Пенсионер А.С. Петров вернулся в СССР, чтобы предупредить тов. Сталина

Глава 10. На краю края

Когда кот уснул и захрапел, Павел облокотился на стену и закрыл глаза. От пережитого он быстро отключился… И снился ему настоящий кошмар. Что едет он в вагоне с говорящим котом. Вагон чёрный, угольный. Кот сидит напротив, чуть наклонил голову, и в зелёных глазах его пляшут звёзды. Рыжий молчит, будто раздумывая, потом говорит:

— Ты веришь, что это Господь послал меня к тебе?

Священник замялся. Странно было слышать негромкий бархатистый голос, исходящий от комочка шерсти и видеть, как открывается красный рот, полный белых острых зубов.

— А кто же ещё? — ответил он после паузы. — Не дьявольское ведь создание ко мне в храм пожаловало, верно?

Павел попытался улыбнуться своей шутке, но голос сорвался неестественно. Кот тихо хихикнул — смех его прозвучал удивительно по-человечьи.

— Кто знает, кто знает… — протянул он, прикрыв глаза. — А и правда, сам посуди, отец Павел: стал бы лукавый в церкви показываться?

— Лукавый… — Батюшка осенил себя крестом, шепча про себя молитву. — Нет уж, чур меня! Всякий бес да нечисть именем Господним из храмов гонятся.

— Вот-вот, — усмехнулся кот. — Значит, я не был бы нечистью, коли столь вольно разгуливал меж иконостасом и престолом.

Священник кивнул и немного успокоился, услышав простую логику. Действительно, если бы кот был дьявольским наваждением, разве смог бы он являться там, где только что совершалось таинство, где молитва не умолкала? Сердце Павла немного оттаяло. Он взглянул на своего спутника с теплотой:

— Прости, что усомнился. Нынче столько искушений кругом… а я человек слабый.

Кот вильнул кончиком хвоста, как будто в знак прощения:

— Понимаю. Вам, смертным, свойственно сомневаться. И слабость ваша мне понятна.

Павел уловил в его голосе странные нотки — то ли снисхождение, то ли скрытую насмешку. Он попытался разглядеть в кошачьей мордочке выражение, но та была непроницаема, лишь белые усы-стрелки шевелились.

— Ты говоришь… как будто и не кот вовсе, — тихо заметил батюшка.

— А кто я, по-твоему? — мягко спросил тот в ответ.

— Ангел Божий? — Павел произнес это едва слышно, почтительно. — Или дух-хранитель, посланный испытать меня?

— Хмм… — Кот прищурился, и, как показалось Павлу, уголки его рта приподнялись в ухмылке. — Пусть будет так, пусть буду ангел. Главное, что ты откликнулся на зов.

Священник опустил глаза. В груди поднялась тяжесть сомнения. Хотелось верить. Но ведь ангелы не вкушают земной пищи, не пьют морс и не едят сыр… Да и зачем им являться в образе зверя нечистого? С другой стороны, в Писании только змей да свиньи упоминались вместилищем бесов… Павел представил, как кот уплетает сыр — с каким наслаждением, азартом. Нет, ангел не стал бы так с жадностью есть. Но, быть может, голод земной — плата за то, чтобы принять телесный облик? Серафим Саровский медведя кормил, и пророк Илия воронами питался… всякое бывало в житиях. Но просфору священную кот есть не стал, это настораживает…

Священник посмотрел на кота снова: тот сидел спокойно, хвост аккуратно обвил лапы. Выглядел сейчас самым обыкновенным — ну разве что глаза слишком разумные.

— Я откликнулся… Потому что сердцем почувствовал: надо. Господь знает, что я ждал. Каждый день ждал чуда.

— Чуда… Зачем оно тебе?

— Как зачем? — Батюшка даже опешил. — Чтобы веру укрепить, людей вокруг укрепить. Сейчас ведь время какое… Тяжкое. Храмы пусты, народ боязлив. Если б маленькое чудо... Знамение божье… Господ знает, с каким сердцем я служил — и все равно сомневался, угасал духом.

Кот тихо мяукнул, что-то вроде понимающего «мр». Пауза повисла, поезд постукивал всё так же размеренно, убаюкивая. Павел вдруг признался шепотом, словно исповедуясь:

— Я ведь уже почти отчаялся. Иногда ночами плакал: не оставь, мол, Господи, яви благодать хоть малую… А тут ты. Появился в самую пору.

— Значит, без знамения веры не хватает? Однако!

— Человеческая слабость как она есть, — вздохнул Павел. — Мы, конечно, веруем… но когда вокруг одно мракобесие творится, душа изнемогает. Страшно становится: а вдруг правда мир Бога лишился? Вдруг вот так и будем во тьме беспросветной…

Глаза кота блеснули из-под прищура.

— Мракобесие говоришь? — проговорил он чуть насмешливо. — Это ты о Советской власти?

Священник заморгал, не ожидая таких слов от ангела.

— Я… Я про безбожие, — осторожно пояснил он. — Про то, что люди от Храма отвернулись, веру потеряли. Не все, конечно. Но многие ведь… Страхом да ложью душу выморозили. Хула вокруг, грех… Бога хулят, святынь не признают.

Кот внимательно слушал, не перебивая. Только уши его чуть подёргивались.

— Ты против власти, значит, идёшь? — спросил он вдруг вполголоса.

Павел похолодел. Послышалось ему или в голосе кота сверкнула угроза?

— Нет, что ты! Я — смиренный священник, что мне политика… — затараторил он, осеняя рот крестным знаменем. — Церковь у нас и без того гонима, куда уж противиться. Я лишь о душах болею.

Кот расслабился, или показалось — будто улыбнулся даже.

— Души, души… — протянул он, словно пробуя это слово на вкус. — У тебя одно духовное на уме. А сам с собой еды понабрал и три бутылки красного… Еле дотащил до поезда. Самому не стыдно? Ты Богу служишь или животу? Двум господам служить невозможно. Узки врота, ведущие в Рай.

Священник снова поёжился. Странный это ангел… Слишком уж речь у него, как у чекиста допрашивающего. Про власть спросил с подковыркой… Павел отвернулся и украдкой перекрестился, думая: а ну как искуситель решил испытать его верность партии? Мало ли — вдруг провокация? Он слыхал, что вербуют некоторых священников, вынуждают доносить. Но кот? Нет, безумие…

Павел провёл ладонью по лицу, отгоняя наваждение. Показалось, перегрелся. Господи, вразуми… Он решил сменить тему:

— Ты спросил, зачем чудо. Мне казалось, что это воля Господа — поддержать нас. Ведь не сам же я затеял. Ты ведь сам пришёл… значит, не случайно.

— Мне любопытно: зачем Тому, кого ты называешь Господом, такие хлопоты о пустяках?

— Душа человеческая — не пустяк. — Павел растерялся. — Каждая душа спасения требует. Если воля Его — спасти хоть одну через чудо, разве это пустяк?

— Да разве ж душу чудом спасёшь? — хмыкнул кот. — Сегодня чудо — ах, перекрестились, умилились… А завтра опять грех да уныние. Чудеса ненадёжны, Павел.

Священник удивился рассуждениям кота — получалось, будто тот отговаривает его, Павла, от самой идеи чуда.

— Но сам Христос творил чудеса, — возразил он горячо, но шёпотом. — Народ возрождался духом, видя их.

— Христос… — кот приоткрыл один глаз, пронзительно глянув. — Тому уже две тысячи лет, дорогой. С тех пор люди поумнели. Не верят они глазам. Да и чудеса те были не ради фокусов, а по нужде: голодных накормить, больных исцелить. А у тебя что? Просто вера пропала — подавай тебе диво для поднятия настроения?

Павел покраснел. Слова кота резанули больно — ведь правда, просил чуда, сам не зная для чего, лишь бы знак получить.

— Ты думал, что ты особенный, раз сам Господь должен тебе явление устроить? Ах, прости, что прямо говорю… я ж ангел, мне можно.

От неожиданной перемены тона батюшка растерялся. Только что кот говорил почти заискивающе, а теперь — как суровый проповедник или даже как обвинитель. Но обижало другой: похоже, рыжий был прав. Гордыня тонка, мог он возгордиться, возомнить себя избранником, раз Бог откликнулся.

— Я — грешный человек… — тихо признал Павел.

— Вот и ладно, — кот снова смягчился, даже лапкой махнул, как человек, мол, пустое. — Все мы грешны. Кто больше, кто меньше.

— Но всё же, — пробормотал священник, — разве не чудо случилось сегодня? Или это был обман чувств?

— Ты про трапезу? — мурлыкнул кот и облизнулся, словно вспомнив вкус. — Нет, не обман. Всё по-настоящему было.

— Так от Господа то было или нет? — упрямо спросил Павел, пытаясь уловить взгляд кота.

Тот хитро прищурился:

— А сам как думаешь?

Батюшка чуть не вспылил: уж больно хитрит собеседник!

— Если от Господа — слава Ему, — проговорил он твёрже. — А коли нет — то выходит, бесовское наваждение меня искушало. Третьего не дано.

Кот фыркнул:

— Отчего ж, есть и третий вариант: сам себе устроил галлюцинации. Ты же красненькое креплёное любишь опрокинуть чрез меры во славу Господа…

Павел мотнул головой:

— Нет, я всё ясно видел и осязал. И мышей ты поймал…

— Вот, ты уже бредишь. Не ловил я мышей.

— Врёшь, ловил!

— Не ловил! Богом клянусь, — рыжий осенил себя крестным знамением.

— Мне трудно тебя понять…Ты вроде правду говоришь, поучаешь, а вроде и насмешничаешь надо мной. Ты скажи прямо: для чего тебе в Москву надобно? Что за поручение такое?

— Москва… Там я нужнее, чем в вашей глуши, поверь, — ответил кот уклончиво. — Там дел невпроворот.

— Каких дел у Божьего создания в том Вавилоне? насторожился батюшка.

— Ах, Павел, столько там тёмных углов, куда светильник не проникает. Кто ж, как не мы, небесные гости, порядок наведём?

Повел понял, что кот слово в слово повторил слова уполномоченного Блинова — «гостей небесных»!

Откуда кот знал эту фразу? Ведь при проверке он сидел тихо за иконостасом… Неужто слышал? Но как, он же кот? С другой стороны, кот говорил… Священник с тревогой перекрестился вновь — исподтишка.

— Ты… ты странно говоришь, — прошептал он. — Никак не возьму в толк: в одной фразе и богоугодность и ерничество смешаны.

Кот закрыл и медленно распахнул глаза. Зелёные, глубоко сияющие, они уставились прямо на Павла, не мигая.

— А тебе не приходило в голову, что добро и зло часто связаны? — произнес он негромко, и от этих слов у батюшки по спине поползли мурашки. — В мире вашем нет чистоты: ни в душах, ни в делах. Всё перемешано, сплетено… Чёрное в белом, белое в чёрном. Разве не так, Павел?

Батюшка открыл рот, но не смог сразу возразить. Мысль эта смущала: доля правды в ней есть — мир сложен.

— Нет… Нет, не так, — наконец выговорил он с усилием. — Свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Это Евангелие говорит: есть Свет истинный, и тьма ему не товарищ.

— Товарищ… Эге, знаю-знаю, — отмахнулся кот, как от надоедливой мухи. — Только вот на деле… Ты сам говорил: люди веру теряют, тьма кругом. Значит, объяла?

— На время может и так, но окончательно — нет, — стоял на своём Павел. — Я верю: свет победит. Пусть сейчас трудно, но…

Кот вдруг цыкнул, сверкая глазами:

— Ты все ждёшь, что за тебя победят. А сам что?

— Молюсь, — прошептал батюшка.

— Слаб ты, Павел. Жалкий ты воин света.

Глаза священника наполнились болью. Он отвёл взгляд к окну: за стеклом в отражении замаячили его собственные очертания рядом с тёмным силуэтом кота. Кто же он, Павел? Воин света или жалкий трус? Сомнения носились в голове. Спутник его говорил всё более резко, обличительно, и всё труднее было признать в этом голосе посланца Божия. Скорее уж искуситель… Как на исповеди, выворачивает душу наружу, да не врачует, а язвит.

— Что ж замолчал? — негромко спросил кот.

— Думаю, — ответил Павел, не поворачивая головы. — О смысле твоих речей думаю.

— И к какому же выводу пришёл?

Павел тронул пальцами нательный крест под рясой, крепче сжав его:

— Что неправ ты. Есть чистое добро. Есть святые люди, без примеси зла. Есть Господь — светлей чистоты нет.

Кот тихо захохотал, и этот смех уж вовсе не походил на прежнее мягкое хихиканье. В нём послышалось злорадство или жалость.

— Святые… ага. Насмотрелся я на ваших святых. Тоже грешники, только крышу себе нашли.

— Замолчи! — вырвалось громче, чем следовало. Павел тотчас зажал ладонью рот, оглянувшись: не проснулся ли кто. В соседнем ряду шевельнулись, но вроде спали. Батюшка склонился ближе, прошипел, испепеляя кота взглядом: — Как смеешь ты хулить святых Божиих!

Кот зевнул, совершенно не впечатлившись гневом:

— Да что ты знаешь о них… Ты ж вон и про меня сразу не разобрал.

Священник затаил дыхание. Что он хочет этим сказать?..

— Кто же ты… — еле слышно, одними губами произнёс Павел, всматриваясь в эти бесстыдно спокойные зелёные глаза.

— Уже спрашивал, — насмешливо мяукнул кот. — Ты сам придумал ответ: ангел. Считай, что так.

— Нет… Нет! — Павел выпрямился. — Ангел не стал бы хулить святых и сомневаться в победе добра. Не стал бы искушать гордыней…

С каждым словом у него крепла уверенность. Он наконец осознал, что всё время чувствовал неладное, но боялся признать. Существо напротив, улыбающееся теперь во весь котовий рот, вовсе не ангел. И он, грешный, восхищался, как ребёнок, побрякушкой.

— Значит, не ангел, думаешь? — мягко переспросил кот. Он поднялся, прогнув спину, потянулся лениво. Казалось, разговор наскучил ему, но глаза не отрывались от Павла — хитрые, пронзительные. — А кто же тогда? Ну-ка, произнеси, батюшка.

Павел сглотнул. Горло пересохло. Слово крутилось на языке, жгло изнутри, но назвать это прямо было страшно. Он оглянулся вновь: кругом всё тихо. Тусклая лампа подрагивала, освещая фигуры спящих. С улицы вползал жутковатый свет: то луна выглянет, то фонарь на полустанке блеснёт и исчезнет. Каждый раз кошачий силуэт, изгибаясь, отбрасывал на стены удлиненную тень, похожую на бесовский образ: на конце хвоста треугольник, вместо ушей — рога. Господи Иисусе… Павел прикрыл глаза и наконец выдохнул еле слышно:

— Дьявол.

Это прозвучало так тихо, что, казалось, лишь он сам и услышал. Кот расхохотался, но на этот раз беззвучно: лишь разинул пасть да втянул воздух, будто давясь хохотом. Потом склонил голову к плечу, глянул лукаво:

— Что ж ты шепчешь? Боишься, услышат?

Павел онемел. Сердце забарабанило: что делать?! Перед ним воочию сидит нечистый — что он задумал? Загубить? Затащил в свою игру? Но зачем?.. И как он, Павел, глупо попался — сам везёт врага в самое сердце страны!

Священник лихорадочно начал творить молитву про себя, закрыв глаза: «Да восстанет Бог, и расточатся врази Его…». Рука метнулась было к груди, доставая крест, но остановилась: рядом спали люди, и, хоть спасение душ важнее приличий, все же кидаться сейчас в открытую на нечистого Павел не смел — слишком всё абсурдно. Проснутся, увидят: священник крестом трясёт на кота, за шкирку рыжего хватает… Поднимется крик, скандал. Ещё, чего доброго, в милицию сдадут. Нет, сначала нужно понять, чего дьявол желает.

Кот наблюдал, как по лицу Павла пробегают страх, гнев, сомнение. И, кажется, получал от этого удовольствие.

— Ну, открылось тебе, значит, — проговорил кот буднично. — Давай, задавай свои вопросы, раз уж мы едем вместе. Вон до Москвы ещё дней пять ехать. Надо же занять время.

Батюшка выдавил из пересохшего горла:

— Не о чем мне с тобой говорить, нечистый.

— Как знаешь, — кот-дьявол пожал плечиками. — Тогда помолчим.

И правда затих. Только вот Павел никак не мог угомонить мысли. Не говорить? Но ведь, может, это шанс… разве часто выдаётся так откровенно потолковать с искусителем? Может, и узнать что удастся — о планах его, о слабостях? Да и душа горела от обиды, от подлого обмана. Хотелось выведать, с какой целью нечистый прикинулся агнцем.

— Скажи хотя бы, зачем был весь этот маскарад? — неожиданно для себя спросил Павел спустя несколько минут напряжённого молчания.

Кот не шевелился, но ответил сразу, будто ждал:

— А тебе не ясно? Сам же говорил: душа твоя завяла, веры не хватало. Вот и решил подбодрить.

Павел не поверил ушам.

— Да ты же, напротив, сейчас стараешься добить мою веру на корню!

— Это сейчас, — спокойно согласился дьявол. — А сначала — пожалел я тебя, дурня. Гляжу, совсем раскис: молит, плачет… Что делать? Небеса молчат, и молчали бы дальше — им до тебя нет дела.

Павел затаил дыхание: хула! Но кот говорил так ровно, уверенно, что жуть брала.

— Ну, думаю, подсоблю страждущему, — продолжал рыжий, — Что мне, жалко, что ли? Организовал тебе утешение: трапезу волшебную, беседу душевную… Разве плохо?

Священник только и смог, что головой покачать. Невозможно было постичь ход мысли дьявола.

— Лукавство всё это… — прошептал Павел.

— Не веришь — дело твоё, — отрезал кот. — Впрочем, мне и теперь тебя жалко, честно говоря. Ну раскрыл ты меня, дальше что? Веры-то у тебя не прибавилось от этого, а? Скорее ещё меньше стало.

Павел сжал кулаки. До слёз обидно, но дьявол сказал правду: сейчас в душе вместо прежней горячности разливался холод. Будто выдернули основание — так надежды и рухнули, раздавив веру.

— Зачем тебе мои муки? — спросил он горько, глядя в пол. — Радуется твое чёрное сердце, что батюшка сломлен?

Дьявол тихо цокнул языком, будто укоряя.

— Я делаю своё дело, ты — своё. Таков порядок вещей.

Павел посмотрел на кота со смесью ужаса и изумления.

— Выходит, всё так и должно быть — ты искушаешь, мы страдаем, и никакого света нет?

— Одни во тьме видят свет, другие при свете тьму видят. Ты вот, к примеру, думал во мне светлого увидеть, да увидел же. Сам обманулся, выходит. И сейчас опять мечешься: то ли верить дальше в своё, то ли на меня глядеть.

Священник закрыл лицо руками. «Господи, неужели я и правда сам виноват, что так легко обольстился?». Павел вдруг подумал: а что, если это действительно было допущено Богом? Может, лукавый сейчас прав в том, что Небеса молчат… Нет, нет! Богохульные мысли он себе не позволит. Лучше уж замолчать, как и собирался.

Он убрал руки с лица, стараясь больше не глядеть на бесовского собеседника. Кот тоже затих. Павел молился мысленно — сначала горячо, страстно, прося укрепления и защиты. Потом всё тише, рассеянней: сказалось изнеможение после ночных треволнений.