Пилот

Черт! Черт, черт, черт!

За окном заурчал стартер. Малдер оглянулся. Из-под окон отъезжал микроавтобус «Фольксваген». Профиль человека, сидевшего рядом с водителем, показался ему смутно знакомым:

Паранойя.

Звонок телефона.

— Не вешайте трубку!… Ах, это ты, Дэнни: понял. Спасибо, Дэнни. Записываю:

Итак, доктор Теренс Беруби часто и подолгу разговаривал с некими «Камерами хранения „Зевс“, расположенным на улице Пандора, 1616.

У этих ребят есть чувство стиля, подумал Малдер.

Словно кто-то взял ножницы и вырезал из его жизни небольшой кусочек, а оставшиеся концы склеил. Секара только что говорил по телефону с Терри (У тебя странный голос, Терри, хотел сказать он, ты что, не один?), и вдруг он куда-то проваливается или взлетает, перед ним вертикальная светящаяся зеленая полоса, и темно-коричневое лицо, обрамленное сиреневато светящимися волосами (так светятся накрахмаленные воротнички рубашек, белки глаз и зубы под специальными ультрафиолетовыми светильниками, старый прикол на вечеринках) смотрит на него снизу и сбоку, человек не может стоять в таком положении, стоять и изгибаться так:

Может, понял он. Может, если я — лежу. А он сидит рядом и наклонился надо мной.

Он словно прорвал какую-то мембрану, и оказалось, что он лежит на носилках в движущемся автомобиле. Значит, это скорая. Значит, везут в больницу.

На неминуемую смерть.

Надо встать, сказал он себе, надо сделать усилие и встать, иначе смерть:

Тело не слушалось. Тело лежало, как большая снулая рыба.

—: пульс нитевидный, тахикардия около двухсот ударов в минуту, дыхание поверхностное, правосторонний тимпанит, имеется рана в области верхней трети правой лопатки, из раны вытекает зеленоватый жидкий гной, средостение смещено влево, диагноз: инфицированное приникающее огнестрельное слепое ранение грудной клетки справа, клапанный пневмоторакс. Делаю пункцию плевральной полости по витальным показаниям:

Легкий хруст. Игла, раздвигая и прорывая ткани, входит между ребер.

Боли нет. Но боли вообще нет — как таковой. Есть все остальное, кроме боли. Да еще надежды — хоть на что-то:

Тело не реагирует. Реагирует сознание, оно где-то в другом месте, отвлекается и смотрит. Так. Сейчас этим людям будет плохо. Они отравятся, хоть и не насмерть: лишь бы водитель успел затормозить:

Я тут ни при чем. Не я эту дьявольщину придумал. А то, что я согласился, когда предложили: пусть меня судят только те, кому остается один месяц до смерти.

Воздух с шипением пошел из иглы. Воздух с примесью хлорпикрина и цианида аммония. Довольно забавно, не правда ли: жить, выделяя слезоточивый газ в смеси с довольно сильным ядом? Тоже — шутка для вечеринок:

Парамедик, делавший ему пункцию, закричал, прикрывая руками лицо. Сейчас перехватит дыхание, дружок, потом обморок: Ничего, ничего. Это не смертельно. Если бы нас держали взаперти, не выпускали из машины: минут десять: но я сейчас встану: да:

Я встану.

Секара поднял руку и положил ее на иглу. Пальцем заткнул отверстие, сделал вдох. Чуть не потерял сознания от резкого сдвига в груди. Открыл отверстие, начал выдыхать. Глубже: глубже: глубже: достаточно. Еще раз такой же вдох: такой же выдох:

Все. Он твердой рукой выдернул иглу.

Волна отравленного воздуха свалила второго парамедика, добралась до шофера.

Машина тормозила юзом:

— Это Малдер.

— Да, я узнала:

— Он жив, Скалли.

— Кто?

— Беглец в серебристой «сьерре». Я только что разговаривал с ним по телефону.

— И что он сказал?

— Сказал, что ранен. Потом связь прервалась. Я не успел ничего выяснить. Ты сейчас где?

— В Джорджтауне. В лаборатории университета. Я тоже кое-что нашла.

— Больше серебристой «сьерры»?

— Да нет, много меньше, и цвет совсем другой. Сине-зеленый.

Это было в той колбе, которую ты мне подсунул. Так вот, там очень необычная смесь культур. Ты знаешь, что такое кокки?

— Маленькие смешные человечки, вызывающие ангину.

— Правильно. Как все бактерии, они размножаются делением.

Кроме того, в них живет како-то удивительный бактериофаг, который их не убивает. Так вот, некоторые из этих кокков при делении дают не два новых кокка, а две хорошеньких синезеленых водоросли. Или, во всяком случае, что-то, очень похожее на СЗВ. Представляешь?

— Еще нет.

— Курица сносит яйцо, а из него вылупляется маленький дирижабль.

— Ты хотела сказать — динозавр?

— Подумаешь — динозавр: Короче, сейчас доктор, которая любезно согласилась мне помочь, попытается заразить этими кокками белую мышку.

— Чтобы воспитать из нее подводную лодку «Джерри»?

— Малдер, тебе не кажется, что мы как-то слишком нервно смеемся?

— Я вообще не смеюсь. Беглец сказал мне, что трое суток провел в воде:

Улицу Пандора Малдер нашел сразу, а вот дом 1616 пришлось поискать. Узкий фасад был втиснут между какими-то невзрачнейшими домами, у одного из которых окна первого этажа замазаны были краской, а у второго вообще не было окон первого этажа.

Наконец он обнаружил то, что искал. Там даже была вывеска:

«Камеры хранения „Зевс“, — но такая запыленная, что сливалась со стеной. Дверь была заперта, но с первого же взгляда видно, что один из двух ключей на колечке с номером 1056 как раз от этого замка.

Малдер вошел внутрь.

Темно и пусто. В луче фонаря — пыльное стекло будочки охранника. Там много дней никто не сидел.

Шаги отдавались очень гулко. Пол деревянный и сухой. Такие дома горят, как свечи:

Коридор уходил вглубь, широкий, как переулок. Такой же длинный. Наверное, этот дом простирается до центра квартала. Если не пронзает его насквозь.

Слева на двери был номер 1001, справа 1060. Потом пара дверей 1002 и 1059. Ячейки в камере хранения, чем по сути свой и является этот дом. Потом справа несколько дверей было без номеров, и сразу — 1056.

Малдер достал ключ.

За дверью не было тихо. Жужжал электромотор, и что-то булькало. Шелестели лопасти вентилятора. И еще текла вода по трубам. Стоял знакомый запах: фекально-затхлый. Со слабым миндальным привкусом.

Почему-то сразу же появилась резь в глазах.

Малдеру вдруг очень захотелось включить свет. Но делать он этого не стал, решил обойтись фонарем.

Похоже что несколько хранилищ, чьи двери были лишены номеров, объединили с этим в одно большое помещение. В два ряда стояли большие, от потолка до пола, металлические стеллажи. На них что-то поблескивало стеклянно:

Это были гигантские аквариумы. Часть их была пуста, просто мутная зеленоватая вода, и все. Но дальше там что-то будто бы проглядывало:

Малдер сглотнул.

В какой-то момент он, несмотря на всю свою солидную теоретическую подготовку, на мощный практический опыт, едва не сделал то, что сделал бы на его месте шестиклассник Фокс: ущипнул себя за руку и заорал.

Но он не ущипнул. Наверное, помешал фонарь. Он просто стоял и смотрел, пытаясь убедить себя, что не спит.

В аквариуме на боку лежал голый человек. Лицо его было спокойно, мышцы расслаблены. Пузырьки, поднимающиеся из трубочки аэратора, чуть колебали его волосы.

И, кажется, медленно-медленно вздымалась грудь.

Никаких дыхательных трубок. Ничего, кроме мягких плетеных металлических рукавов, закрывающих плечи, локти и предплечья. Возможно, просто грузы, чтобы не всплывало тело:

Малдер повел лучом фонаря. Еще один: и еще: и еще.

Пятеро.

Он пристально рассматривал их, еще не зная, что хочет увидеть. Клейма? Следы уколов? Признаки насильственной смерти? Лица были умиротворенные:

Движение на краю поля зрения заставило его бросит руку к пистолету — и лишь потом обернуться.

Один из «утопленников» подложил ладонь под щеку и вновь замер. Грудь его приподнялась и опала. Струя выдоха приподняла легкую муть со дна, прогнала маленьким ленивым смерчем.

Малдер понял, что сам он уже давно не дышит.

Почему я без фотоаппарата, подумал он. Отныне — всегда иметь в кармане маленькую японскую «мыльницу»: Он знал, что и это благое пожелание останется лишь пожеланием.

В который раз он ловил себя на странной притупленности восприятия. Очевидно, сознание куда-то пряталось от очевидности, не делая различия между фантазией, экстраполяцией — и грубой реальностью. Ну вот же оно, сказал он себе, то, что ты так бешено ищешь: подтверждение:

Он еще раз обвел лучом аквариумы. Еще раз. И еще.

Ну! Радуйся же!

Бесполезно.

Тупица.