Пожарский-2

07. ХОТЬ КЛЕЩАМИ ТАЩИ…

ВИРА

Через полчаса прибыл дьяк — как и судья, в старинного вида парчовом кафтане и горлатной шапке. Важно насупясь, установил на столе магический светильник, в луче которого проверил все подготовленные бумаги, указал на две неточности, дождался их исправления — и только потом сел вписывать переход права на владение в огромные амбарные книги, которые на тележках привезли за ним двое помощников.

Вот тогда я и согласился, что принимаю поражение боярина Салтыкова — и оговорённую виру. Необычным для меня оставалось, что если раньше достаточно слова было, то сейчас к бумаге требовалось приложение родовой печати. Мою, загодя ему на сохранение переданную, Талаев из портфельчика достал, Салтыкову тоже на блюдечке поднесли, уцепил он её левой рукой, обрубками пальцев. Меня так и подмывало спросить: «Что, тварь, приятно чувствовать себя беспомощным? Побудь-ка в моей шкуре!» — но не стал. Не хочу лишний раз рот о разговор с этим поганцем марать.

Подъехал грузовой автомобиль, в открытом кузове которого навалом, как поленья, громоздились серебряные бруски. Я кивнул Кузьме: «Проверь!» — и он подплыл к борту, заставив отшатнуться злобно зыркающих Салтыковских работников. Кузя тщательно осмотрел груз и вынес вердикт:

— Полталанта не хватает!

Я посмотрел на Салтыкова:

— Что, Мишка, лживая натура покою не даёт? Или ты мне за недостачу Настьку отдашь? Так, вроде, есть у меня уже судомойки…

Да, специально нарывался. Так мне хотелось, чтобы кто-нибудь из них не выдержал да снова на меня полез… И к моему сожалению, Салтыков это понял, дёрнул шеей:

— Федя! Проверь, чей недосмотр, и устрани!

Но вообще, на месте Салтыкова я бы сильно задумался — случайно ошибка вышла или намеренно его кто-то подставить хотел?

Фёдор (это, кажись, третий по старшинству сын) тщательно проверил привезённое, всячески демонстрируя, что нам не доверяет. За недостачей послали. Тут я сообразил, что всё это серебро они прямо здесь вывалят, окликнул Муромца, прохаживающегося поблизости:

— Илья, не в службу, а в дружбу, машинки грузовой нет?

— Погоди, батю спрошу, — Илюха отошёл в сторону, засветил магофоном и почти сразу вернулся: — Сейчас будет!

— Чё там на улице?

— Салтыковские стоят. Наши тоже, с четырёх родов бойцы подошли. Если бы не государева охранная служба, давно бы мы Салтыковских закатали. А так — ждём, чтоб рыпнулись. К особняку твоему тоже охрану отправили, подозрение было на возможное нападение.

— Вот это спасибо!

— Младший-то твой где?

— Как положено, службу несёт, — я скроил многозначительную мину, и Илюха медленно понимающе кивнул, словно его в секрет посвятили:

— Понял! — решил, поди, что Кузьма дом стережёт.

Тут дьяк Земельного приказа гулко захлопнул свою книжищу и важно объявил:

— Князь Пожарский! В твоё и твоего рода вечное владение, — ага, похоже во всяких судах-приказах не только одежда, ещё и обращения старинные действуют, — по долговой повинной переведены пять деревень, с людьми и угодьями, о чём владетельные грамоты составлены. Вотчины сии свободны ото всех прежних письменных крепостей, и от межников, и от сродников. Государевой печатью сие заверено и моим личным свидетельством подтверждено, — он протянул мне пачку бумаг. — И не забывай, князь, что октябрь — срок уплаты налогов. Будь здоров.

Дьяк взгромоздился в ожидающий экипаж и отправился восвояси в свете фонарей.

Подъехала машина от Муромцев. Но с перегрузкой ждали, покуда не доставят недостающее серебро. Потом грузились.

Тем временем старшие Салтыковы с основной частью охраны испарились. Присматривать за окончанием выгрузки и принимать бумагу, что вира серебром получена полностью, остался младший Салтыков, Павел. Смотрел он на меня угрюмо, но зубатиться не стал.

— Старшим передай: газеты завтра жду, — мстительно напомнил я и хлопнул по борту Муромского грузовика: — Езжай!

— Дмитрий! — рядом остановился шикарный экипаж, за рулём сидел Илюха: — Давай ко мне! До дома тебя подкину!

— У меня человек ещё.

— И человек пусть назад садится! У меня шестиместный.

— Ваша светлость, неудобно, — попятился Талаев.

— Поехали! — прикрикнул на него Илья. — Будешь стесняться да рядиться — пришибут по дороге, и вся недолга! Сегодня как на войне, садись!

По-моему, накаляющаяся обстановка вызывала у Илюхи только азарт. Мы с ветерком домчали до особняка Пожарских, где на заднем дворе обалдевшие Пахом с Фёдором и дворником укладывали в подобие поленницы серебряные плашки.

Вдоль забора прогуливался патруль из шести человек. Это то, что на виду, я так понимаю.

— Патрули будут дежурить, пока совет родов их не отменит, — многозначительно сообщил Илья (видимо, назначенный посредником между серьёзными главами родов и мной). — Со стороны Фонтанной тоже.

Ну… Так-то неплохо…

— Лишь бы в этих патрулях засланцев не было, — озадачил Илюху я, — а так — всё нормально, пусть ходят. Зайдёшь? Или у вас все подняты по тревоге?

— Пока только по усиленной боевой готовности, — скроил суровую мину Илья. — Извини, должен идти.

— Бывай тогда. Спасибо большое от меня, бате особенно.

— Да ты чё! Он за прадедовы чоботы себя обязанным считает.

О! Говорил же я, долго легенда об озарении отрока Ильи не продержится.

— Ну, до завтра!

— Увидимся.

Такая разбитость вдруг накатила, если честно, просто убийственная.

— Чего с серебром делать-то будем? — растерянно спросил у меня дядька, топчущийся рядом с серебрянным штабелем. — Куда энтакую кучу-то девать?

— В банк положим, — устало предложил я.

— В какой банк? — не понял Пахом.

— А в тот, который самый лучший процент по вкладу даст. Ты, дядька, завтра с утра объявление в газетах подай: князь Пожарский разместит вклад в размере шестидесяти талантов серебра в том банке, который предложит лучшие условия. И всё. К вечеру нам телефон предложениями оборвут.

— Так украдут, за ночь-то?..

Тут засмеялся Кузя:

— Ну ты, дядя, дал! У меня украдут?

— Всё, — сдулся я, — пустите меня лечь, а то я прямо тут упаду. Голова чумная уже…

ВЫТЯНУТЬ ИЗ ТЬМЫ

Утром, вопреки всякой логике, я проснулся на два часа раньше обычного. Вышел в сад. Свежо, птички пересвистываются.

Поверх штабеля серебряных плашек выразительным кацбальгером* лежал Кузя.

*Katzbalger — «кошкодёр» (нем.) —

короткий ландскнехтский меч

для «кошачьих свалок» (ближнего боя)

с широким клинком

и сложной гардой в форме восьмерки.

— Чёт рано ты, бать, подскочил.

— Сам удивляюсь. И сна, главное, ни в одном глазу.

За мной на крыльцо вышел Пахом:

— И не спится вам!

— А сам-то!

— Так я дед…

Кузя деловито облетел ценный ресурс:

— А что, раз дядь-Пахом проснулся — пошли в Академию пораньше. Что-то у меня вчера сложилось такое ощущение, что от дуэли той лично тебе в магическом плане, бать, никакого толку.

— А ну, проверим, — я открыл чемоданчик с измерительной плашкой, приложился. — М-да, росту-то почти и нет. За два дня по единичке…

— Вот и я говорю. Тебе энергиями лично оперировать надо. В тот раз, когда ты с моей помощью сам у этого придурка ману из раны собирал и сам её вливал — вот ощутимый прирост был! И, смею заметить, во мне сейчас изрядно известной тебе энергии, которую хорошо бы использовать.

— И у меня даже есть мысль, как это сделать не просто эффективно, а ещё и полезно. Но для этого всё равно сперва к Святогору надо, я почти пустой.

— Тем более, пошли пораньше!

— Что, даже чаю не попьёте? — ворчливо спросил Пахом.

— Пожалуй, нет, — решил я. — Пошли, Кузя. Проверим мою теорию.

Кузьма влетел в дом, выскочил человеком, мы бодрым шагом пронеслись до Академии, подпитались в музее и направились в госпиталь. По дороге я излагал свою концепцию:

— Смотри. Ты боевых ран всяких видел предостаточно.

— Так.

— Бывают сами по себе раны опасные, и зародыш смерти в них большой — но чистые. А бывают…

— А-а-а! — понял Кузя. — Это ты про те, на которые мелочь глазу неразличимая собирается, радостно человека жрёт, и всё становится ещё хуже?

— Вот именно! А эта мелочь, между прочим — тоже живая. И если её энергией смерти накрыть…

— Ничего себе, бать, ты задачи ставишь! Это ж какая ювелирная точность нужна!

— Ну, не всё же мне тренироваться, где-то и тебе. А то кое-кто у нас тут нос задирать начал.

— И кто же это? — картинно удивился Кузя.

— Артист! Готовься: придём — будешь какой-нибудь прибор изображать. Слушалку, я не знаю. А я — лекаря. А то опять вся польза мимо меня проскочит.

Кузя прицыкнул:

— Неудобно мне будет инструментом. Давай знаешь как попробуем: я также под вид доктора, только ты за мной ходи и вроде как контролируй — руку на плечо положи, к примеру.

— Думаешь, сработает?

— Проверить надо.

— Ну, давай проверим.

Ирина нашлась на прежнем месте. Обрадовалась.

— Ой, Дмитрий Михалыч, как ваш благотворительный визит хорошо обернулся! Заведующий отделением, правда, с подозрением отнёсся, но пациентки низкий поклон вам и вашему помощнику передают и благодарности! В состояниях у всех огромные улучшения.

Ну, ещё бы.

— Нам приятно, — за двоих ответил я. — Но сегодня у нас ещё одна просьба. Можно ли нам устроить визит к какому-нито больному, состояние которого особенно тяжёлое?

Несколько минут мне пришлось потратить на объяснение: что конкретно нам надо.

Ирина Матвеевна пребывала в сомнении:

— Вам, получается, в инфекционное надо. Но там… — она поморщилась. — Я даже не знаю, как вам…

— Может, мы с чего-нибудь попроще начнём? — предложил Кузя. — Для проверки наших возможностей? Может, у кого-то шов плохо заживает или нарыв какой-нибудь?

Она побарабанила пальцами по столу.

— А есть такая у меня. Пойдёмте, — она достала из шкафчика белые халаты, — вот, я сдать не успела, да и к лучшему. Мы сейчас с вами пойдём в бокс. Женщину ночью привезли, прооперировали экстренно. Она ещё от наркоза не отошла, спит. Но мне, знаете, не нравится… м-м-м…

— Подробности не нужны, — отстранённым голосом ответил Кузя.

— Понятно, — Ирина покосилась на Кузю.

Меня, честно говоря, тоже настораживало вот это состояние, в которое он тут в госпитале проваливался. Обычно сосредоточенность Кузьмы выглядела по-другому.

Мы снова прошли в «тяжёлый» край, толкнулись в крошечную палатку.

— Вот, посмотрите. Тот ли случай?

Кузя взял женщину за руку, глаза слегка прикрыл:

— Да, то что надо, — и про себя: «Бать, держи меня».

Он посидел, склонив голову и нахмурившись. Потом тряхнул головой:

— Ирина Матвеевна, вы могли бы подежурить в коридоре, чтоб никто дверь не дёргнул? Мне нужно максимально сосредоточиться.

— Да, конечно.

Докторша вышла в коридор, и я сразу спросил: «Что не так?»

«Плохо идёт, — покачал головой Кузя. — У меня-то всё нормально, а вот участия тебя в этом процессе почти не чувствую».

«И что ты хочешь? Всё-таки инструментом?»

«Попробуем? Ты ищешь то, что надо вычистить, я изнутри подправляю потоки, если нужно, — Кузя преобразился в странного вида медицинский инструмент (или не медицинский — никогда таких не видел), — Бери меня и для начала просто к зоне пульса прикладывай».

Я прижал железяку к женской руке и присмотрелся к ментальному полю: «Ядрёна-Матрёна! Тут свой зародыш смерти вон какой! И что мы сейчас — мелочь эту выкосим, а его оставим?»

«М-да, не вариант, — согласился Кузьма. — А давай мы прямо этим зародышем всю погань мелкую и вычистим? Как, бишь, она их называла?»

« Инфекция, кажись. И бактериями ещё».

«Давай, зародыш потихоньку тяни и сразу на дрянь эту…»

Примерно в таком режиме мы валандались минут двадцать — очень долго с непривычки. Кузя вернулся в человеческий вид и устало вытер лоб:

— Капец. Только к цели сброса лишнего мы не приблизились ни на шаг. Наоборот, ещё подобрали.

— А вы кто? — вдруг спросила женщина и попыталась привстать.

— Лежите спокойно, больная! — мигом вошёл в докторскую роль Кузя. — После операций запрещены резкие движения! Сейчас ваш лечащий врач всё вам объяснит, — он сунулся в дверь: — Ирина Матвеевна! Зайдите!

Мы вышли в коридор и запустили внутрь докторшу.

— Мы халаты в кабинете оставим, — сказал я, прикрыл дверь и поторопил Кузьму: — Пошли пободрее! Чёт ты у меня после этих докторских сеансов как примороженный?

— Так это нормально! — Кузьма перекинул халат через руку и взъерошил волосы. — Это, пап, следствие нехарактерной деятельности. Я ж меч. С лёгкостью калечу. В привычном режиме поединка я всё вижу как… мишени, что ли? Уязвимые зоны. Точки поражения. Люди, заклинания, стихии, оружие — всё так воспринимается. А тут нужно в совсем другом пласте работать. Приходится… перестраиваться. Месяц-два так поупражняюсь — буду на щелчок переключаться из одного типа восприятия в другой, — Кузя для убедительности звонко прищёлкнул пальцами. — Чего только с мёртвой энергией делать? Я сейчас вполне в состоянии пару отрядов мёртвых големов смастерить.

Я аж остановился. Марварид! Она делала големов на мёртвой тяге. Да, они были жуткими и наводящими ужас — но это потому что она их хотела сделать устрашающими! А в остальном…

— Что? — спросил Кузя, и я, чтоб не париться, просто поделился с ним представившейся картинкой.

— Ёшки-матрёшки! — восхитился меч. — Вопрос охраны решён сам собой! Кого наделаем?

— Да хоть собак! Вдоль забора штук тридцать посадить — хрен кто прорвётся.

— Да я тебе из глины хоть завтра налеплю! Интересно, если у нас рядом с парадным входом глиняная стая сидеть будет, городская охрана, наверное, возмущаться начнёт?

— Конечно! Там же парадная улица, если только мраморные статуи у входа поставить.

— А по фасаду — горгулий!

— Да ну, страшные они, горгульи эти. Симуранов* если на балкон. Слетят, случись что.

*Симураны — летающие псы

(вариант — волки),

персонажи славянской мифологии.

— Василисков в ниши посадить можно, — пошёл фонтанировать идеями Кузя. — А из летающих ещё — грифонов, прямо под крышей.

— Из камня-то, впрямь, получше будут. Мастерскую какую поискать надо бы.

— Фёдору поручить. Этот всё найдёт.

— Ох ты ж, с ним ещё про налоги переговорить надо, до октября всего ничего осталось.

Мы почти прошли проулок, отделяющий Академическую улицу от Госпитальной, когда Кузя вдруг притормозил, убедился, что лишних глаз нет и обернулся фибулой, бодро пристегнувшейся на лацкан моего пиджака.

— Чего ты?

— Видел, машина только что проехала?

— Ну.

— А на заднем сиденье — Настька Салтыкова.

— Не успел рассмотреть. Не хочешь, чтоб она тебя видела?

— Совсем не хочу. Нафиг! С глаз долой — из сердца вон, решили же.

— М-гм. А то мелькнула у меня вчера мыслишка за недостачу Настасью тебе в пользование попросить.

— Всё, пап, не подкалывай!

— Ладно-ладно, шучу! Кто это, интересно, её привёз? Не Салтыковская машина. Неужели Настя решила личную жизнь устроить, пока папане не до неё?

— Да и пофиг на них всех! — сердито буркнул Кузя.

Мы повернули на Академическую. Из большого глянцево-синего автомобиля вышел парень на вид лет двадцати и двое девчонок — одна, понятно, Настя Салтыкова, а вторая — очень похожая на парня девица с задранным к небу носом.

— А-а! Помню эту! — обличил Кузьма. — Лизавета Трубецкая. Девки ей все завидовали люто, потому что папашу воеводой в Смоленск назначили, он поехал на три месяца большую инспекцию проводить, и мать с собой забрал, а Лизке с братом в Академию надо, поэтому они остались. Братец, пока бати нет, за старшего рулит.

— Так это, поди, он и есть? — я приглядывался к рослому парню, который помог выбраться из экипажа девушкам, а теперь что-то доставал из багажника. — Трубецкие, говоришь? Ну-ну.

— Брата не видел, утверждать не могу. Вроде, по разговорам, похож. Трубецкого Юрием зов… Опа! Кого я вижу!

Трубецкой (если это был он) захлопнул крышку багажника, и в руках у него оказались массивные, богато (нет, очень богато) украшенные ножны. С мечом, который по эфесу мы оба узнали мгновенно.

— Меч короля Артура!

Вчера произошёл системный баг, и при покупке книг у читателей слетели лайки к произведениям. Проверьте, пожалуйста, окрашены ли красным ваши сердечки! Авторы будут благодарны и начнут писать ещё интенсивнее))