Плохие люди

Глава 19 Черный гость на красной свадьбе

Пить начали с утра, только-только солнце появилось над лесом. А чего ждать, в самом-то деле? Это пусть городские высиживают и выжидают до последнего, пока от жажды в глазах темнеть не начнет! Фу, ты, ну, ты, ноги гнуты! Священник должен молодых семьей назвать, семья новая должна с каждым гостем поздороваться, почеломкаться да поцеловаться, и только потом…

Настоящий горец, пусть и живет он в холмах, а отвесных скал и крутых утесов в жизни не видел, помрет раньше, не дождавшись! Чара за чарой, кружка за кружкой, кувшин за кувшином! Пиво, брага, вино? Отлично! Моча козлиная? Выдержанная? Если в голову шибает, да заячьих катышков для остроты не пожалел, то лей, не жди, пока прокиснет!

Только в холмах и умеют по-настоящему веселиться. Так, чтобы неделя как один день пролетела, а потом еще неделю в себя приходить, а потом еще месяц считать, сколько пропито да проедено, а потом еще всю жизнь вспоминать!

А вспоминать всегда есть чего! Какое на городских свадьбах веселье? Никакого. Разве что тесть зятю морду набьет. Или зять тестю. Самый край — невесту с тещей с пьяных глаз перепутают. Да еще и стражу на каждый чих зовут. Тоска сплошная, на оглоблях повеситься!

Вот в холмах иное дело!

Напиться, проблеваться, похмелиться и нажраться. И главное — не засыпать! Не успеешь глаза закрыть, как с тебя лучшие друзья уж портки стянули, да в очередь встали к твоему волосатому да вонючему. Одна радость — они тоже не стальные, когда-нибудь уснут беспечно. Тогда и отомстишь до звона в яйцах опустошенных!

Вот где веселье, вот где истинная радость! Не понять ее живущим в тесных каменных клетушках, куда добрый хозяин и курицу не сунет! Пидорасам, студентам и прочим городским!

Свадьба пела и плясала, пила и закусывала, орала и верещала, дралась и мирилась, признавалась в неистовой любви и ненависти до гробовой доски, переворачивала столы, втаптывала в грязь жареную говядину, гусей, куриц, зайцев, караваи, сыр, мед, творог… Праздник всегда напоказ, чтобы чертям тошно стало, ничего жалеть нельзя, а то старые боги обидятся и… Хотя здесь лучше неправильные речи оборвать и всуе лишнего не вспоминать. Опасная это штука, длинный язык, голову временами лучше бритвы отсекает. Не любят святоши, когда вспоминают Тех, кто был прежде или Двоих, создателей Света и Тьмы. И хоть сила поповская уже не та, жаловаться кому и куда следует гниды в халатах умеют. Да и подмазывать жалобы не разучились.

Бертран ждал, слушал и скрипел зубами так, что еще немного и посыплется крошка, а там и вообще одни десны останутся. Годные только кашу жевать…

О, а вот и котел каши уронили. Только брызнуло. Гуляющим зрелище понравилось — и на землю полетели прочие котлы. А там и один из длинных столов перевернули. И пошли топтать белую скатерть для потехи. Пара сторожевых свиней не выдержала, кинулась жрать праздничные яства наперегонки с подвыпившими гостями. Люди тут же начали новую забаву — пинать скотину, не злости ради, а токмо дабы смешнее визжала, давясь жарехой. Всем понравилось. Гуляние задалось!

Злоба от созерцания чужой глупой радости переполняла Суи, будто перебродившая опара кадку — того и гляди, отлетит крышка в сторону и беда настанет. Никто обиженным не уйдет, все лягут.

Но Бертран держался, хоть и с превеликим трудом. Крышку его кадки удерживало тяжким гнетом понимание того, что если дать волю чувствам и топору — смерть будет на загляденье. Возможно, даже песни сложат. Про славных героев, что его геройски победят. Но план пойдет даже не просто по одному месту, а как-то совсем криво, подигонально, как непонятно, но звучно сумничал Анри.

Над долиной все еще висел раскаленный в небесной кузне медный круг Солнца. А придумка Фэйри (ишь, как хитрит Панктократор — тело медлительного медведяки дополнил острым умом и склонностью к творческому подходу!) в полной мере сыграет исключительно в темноте. Тут же, господа хорошие, понимать надо — хучь компания и разрослась, считай, вчетверо, а все-таки, дюжина против полутора сотен — такие подвиги только в сказках и случаются… ну или обвешаться железом по самые уши да на боевых лошадок взгромоздиться. А за неимением таковых — выдумка, смекалка и темнота! В памяти внезапно всплыли слова из давнего сна: «Скорость, маневр, огонь!».

Что такое «маневр» — никто не знал, но вот время огня скоро начнется. Стоит только Солнцу закатиться!

Наконец раскаленный круг скрылся за холмами. Луна этой ночью запаздывала, стемнело быстро. Небо на прощание покраснело — ух и налегают грешники на меха, отрабатывая злодейства! Видать, поставили за порядком следить кого-то из святых построже, да вручили палку покрепче. Еще и с колючками.

Интересно, кого? Стараясь отвлечься от мучительного ожидания — совсем немного ведь осталось, крохотная крохотка! — Бертран начал перебирать подходящих святых. Их, на удивление, оказалось не так много — как пальцев на руках невезучего плотника. А если присмотреться, то и того меньше — считай, каждый хоть раз, но проявлял преступную мягкотелость в жизни. Если живым был добряком, то и после смерти вряд ли бы сильно изменился.

Поразмыслив, Суи остановился на святом Дзерджи. Уж человек, который сумел два года прожить с куском льда вместо сердца, точно сумеет привести к порядку любых, даже самых закоренелых негодяев! В последний миг вспомнился святой Николо с его ежовыми рукавицами — знал толк в творческом подходе! Интересно, не родичи ли они с Фэйри? Хотя вряд ли, тот, говорят, росту был в три локтя, и то, если подпрыгивал.

Задумавшись, Бертран и не заметил, что вокруг окончательно стемнело. Длинные густые тени разбежались из углов.

— Черти бы вас всех побрали, святые, называется! — выругался Суи. — Отвлекаете, понимаешь!

— Чего вдруг святых-то вспомнил? — удивился лежащий неподалеку Тене, один из недавних Приблуд — пастух из Холмов, то ли растерявший, то ли неудачно распродавший деревенское стадо.

Парня теперь искали с топорами и вилами. А если бы нашли, то непременно взгромоздили бы жопою на плохо оструганный кол, не посмотрев ни на какое родство. Похитителей скота никто не любит, и карают с той же злобой, как и конекрадов. Тене, в отличие от прочих местных, дерьмо не жевал, да и мастью был скорее северянином, чем потомком горцев-неудачников. Оттого, наверное, сразу Бертрану и приглянулся.

— Да так, — отмахнулся Суи, — к слову пришлось. Беги к конным, скажи, пусть трижды досчитают до ста и начинают. Мы как раз дотопаем. Ну и разгораться начнет.

— А вдруг они считать не умеют?

— Да вроде умеют, — Бертран попытался вспомнить, умеют Дудочник или Анри считать до таких громадных величин. По всему выходило, что должны — умные-то оба, почти студенты… — Если не умеют, пусть пять раз пальцы друг другу сложат. На обеих руках только.

— Понял! — Тене попытался скользнуть неслышной летучей мышью, но тут же напоролся на ветку, потом чуть не свалился в куст…

— Огниво не потеряй! — напутствовал командир уползающего неловкой гадюкой бойца.

Бертран устало вздохнул. Хорошо, что в Ирцухо сейчас не осталось ни одного человека, способного заподозрить в странных звуках на окрестных холмах недоброе. Хотя, если так пить, как они заливаются, то и последняя мышь пьяная — надышавшись! В селе снова затянули песню про мертвого тестя, тазы зеленого вина и прочие, совершенно необходимые для хорошей свадьбы вещи.

Перекрывая нестройное пение, раздался предсмертный крик коростели. Бертран смял пушистый цветок эдельвейса, непонятно как оказавшийся среди холмов, и медленно поднялся.

Время огня!

Потянуло дымом. Сперва никто не унюхал — зачем носом водить, когда питья столько, да закуски⁈ Ни к чему отвлекаться — время кутить!

Затем, когда пламя начало разгораться, жадно глотая сухое сено, облизывая дровяники и стянутый в тугие вязки камыш, кто-то почуял, но решил, что просто чья-то печка плохо разгорается — еще пошутили, мол, с зимы еще в дымоходе святой Клаус застрял, оленьими рогами зацепился. Потом, когда набравшее силу пламя выбралось на покатые крыши, взметнуло языки к самому небу, закрыв и звезды, и луны, все поняли, что беда пришла.

Пришла она не одна, захватила друзей.

Только-только пьяные селяне начали разбегаться по Ирцухо, пытаясь тушить огонь — а он будто кольцом охватил пьяное село — как по главной улице дробно затопотали копыта.

Продирающее глаза местные и гости с ужасом увидели, как сквозь сами собой распахнувшиеся ворота, влетело в Ирцухо три всадника в белом. Двое крутили над головами горящие цепи, а третий…Третий потрясал горящей же косой и ужасающе рычал, словно голодный медведь-шатун, вломившийся среди ночи в свинарник.

Добрые бабушки, в самые страшные зимние ночи, когда ветер свистит и ревет так, будто хочет сдуть деревню, рассказывали на ухо давние легенды о проклятых разбойниках, которые рискнули ограбить самого Иштэна, Светлого Брата, когда тот в человеческом облике ходил меж холмов, выбирая, какую долину подарить своим любимцам-горцам. Разбойники те обрекались на вечные муки — гореть заживо и не умирать. А оттого, стали еще злее, еще страшнее. И каждый, кто попадался им на пути — умирал. Сразу попадая в рай, конечно — все же Создатели милостивы.

Сейчас никто из селян, глядя на призраков, и не вспомнил, что разбойники те должны гореть целиком. Не до того! Да и с пьяных испуганных глаз можно и огненные крылья увидеть

Селяне прыснули со двора, где гуляла свадьба, словно мыши из-под веника…

— Смеееерть! — громко, но не слишком уверенно, вопил Анри, подпрыгивая в седле, и надеясь не свалиться под копыта. Стенолаз паршиво держался на лошади. А ведь надо еще и горящей цепью размахивать, обмотанной тряпками, пропитанными каменным маслом. Искры, жар, стертые непривычным седлом ноги…

— Смееееерть! — куда увереннее и гнуснее рычал Дудочник, размахивая косой. Тряпки с длинного, хорошо отбитого и заточенного ножа слетели почти сразу, но так выходило еще страшнее.

— Смеееерть!– срывая глотку, верещал Латки. Мальчишку в «разбойники» брать не хотели — какой, мол, из него разбойник? Никакой легендарной страшности в худосочном мелкобздейском облике — соплей перешибить можно. Но очень уж он гадко визжал — от неожиданности сердце в пятки падало.

«Проклятые» проскакали вдоль главной улицы, распугивая селян, рассыпая ворох искр и одаряя всех удушающей вонью горелого каменного масла. Кое-как развернулись у крайнего дома — один лишь Дудочник держался в седле с уверенностью бывалого наездника. И поскакали обратно по своим следам.

Орать стали тише — глотки не выдерживали. Огонь на оружии стал стухать — масло выгорало. Еще немного, и сказка кончится.

Навстречу всадникам выскочил селянин с ухватом. Замахнулся, пуча глаза. Вжжжух, и голова укатилась в бурьян. И только кровь хлестанула во все стороны из перерубленной шеи.

— Магияяяяаа! — захохотал Анри и чуть не вывалился из седла, в последний миг, ухватившись за гриву. Цепь упала на дорогу. Упала удачно — в лужу разлитого вина. То загорелось зеленоватым, завораживающе красивым пламенем. Крепкое вино! И хорошо, что сгорит, а то проело бы кому желудок!

— Выскакиваем и уходим! — перекрывая крики разбегающихся селян, треск пожаров и визг Латки, проорал осипший Дудочник.

— А добыча⁉ — Быстрый, поерзав в седле, обрел некоторую уверенность.

— И без нас разберутся! — махнул рукой рассудительный Дудочник. — В крайнем разе, в последний дом заскочим. Там настоящие стекла в окнах, есть что взять!

— Смееееерть! — слаженно завопила троица и поскакала к выходу из Ирцухо.

Эти свое дело сделали, теперь пришло время тех, кто таился во тьме, готовясь обносить брошенные в панике дома. Вернее один дом, самый главный, с настоящей добычей, а остальные как получится.

Бертран поправил мешок. Пока пустой — сплошное расстройство, хлопает, будто крылья, цепляется за все подряд, развевается дурацким недоплащом. Подтянув плечевые ремешки, Суи оглянулся. Оставшаяся за спиной покосившаяся дровница, начинала обволакиваться черным дымом, сквозь которое пробивались первые, робкие еще языки пламени. Поджигатель, готовь бересту заранее! И не жалей, новая вырастет!

— Убиваааай! — истошно возопил Фэйри, потрясая самодельным шестопером. В дубину из дубового корня, стенолаз вколотил полдюжины ржавых клинков от сломанных ножей — их много валялось по закоулкам домашней пещеры. Бертран сначала думал, что подельник дурак — столько годного железа на красоту спустил, а ведь можно было в кузню любую продать, даже если просто на вес, хорошая денежка получилась бы. Но теперь, глядя на результат, Суи признал, что задумка вышла годной — оружие смотрелось жутко и богато, как у настоящего сержанта какого-нибудь. Не кустарщина, а годный инструмент человека войны, от которого следует бежать, смазав пятки для пущей быстроты.

Громила сунул шестопер в огонь, ухмыльнулся, когда пламя перекинулось на промасленные тряпки, коими была обмотана ударная часть.

— Вперед! — скомандовал Бертран, указав топором на правильный дом. Пока пожар не добрался, нужно срочно спасать все ценности — ведь именно тут сложили пожитки понаехавшие на веселый праздник городские. Суи, не доверяя Норчхи, выставил всех своих людей в оба глаза наблюдать за деревней, подмечая каждый подозрительный шаг. Впрочем, говноед не подвел, подтвердив, что городских поселили именно тут, в доме с резным палисадом, стеклянными окнами и новенькой, еще невыгоревшей рыжей черепицей.

Первым пошел Фэйри с ударно-дробящим факелом в мощных руках, похожий на божьего воина, идущего штурмовать ледяной ад.

Засов валялся в стороне, а прямо поперек дверного проема сладко спал городской — растрепанный здоровяк с бородой, в которой застряли куски недопереваренной капусты.

— Красивая жизнь, она другая!

— Ну, — подтвердил Фэйри и перешагнул слабака, не выдержавшего прелестей сельских праздников.

— Тут где-то сундучок должен быть, — заозирался Бертран. При неверном свете горящего шестопера, ничего не разобрать не выходило. Тряпки еще и чадили страшно, так что в глотке першило. Эх, зажечь бы свечей или хотя бы лучину, но где их тут найти впотьмах да спешке.

Фэйри пожал плечами и поднес оружие к занавескам. Стало заметно светлее и теплее. Что ж, решение практичное, этого не отнять. Только поторопиться надо, дом хороший, из дерева выстроен, а не из утоптанного навоза с глиной. Разгорится быстро.

Но сундучка, в котором находились основные ценности, нигде видно не было. Бертран хотел завопить во все горло «измена, нас предали!», но затем подумал, что в доме не одна комната, чай, не простые люди тут обитали, и вряд ли гостей разместили в прихожей. Надо внимательнее пошерудить, тут не господские хоромы, где вещей столько, что можно повозку спрятать. Только бы не сунули заветный сундучок в какой-нибудь хитро устроенный подпол… тогда уж точно замучаешься искать.

За окном пробежал кто-то горящий, размахивая руками. За ним, залихватски вопя, проскакал всадник, судя по тощести — Латки.

Суи углядел тройной подсвечник на столе, взял и поджег его от занавески, отметив, что уже рама обугливаться начала, и, махнув рукой напарнику, кинул ему мешок:

- Набивай оба, всем, что на глаза попадется. А я поищу, вдруг, где припрятали.

Фэйри молча кивнул и начал ссыпать в мешки, свой и командирский, все, что под руку ложилось. А ложилось многое! И столовое серебро (прям бономы захолустные!), и мешочки с пряными травами, и чашки тонкой работы, и свечи, и колбасы, висящие над очагом. Даже чесночной связкой не побрезговал хозяйственный бандит. Мы люди не гордые, и самую малость бессовестные. Нам все пригодится!

Имелась боязнь не утащить. Но Фэйри, подумав, решил, что своя ноша не тянет, а потому, как-нибудь да справятся. В самом крайнем случае — навьючат кого из местных. Эх, вот свинью бы еще приколоть да утащить… И соли, чтобы на зиму запасти. И…

Сундучок нашелся быстро. Его крепко держал подмышкой давний знакомый. Дудочник не угадал, кинжал у пастуха был самый настоящий. Длинный, острый, то ли ржавый, то ли в крови запекшийся. Света в комнате не хватало — Ирцухо яростно и ярко пылало, но занавеска на узком окне не сводила знакомства с Фэйри. А дешевые сальные свечи больше чадили, нежели освещали.

— Ты бы ради праздника хоть шапку бы постирал, — укорил Бертран.

— Слышь, чо! — Норчхи длинно и черно сплюнул, шагнул в сторону, угодив в свежую лужу крови. — Нахер пошел, чо!

Суи поднял подсвечник повыше, коснувшись потолка пляшущими язычками огня.

Ну да, все верно — на обеих кроватях лежат тела. У одного горло перерезано — с него и крови натекло. У второго проломлен висок, а рядом с изгвазданной подушкой валяется киянка, вся в сером и красном.

— Хорошо же встречают дорогих гостей в славном селе Ирцухо, — покачал головой Бертран. — Приехали, понимаешь, на свадьбу к родичам, а их раз, и того. Как овец порезали.

Норчхи снова сплюнул. Вышло пожиже.

— Ты их хоть не оприходовал, по давнему-то обычаю, пока теплые еще? — добродушно, почти ласково спросил Суи. — Или не успел?

Почему-то вспомнился прежний Бертран, который был всего на сколько-то месяцев помоложе, а казалось теперь — на целую жизнь. Тот деревенский обалдуй намочил бы портки от одного вида человека с кинжалом, не говоря о большем. Но тамошний — не нынешний, а уж каковским будет завтрашний! Дух перехватывало от мыслей и надежд.

— Эээ! — козлом протянул пастух. — Нахер иди, чо! Я тебя сейчас…

Он грозно потыкал грязным клинком в дымный воздух перед собой, но подходить ближе не стал, опасался.

— Зарежешь или выебешь? — уточнил Суи. — Или сперва зарежешь, а потом все прочее? Эх ты, подельников кидаешь. Не по понятиям это, а без понятий в нашем деле сплошной бардак и… это… говно, в общем. Так что не получится у нас прекрасной дружбы. Долгой и взаимовыгодной.

Цитата господина из городского «обчества» пришлась очень кстати, пастух, услышав ее, тоже проникся и разволновался настолько, что его ответная тирада утонула в «чо!», произносимых на все лады.

— Ах ты ж козлоеб тупорылый, — Бертран решил, что пора сворачивать балаган. Щегольнуть ярким словцом это хорошо, но зрителей-то нет. Все равно, что пшено перед слепцом кидать.

Такого оскорбления стерпеть уж было никак не можно, и Норчхи кинулся в атаку, размахивая кинжалом как вертелом.

В тот же миг, ему в лицо прилетели сразу три горящие свечи и тяжелый подсвечник. И не успел коварный пастух отмахнуться, как следом, прямо в лоб, с размаху угодил обух топора. Тяжелый и твердый. Бертран практично рассудил, что увесистой железкой да по голому мясу даже без стеганого колпака, не говоря уж о шлеме — все едино, какой стороной прилетит. А лезвие лучше поберечь, а то в черепе застрянет да еще раскрошится, не дай бог.

Отброшенный ударом пастух, рухнул на спину, уронив сундучок, захватанный грязными пальцами. Пополз, неловко перебирая руками — левую то ли подвернул, то ли сломал. Заорал жутким голосом, щеря черные пеньки зубов. То ли молил о пощаде, то ли проклинал. Горский говор без бутылки не разобрать. Да и с бутылкой противно.

— А ведь мы договаривались, — печально сказал Бертран, — друзьями назвались. А ты?.. Правду мне говорили знающие люди — раз горец тебя братом назвал, то уже наебал, так что ищи, где и в чем.

Хотя дым ел глаза нещадно, и вообще, диспозиция была угрожающей, Суи чувствовал себя удивительно хорошо. Он никого не боялся, не гнул спину, не кидал шапку оземь в знак превеликого почтения. Он был крут и силен, в руке тепло и уверенно лежал топор, а нехороший человек был повержен. И слова на ум приходили верные, красивые, сообразные историческому моменту. Жаль, запомнить некому, чтобы пересказать людям.

Но это мы исправим, вдруг подумал Бертран. Правильные речи можно будет придумать и в народ закинуть, как подкормку рыбам из плесневелого зерна, чтобы повторяли на все лады. Только по-умному сделать надо.

— Эээ! — затянул прежнюю скучную песню пастух, вспомнив человеческий язык. — Брат, ты чего, брат⁈ Давай все поделим, брат! Ты чо, а⁈

— Не брат ты мне, гнида черножопая, — хмыкнул Суи и с короткого размаха рубанул топором, на сей раз уже лезвием, стараясь не попасть в лоб или по зубам.

Пастух выгнулся дугой, схватился за шею — струя крови ударила вверх, окропляя убитых.

— Согласись, как-то некрасиво? — склонив голову, глядя на результат, произнес Бертран. И рубанул по шее с другой стороны.

Снесенная ловким ударом голова с выпученными глазами укатилась под кровать.

Суи тяжело вздохнул и полез за нею. А то ведь задуманная шутка могла сорваться… Не говоря уже о воспитательном воздействии. Кровь погано липла к физиономии, заливала руки, пахло как на городской скотобойне, только хуже. Но Бертрану понравились мысли о том, чтобы создавать правильные слухи в широких народных массах. Ради этого стоило немного помучиться. А кровь… ну да, стирать одежку нелегко, однако не главарю же!

Кстати, пора бабу в пещере завести, а то все сами портки стирают. А лучше трех-четырех.

- И под кроватью, значит, еще один? Охренеть!

— Еле утащил, — Бертран скромно ответил на восторг бойца, — если бы не наш могучий Фэйри, то пришлось бы бросать!

Надо немного поделиться славой. Чуть-чуть, чтобы не отгрызала от командирской репутации, но достаточно, чтобы ославленный порадовался. В конце концов, слова ничего не стоят, а сказанные в правильное время радуют не хуже серебрушки.

— В зубах бы унес! — хмыкнул белобрысый стенолаз. — Своя ноша не тянет!

— Опять же, вы вовремя под окном оказались.

— Да Дудочника точно шилом в сраку ткнули, как начал орать, мол, ребята пропали, спасать надо!

— А я чувствую, что не может такого быть. Чтобы командир с Фэйри на пару и вдруг выбраться откуда-то не смогли? Да ну нахер такие глупости! Ясно же — ловкачи добычу схватили такую, что нести сил не хватает!

— А голову-то, зачем волок, я так и не понял.

— Как это зачем, друг Быстрый? Я ее на свадебный стол положил, на главное блюдо. И котлом накрыл, который почище. Жених с невестой глянут утром, вот смеху-то будет! Еще рассказывать станут. О черном госте на красной свадьбе. И каждая долина рубахи на грудях рвать начнет — мол, это у нас такое случилось! Нас так чудесно ограбили! Прям, как в сказке!

— Да ты, дружище командир, прямо сказочник!

— Точно, Сказочник! Как хуй в лапти заплетет недотыркам носатым, вовек не развяжут!

Ватага взорвалась смехом, слегка истеричным и нервным от пережитого страха и опасений — а вдруг еще не закончилось?.. Бертран поморщился, чувствуя, как рождается новое прозвище, куда менее боевитое и приятное уху, нежели грозное «Топор». Эх, может, забудут к завтрему?..