Пламенный клинок

ГЛАВА 36

Утро раскинуло в небе свинцово-серый покров, а в порту царило оживление. Купеческие суда покачивались на якоре, дюжие грузчики укладывали товары. Вокруг сновали кроданские таможенники колыхались гусиные перья, которыми они записывали свои наблюдения. Рыбацкие лодки тащились с утренним уловом, над ними с криками носились чайки, в воздухе пахло солью и мокрой древесиной.

Гаррик привалился к покосившейся изгороди и ножом вскрыл устрицу. Отворив ракушку, умело провел ножом по внутренней части и закинул моллюска в рот.

Свежие устрицы, которыми славился Ракен-Лок. Неповторимый вкус. Если и существовало на свете место, которое за последние тридцать лет он мог назвать домом, оно было здесь. Сам город ему никогда не нравился, но от него веяло чем-то родным и уютным, и Гаррик, возвращаясь сюда, отдыхал душой.

На воду ложилась легкая дымка. Северный берег Прорези скрылся из виду, но изломанные очертания Упырьего форта еще проступали во мгле. Полуразрушенный, он раскинулся над заливом на одиноком скалистом острове: угловатая громада, облюбованная вороньем. В народе форт называли Упырьим, потому что при сильном ветре оттуда доносились завывания, словно по нему бродили неупокоенные мертвецы. Но Гаррик помнил его под другим названием: Аннах-на-Зуул — так именовался он на неблагозвучном языке урдов.

Его построили во времена Первой империи, когда оссиане были рабами и урды заправляли в Пламении от побережья до побережья. Урдские твердыни были большей частью разрушены во время Восстановления и разобраны на строительные материалы, сохранив скверную память о прежних хозяевах. Однако Джесса Волчье Сердце пожелала (а ее возлюбленный Морген претворил ее веление в жизнь), чтобы некоторые твердыни остались целыми, но заброшенными — в назидание потомкам. Служили предостережениями из прошлого, призывом сохранять бдительность, чтобы зло не пробралось обратно.

«Если бы мы были поосмотрительнее», — подумал Гаррик. Но они расслабились и отмежевались друг от друга, ссорясь между собой, тогда как их соседи из Кроды перековывались в горниле Слова и Меча. Оссиане же занимались самоуспокоением, отрицая угрозу с востока, пока не стало поздно.

Когда семьдесят лет назад Крода вторглась в Брунландию и Озак, заявив права на свои прежние земли, Оссия осталась безучастной. Когда тридцать пять лет назад кроданцы захватили Эстрию и Гласский университет, Оссии следовало готовиться к войне, но знать слишком погрязла в собственных распрях. Столько тревожных предвестий, и все равно кроданское нашествие застало их врасплох. Оссия дрогнула, королеву Алиссандру Пряморечивую казнили, а Пламенный Клинок был захвачен молодым, но умелым кроданским военачальником по имени Даккен, который успешно сломил сопротивление оссиан.

Но как повернулось бы дело, если бы Пламенный Клинок не был захвачен?

Этот вопрос уже тридцать лет изводил Гаррика. Если бы кроданцы не заполучили Пламенный Клинок в самом начале вторжения, оссиане могли бы сплотиться. С королевой или без нее, Пламенный Клинок объединил бы дворян. Войны выигрывались и при худшем раскладе.

А может, он обманывает себя и это лишь продлило бы бойню. Кроданцы обладали тактическим преимуществом, были лучше вооружены, более дисциплинированны и, что особенно важно, сражались ради общей цели. Дальнейшая борьба унесла бы еще десятки тысяч жизней, а после окончательного разгрома оссиане оказались бы в рабстве. Совсем как храбрые жители Брунландии, которые отказались сдаться и заплатили страшную цену.

Отец Арена решил, что лучше покориться, предпочесть безнадежной войне мир на щадящих условиях. Гаррик придерживался иного мнения.

Он вынул из сетчатой сумки еще одну устрицу, раскрыл ножом створки.

«Да будут прокляты все эти миротворцы, — подумал он. — Вернее сказать, трусы».

— Лейн из Верескового края, — раздался голос у него за плечом. — Живой и здоровый!

— Не ожидал и тебя увидеть живым и здоровым, Амбри, — откликнулся Гаррик, слегка улыбнувшись.

Амбри тоже усмехнулся. Он был худощав, от возраста мышцы одрябли, осунувшееся лицо покрывала седая щетина. На его старых костях висело бремя без малого семидесяти лет, а моряцкое житье изрядно его потрепало. При ходьбе он опирался на костыль: вместо правой ноги у него торчала грубая деревяшка, штанина над которой была завязана узлом.

— Кит все-таки добрался до тебя? — спросил Гаррик.

Амбри ухмыльнулся, обнажив гнилые зубы.

— Напоролся ступней на ржавый гвоздь. Нога почернела, пришлось отрезать.

— Ты же всегда клялся, что умрешь в море.

— Жизнь по-всякому оборачивается. О Девятеро, эта деревяшка жутко натирает. Все бы отдал за прекрасную «ногу Мальярда». — Он привалился к изгороди возле Гаррика, пристроил рядом костыль и окинул взглядом порт. — Надолго вернулся?

— Да так, заглянул мимоходом.

— Весьма мудро. Лов уже не тот, что прежде. Почти все достается картанианам, проклятым плутам. Старики вымирают или спиваются, когда становятся слишком немощными, чтобы выходить в море. На корабли садятся их молодые сыновья, которые все делают на свой лад. Что и говорить, до нас им далеко.

Гаррик хмыкнул, выражая согласие, и протянул Амбри устрицу. Старик был легок в общении, они приятельствовали еще с тех времен, когда Гаррик занимался китобойным промыслом, хотя никогда не сходились близко.

— Вот и наш повелитель, — заметил Амбри, указав подбородком в сторону воды.

К берегу приближался баркас, выкрашенный в цвета дома Джадрелла. Это было личное судно лорда, на котором он посещал поселения на дальнем побережье Прорези: открытый баркас с навесами на носу и на корме, достаточно большой, чтобы повелитель Ракен-Лока и его гости могли с удобством путешествовать в сопровождении небольшого экипажа.

— Смотрю, он по-прежнему процветает, — язвительно откликнулся Гаррик.

— Что правда, то правда. Возблагодарим Вышнего, что в нынешние смутные времена послал нам столь мудрого руководителя. — Амбри говорил так сухо, что из его слов можно было разжечь костер. — Мы его почти не видим, разве что издалека. Все время трется с квадратноголовыми.

— Попридержал бы язык, — криво усмехнулся Гаррик. — Я могу оказаться осведомителем.

— Можешь, — согласился Амбри. — Передавай мое почтение нашим геометрически безупречным господам, когда встретишься с ними.

Гаррик хрипло рассмеялся. Эту расхожую остроту повторяли повсюду (у Амбри не хватило бы словарного запаса придумать ее самому), но все равно она прозвучала уместно.

Поделив между собой последних устриц, они наблюдали, как к берегу приближается баркас Джадрелла. Как и сказал Амбри, он не пошел в гавань, а причалил чуть дальше, к отдельной пристани подножия крутого склона. Из баркаса высадились три человека, одетые в плотные камзолы, узкие штаны и башмаки: кроданский наряд. Одним из них был сам Джадрелл, издалека, впрочем, неотличимый от своих гостей.

— Наш повелитель нынче больший кроданец, чем сами кроданцы, — проговорил Амбри. — А молодые квадратноголовые с каждым годом все больше похожи на оссиан. Наверное, к огорчению своих сородичей. — Он усмехнулся. — Дети — всегда дети, чьими бы они ни были.

Джадрелл и его спутники поднялись по лестнице к подножию утеса, на вершине которого высился величественный особняк. Корабельщики приладили к корпусу баркаса толстые канаты с крючьями и подогнали его к деревянному настилу, тянущемуся по всему склону.

— Они собираются втащить судно наверх? — удивился Гаррик.

— Ты что, забыл морские порядки? В это время года частые бури. Баркас слишком легкий и разобьется вдребезги. Наверху есть лодочный сарай, видишь?

Гаррик заметил неподалеку от особняка большое строение. Корабельщики окликнули кого-то в лодочном сарае, и суденышко Джидрелла медленно выползло из воды, проскользило вверх по накату и скрылось внутри.

— Проще поставить в гавани, — заметил Гаррик. Лодки, пришвартованные в порту, защищал волнорез — изогнутая насыпь из камней, вдававшаяся в Прорезь.

— Лорды и рыбаки, бок о бок. Так повелось с незапамятных пор. Хотя нынче все по-другому. Давненько лорд Джадрелл не заходил в гавань, — заметил Амбри. — Он нам не ровня.

— Времена меняются, — ответил Гаррик.

— Да уж, — согласился Амбри. — И изменятся снова. — Он предложил Гаррику брикетик табака, а когда тот отказался, закинул его себе в рот и принялся жевать. — Нынешняя молодежь не знает, что такое свобода. Но мы-то помним, а? Все эти высокородные пособники, которые гнут шеи перед кроданцами, получат по заслугам, когда вернутся Рассветные Стражи.

Гаррик недоверчиво взглянул на старика.

— Рассветные Стражи сгинули, — сказал он. — Сгинули двести лет назад, а то и больше, после того как помогли свергнуть короля Данну Лунатика.

— Пф-ф. Ты в это веришь?

— Он хранил Пламенный Клинок, а они ему изменили.

— И поделом! Этот недоумок ходил на поводу у своего двоюродного братца из Харрии. Он отписал бы все, что севернее Прорези, этим спесивым мерзавцам, а потом им отошла бы и остальная Оссия. И мы бы теперь кланялись харрийцам вместо кроданцев, только у нас было бы два столетия, чтобы привыкнуть.

— Это правда, — с горечью согласился Гаррик. — А если бы не кроданцам, то элару, дурнцам или кому-нибудь еще. Иногда я думаю, что мы рождены для рабства.

— Тьфу! Опять чушь городишь, как раньше в «Раздутом парусе». Напьешься, бывало, и распустишь нюни, — возмутился Амбри. — Рассветные Стражи служили Пламенному Клинку, а не его хранителю. Оссии, а не ее правителям. Они сделали все как надо, соблюли верность клятве и своей стране.

— Король, которого они возвели на трон, рассудил иначе.

— Он любил Рассветных Стражей, покуда они не поставили под сомнение его право на власть. Пожалуй, он опасался, что Стражи снова провозгласят другого короля, вот и разогнал их. Они охраняли эту страну с первых дней Второй империи, с тех пор, как Раннис Книжник собрал их воедино. Думаешь, трусу вроде Гарама Ястребиного Глаза было под силу их разобщить? — Он махнул скрюченной рукой и выплюнул за изгородь бурую жижу. — Когда империя рухнула, они исчезли на долгие века, но всегда возвращались, когда в них возникала нужда, и приносили с собой Пламенный Клинок. Попомни мои слова, они где-то затаились и дожидаются случая. А теперь Пламенный Клинок возвращается в Оссию. Если это не знамение, то что?

— Возможно, в этом наша беда, — мрачно ответил Гаррик. — Мы слишком долго ждали, пока явятся герои и спасут нас, вместо того чтобы спасать себя самим.

Амбри взял костыль и показал на Прорезь, где виднелись зазубренные очертания Упырьего форта.

— Эти развалины больше напоминают нас, чем урдов. Мы могли восстать в любое время, но не восстали. Мы стали рабами потому, что у нас забрали надежду. Когда разразилась чума, мы поняли, что урдов можно одолеть, но даже тогда понадобилась Джесса Волчье Сердце, чтобы поднять народ с колен. — Он с чавканьем разжевал табак. — Люди не станут сражаться, пока не поверят в победу. Джесса заставила нас поверить. И Рассветные Стражи тоже заставят. — Он пристально взглянул на Гаррика. — Думаешь, я не знаю, чем вы с Килем занимаетесь? Я слышал ваш разговор, когда вы перепились. Я знаю, куда вы ушли. Вы теперь с Серыми Плащами?

— Никаких Серых Плащей не существует, — покачал головой Гаррик.

— Я бы так и говорил, будь я Серым Плащом, — хмыкнул Амбри. — С этой страной еще не покончено. Волчья кровь еще течет в оссианских жилах, та же кровь, что построила Вторую империю. Волка в клетку не запрешь.

— Запрешь, — возразил Гаррик. — Получится собака.

Амбри крякнул.

— По мне, так лучше дожидаться героя, чем слушать циника. Сегодня империя, а завтра прах. Кому, как не нам, оссианам, об этом знать?

— Никогда не думал, что ты такой оптимист.

— Когда остаешься без ноги, многое предстает в ином свете.

Гаррик мрачно улыбнулся и похлопал старика по плечу.

— Рад был снова увидеть тебя, Амбри.

— Взаимно.

Гаррик зашагал в сторону порта. Когда он обернулся, старик смотрел на клубящийся над водой туман, устремив пустой взгляд в белую мглу.

— Вот.

Арен оглядел лес. Между деревьями густо разрослись папоротники и колючие кустарники, листья колыхал прохладный ветерок, пахнувший солью и дождем.

Фен показала пальцем. В отдалении между деревьями паслась олениха. Фен подала Арену знак, и они крадучись двинулись к зверю.

Под башмаком Арена громко треснула ветка, и оба замерли, а олениха насторожилась и встрепенулась, готовясь пуститься наутек. Но охотники были слишком далеко, так что она их не увидела. И опасливо продолжила щипать траву.

Фен сердито обернулась.

— Ступай осторожнее! — прошипела она. — Что я тебе говорила?

Арен состроил извиняющуюся мину.

— Я первый раз на охоте, — пробормотал он в оправдание.

Она послюнявила указательный палец и подняла его в воздух.

— Ветер нам благоприятствует. Чувствуешь, откуда дует?

Арен последовал ее примеру. Честно говоря, он ничего не почувствовал, только пальцу стало холодно. Но он решил не признаваться.

— Чувствую! — ответил он с наигранным удивлением.

Кажется, ей это понравилось; во всяком случае, она смягчилась.

— Всегда подбирайся к оленю с подветренной стороны. Если он тебя унюхает, то сбежит. Охота требует терпения.

Они подобрались к оленихе еще ближе. Арен пытался внимательно смотреть под ноги, но вместо этого украдкой метал взгляды на Фен. Сначала он беспокоился, что она заметит, но ее взгляд был сосредоточен на добыче, и вскоре Арен разглядывал девушку уже в открытую.

Он хотел увидеть ее по-настоящему, раскусить ее, как раскусил Рафу в Саллерс-Блаффе. Но Фен оставалась для него загадкой. Она не поблагодарила его, когда он помог ей в Скавенгарде, и не извинилась, когда потом нагрубила ему. Последние дни она явно злилась, однако сегодня утром сама предложила научить его охотиться.

Арен понимал, что Кейд начнет дуться, когда узнает. Убеждал себя, будто пошел ради обретения полезных навыков. Но, по правде, на его решение повлияло не это.

Не сказать, что он считал Фен привлекательной, просто ее черты производили яркое впечатление. Веснушки покрывали лицо так густо, что сливались в некое подобие маски. Арена притягивали изящные очертания ее подбородка; нос, который морщился, когда она смеялась по-настоящему. Такое бывало редко, но Кейд умел ее рассмешить, и Арен с удивлением осознал, что слегка ревнует. И сейчас он испытывал ребяческую гордость оттого, что Фен позвала на охоту его, а не Кейда.

«Да что в этом плохого? Не только Кейд умеет заводить друзей».

В рассеянности он запнулся ногой о камень и с громким треском повалился в куст. Фен схватила его за руку и втащила в заросли папоротника, а испуганная олениха снова вскинула голову. Они пригнулись, тесно прижавшись друг к другу. Арен чувствовал себя неловко, взволнованный их близостью, а олениха переступала копытами, навострив уши и раздумывая, бежать или нет. Арен понимал ее.

Затем животное снова успокоилось, и когда Фен наконец отстранилась от Арена, он почувствовал одновременно облегчение и разочарование.

— Пожалуй, с таким увальнем, как ты, ближе не подберешься, — шепнула Фен и вытащила из-за спины лук. — Убьем ее отсюда. Стрелять умеешь?

— Немного. В основном меня учили обращаться с мечом.

— Хочешь попробовать? — Она протянула ему лук.

Он грустно улыбнулся.

— Тут, наверное, ярдов шестьдесят, да еще и деревья. Куда уж мне? Никого не убьем, только стрелу зря потратим.

Фен неуверенно взглянула на него, словно гадая, не обидела ли его своим предложением. Потом пожала плечами, проскользнула сквозь папоротники и укрылась под ближайшим деревом. Медленно натянула тетиву и прицелилась. Олениха вскинула голову — наверное, что-то почувствовала.

«Стреляй! — мысленно поторапливал Арен. — А то убежит!»

Но Фен медлила. Руки у нее начали подрагивать, но она дождалась, пока олениха успокоится и снова опустит голову. И только тогда спустила тетиву.

Стрела промчалась сквозь листву. Олениха встрепенулась и пустилась бежать. Фен бросилась следом.

От удивления Арен замешкался. Он не ожидал, что Фен побежит. Подстрелила ли она олениху? Все произошло так стремительно, что Арен не успел рассмотреть. Но когда он стронулся с места, Фен уже почти скрылась из виду, устремившись сквозь подлесок в погоню за своей добычей. Арен рванулся следом, но не мог поспеть за проворной Фен. Споткнувшись о камень, он упал, а когда поднялся, Фен уже не было.

Проклиная свою неуклюжесть, он ринулся вперед, следуя на звук ломавшихся веток.

Олениха, пронзенная стрелой, лежала на краю прогалины истекая кровью. Фен стояла на коленях рядом с ней, склонив голову и шепча молитву.

Подкравшись поближе, Арен расслышал слова Фен: она благодарила олениху — за принесенную в дар жизнь, и Огга, Воплощение Зверей, — за удачную охоту. Потом подняла голову и принялась гладить олениху по шее, тихонько приговаривая:

— Ну вот. Скоро все закончится. Теперь отдыхай.

Олениха испустила последний вздох, и ее глаза остекленели. Фен поднялась и увидела Арена, удивленно смотревшего на нее. Он и не подозревал, что смерть бывает такой нежной. Ему очень хотелось поцеловать Фен, но он не осмелился.

Если девушка и догадывалась, что творится у него в голове, то виду не подала.

— В следующий раз начнем с чего-нибудь попроще, — сказала она. — Но раз ты здесь, то неси добычу.

Всю обратную дорогу к стоянке Фен пребывала в напряжении. Присутствие Арена выводило ее из себя. Когда он говорил, ей приходилось бороться с желанием наорать на него. Когда молчал, ей казалось, будто он хочет, чтобы заговорила она.

После того, как она убила олениху, он не вымолвил почти ни слова, в гнетущем молчании следуя за ней с мертвым животным на плечах. Ей хотелось бросить мальчишку, чтобы выбирался самостоятельно, но ведь он заблудится в считаные минуты, и добыча останется при нем.

Зачем она вообще его позвала?

Ответа у нее не было. Возможно, в благодарность за помощь в Скавенгарде? Без него она бы никогда не выбралась с того выступа, и ей было немного стыдно, как она повела себя после. Просто она разозлилась: разозлилась на себя за слабость, разозлилась на него, что он так и не понял, каково это, когда мир уходит из-под ног.

И все-таки, как бы он ее ни раздражал, было в нем что-то успокаивающее. Он просто находился рядом. Не докучал расспросами. Разве только время от времени так на нее поглядывал, что в глубине души у Фен пробуждалась смутная тревога.

Неужели это и есть дружба? О Девятеро, зачем она вообще нужна?

— А как умерла твоя матушка? — спросила она, стараясь держаться непринужденно.

Арен остановился и уставился на нее. Фен почувствовала, как она свертывается и загорается изнутри, словно сухой лист в огне.

— Я неважная собеседница, — угрюмо добавила она, будто в этом была вина Арена.

Он стряхнул с себя удивление и поднял руку, как бы извиняясь.

— Ничего страшного. Просто это было слегка… неожиданно. Ну… Она заболела. Не знаю точно, отчего она умерла. Никто мне не рассказывал, да и я, наверное, не спрашивал. Диковинно, правда?

— Диковинно, — согласилась Фен, хотя ничего диковинного в этом не видела.

— А твоя?

На Фен накатило смятение. Она затеяла разговор не для того, чтобы приплетать еще и себя. Но ведь так оно и происходит? Что-то получаешь, что-то отдаешь. Даже если не хочешь.

— Порезала руку. И расхворалась. — Ответ получился сухой и сжатый. Ей не хотелось вдаваться в подробности.

Арен понял намек.

— Извини.

— За что? Не ты же порезал ей руку.

Разговор снова зашел в тупик.

— А каково было расти в Ольдвуде? — спросил Арен, пытаясь оживить беседу.

Фен не знала, как ответить. О том времени у нее остались лишь обрывочные воспоминания. Вот отец кладет ей руку на спину, следя за ее дыханием, когда она прицеливается в оленя. Вот она лазает по деревьям возле хижины, а матушка сидит на пороге, греется на солнышке, поет и что-то стругает. Вот кукла, которую матушка вырезала для нее из дерева; запах сладких яблочных лепешек; ее родители держатся за руки под столом. Ее детство наполняли счастье и любовь, и теперь с трудом верилось, что все это не сон.

— Там было хорошо, — ответила она. — Пока не умерла матушка. Тогда отец изменился.

Она попыталась подобрать слова, которые не прозвучали бы искусственно или глупо, но не сумела. Арен почувствовал ее неловкость и милосердно сменил тему разговора:

— Ты не знаешь, что замышляет Гаррик?

— В каком смысле?

— Мы направляемся в Хаммерхольт, верно? Это самая грозная крепость во всей Оссии, а по случаю королевского бракосочетания она будет кишеть стражниками. Как мы собираемся захватить Пламенный Клинок?

— Он все расскажет, когда мы доберемся до Моргенхольма.

Арен хмыкнул.

— Он любит таинственность?

— В этом есть смысл. Вдруг кого-нибудь из нас поймают и станут пытать? Тогда Железная Длань все узнает.

— По-моему, он слишком подозрителен.

— Ты не знал его до Солт-Форка, — возразила она. — Тогда мы были готовы последовать за ним на край света. Мне не нравится его вспыльчивость, но я не сомневаюсь в его честности. Я выслушаю его план и, если мне не понравится, уйду.

— И куда?

Она на мгновение задумалась.

— Куда глаза глядят.

Арен кивнул. Она решила, что он ее понял. Он тоже лишился дома, как и она, и знал о мире совсем мало. Но он, по крайней мере, умеет налаживать знакомство с людьми, к тому же у него есть Кейд. У него все получится. А насчет себя она не была уверена.

— Ты мог бы покинуть нас в «Привале разбойников», — сказала она. — Почему остался?

— Кейд уговорил.

Она недоверчиво взглянула на него. «Мог бы придумать что-нибудь поубедительнее».

— Я и сам хотел остаться, — признался он. — Матери я не знал. Отец был для меня всем. Помню это чувство, когда он возвращался домой из очередной поездки… Счастье, облегчение, что он снова рядом… Добрый и сильный, каким мне самому хотелось стать. — Его лицо болезненно скривилось. — Я даже не знал его настоящего имени.

Фен опустила глаза. Ее смутила искренняя горечь в голосе Арена.

— Мне нужно выяснить, кем был мой отец, — сказал он. — Это может рассказать только Гаррик.

— А Пламенный Клинок? Разве он ничего не значит?

— Пламенный Клинок… — Его взгляд затуманился. — Думаешь, Оссия вправду поднимется вновь, если мы вернем Пламенный Клинок?

— Не знаю, — ответила Фен. — За других я говорить не могу.

Они прошли еще немного.

— Если бы я знала, кем был твой отец, Арен, я бы тебе сказала. И плевать на Гаррика.

Арен оторопел.

— Спасибо, — выдохнул он и взглянул на Фен с такой благодарностью и теплотой, что она сердито зарделась и отвернулась.

— Мы только время теряем, — проворчала она. — Идем быстрее.

До самой стоянки она не проронила больше ни слова.

Торговые дома находились вдали от побережья, скрывались среди мощеных закоулков, куда не достигали шум портовых складов и запах рыбы и кипящей ворвани. Гаррик шагал знакомыми улицами, среди серых каменных домов, поросших черным лишайником. Ракен-Лок представлял собой настоящий лабиринт, дома лепились друг к другу в полнейшем беспорядке. В пасмурные дни вроде нынешнего городок становился безрадостным, холодным и сырым, но Гаррика согревали мысли о предстоящем деле, и он целенаправленно шагал вперед. Если удастся выполнить задуманное, день сложится хорошо.

Он знал, где находится ксуланский торговый дом, хотя никогда там не бывал. Иностранцы в Ракен-Локе не считались редкостью. В порту сновали изящные ксулане, кичливые картаниане, скрытные боскане, татуированные скарлы и немногословные квины. Иногда прибывал карагуанский корабль с дальнего запада, и на берег сходили миссионеры, несущие слово Вочеловеченного; или заворачивала посудина, полная сварливых лунийцев, неспособных и один вечер провести без драки. Встречали пришельцев в основном недоверчиво, и мало кто здесь обосновывался. В Ракен-Локе любили их деньги и товары, но не жаловали чужие обычаи. В большинстве своем оссиане были гостеприимным и терпимым народом, но Криволомье населяли суровые люди: замкнутые, упрямые и не желавшие меняться.

Снаружи торговый дом представлял собой ничем не примечательное строение с маленькими окошками, сложенное из обветренного камня. Необычной была только вывеска. Надпись, составленная из красивых загадочных значков ксуланского алфавита, ничего не говорила оссианам. Чуть выше помещалось изображение облаченного в мантию человека со скрещенными ногами и распростертыми руками. Худощавый и лысый, он низко склонил голову, так что виднелась только макушка: наполовину белая, наполовину черная. Прадап Тет, духовный пастырь ксулан.

Гаррик толкнул дверь; раздался пронзительный звон колокольчика. Внутри словно начиналась другая страна. В убранстве — ничего оссианского: ни ярких цветов, ни пестрых тканей, ни старого дерева или потертого камня. Почти пустое помещение, безукоризненно чистое и опрятно обставленное. Отполированный бронзовый шар на черной полке. Заключенный в раму кусок пергамента с несколькими мазками краской, смысла которых Гаррик не уразумел. Почти в самой середине комнаты — приземистый каплеобразный столик из редкого эларийского белого дерева, на котором стояли обсидиановый кувшин и два стакана из стекла и серебра.

Звон колокольчика утих, наступила жутковатая тишина. Откуда-то из глубины дома, шлепая по полу туфлями без задников, выскользнул молодой ксуланин. Хрупкого сложения, бритоголовый, с опрятной черной бородкой, он двигался столь же мягко и изящно, как и его соплеменник в «Привале разбойников».

— Добро пожаловать, — произнес он по-кродански с легким акцентом.

— Привет тебе, — ответил Гаррик по-оссиански. — Я ищу человека по имени Ататеп. Его родственник сказал, что он часто здесь бывает.

— Увы, — промолвил купец, с легкостью переходя на родной язык Гаррика. — Ататеп несколько дней как отбыл с товарами на родину. Неудачно разминулись.

Гаррик сомневался, верить ли этому, а лицо и голос ксуланина не давали ему никакой зацепки. Ведь ксулан с рождения приучали владеть собой и показывать лишь то, что они сами хотят.

— Жаль, — сказал Гаррик. — Мне нужно кое-что… необычное. И как можно скорее. Только ксулане смогут это раздобыть.

— Может, и я подсоблю? — Ксуланин изысканным жестом пригласил гостя к столу. Гаррик, знакомый с ксуланским обычаем обходиться без стульев, устроился на полу и по привычке потянулся к мечу, чтобы проверить, на месте ли он, но оружие осталось в лагере. В городских пределах оссианам воспрещалось носить клинки, и у Гаррика не было разрешения, действующего в Ракен-Локе.

— Меня зовут Катат-аз, — представился ксуланин, с изяществом присаживаясь. — Мы с братом надзираем за всей торговлей, которую ведут ксулане в Ракен-Локе. Могу ли я узнать твое имя?

— Даник из Костровой Пади, — ответил Гаррик. В последние тридцать лет он пользовался таким количеством вымышленных имен, что новые слетали у него с языка мгновенно.

— Очень приятно. — Ксуланин наполнил стаканы водой. От него пахло терпкими духами со смягчающей ноткой жасмина. — И что тебе нужно?

Гаррик выложил на стол свернутую бумагу.

— Вот список.

Катат-аз развернул свиток, пробежал глазами и положил обратно.

— Четыре бочки амберлинского мы, конечно, можем предоставить. Но остальное… это опасный груз.

— Но ты можешь его раздобыть?

— Могу. Мы торгуем им у себя на родине, а иногда поставляем в Гласский университет для опытов. — Он приподнял бровь и поджал губы. — Ты не химерист и не ученый. Что ты замыслил?

— Это мое дело. Мне нужно доставить груз в Моргенхольм в течение семи дней, — сказал он.

— Невозможно, — ответил Катат-аз и вскинул руку, предвосхищая возражение Гаррика. — Груз находится не здесь. Пятнадцать дней. Быстрее не получится.

Гаррик прикинул в уме: бракосочетание назначено на последний день меднолиста; если груз прибудет вовремя, до свадьбы останется восемь дней. Вполне достаточно.

— Хорошо.

— Это обойдется дорого, — предупредил Катат-аз.

Гаррик бросил на стол кошель с монетами.

Катат-аз даже не взглянул.

— Гораздо дороже, — сказал он.

— Это задаток. Когда груз прибудет в Моргенхольм, я заплачу еще двадцать фальконов.

Другой при столь щедром предложении удивился бы или выказал подозрение. Катат-аз остался невозмутимым.

— И где эти деньги?

— В банке в Моргенхольме, — ответил Гаррик, мысленно добавив: «Правда, счет не мой». — И еще три условия. Первое: груз должен прибыть вовремя. Если запоздает, проку от него уже не будет и ты не получишь ничего.

Катат-аз наклонил голову и сомкнул ресницы в знак согласия.

— Не запоздает.

— Второе: ты никому не расскажешь о сделке. Особенно своему брату.

— Сохраню все в тайне. Но если власти заинтересуются…

— И третье: доставкой ты занимаешься лично. Отплывешь сегодня вечером, а я встречу тебя в Моргенхольме. Или так, или никакой сделки, — добавил Гаррик.

Катат-аз вздохнул и поднес к губам сложенные ладони.

— Твои требования сопряжены со значительными неудобствами. Впрочем, у меня есть дела в Моргенхольме. — Он рассоединил ладони и улыбнулся. — Хорошо. Я сделаю это… за тридцать фальконов. — Его взгляд сделался холодным, а улыбка — язвительной. — Или так, или никакой сделки.

Это был откровенный грабеж, но Гаррик согласился без колебаний. Торговаться — только время терять.

— Сдается мне, тебе и самому нужно добраться до Моргенхольма, — заметил Катат-аз.

— Требуется перевезти девятерых и собаку в придачу. Но еще до прибытия груза, чтобы подготовиться.

— Послезавтра на рассвете быстроходный корабль отплывает прямиком в Моргенхольм. Доберетесь к драккенсдею.

Гаррик кивнул, хотя ему хотелось отчалить поскорее. После резни, которую они учинили в трактире, кроданцы рано или поздно нападут на их след. Впрочем, для постояльцев «Привала разбойников» Гаррик и его спутники были не более чем оссианскими бродягами, перебившими патруль. Только страхоносцы и старший охранитель знали, как обстоит дело, но они, вероятно, еще находились по другую сторону гор и новостей не слышали.

— Я справлю вам пропуска, — пообещал Катат-аз.

Когда все бумаги были подписаны, Гаррик через силу напустил на себя спокойный вид, и они пожали друг другу предплечья по оссианскому обычаю.

Гаррик уже собрался уходить, но ксуланин многозначительно приложил палец к губам.

— Позволь кое-что добавить. Когда человек пускается на такие сделки, он или богат, или безрассуден, или ему все равно, что с ним произойдет. — Он метнул на Гаррика острый взгляд. — Не похоже, что ты богат или безрассуден.

Гаррик спокойно посмотрел на него.

— Пятнадцать дней, — напомнил он.

Катат-аз взмахнул тонкой рукой.

— Будет сделано.

Чуть восточнее гавани находилась таверна под названием «Раздутый парус» — угрюмая каменная постройка, примостившаяся возле прибрежной тропы и сгорбившаяся, словно в ожидании дождя.

Гаррик толкнул дверь, и на него нахлынули воспоминания. За последние тридцать лет лишь здесь он чувствовал себя почти как дома. Он вдохнул запах застарелого дыма, эля и жареного мяса, доносившийся с кухни. Не одно поколение пьянчуг разбило лбы о низкие, тяжелые балки, покрытые сотнями зарубок. По узкому проходу между тесно расставленными деревянными скамьями он пробрался к трактирной стойке, и сердце захлестнула радость вперемешку с опасениями. «Раздутый парус» стал свидетелем как лучших времен Гаррика, так и худших.

Его занесло сюда восемь лет назад, когда он утратил смысл жизни и впал в отчаяние после двух десятилетий сплошных неудач. Он боролся против кроданцев, подбивал народ к восстанию, подстраивал убийства и занимался шантажом; он творил страшные дела во имя свободы, и все это обернулось ничем. Единомышленники погибли или оставили борьбу, оссиане приняли новые порядки, и стремление к мятежу угасло. Разочарование сломило Гаррика.

Помог ему один незнакомец. Как-то раз, изливая горе, он назвал свое настоящее имя человеку, с которым встретился за бутылкой черного рома. Киль позвал его с собой на корабль, записал в команду и познакомил с яростью моря. Среди лишений и трудов, с радостью растирая руки в кровь о канаты и подставляя лицо ледяным морским брызгам, Гаррик вновь обрел цель и стал собой. Понемногу его душа обновилась, он оставил море и вернулся к прежним делам. Когда он ушел, Киль последовал за ним, отчаянно стремясь порвать с угнетающей рутиной Ракен-Лока.

Тем самым они спасли друг друга.

Было еще рано, и лишь несколько завсегдатаев находились на своих местах. Большинство из них пили в одиночестве, мутным и благодушным взглядом окидывая полупустую залу. Хозяин таверны Морвил топтался за стойкой, тощий и долговязый, с носом картошкой и небольшим пузцом. Он вяло протирал стойку тряпкой, словно понимая, что единственный способ вывести пятна — это спалить таверну дотла.

Он поднял взгляд на Гаррика.

— Здорово, Лейн, — бросил он, как будто видел его только вчера. Морвила ничто не удивляло и не волновало; он не имел собственных суждений и мнений.

— Здорово, Морвил, — ответил Гаррик столь же угрюмо. — Дай-ка мне кружку эля и горячий пирог с угрями, а еще мне нужны бумага и письменный прибор.

— Бумага и чернила стоят три децима. Итого — восемь и три за все. Я бы даже сказал, одиннадцать.

Гаррик протянул ему гильдер и забрал два децима сдачи, а потом направился в свой излюбленный уголок. Ел он медленно, запивая пирог хмельным темным элем. Доев, заказал еще кружку и принялся старательно выводить буквы, поскольку знал, что получательница заметит каждую ошибку. Мара была грамотной и придирчивой. Он подробно изложил свои нужды и несколько раз перечитал: письмо было слишком важным, чтобы остаться недопонятым. Удовлетворившись, он сложил бумагу, надписал адрес и скрепил письмо воском. Печати он не поставил: у него больше не было герба или знака, который он мог назвать своим.

Он протянул Морвилу письмо и монету:

— Отправь побыстрее, с первой почтой.

— Пошлю мальчишку в город, — пообещал Морвил.

Гаррик откинулся на скамье и допил эль. Постепенно он расслабился, напряжение покинуло его. Борьба близилась к завершению. Однажды он уже впал в отчаяние и больше такого не допустит. Если народу Оссии нужен повод, чтобы подняться с колен, как во времена Джессы Волчье Сердце, Гаррик это устроит.