся жрец, который меня предупредил. Не знаю, почему. Возможно, из жалости, а может, у него тоже есть сестра… Он пришёл ночью в келью. Лица не видела – закрыл верхом одежды. Сказал, чтобы я спасалась. Сказал, что ты и твой друг остановились на постоялом дворе недалеко от Медных ворот, и чтобы я бежала к вам. Призвал быть твёрдой и покинуть храм немедля. Вместе с ним. Я ответила, что выберусь сама, ибо так безопасней, чем вдвоём, меньше вызовем подозрений. Он поверил и ушёл.

Кадмил со скрипом почесал небритую щёку, откашлялся и, перегнувшись через борт, харкнул в волны.

– Но меня сковал ужас, – продолжала, покосившись на него, Фимения. – Я колебалась слишком долго. Когда решилась внять призыву, уже позвали петь общую литанию. Пришлось идти вместе со всеми. После хотела ускользнуть, надеялась, что не заметят. Только Гигес, наверное, что-то заподозрил. Следил за мной. А потом, когда я вышла из храма, меня окликнули стражники. Я побежала изо всех сил, сумела оторваться от погони. Там такие переулки… Но меня всё равно нашли.

– Ты чуть не запорола мне всю работу, дорогая жрица Имеда, – сварливо сказал Кадмил. – Надо было уходить сразу, как сказано, а не сидеть на заднице до полудня. «Сковал ужас». Придумает тоже.

Фимения приоткрыла рот. Акрион, ошарашенный, уставился на Кадмила.

– Что? – буркнул тот. – Конечно, это был я. Герой же не справился, пришлось всё делать самому.

– Кто ты? – спросила Фимения тихо. – Ты помогаешь брату? Или замыслил худое?

Кадмил вздохнул.

– Рад представиться, – произнёс он. – Гермес, посланник богов, проводник душ. Также известен как Ктарос, Стилбон, Агорей и Долий. Для друзей – Кадмил. Да, я помогаю твоему брату. Нет, я не замыслил худое. Просто хочу, чтобы поскорее исполнилась воля Апол... Ох, да что за наказание! Акрион, держи её!

Обратив движение парцел вспять, он остановил лодку. Акрион бросил весла, подхватил сестру. Прижал к себе, похлопал по щекам. Фимения, бледная, обмякла на его груди. Руки висели, как обрубленные лозы винограда.

Кадмил закатил глаза. Ну ничего, у нашей не в меру чувствительной жрицы будет время прийти в себя. До Афин плыть долбанных пятнадцать часов. Успеет оклематься.

– Как… Как же ты проник в храм? – спросил Акрион. – Стал невидимым?

– Больно хлопотно, – хмыкнул Кадмил.– Помнишь жреческое платье, в котором ты пришёл под утро? Как раз мой размерчик.

– Ты переоделся жрецом? – с восторгом спросил Акрион.

– И спокойно прошёл в храм, – кивнул Кадмил. – Лицо сразу закрыл, чтобы не опознали чужака. Вот выйти было сложней, да. У стражников возникли вопросы. Но я сказал, что иду в бордель поклониться Афродите, а ещё дал им по львиной монетке. Пропустили и велели передать привет рыженькой Омфале, у которой родинка на бедре.

Акрион расхохотался. Выглядел он дико: весь в крови, в порванной лидийской одежде, с мечом на боку. Вдобавок сжимал в объятиях Фимению, которая всё ещё была без сознания – словно куклу с бессильно поникшей головой. Но он смеялся. Кадмил видел такое в первый раз за всё время их знакомства.

«А ведь сегодня явно проявились отцовские наклонности, – думал Кадмил, посмеиваясь с Акрионом за компанию. – Ну, или, как говорит мальчишка, проклятие рода Пелонидов. То есть, способность мгновенно приходить в буйную ярость. Ох, чую, будет в Афинах править второй Ликандр… Впрочем, проклятие там или просто дурная наследственность, а сегодня без этого нам всем пришлось бы туго».

Вдруг Акрион перестал смеяться и сказал испуганно:

– А вёсла-то! Я ж вёсла упустил!

– Всё ждал, пока ты заметишь, – ухмыльнулся Кадмил. – Клади девчонку под скамью и плыви, вылавливай. Заодно рожу умоешь, герой.