Паутина долга

Нить шестнадцатая.

— Вот, держи.

Кайрен протянул мне листок бумаги с несколькими строчками разновеликих букв.

Чему только учат писцов управы? Создаётся впечатление, что отдельно взятый этот, к примеру, вообще держит перо в судорожно сжатом кулаке... Ладно, разберусь в путанице закорючек.

— Спасибо. Прямо сейчас и отправлюсь.

— А не слишком ли много времени ты проводишь на ногах? — Поинтересовался блондин. — Помнится, лекарь велел тебе лежать и...

— Не жужжать. С той поры кое-что изменилось. Меня подлечили, к примеру, и я теперь совсем здоров.

— Да неужто?

Он не хотел верить. Пришлось расстёгивать рубашку и показывать совершенно ровную и цельную кожу на месте ранения.

Кайрен завистливо прищёлкнул языком:

— Кто бы меня так штопал... Познакомишь?

Я вспомнил жгучие косы и глаза Лаймисс и покачал головой:

— Поостерегусь покуда. Если понадобится, приведу, но просто так... Не хочу тревожить девушку.

— Она ещё и девушка? — Оживился блондин. — Стоит только оставить без присмотра, сразу обзаводишься подружками! И зачем просил искать Ливин, когда у тебя и так...

— Ливин — это другое. И я жду, не дождусь, когда ты меня осчастливишь сведениями о ней!

— В самом деле?

— Слушай, тебе не пора на службу, а? Сам жаловался, что работы невпроворот, а путаешься под ногами уже битых полчаса!

— Пора, так пора! Только я, пожалуй, провожу тебя хоть пару перекрёстков: глядишь, ещё какую девицу подцепишь, а там и мне что обломится...

Обломился сам Кайрен: никаких девиц на всём пути от мэнора до Южного квартала с нами не случилось. Блондин для вида повздыхал и поохал, сетуя на несправедливую судьбу, после чего благополучно отбыл, оставив меня в компании Хиса, существа бессловесного, а потому гораздо менее утомительного. Зачем я потащил с собой пса? Для пущего спокойствия. Бережёного, как известно, и демоны стороной обходят. К тому же надо оправдывать новоприобретённый титул. Какой? Hhyde-o-hhies. Хозяин Хаоса.

Лаймисс, называя меня так, несомненно, шутила. Игра слов: «Хозяин Хиса» — «Хозяин Хаоса». Почему я дал псу это имя? Не знаю. Вспомнить причину уж точно не смогу, потому что... Её нет. Имя родилось само собой, прорвавшись с изнанки сознания на лицевую сторону мыслей и обернувшись изречённым словом. С тем же успехом я мог придумать... Что-то другое, наверное. Но с губ сорвалось именно оно. Hhies. Хаос.

А вот Валлор, без намёка на улыбку повторивший удачную чужую остроту, уже не шутил. Мой друг догадался, что между мной и коренастым зверем существует связь. Очень крепкая связь. Нет, мы не делимся на хозяина и слугу! Мы вообще теперь... не делимся. Хис слышит мои мысленные просьбы: иначе не удалось бы его уговорить успокоиться. Раньше подобного незримого взаимопонимания не было. Раньше. До того, как пёс слизнул со стола комок слипшегося от крови песка. Неужели, всё дело в нём? Но я полагал, что отдалившись и остыв, песчинки потеряют способность слышать меня. Почему же стал свидетелем обратного? Могли ли капельки мёртвой крови вновь ожить, уже в ином теле, нежели моё? И к чему всё это приведёт? А, ладно! В любом случае, пёс сам проглотил комок: я насильно песок в пасть не запихивал. Его выбор — его судьба. Наверное. Может быть. А мне нужно вершить свою.

Зачем я иду к Ливин? О чём буду с ней говорить? Два простых вопроса, на которые невозможно ответить.

Точнее, на второй из них и не следует отвечать. Из чего рождается беседа? Из случайностей. Брошенный взгляд, пойманный вздох, слово, заблудившееся в голове и вдруг нежданно нашедшее выход наружу, воспоминание, своё или чужое, яркий край шёлкового платка, дивный аромат горячих булочек, внезапно сделанное открытие: если посмотреть на мир в профиль, увидишь много незнакомого, но прекрасного. Нелепая простота откровения распахивает душу настежь, сбивая засовы и замки, и тебе нестерпимо хочется поделиться своим восторгом... Нет нужды думать над словами. Когда понадобится, придут сами, и останется только быть гостеприимным хозяином, если желаешь и следующего визита, разумеется. Поговорить всегда найдётся, о чём: было бы, с кем поговорить...

Какого итога я хочу добиться? Положим, приду, извинюсь, получу прощение. Мне именно это необходимо? Нет. Я давно уже перестал чувствовать себя виноватым в чужих ошибках. И всё же, она должна меня простить. Чтобы наши дальнейшие отношения не были запятнаны застарелыми неразрешёнными обидами. Хм, дальнейшие отношения... Почему мне на язык не приходит слово «любовь»? Наверное, потому что между мной и Ливин нет любви. Есть согласие соединить судьбы. Есть понимание... Частичное. Есть невеликое, но ощутимое желание доставить друг другу удовольствие. Всё, что угодно, только не любовь. Возможно, и к лучшему. Говорят, браки по любви — недолгие и ненадёжные браки. Везде нужен расчёт, холодный и трезвый. Чтобы не плакать потом от бессилия и разочарования.

Кстати, нельзя забывать и о другой беде, тучей нависающей над молодожёнами сразу после свадебных колоколов. Свекровь. Тёща. Две стороны одной монеты. По заверениям немногочисленных знакомых мужеского пола, нет ничего хуже, чем стервозная мамочка супруги. Полагаю, женщины скажут то же самое о родительнице мужа, но в моём случае даже упомянутая опасность преодолена до её возникновения: Ливин — сирота, а моя матушка, кажется, весьма довольна своим выбором невестки. Ха! Ключевое слово: своим. Возможно, не стоило бы целиком и полностью полагаться на вкус и чувство меры Каулы, но заподозрить её в злоумышлении тоже не могу. В конце концов, матушка жаждет внуков, а для их появления на свет необходимы, как минимум, два человека разного пола. И если выбрана именно эта прозрачноокая русокосая девушка, так тому и быть. Если совсем надоест, всегда смогу отослать в поместье, а сам буду развлекаться в квартале Бессонных ночей. Впрочем... Нет. Не буду.

Она очень мила. Нельзя сказать, что красива, но и от обычной серенькой мышки-селянки отличается, как день от ночи. Или как утро от вечера. Целомудрие вызывает некоторые вопросы, особенно после недвусмысленных приглашений, преподнесённых вполне умело. Только не буду выяснять, практический это опыт или же хорошее теоретическое обучение: важно настоящее, а не исчезнувшие за поворотом жизни дни. Мне самому есть, что скрывать, имею ли право лезть в чужое прошлое? Не имею. И не хочу иметь.

А ещё близость Ливин внушает мне уверенность. Не нужно больше ни к чему стремиться, не нужно искать, пробовать и ошибаться: всё готово, всё под рукой. Удобно, аглис задери! Полагаю, и девушка мельком думала о чём-то подобном. Попасть из провинции в столичный город, замуж за человека со связями — разве не исполнение заветнейшей мечты? Ну и пусть связи странные, временами даже подозрительные: есть дом, есть деньги на пропитание, есть служба, есть, в конце концов, матушка, которая с радостью приглядит за хозяйством и внуками, если молодым наскучит однообразие тихой семейной жизни. Нужно ли желать большего? Я не желаю. Думаю, Ливин — тоже. А значит... Всё получится.

Беглянка, по сведениям Кайрена, нашла жильё в доме одинокой вдовицы hevary Леены на Окоемной улице. Ага, вот и означенное место. Милый домик, даже с виду уютный. И хозяйка... Уютная.

При первом же взгляде на hevary Леену любой человек, прежде сомневавшийся в том, к какой категории отнести женскую грудь — к украшению, достоянию или обузе, заявил бы: к оружию самой убойной силы. По крайней мере, обозрев роскошные... м-м-м, ядра, покоящиеся на корсаже, охватывающем не самую тонкую в мире талию, я пометил себе на будущее не оказываться с этой женщиной один на один в узком коридоре. Если прижмёт к стене, недолго и задохнуться.

— Что вам угодно, heve?

И голос грудной, гулкий и сильный. Таким голосом хорошо командовать солдатами на плацу. Значит, вдовица? Неудивительно: могу понять, на чём подорвал здоровье почивший супруг.

— Вы сдаёте комнаты для жилья, не так ли, hevary?

Пухлые щёки слегка порозовели, а взгляд тёмно-жёлтых, похожих на листву поздней осенью глаз приобрёл угрожающие оттенки:

— Это кто ж вам такое сказал? Напраслину на честную женщину возводят? Да чтобы я когда-нибудь...

Понятно. Приняла меня за служку из городской управы, пронюхавшего о не внесённом в регистр гостевом доме. Ор и склоки мне вовсе ни к чему, поэтому...

— Не извольте беспокоиться, hevary! А лучше помогите несчастному влюблённому исцелить измученное сердце!

Женщины любят и слушать любовные истории, и принимать в них живейшее участие, причём даже без приглашения. Особенно без оного. А уж получив законное дозволение...

Леена всплеснула руками:

— Да кто ж влюблённый-то?

— Стоящий перед вами человек. И увы, влюблённый не в вас... Если бы наша встреча произошла на какую-то ювеку раньше, моё сердце было бы навсегда отдано вам и только вам. Но судьба решила иначе. Не обессудьте: я могу лишь выразить восхищение вашей пышной красотой, но место в моей груди уже занято...

Бред самого гнусного разлива. Но что поделаешь, надо. Главное, перебороть первый всплеск враждебности, пока он не разрастётся в бурю.

Женщина внимала моим пространным речам с куда большей чуткостью, чем они того заслуживали. А когда я угомонился, устраивая передышку утомлённому ложью воображению, наступил черёд любопытства со стороны противника:

— Чем же я могу вам помочь?

— Вы — моя последняя надежда, hevary! Я обошёл уже почти полгорода, и нигде не могу найти свою наречённую. Видите ли, — снижаю голос до виновато-заговорщицкого шёпота, — матушка подыскала мне невесту, хорошую, работящую девушку доброго нрава. Вот на праздники привезла: познакомиться, поглядеть друг на друга, сговориться, сами понимаете... И всё уладилось, как нельзя лучше! Девушка согласна, матушка довольна, да и я сам не против, но... С холостой-то жизнью нужно проститься? Нужно. Я обычаи отцов не нарушаю, потому и... А невеста увидела. Увидела и убежала, не дождавшись объяснений. Уж и не знаю, где её теперь искать: вроде из города не уезжала, а вестей о себе даёт. Вдруг случилось что? Нэйвос — город большой, в нём всякие люди по улицам ходят. Как подумаю, что моя Ливин могла какому злодею на глаза попасться...

— Постойте! — Услышав знакомое слово в череде причитаний, одёрнула меня Леена. — Ливин, вы сказали? У меня как раз одна девушка уже пятый день живёт, так её точно так же кличут.

— Высокая, с русыми волосами и глазами, как зелёный ледок? Молоденькая, но и сверху, и снизу есть, за что подержаться?

— Ну, положим, зрелые женщины в этом деле молодым не уступят, — подбоченилась Леена, выпячивая грудь.

Точно, придушит. Я подавил невольное желание отступить назад, чтобы не оказаться на пути двуглавого тарана, и, срывающимся на каждом слове голосом, спросил:

— Это она? Моя Ливин?

— Похожа по описаниям, к тому же тихая и скромная, видно, что в городе недавно, — признала хозяйка дома.

— Могу ли я надеяться...

— Да тут она, тут, с утра никуда не выходила!

— Вы позволите пройти к ней?

— Чего ж не позволить! — понимающе улыбнулась Леена. — Проходите, конечно. От входа направо, видите, отдельный коридор? Я нарочно наняла работников, чтобы выгородить несколько комнат: мало ли, людям тишина понадобится? А тревожить гостей грешно.

— Ах, какая вы заботливая хозяюшка! В наши дни редко найдёшь столь понимающую женщину! Пожалуй, я всем своим знакомым расскажу, где в Нэйвосе можно обзавестись жильём и покоем.

— Уж расскажите, сделайте милость! А я в лучшем виде всё сделаю. И будут гости жить у меня, как за пазухой!

Я сглотнул, живо представив себе упомянутую «пазуху» во всех подробностях, благо пышные груди колыхались прямо перед глазами.

— Всё, не могу более откладывать миг долгожданной встречи! Благодарствую за помощь, хозяюшка, и лечу на крыльях любви к моей ненаглядной Ливин!

По лицу Леены пробежала невесомая тень.

— Только не подумайте, что я сплетница какая, но вижу: человек вы честный и хороший, потому негоже скрывать...

— О чём вы, hevary?

Она поёрзала полными плечами под пуховой шалью.

— Да и невеста ваша с виду девушка чистая и правильная, вот только...

— Хозяюшка! — Я взял пухлые ладошки в свои и доверительно сжал. — Такая женщина, как вы не может желать никому дурного. Говорите, что вас томит, не медлите!

М-да, нужно было тщательнее выбирать выражения: на слове «томит», Леена игриво повела глазами, но всё же опомнилась и, понижая тон голоса, сообщила:

— Не буду утверждать, но... Есть у вашей невесты дружок.

— Как такое возможно? Она же никого в городе не знает и...

— Знает или нет, вам виднее. Да только приходил к ней мужчина. Ночью. Третьего дня. Видный, плечистый, только одет уж больно легко, да за одёжкой не следит: сама видела на локте дырищу, когда он дверь открывал. И на коленях тоже.

По волоскам на шее скользнуло холодное дыхание зимы. И как только пробралось под шарф?

— Дырища?

— Да, прямо как нарочно прорезанная, — охотно продолжила рассказ Леена. — Я, конечно, спрашивать ничего не стала, так и осталась стоять у стеночки в тени. А надо было?

Если то, о чём я думаю, правда, хозяйке крупно повезло: осталась в живых после встречи с убийцей.

— Нет, ну что вы! Мало ли, зачем он приходил? Может, по делу или за помощью...

— И верно! Только сейчас поняла, когда вы надоумили... Он, должно быть, одёжку чинить и приходил: уж больно ловко ваша невеста шьёт да вышивает! Я и сама, признаться, по молодости знатной швеёй была, но с Ливин не сравнилась бы. Вы уж не серчайте, она как раз шитьём и обещалась за постой расплатиться: рубашек тройку уже закончила, а сейчас скатерть новую шёлком расшивает. Любо-дорого посмотреть, как работает!

— С чего же мне сердиться, хозяюшка? Ну да ладно, я всё же пойду, хоть пару слов невесте скажу. Можно?

— Идите, идите! — махнула рукой Леена. — Она, поди, заждалась уже: всё у окна сидит, да вздыхает...

Пышногрудая хозяйка дома лепетала ещё что-то, в надежде сгладить впечатление от сдуру сорвавшегося с языка поклёпа, а я уже шёл по коридору к последней двери, за которой... Меня ждали.

Нет, не имею в виду Ливин. Хотя и она, наверняка, предполагала моё появление. Меня ждало другое. Открытие. Приятное? Или наоборот? Что мог делать убийца в гостях у моей невесты? Она — наниматель? Смешно! Если верить словам вьера, услуги «белошвеек» стоят столько, что по карману только принцам крови, имперскому казначею или, на худой конец, старшинам Подворий. Хотя последние, возможно, состоятельнее и первых, и второго.

У Ливин не могло оказаться достаточно денег для оплаты. Если только... Сэйдисс? Закрома Заклинательницы обширны, и сундуки, стоящие в них, доверху набиты золотыми монетами. Но представить, что она ссудила девушку... Бред. При себе у селянки не было много вещей, а под расписку ни один монетный дом не выдаст столь крупную сумму. Конечно, Ливин могла заплатить и собой, но в это мне не верится. Нет, я не слишком высокого мнения о порядочности девушки, которую впервые увидел ювеку назад! Просто она не похожа на желанный приз за риск. Даже для меня не похожа. Остаётся лишь одна правдоподобная версия: убийца — её старый знакомый или родич, потому и не отказал в услуге. Хорошо, буду держаться именно этой мысли. Для спокойствия и уверенности. Пока не расспрошу.

Дверь повернулась на петлях легко, без малейшего скрипа, открывая взгляду небольшую, простенько, но уютно убранную комнату. Занавеси на окошке раздвинуты, чтобы урвать каждую горсточку короткого зимнего дня. Кресло с жёсткой спинкой, рядом столик, на котором стоит раскрытая плетёная шкатулка с пёстрым ворохом шёлковых клубков. Обрывки нитей на полу — цветной пух, зацепившийся за ворсинки ковра. Тишина, в которую незаметно вплетается ровное дыхание...

Она сидит в кресле, боком к окну, свет падает слева, смягчая и растворяя своими лучами контуры. В сильных руках пяльцы с зажатым краем будущей скатерти, остальное полотно свободно стекает по коленям вышивальщицы вниз. Ещё до того, как девушка поворачивает голову в мою сторону, я понимаю: это она. Ливин. Но мой взгляд помимо воли цепляется за размеренные движения пальцев, сжимающих иглу. Укол, нырок сквозь ткань за пределы видимости, возвращение, протискивание между нитями, взлёт... Кажется, никакое событие не способно нарушить ритм движений. Даже то, что вышивальщица смотрит уже не на свою работу, а на человека, стоящего в дверном проёме.

Смотрит. Не прекращая танца иглы. Смотрит. Жадно, словно желает убедиться в полном соответствии моего теперешнего вида прежнему, четырехсуточной давности. Укол. Нырок. Новый взлёт. Как будто игла — продолжение пальцев, и их хозяйке совсем не нужны глаза, чтобы быть уверенной: попадёт в единственно назначенную точку. Воспоминания, неясные ощущения и клочки логических цепочек начинают в моём сознании бешеный танец, и я не могу придумать ничего лучшего, как вместо приветствия рассеянно изречь:

— Ты ловко управляешься с иглой.

Кисть руки замерла над пяльцами. В прозрачно-зелёных глазах что-то дрогнуло, как будто опустилась заслонка, отделяющая чувства от внешнего мира, и Ливин отвечает:

— Моя мать была белошвейкой. Мастерство я унаследовала от неё.

Ни одно слово не было выделено тоном из ряда остальных, но этого и не требовалось. Я услышал то, что должен был услышать, а она сказала то, о чём должна была сказать. Но сказанного показалось мне недостаточным:

— Полагаю, я имею право на объяснения.

Ливин положила вышивание на столик. Ладони накрыли одна другую, упокоившись на коленях, взгляд девушки уткнулся в перекрещенные пальцы.

— Если желаешь.

— О желании речи не идёт.

Её грудь приподнялась и снова опустилась. Ни волнения, ни испуга. Обречённая покорность, но вовсе не мне, а судьбе, вздумавшей открыть кости раньше времени.

— Моя мать была «белошвейкой». И её мать. И мать её матери... Все женщины в моём роду, сколько хватает памяти. Но до пяти лет я ничего не знала. Я жила, как самый обычный человек, и оставалась бы таковым, если бы... Не разразилась буря.

Ей было пять лет? Тогда знаю, какая буря имеется в виду. Та же самая, что навеки отрезала мне обратный путь в собственное тело.

— Ветер выл за стенами дома, как стая голодных волков, и швырял на крышу тяжёлые комья снега. Я и мои родители грелись у камина в спальне. Сначала мы услышали звук удара, потом сильный треск: что-то обрушилось на чердаке. Отец сказал, что пойдёт и посмотрит, мама вышла сразу следом, а мне велела сидеть и ничего не бояться. Но совсем скоро после того, как они ушли, затрещало всё вокруг, я не выдержала и побежала за родителями, чтобы увидеть...

Ливин сделала паузу, но не для нагнетания трагизма или чтобы отогнать в сторону нахлынувшую вместе с воспоминаниями боль, а словно стараясь правильнее подобрать слова для рассказа:

— Крышу проломило. Одна из балок не выдержала и сломалась. Упала прямо на то место, где стоял отец. Но мама... Мама оказалась быстрее. Она сбила отца с ног и закрыла собой, приняв всю тяжесть обрушившейся кровли. Только я не сразу поняла, что странное существо, ощетинившееся костяными наростами, женщина, которую я знала ещё до своего появления на свет.

Представляю зрелище. Бр-р-р-р! Маленькому ребёнку не стоило бы видеть подобное. Вот только жизнь не страдает излишним великодушием, а может быть, попросту не умеет быть милосердной, за что мы несправедливо обвиняем её в жестокости.

— Отец остался жив в ту ночь, но его разум помутился. За мной приглядывали соседи, пока я не смогла сама вести хозяйство. Одна в доме с безумцем, целыми днями смотрящим в тёмный угол и вздрагивающим от каждого шороха. Ему не становилось ни хуже, ни лучше... Я надеялась, отец дотянет до моего совершеннолетия, мне удастся выйти замуж и тогда станет легче. Но надежда не сбылась. В канун дня рождения, когда мне должно было исполниться двенадцать, началось... то самое. Помню, я проснулась ночью от странного ощущения: казалось, что мои пальцы размягчились и не способны ничего удержать. Я открыла глаза, взглянула на свои руки и... закричала. Потому что ощущения не солгали. А наутро порог нашего дома переступила прекрасная женщина, окружённая шлейфом горячего воздуха. Она спросила, хочу ли я узнать себя или предпочту оставаться в неведении? Я понимала, это очень важный вопрос, наверное, самый важный в моей жизни. Возможно, будь жива мама и не случись того, что случилось, я бы выбрала второе. Но из памяти не желала стираться ночь бури, сломавшей вместе с кровлей две жизни. Потому я ответила: хочу знать.

— К тебе пришла Сэйдисс, верно?

Ливин послушно подняла подбородок, став похожей на ученицу, отвечающую урок:

— Да. Она рассказала мне о моём роде, о «белошвейках», о даре, который вручён мне происхождением. А потом спросила ещё раз: хочу ли я научиться управлять изменениями своего тела? Если не хочу, можно усыпить эту способность до конца жизни. Я думала очень долго. Дольше, чем способен двенадцатилетний ребёнок. Наверное, больше суток сидела, забившись в угол, обхватив колени и сжавшись в комочек. Я боялась прикасаться к тайне, но образ матери, в минуту опасности спасшей жизнь своего супруга, стоял перед моими глазами. И я поклялась себе, что должна научиться. Чтобы, если потребуется, быть способной защитить дорогого мне человека. Или просто человека... Неважно. На следующий день началось моё обучение.

— Тобой занималась лично Сэйдисс?

— Да, только она. Мой род, как я поняла из коротких упоминаний, обязан своим появлением кому-то из предков повелительницы, потому она не доверяет опеку над ним непосвящённым.

Ай-да матушка! Держит под рукой смертоноснейшее оружие из дозволенных законами[16], и никому ни слова! Любопытно, посвятили бы меня или нет? Скорее всего, Заклинательница оттягивала бы открытие тайны до последнего из возможных моментов, а если бы нашла достойного наследника семейных секретов, я так и жил бы, счастливый и обманутый.

— И сколько лет ты... училась?

— Три года. Потом настала пора закрепить полученные знания.

— Ты убивала?

— Да.

Она на удивление спокойно призналась, а я почувствовал неприятный привкус во рту. Подташнивает? Ещё чего не хватало! Такое поведение пристало девицам, а не... Впрочем, как раз девица не испытывает на свой счёт ни угрызений, ни сомнений, ни иных чувств.

Хочется спросить: «Многих?», но, пожалуй, отправлю этот вопрос погулять. Так далеко, как только получится. Какая мне разница? Для меня важнее совсем другое.

— Ты... Сэйдисс приставила тебя ко мне?

Ливин помедлила с ответом, заставляя передумать множество неприятных мыслей. Но действительность превзошла фантазию:

— Она предложила сделку. Я выхожу замуж и забочусь о счастье своего супруга, как обычная женщина. Взамен повелительница обещала никогда не требовать от меня... услуг.

Вот оно что. Я, наивный, полагал, что девушка желает устроить свою жизнь по корыстным, но вполне понятным собственным соображениям, а она исполняла приказ. В точности и строгости, как вымуштрованный солдат. Сказано: будешь женой, значит, будешь. Сказано: осчастливь супруга, значит, выбивайся из сил, чтобы угодить тупому самодуру. И только посмей ослушаться!

— С моей матушкой ты свела дружбу уже потом?

— Да.

Что ж, у тебя неплохо получилось: Каула в восторге от будущей невестки. А как довольна должна была быть Сейдисс, когда узнала об успехах своей подопечной... Браво! Хитрая змейка ходов продумана и исполнена выше всяческих похвал. Но женщины-стратеги не учли одной крохотной детали. Мужского упрямства. Моего упрямства.

— Но почему ты сбежала из дома? Не из-за поцелуя же!

Прозрачно-зелёные глаза спрятались под опущенными веками.

— Именно из-за него. Я почувствовала опасность, грозящую тебе. И поняла, что кроме меня никто не сможет её устранить.

— Почувствовала?

— Гаккар. Его запах был на тебе ещё раньше. А когда я увидела... У меня было очень мало времени.

— Поясни.

— Чтобы подготовиться к изменениям, необходимо несколько часов: только тогда можно будет уверенно управлять телом. Моя мать... ей некогда было готовиться. Она смогла измениться, но вынуждена была отдать ради этого больше, чем безопасно для жизни. А мне не было дозволено рисковать.

Действительно, уместен ли тут риск? Не справишься с заданием, по голове не погладят. А если жениха проглядишь, и вовсе... Отправят следом. В мир иной.

— Но зачем было нападать на патруль?

— Я не знала, что произошло. Тебя захватили и куда-то вели... Я должна была защитить.

Угу. Защитила. А то, что трое невинных... Скажем, почти невинных людей умерли — это чепуха, не стоящая воспоминаний?

— Когда ты попросил... ранить тебя, мне было страшно. Очень страшно. Я десятки раз поражала мишени, ни на волосок не отклоняясь от указанной отметки, но в ту ночь впервые подумала, что могу промахнуться. И испугалась.

— И всё же попала в цель.

— Да. У меня не было выбора. Твой приказ повелительница поставила выше своих, и я должна была подчиниться.

— Любому приказу?

— Любому.

Она, второй раз за весь разговор, позволила мне заглянуть в прозрачную зелень глаз. Спокойную зелень взгляда, принадлежащего человеку жёстких правил.

— Значит, тебе было велено меня защищать? Что же ты не явилась позапрошлой ночью на пустырь?

— Я была там.

— И не вмешалась?

— Не было нужды.

— Неужели?

— Тот, кому послушны Звери Хаоса, вряд ли нуждается в чьей-либо помощи.

Горечь. Каждое слово пропитано горечью. Неужели...

Точно! Она мнила себя единственно возможной охраной и подмогой, и вдруг смогла убедиться, что мне не нужны чужие силы: достаточно своей. Более чем достаточно. Представляю, как это оскорбительно, отчётливо сознавая собственную мощь и гордясь возложенными обязанностями, получить от ворот поворот, пусть ненамеренный и не прямо в лицо, но от того и более обидный. Всё-таки, одно дело, когда тебя тыкают мордочкой в твою никчёмность, и совсем другое, когда бряцают оружием, не зная о твоём присутствии: ведь тогда нет игры перед публикой, нет стремления куражиться и красоваться — есть только скупая и немногословная необходимость. Да, именно так. Думаю, если бы я подозревал присутствие «белошвейки» где-то рядом, вёл бы себя иначе. Возможно, даже позволил бы ей сделать первый ход, и неизвестно, чего больше испугались бы старшины: моей зверушки или костяных игл легендарного убийцы.

Мне очень хорошо знакомо чувство, волны которого плещутся в голосе Ливин. Я знаю, каково в один миг превратиться из властьпредержащего в пыль под ногами. Знаю, но не спешу утешать. Не спешу говорить: твоя помощь была очень важна для меня. Почему? Потому что на самом деле вмешательство девушки оказалось лишним. Подворья не напали бы на патруль. Если уж пробравшийся в лазарет наёмник не рискнул выпустить ни одной стрелы, магической или арбалетной, по предполагаемой «засаде», сомнений не остаётся: в покойную управу меня доставили бы целым и невредимым. И самое занятное, всё время нахождения там я оставался бы в безопасности. Наверное. Может быть.

Она действовала из лучших побуждений, исполняя приказ, но её усилия оказались бессмысленны и напрасны. Всё, что они натворили, это раскрыли мне тайну, которую Ливин, уверен, предпочла бы хранить до самой смерти. Как нелепо! Почему мы, стараясь сделать доброе дело, приносим себе и миру только вред? Зато, искренне отдаваясь злу, чувствуем настоящее удовлетворение? Несправедливо, верно? Но такова жизнь. Справившись с волнениями и не покинув мэнора, «белошвейка» добилась бы поставленной перед ней цели. Но получилось наоборот: именно стремление ускорить ход событий и устранить препятствия свело все уже имеющиеся достижения на нет...

О чём думает печальная молодая девушка, прячущая все чувства под маской спокойствия и терпеливо ожидающая развязки? Думает, что Сэйдисс выразит недовольство, узнав о постигшей её посланницу неудаче. Думает, какую кару получит от повелительницы. Думает, что всё было напрасно, и не стоило даже затевать глупую игру: следовало сразу и во всём признаться... Думает о многом. Но вряд ли хоть крупица её мыслей сейчас отдана сожалениям о несостоявшемся соединении судеб. Впрочем, я тоже не переживаю. О чём жалеть? О чудовище, от которого волей случая легко и просто избавился? Не вижу мало-мальски весомой причины. Делить постель с женщиной, способной изменяться, чтобы убивать? Хм. Безопаснее затащить под одеяло Хиса: уж с ним можно быть уверенным, что дурной сон не прорастёт костяными иглами[17]!

И всё же...

— И всё же, я скажу: спасибо.

— За что?

Она, конечно же, понимает: не за пробитую грудь. Но других поводов благодарить не видит. Не может увидеть. А я смотрю с кочки повыше. Чуть-чуть. На полголовы.

— Спасибо за то, что перестала обманывать.

В самом деле, могла ведь отговориться, отшутиться, сделать невинное личико и наплести с три короба небылиц. А я бы поверил. С радостью поверил бы, потому что безопасная и ни к чему не обязывающая ложь приятнее убийственной правды. Но Ливин не сделала ни единой попытки уклониться от разговора. За что ей честь и хвала. Но это ещё не всё:

— И спасибо за то, что обманула.

Прозрачно-зелёные глаза растерянно округлились. Не понимает? Что ж, возможно. Но объяснять не буду. Стыдно. Не хочется признаваться в собственных грешках.

Я не считал себя завидным женихом. И наверное, не буду считать. Но игра Ливин, пусть целиком и полностью проведённая «из-под палки», согласно приказу и прочая, помогла мне обрести уверенность. Поверить в себя. Вернее, поверить, что и на мою долю богами отсыпаны те же милости, в которых находят утешение другие люди. Почувствовать, что могу быть желанным. Понять, что ничем не хуже любого жителя Нэйвоса, неважно, из Мраморного кольца или из бедных кварталов. За несколько дней я смог прожить целую жизнь, наполненную новым смыслом — как же можно не поблагодарить женщину, подарившую мне это чудо?

Но признаться... Не могу. Пока. Позже, наверное, отважусь, а сейчас не способен выбрать: засмеяться или со всей дури ударить кулаком в стену. Потому что в моей душе сошлись в поединке два упрямых противника...