Пенсионер А.С. Петров вернулся в СССР, чтобы предупредить тов. Сталина

Глава 8. Глас Божий

Однажды поздним вечером Петров-кот бродил по окраине города как раз там, где за высокими соснами прятался ветхий деревянный оштукатуренный храм. Этот сельский храм чудом уцелел: в войну его не взорвали, потому что здание использовали под склад, а недавно власти позволили вновь освятить церковь и возобновить службы.

Петров помнил, как священник дал ему пинка, но решил второй раз попытать счастье. Однако искал он уже не Бога — нужен был уголок потеплее да, может, удастся поймать зазевавшуюся мышь в церковном подвале. Теперь одичавший пенсионер не брезговал не то что мышами — и тараканов ел.

Стоял апрель, моросил холодный мелкий дождь, пронизывая потрёпанную шерсть до кожи. Кот, втянув голову в плечи, шмыгнул в приоткрытую дверь церкви.

Внутри храма пахло воском и лёгким дымком ладана. Тусклая лампада мерцала перед потемневшим иконостасом, отбрасывая пляшущие тени на облупившиеся фрески на стенах. В углу поблизости от алтаря потрескивали дрова в железной печке-буржуйке. Перед алтарём на коленях стоял священник — грузный мужчина лет шестидесяти, с окладистой седой бородой. Его чёрная ряса была вытерта на локтях, но чиста, а массивный крест на груди поблёскивал камнями в полумраке.

Батюшка был в храме один — ни пономаря, ни прихожан не видно. В будний ненастный вечер мало кто отважился бы прийти на службу. Да и вообще люди боялись: ходили слухи, что у каждого священника приказ от властей — доносить.

Кот проскользнул вдоль стены по рядам старых деревянных скамеек, стараясь не шуметь. Он прокрался ближе к иконостасу и юркнул за широкий киот, где перед образком Николая Чудотворца теплилась свеча. Оттуда коту отлично был виден батюшка, а сам пенсионер при этом оставался в густой тени. Священник не заметил нежданного гостя, он продолжал тихо говорить, склонив седую голову — будто молился шёпотом или просто беседовал с пустотой.

— Господи, — устало выговаривал батюшка, глядя в сумрак под куполом, — за что же Ты нас оставил? Паствы почти не осталось… люди боятся в храм идти. Старушки одни заходят тайком, да и тех всё меньше: кто умер, а кого дети увезли подальше. Власти грозят опять церкви закрыть, как прежде. Я ведь помню, как до войны всё разрушали, как братьев моих по вере ссылали да казнили. А сейчас вот дали нам молитвы возносить, да недолго — и неужто снова гроза собирается? — Он перекрестился и тяжко вздохнул. — Тягостно мне, Господи… Душа болит. Неужели зря мы всё терпим?

Батюшка умолк, склонив голову на грудь. В тишине слышно было, как дождь монотонно шлёпает по крыше. Пламя лампады дрогнуло — то ли сквозняк прошёл по пустому храму, то ли нечто невидимое отозвалось на жалобные слова священника. Кот почувствовал, как капля шлёпнулась ему прямо на нос — и он тихо чихнул.

Священник вздрогнул и поднял голову.

— Господи, кто здесь? — негромко спросил он, озираясь.

Храм был пуст, лишь тени от лампад и свечей густо шевелились по стенам. Батюшка еще раз перекрестился и прислушался, настороженно вглядываясь в полумрак.

Кот понял, что выдал своё присутствие, и затаился плотнее, прижав уши. Сердце у него застучало, но любопытство перевесило страх: ну что ему сделает этот человек в рясе? Ещё раз под рёбра пнёт? Или веником отоварит? Кот решил пока не показываться и переждать.

Священник постоял ещё немного на коленях, потом, успокаивая себя, подумал, что это всего-навсего ветер да старые балки скрипят. Он кряхтя поднялся на ноги и тяжело опустился на деревянную скамью. Лампада освещала его плешивую голову и круглое печальное лицо.

— Знаешь, Господи, поговорил бы Ты хоть раз со мной по-настоящему… — тихо пробормотал батюшка, устремив взгляд на распятие. — А то я не знаю уже, слышишь Ты нас или нет. Столько горя вокруг, а Твоего гласа не слыхать…

Кот навострил уши. Кажется, старик действительно жаждал услышать ответ. Что ж, раз просит — грех не откликнуться. Кот тихонько фыркнул про себя: авось сойдёт.

Прочистив горло, он тихонько протянул:

— Сын мой…

В пустом храме слова неожиданно громко отозвались под высокими сводами, дрожащим эхом прокатившись по куполу.

— Господи, это Ты? — пролепетал батюшка, охваченный благоговейным страхом, и стал оглядываться по сторонам. Затем трепеща упал на колени и стал неистово креститься, бурча под но молитвы.

Ответ не заставил себя ждать.

— Я слышу тебя, сын мой, — прозвучало вдруг из-под купола.

Священник ахнул, чувствуя приятную дрожь во всём теле. Он не видел никого — только тёмные углы под сводами, — но голос явно звучал извне, заполняя собой весь храм.

— Господи, благодарю Тебя! — прошептал батюшка, торопливо осеняя себя крестом. — Прости раба Твоего грешного, усомнившегося… О, Господи, Ты отвечаешь!

— Сын мой, — протянул сверху неизвестный голос, в котором священнику послышались добрые нотки, — слышу скорбь твою. Неверие одолело тебя, да?

— Прости! — взмолился батюшка, ударяясь лбом о пол. — Верую, Господи, помоги моему неверию… Я слаб был, роптал, словно Иов без терпения… прости меня!

— Вижу, — отозвался голос мягко. — Тяжко тебе нынче… и холодно, и голодно…

— Да нет, Господи, что Ты! — поспешил оправдываться священник. — Мне ли жаловаться? У других куда хуже… Хотя… прости, иногда и впрямь есть хочется, — виновато добавил он, — но я смиряюсь, честное слово смиряюсь. Христос терпел и нам велел!

Кота тем временем начали одолевать и более земные желания. Пока батюшка просил прощения, пушистый самозванец уловил носом аппетитный запах со стола у стены — там на блюдечке лежали надкушенная просфора и кусочек сыра. Не теряя благоприятного момента, кот скользнул вдоль стеночки, запрыгнул на стол и молниеносно стащил зубами сыр. В тишине храма послышалось едва уловимое чавканье.

Священник насторожился:

— Господи… Ты… кушаешь? — неуверенно спросил он, вглядываясь в темноту.

— Вкушаю за компанию с тобой, сын мой, делю с тобою трапезу, как завещал сын мой, — отозвался голос из тени, чуть смущённо.

Батюшка изумлённо заморгал:

— Прости, Господи, — залепетал он, — что трапеза моя столь скудна… Угостить Тебя больше нечем, кроме вот этого хлеба церковного и кусочка козьего сыра, что сварила и пожертвовала на храм моя прихожанка Агафья…

— Ничего, ничего, — благодушно молвил голос, причмокнув, — вкусно и это, — и добавил тихо-тихо: — повкусней мышей и тощих голубей.

Священник опустил глаза, чувствуя одновременно и восторг, и смущение. Сам Господь снизошёл разделить с ним трапезу! Батюшка лихорадочно перебирал в уме, о чём ещё осмелится спросить небесного Посетителя.

— Господи… раз уж Ты со мной говоришь… — продолжил он робко, — позволь спросить Тебя о самом важном.

— Спрашивай, — позволил голос.

Батюшка набрался смелости:

— Время сейчас тяжёлое, сам видишь… Церковь Твою столько лет гнали. В войну вот отпустили чуть вожжи, дали людям веру поддержать, а нынче опять страхи. Шепчутся кругом, что снова гонения грядут, — он покачал головой. — Скажи нам, как быть? Устоим мы? Сумеем веру сберечь, паству сохранить? Или опять закроют храмы, разгонят всех нас?

Повисла тишина, лишь дождь барабанил по крыше. Наконец голос произнёс медленно и серьёзно:

— Испытания ещё будут, — отозвался он. — Но не бойся: вера выстоит, если вы сами твёрды будете. Не в стенах дело — души свои спасайте и огонь веры храните.

Голос чуть понизился, и в нём послышалась скрытая угроза:

— А власти земные… их время не вечно. У всего под луной свой срок, — уклончиво подтвердил голос. — Ты только верен будь, а там увидишь.

— Слава Тебе, Господи… Значит, доживём! — выдохнул батюшка, и по морщинистым щекам его покатились слёзы. — Благодарю… Недостоин я такой милости, а благодарю… — Он вытирал глаза широким рукавом рясы и улыбался, словно ребёнок.

Голос наверху вдруг сменил тон на слегка шутливый, даже ласково-укоризненный:

— А ещё, сын мой, — молвил он, — постись как следует. Смотрю я, ты брюхо отъел — негоже пастырю чревоугодником быть.

Священник оторопел и густо покраснел, невольно оглядев себя:

— Ой… что Ты, Господи, — смутился он, — я… я стараюсь поститься, всё по уставу… Разве что, — батюшка виновато понизил голос, — просфорой и вином иногда балуюсь лишний раз…

В темноте послышалось тихое урчание, похожее на смешок.

— Смотри у меня!

Несколько мгновений оба молчали. Священник не смел больше ничего спрашивать — он стоял на коленях, опустив голову, и только тихо благодарил Бога сквозь слёзы. Кот же тем временем учуял сладковатый запах клюквенного морса, перемешанного с вином, исходивший от кружки на столе. Его томила жажда. Он неслышно взобрался обратно на стол, где стояла кружка, и обнаружил в ней немного остывшего морса. Опрокинув кружку набок, кот жадно принялся лакать пролившийся рубиновый напиток.

Батюшка услыхал тихое хлюпанье. Приподняв голову, он увидел в темноте какое-то движение.

— Ой… Господи, может, Тебе чашу дать? — спохватился он и бросился к столу, сообразив, что Богу, наверное, неудобно пить из мелкой кружки.

Кот от неожиданности поперхнулся и отскочил прочь, скрывшись за иконостасом.

Однако священник ничего не заподозрил. Он дрожащими руками схватил стоявший на столе чайник и плеснул тёплого морса в чистую широкую фарфоровую чашу. Аккуратно поставил её на невысокий табурет посреди зала, поближе к свету лампады.

— Прости меня, Господи, — проникновенно сказал батюшка в пустоту, — вот, испей из чистой чаши…

Он отошёл на несколько шагов и опустился на колени, опустив взор. Священник боялся без приглашения взирать на Божественный облик — вдруг согрешит дерзостью. Он смиренно ждал, приглашая Господа напиться как следует.

Пушистый самозванец решил не бросать начатой роли, но действовать при этом как можно осторожнее. Держась тени пополз вдоль колонн к табурету. Батюшка продолжал стоять на коленях с опущенными глазами и, казалось, не дышал от трепета. Кот воспользовался этим: запрыгнул на табурет и принялся жадно лакать ароматный морс.

Священник слышал лишь негромкое прихлёбывание да урчание, похожее на довольное мурлыканье. Он, затаив дыхание, ждал, пока небесный Гость утолит жажду.

Кот напился, вылакав чашу досуха. Насладившись угощением, языком слизнул с усов сладкие капли. Пожалуй, на этом ему пора было сворачивать представление. Прощальное слово наверняка не помешает для убедительности.

— Будь благословенен этот храм, сын мой, — пробормотал голос из угла, — и будет проверка твоей веры. В храме есть рыжий кот. Свези его сейчас же в Москву…

— В Москву? Зачем же, Господи? Да и как я храм брошу, как попаду в Москву сейчас…

— А вот это уже не твоё дело, сын мой! Исполняй! Или вера твоя слаба?

Священник едва успел открыть рот для ответа, как неожиданно тишину храма разорвал резкий скрип двери.

— Проверка! — прокричал грубый голос.