Повесть Вендийских Гор

12

На пятый день Конан встал с ощущением того, что у него во рту сдохла мышь. Среди кувшинов, бутылок и бурдюков он тщетно искал воду. Только возопив к хозяину, он получил питье — шербет, в котором слабо чувствовалось присутствие персика. Первый глоток отправился на пол, послужив избавлению от воображаемой мыши, второй отправился по назначению.

— Ты замечательный человек, Мител! — сообщил Конан. — Когда-нибудь я тебя вознагражу…

— Ты уже меня вознаградил, благородный воин, — поклонившись, ответил Мител.

— Ах, да… — Конан поискал глазами пеструю ткань. — А где девочки, Мител? Что-то я их не вижу. Или они занимаются любовью с какими-нибудь другими твоими гостями?

Мител помрачнел.

— Нет, господин. Они не занимаются любовью. Они никак не могут заниматься любовью. Плохой день, господин. Не смею сказать… Ваш кровный брат хоть и спит, но и во сне кажется гневным…

— Говори, иначе я сам стану гневным, а ты знаешь, что бывает с теми против кого направлен мой гнев! — Конан напряг мышцы, выступившие под его лоснящейся кожей, словно корни могучего дуба.

— Упеллури свидетель, что я заговорил против воли! — сказал Мител. — Вчера ваш брат опозорился перед женщиной. Не смог проникнуть в ее лоно. Она засмеялась, и это сильно разозлило его. Он схватил нож и ударил женщину. Она закричала и попыталась отползти, он ударил еще раз, и бил до тех пор, пока она не затихла. Она мертва и ее подруги воздают ей последние почести…

— Да, это так! — подтвердил Серзак, входя. — Я присутствовал на сожжении. — Он был трезв. — Я понимаю, ты не в силах поверить, что твой брат способен на такое, но это так, ничего с этим не поделаешь. Утешайся тем, что он совершил божественное правосудие, которого нам вовек не понять. Женщина эта либо уже преступила закон, либо собиралась это сделать. Харборд выступил лишь орудием и я не уверен, помнит ли он вообще о содеянном.

Конан приложился к медному кувшину со шербетом и опустошил его до дна. Жажду это частично уняло, зато в желудке появилась тяжесть, и в голове образовался туман. Пошатываясь, Конан поднялся, набросил плащ, взял меч и полный бурдюк с вином.

— Я думаю, нам пора, — заявил он.

— Я тоже давно хотел это сказать, — согласился сказитель. — Я уже приготовил для нас провизию в дорогу.

Киммериец кивнул и сделал шаг по направлению к двери. Харборд вдруг проснулся и схватил его за полу плаща. Конан в забывчивости сильно дернул, и кусок плаща остался в руке князя рыжебородых.

— Ты куда? — удивленно спросил он, рассматривая обрывок.

— Я не могу больше здесь оставаться, брат, — сказал киммериец. — Мне нужно идти. Ты самый лучший из моих кровных братьев. Я ценю твое уважение и, если бы понадобилось, отдал бы за тебя свою кровь. Но сейчас у нас больше не осталось времени.

— Я пойду с тобой! — заявил Харборд.

Серзак открыл было рот, чтобы что-нибудь сказать по этому поводу, но подходящих слов не нашел, постоял с открытым ртом и возмущенными глазами, а затем закрыл рот. Глаза так и остались возмущенными.

Харборд заметил недовольство сказителя, и по своему понял его.

— Нет, парней я не беру. Пусть спят, никто из них ведь не сравнится в ловкости с нами, так что не имеет никакого смысла утруждать их. Они мне тоже скоро понадобятся, когда я займусь одним человеком… — Лицо Харборда внезапно стало мрачнее грозовой тучи.

Он сжал кулаки и сидел молча.

Лицо Серзака, наоборот, прояснилось.