Паутина долга

Нить одиннадцатая.

Снисхождение было проявлено лишь к состоянию моего тела, выразившись в неспешном шаге. Душевное же равновесие и прочие штуки, не менее важные для существования, но почему-то никогда не принимаемые в расчёт, не заслужили жалости: едва лазарет скрылся из вида за поворотом улицы, я, не успевший отдышаться после одного допроса, нарвался на другой.

— Ты всегда так весело проводишь праздники?

Ехидства в голосе Кайрена было хоть отбавляй, и мне невольно захотелось поддержать заданный тон:

— Конечно! Ты ещё не видел, как я встречаю Летник!

Впрочем, попытка пошутить успехом не увенчалась: тоймен только бросил в мою сторону быстрый взгляд, равно обиженный и укоризненный.

— И вообще, ты мне должен.

— Правда? Когда же я успел задолжать? И главное, чем хочешь принять оплату?

Кайрен дёрнул головой, словно стараясь избавиться от колючих объятий шарфа:

— Я серьёзно.

— Я тоже. Случилось что? Расскажи уж, сделай милость!

Ритм ходьбы стал ещё медленнее, видимо, чтобы соответствовать торжественности момента.

— Той ночью, когда ты... когда тебя с дыркой в груди приволокли в лазарет, у меня была жуткая почесуха.

— Что-что?

— Почесуха! — Кайрен негодующе фыркнул. — Знаешь, кожа вспухает такими мелкими красными бугорками и начинает прямо-таки гореть. Иногда и в кровь раздираешь, чтобы от зуда избавиться.

Вообще-то, зуды бывают разные. Точнее, разными бывают причины их возникновения. Но раз уж жалобы на здоровье излагаются мне, а не управскому лекарю или городскому мастеру, дорого берущему за свои услуги (зато сохраняющему в тайне имя посетителя и название болезни), можно биться об заклад: я — главный виновник. По мнению болящего.

— Ну?

— Подковы гну! — Огрызнулся Кайрен. — Ты пробовал что-нибудь делать, когда чешется то рука, то нога, то... Всё тело, в общем. Пробовал?

Представляю себе картинку. Забавная. Но смеяться буду позже.

— Признаться, нет.

— И я бы не хотел пробовать. Никогда. Но из-за чьей-то подлянки... Ладно, слушай дальше: зуд не унимался, и меня отпустили до утра — переждать либо подлечиться. Как думаешь, куда я отправился?

— Ума не приложу.

— То-то и оно, не прикладываешь! — обрадованно согласился Кайрен. — Я пошёл домой в надежде смыть с себя почесуху, завалиться в тёплую постельку и соснуть, раз уж вьера посетил приступ великодушия. Но все мои надежды разбились вдребезги. И знаешь, обо что?

Отрицательно мотаю головой. Молча. Рот боюсь открывать: вдруг ляпну какую-нибудь ерунду, и она ухудшит и без того не слишком любезное настроение моего спутника? Нельзя так рисковать. Пока мы шагаем по улицам вместе, имеется крохотный шанс, что очередной нанятый Подворьями душегубец не рискнёт выполнять заказ посреди бела дня, да в присутствии тоймена из покойной управы. Если учесть недавно убиенный патруль, любое новое посягательство на жизнь верных защитников закона и порядка способно возродить жестокую традицию «пёсьих часов»[14].

— Об ограду мэнора!

— Прости, я не совсем понял... Причём здесь ограда?

— При том! Я дошёл до ворот, но зайти внутрь не смог.

— Почему? Было закрыто?

— Нет.

— Тогда...

Кайрен в два шага оказался впереди, остановился, вынудив меня сделать то же самое, и, чётко и медленно проговаривая каждое слово, сказал:

— Калитка была открыта. Не распахнута, но и не на замке. За ней был хорошо виден сад: аллея, деревья и всё такое. Даже дом через голые ветки вроде проглядывал. Но всё это существовало только для моих глаз, а умом я почему-то был уверен, что передо мной глухая и совершенно неприступная стена.

Я виновато отвёл взгляд. Валлор же предупреждал, что контур Келлоса замкнут на меня... Стыдно. Ну ничего, дело поправимое.

— Считай, тебе померещилось.

— Померещилось?! — Блондин с трудом удержался от того, чтобы встряхнуть меня за грудки. — Да я чуть умом не повредился! Видеть, что путь свободен и знать, что он закрыт... Это же самое настоящее безумие!

— В какой-то мере может быть, но...

— Признайся, это из-за тебя, да?

— Ты ж дознаватель, тебе виднее.

— Тогда живо объясняй, что к чему!

— А надо ли?

— Надо!

Всегда завидовал чужой уверенности. Особенно такой горячей и страстной.

— В целях безопасности: моей, мэнора и прочих его обитателей Заклинательницей создан магический контур, вход и выход из которого можно перекрывать... если возникнет надобность.

Кайрен нахмурился.

— Вход и выход? Разве это не одно и то же?

— Не всегда. Контур может действовать по принципу: «Всех пускать, никого не выпускать» или наоборот. А может и вовсе превратиться в стену. Собственно, так и произошло.

— Но почему? Ведь раньше...

— Раньше тело управителя мэнора не расставалось с сознанием.

Добавлять что-либо ещё не потребовалось: дознаватель понял мою мысль.

— Значит, входом и выходом управляешь ты?

— Так получилось.

— И если с тобой случится беда...

Уточняю:

— То бишь, смерть?

Блондин слегка смущается:

— Не хотелось бы предполагать.

— Да ничего страшного, предполагай! Кстати, если я умру, контур мгновенно откроется. Поэтому можешь не переживать лишний раз.

— Не переживать? — Он всплеснул руками. — Тебе легко говорить! Сначала я услышал знакомое имя, затесавшееся между слов: «вроде ещё дышит, но уверенности нет»...

— Это было до лазарета? — Поинтересовался я, но мой вопрос остался незамеченным:

— А потом, представляешь, какие чувства меня посетили, когда увидел тебя полудохлого, да ещё в крови?

— Представляю. Низкие, грязные и мелочные.

Карие глаза сверкнули, но не оскорблённо, а скорее азартно.

— Да неужели?

— Именно такие. И я даже могу назвать причину их появления.

— Весь внимание.

— Во-первых, увидев меня полудохлым, ты сразу подумал, что придётся искать новое жильё, а это не ко времени, да и трудновато делать в канун Зимника. Во-вторых, моя безвременная кончина лишала тебя возможности безвозмездно пользоваться кое-какими удобствами соседства с плетельщиком. К примеру, помощи в очередном расследовании... Ну как, угадал?

Он усмехнулся.

— Угадал. Только... Почему я не мог просто беспокоиться?

— Потому. Если бы ты беспокоился о моём благополучии не из корыстных побуждений, это наводило бы на нехорошие мысли о твоих нравственных устоях. Друзьями мы называться не можем, поэтому...

— Да ну тебя! — Кайрен сплюнул на мостовую. — Все благие порывы губишь на корню.

— Всего лишь излагаю правду жизни.

Он помолчал, размеренно выдыхая в морозный воздух туманные облачка.

— Ты, конечно, волен думать всё, что пожелаешь, только... Я хоть и служу в управе, где покойники встречаются каждый день, да во всех видах, но привыкнуть не могу. Нет, желудок у меня крепкий, опорожняться при всяком удобном случае не спешит! Я не об этом. Когда смотришь на мёртвое тело... И добро бы, человек умер в сражении, с честью, защищая родной дом, так нет: стукнули по затылку и провели лезвием по горлу ради горсти жалких медяков. Ни смысла, ни пользы. Одна тоска. Если у убитого имеется семья, она прежде всего попытается получить с управы мзду за «неоказание защиты». Припрётся нахальная баба и будет орать на все кабинеты: «Мы подати на ваше содержание исправно платим, сим к симу, а вы даже задницу не приподымете, когда нам беда грозит!» И ведь не возразишь: действительно, платят подати. А мы должны оберегать порядок и спокойствие горожан. Только за каждым не усмотришь. И как объяснить вдове и сиротам, что папаня их по собственной дурости монетами звенел там, где кошелёк нужно подальше прятать? Вот и дозвенелся, докуражился... Воришка тоже дурак из дураков. Ну подошёл бы, тихонько обобрал, но зачем душегубствовать? А-а-а!

Кайрен махнул рукой, словно не допускал, что его собеседник усвоит хоть малую толику смысла проникновенных речей. Ну и зря. Я хоть и не признанный мудрец, но чувства тоймена, не видящего смысла в смерти, понять способен.

В самом деле, зачем люди убивают друг друга? Кража, конечно, вещь также малодостойная, но её грех ложится только на воровскую душу, а убийство затрагивает всех: и убиенного, и его друзей и близких, и убийцы, и, как убедительно доказал блондин, служек покойной управы. Проще всех из перечисленных персон, разумеется, первой: умер и умер, взятки гладки. Близкие начинают скорбеть и жаловаться, друзья — строить планы отмщения, и вся эта толпа становится головной болью для покойной управы. Но печальнее другое. В душах тех, кого коснулось несчастье, просыпаются зёрна Хаоса. И остаётся только молить богов помочь справиться с невесть откуда взявшимися недостойными желаниями и неутолимыми страстями... Наверное, именно поэтому убийц всегда называли и буду называть «душегубами»: жизни лишается всего лишь одно тело, а равновесия — множество душ.

Но пока я предавался размышлениям, Кайрен успел угомонить свои чувства и бесцеремонно вопросил:

— А из-за чего тебя пытались убить?

— М-м-м?

— Целых два раза: на случайность уже не потянет. Может, расскажешь?

— Два раза?

Блондин настороженно сузил глаза.

— Только не делай вид, что от потрясений повредился умом. Не поверю.

— Почему?

— Потому что иначе вьер с тобой долгие беседы не водила бы.

Ах, вот в чём дело!

— Кстати, о вьере. Много ты ей рассказал обо мне?

Кайрен негодующе надулся:

— Почему ты решил, что я вообще рассказывал? Делать мне больше было нечего!

— Я хоть и недолго знаком с этой милой бабулей, но успел уяснить одно: если она желает что-то узнать, она узнает. И хочешь, не хочешь, а признаешься. Особенно, если есть, в чём признаваться.

Карий взгляд скакнул в сторону — на стену дома, у которого мы остановились.

— Ну так, много? Надеюсь, не все подробности?

Виноватая улыбка.

— Э...

Значит, все. Впрочем, не беда: вьер — женщина умная, и во вред кому-либо ценные знания использовать не будет. Вот для выгоды — милое дело! Но пока с меня толку в старых мудрых глазах немного, и можно с чистой совестью передохнуть.

— Ладно, аглис с тобой. Всё равно дальше вьера твои признания не уйдут.

Блондин поспешил кивнуть:

— Не уйдут, не беспокойся! А всё же... Из-за чего?

Любопытство многих свело в могилу. Но ещё большее количество людей умерли раньше предписанного природой срока по причине полного отсутствия сего замечательно качества в своём характере. Кайрену угрожает исключительно первый вариант развития событий, но решусь ли я посвятить своего жильца в дело с неприятными и по большей части непонятными, а оттого опасными обстоятельствами? Правда, иной раз лучше рубануть правдой, чем оставлять удобренное поле для произрастания домыслов.

Но рассказать всё не могу. С чего же начать? И на чём остановиться?

— Я перешёл дорогу Пастушьим подворьям.

Кайрен построил светлые брови удивлённым домиком.

— Как?

— Если настаиваешь, расскажу, но прежде... Скажи, сможешь ли ты или вся управа обеспечить мою безопасность? И самое главное, захотите ли вы это сделать?

Он молчал долго, больше минуты. Молчал и смотрел на припорошенный речным песком ледок мостовой. А когда карие глаза вновь взглянули на меня, в них отразилось сожаление. И словесного ответа не потребовалось. Да и всю дорогу до ворот мэнора мы провели в молчании, только уверен: думали примерно об одном и том же. Думали, в какую сторону сделать следующий шаг.

Я набрался смелости первым:

— Помнится, кто-то говорил о дружбе? Так вот, не в службу, а в дружбу попрошу: сходи в одно место, проведай человека.

— Кого и где?

— Гостевой дом на углу Каретной и Пыльной. Второй этаж, третья от лестницы дверь. Там должен находиться человек... Спящий. Очень крепко спящий. Он не болен, не бойся! Просто сильно притомился. Посмотри, как он, ладно?

Кайрен подозрительно спросил:

— А чего сам не сходишь?

— Чего-чего... У меня каждый шаг в груди эхом отдаётся, и скажу прямо: не самое приятное ощущение! К тому же, нужно здесь всё наладить. Ты же собираешься попасть в дом? Или нет?

— Уговорил. И, это... Ты бы не перетруждался. Лекарь сказал, что рану залатал, но только снаружи, а внутри ещё время потребуется. Ювека или две. Если будешь тихо и мирно лежать в постели.

— Тихо и мирно? Ску-у-учно! — Протянул я. — В постели нужно лежать бодро и весело!

Блондин ухмыльнулся:

— А вот насчёт «бодро и весело» получен самый строгий запрет. Разбирайся поскорее со своим контуром и приступай к исполнению лекарских предписаний!

Я дотронулся кулаком правой руки до груди, на солдатский манер (вообще-то, полагается стукнуть, но пренебрегаю этой частью правил ввиду плачевного телесного состояния):

— Как прикажете, heve!

— Ловлю на слове! Ладно, пошёл. Надеюсь вернувшись, застать тебя в добром здравии, а то если я не мог войти, подозреваю, и выйти никто не мог, а твоя матушка и братья вряд ли обрадовались неожиданному заточению!

Ох... И верно. Упустил из виду самое главное. Конечно, не могли.

Я проводил Кайрена взглядом и подошёл к калитке.

Всё правильно, контур замкнут. Намертво. Ни войти, ни выйти. Если бы я скончался ещё той ночью, линия защиты рассыпалась бы прахом, и обитатели мэнора обрели бы утраченную свободу, даже не заметив временного лишения. Блондин почувствовал тревогу, но лишь в силу пребывания вне Келлоса. Более того: почесуха звала его обратно — войти в границы, обеспечивающие безопасность (честно говоря, не предполагал подобного эффекта: надо будет попробовать внести коррективы в браслеты-«пропуски»). Но поскольку Кайрен в это время исполнял службу, а чувство долга иной раз посильнее, чем страх смерти, зов не справился, и когда тоймен всё же добрался до мэнора, все двери были закрыты. До того момента, как придёт ключ.

Зачем Сэйдисс так жестоко поступила со мной? И почему не предупредила сразу о своём коварстве? Хотела создать у меня иллюзию самостоятельности и беспечности? Что ж, Заклинательнице это удалось: почти десять лет я полагал себя свободным от обязательств. И почему не жил на широкую ногу? Мог ведь творить, что вздумается... Теперь поздно. Теперь я твёрдо знаю: все, кого принял в своих границах Келлос, зависят от меня. В самом прямом смысле. И есть только два пути вернуть упавшие с полки вещи на свои места. Контур откроется, либо если я войду, либо умру. Нужного результата добьюсь в обоих случаях, но вот какой из них правильнее?

Позволить себя убить? Отправиться погулять по Нэйвосу, попасться на глаза соглядатаям Подворий и встретиться с убийцей? Или войти, подвергнув опасности тех, кто находится в Келлосе? Честнее было бы первое. Я бы просто умер, а мою смерть списали бы на нападение с целью ограбления: такое случается сплошь и рядом. Матушка, конечно, порыдала бы, но время лечит любые раны, а у неё всё же остаются два сына и надежды на внучат. Если же я войду...

А я войду. Непременно. Потому что не хочу умирать. Странно, ещё несколько дней назад смерть не казалась мне страшной и обременительной, а сейчас всеми силами стремлюсь её избежать. Что со мной случилось? Неужели полюбил жизнь? Нет, не думаю. У меня всего лишь появились незаконченные дела. Личные дела. Принцесса, скорп, Подворья и все прочие могут идти лесом, глухим и диким. По-настоящему меня волнует сейчас только одно, хотя и никак не может отвоевать для себя достаточного количества времени и мыслей. Ливин. Девушка, подарившая мне чуточку уверенности и очень много тепла. Тепла, разлившегося в моей груди. Затуманившего разум, быть может, но от этого ещё более приятного. Я должен найти её и объясниться. Должен попросить прощения. Наверное. Может быть. А чтобы просить прощения, мне нужно быть живым и здоровым, то бишь, обзавестись защитником. И для начала... Войти.

Если Кайрен видел стену только в своём воображении, то для меня она оказалась вполне осязаемой. Когда я толкнул калитку, и рука вошла в пределы линии заклинания, по моей коже пробежала дрожь, но не привычная, рождённая внутри, а чужая. Сотни крохотных тупых иголочек коснулись моего тела и снова отпрянули, как кокетливая девица, приглашая продолжить знакомство, но уже в своих владениях и на своих условиях. Я принял приглашение. Шагнул в открывшийся проход. И печать, кошкой дремлющая в моей груди, проснулась.

Подняла голову, потянулась, выпустила коготки, мявкнула, чутко прислушалась к вернувшемуся эху и замерла в ожидании. Контур впустил меня, сделав своей частью, звеном цепи, но этого мало. Чтобы владеть, нужно предъявить права на владение. И добиться, чтобы эти права были признаны.

Поиграем, мурлыка? Прости, что, почувствовав твоё пушистое тельце внутри себя первый раз, я испугался и разозлился: не каждый согласится делить свой дом с незваным гостем. Впрочем, ты вовсе не гость. Ты мой защитник, моё собственное Плечо опеки. Правда, ты никогда не интересуешься, нужна ли мне защита, но это и к лучшему: я редко способен правильно оценить опасность и норовлю угодить то в одну, то в другую яму. А ты не ошибаешься. Потому что знаешь, для чего ко мне приставлена, и умеешь исполнять порученное. Хорошо умеешь. Просто замечательно. Конечно, стыдно сознавать себя неспособным справляться с внешними угрозами, но лучше трусливо прятаться, чем гордо погибать, верно? Сэйдисс была того же мнения, когда творила тебя. Желала защитить. Без оговорок и условий.

Я заставил тебя лишний раз потрудиться? Прости великодушно! Но ты ведь и сама понимаешь: другого выхода не было. Ты не могла отвести удар, зато успешно борешься с его последствиями. И я благодарен. Искренне благодарен. Так приятно сознавать, что кто-то тебя бережёт... Раньше мне было не понять сей простой вещи. Теперь понял. Надеюсь, не опоздал? Поиграем, мурлыка?

Иголочки ударили со всех сторон, вдавились в кожу, проникли внутрь, хороводом скользнули по изгибам печати, оттолкнулись от неё и прянули наружу, мурашками разбегаясь в разные стороны. Путь свободен. Осталось только набраться смелости сделать по нему первый шаг.

Глупо было полагать в разгар дня незаметно войти в дом: конечно, я сразу же наткнулся на Каулу. Наверное, она смотрела в окно на аллею, ведущую к крыльцу, потому что стоило мне пошуршать ключом в замке и отворить дверь, мой взгляд сразу же наткнулся на грозно подбоченившуюся и оттого кажущуюся почти великаншей матушку.

Светло-зелёные, потускневшие от времени и пережитых напастей глаза изучили каждую чёрточку моего лица, и только убедившись, что это я, всё тот же Тэйлен, вполне себе живой и не слишком плохо выглядящий, уделили внимание остальным деталям моего облика. Разумеется, сразу же отметили прореху в куртке, застиранную, без явных следов крови, но весьма и весьма пугающую богатое материнское воображение. Мне повезло, что Каула всегда была мудрой женщиной, мудрой по-житейски. Если ребёнок, заставивший волноваться и провести несколько ночей без сна, стоит перед тобой и робко улыбается, что толку обрушиваться на него с укорами? Он вернулся, и большего нельзя было желать.

— Всё хорошо?

Тихий, ровный голос, но именно в его ровном течении и показном спокойствии кроются все мысли, что передумала женщина, тревожащаяся о своём ребёнке.

— Конечно, матушка. Разве может быть иначе?

Её глаза вздрагивают, на мгновение кажутся блестящими, словно от слёз, проходит умиротворённый вдох и...

— А если всё хорошо, какого аглиса мы должны сидеть дома в первый день Зимника?!

Обожаю Каулу. Готова отдать жизнь за своих детей, но не согласна пожертвовать ни минуткой, предназначенной для удовлетворения страсти побегать по лавкам и окунуться в праздничную суету. Впрочем, матушку можно понять: она ведь нарочно приехала ко мне в канун Зимника — повеселиться, поглядеть на нарядный город. Хотела бы только увидеть меня, написала бы письмо с просьбой заглянуть в Энхейм. Я бы не отказал. Наверное. Может быть.

— Собирайтесь поживее, лоботрясы!

Это матушка уже командует моими младшими братцами. Уверен, им тоже не было особенно интересно безвылазно торчать в мэноре больше суток, да ещё не понимать, по какой причине. Каула, разумеется, догадалась, не могла не догадаться, что со мной случилась беда, но мальчишкам не стала говорить. Хранила бы тайну до самых похорон, буде таковые наметились бы.

Однако здравая ли идея посетила голову матушки? Выйдя за границы Келлоса, моя семья окажется совершенно беззащитной перед любым злоумышленником, нанятым Подворьями. Не слишком много шансов, что так именно и произойдёт, но в нашей жизни частенько появляется короткое и ёмкое словечко «вдруг». Следовало бы сказать: «Никаких прогулок!». Сказать твёрдо и решительно. И всё же... Тогда пришлось бы объяснять причину своего внезапного превращения в домашнего тирана. Рассказывать о толщине волоска, на котором висит моя жизнь. Доставлять лишние переживания и без того не особенно безмятежной женщине. А уж представлять, какую бурную деятельность Каула развела бы для моей защиты... Только не это. И потому, что стыдно вновь оказаться беспомощным слюнтяем, и потому, что... Нет, достаточно и первой причины. Тем более, я могу защитить и себя, и других. Теперь могу.

Ну и быстрые! Оделись и собрались в считанные вдохи! Ай, молодцы! Но просто так, налегке и без охраны они из дома и шагу не сделают: уж я позабочусь!

Хис тяжёлым лбом тычется в мою ногу. Присаживаюсь на корточки, стараясь сдержать стон-эхо потревоженной раны, заглядываю в тёмные бусины внимательных глаз и шепчу:

— Сейчас мои родные пойдут погулять. Я прошу, чтобы ты пошёл с ними. Знаешь, зачем?

Конечно, знает, но неуверенно дёргает хвостом. Мол, меня к тебе сторожем определили, а вовсе не к твоим беспокойным родственникам.

— Они очень важны для меня. Важнее, чем моя жизнь. Если с ними что-нибудь случится... Мне будет плохо. Я не могу приказывать тебе, поэтому прошу: защищай их. Хотя бы сегодня, на прогулке.

Свесившийся из пасти язык шевельнулся, лизнул мою руку.

— Очень прошу.

Бусины глаз согласно мигнули.

— Матушка, у меня есть к вам маленькая просьба!

Каула обернулась, поправляя платок.

— Что-то хочешь заказать? Для письма или...

— Нет, не это. Возьмите Хиса с собой в город.

— Зачем? Мы ж не в Энхейме, чтоб с собаками гулять.

— Скажите лучше честно: мой пёс вам не нравится?

Матушка не ответила, но красноречиво сморщилась.

— И всё же... Он не будет вам обузой, к тому же подать уплачена, и ни один патрульный не придерётся.

— Ну...

Как же трудно уговорить женщину! Временами и вовсе невозможно.

— Просто тихо походит за вами, познакомится с городом, а в случае чего...

— В каком случае? — Быстро переспросила Каула, не успев скрыть волнение.

— К примеру, в случае, способном испортить одежду и не только её.

Она поняла меня сразу, без дальнейших уточнений:

— Действительно, почему бы не взять собачку? Ну-ка, пёсик, идём! Погуляем!

Хис вперевалочку направился к распахнутой входной двери, на пороге которой матушка обернулась и посмотрела на меня с немым вопросом: «А как же ты?». Я улыбнулся и помахал рукой:

— До темноты-то вернётесь?

— Постараемся. Ты будешь дома?

— Всё время.

— Обещаешь?

— Ну куда я могу деться?

На сей счёт у Каулы было много версий, но доверять их словам при малолетних свидетелях она не стала: вздохнула, погрозила мне пальцем и спустилась с крыльца. А я закрыл дверь и поплёлся в свою комнату на поиски сменной одежды. Потому что светить дырками на груди ни перед братьями, ни перед другими обитателями дома не хотелось.

Разматывание повязок и сопутствующее сему труду напряжение сил как никогда благотворно отразились на мыслительном процессе. В частности, просовывая руки в рукава новой рубашки, я осознал, что оказался в дурацком положении. Контур, до сих пор верой и правдой служивший мне, на сей раз почему-то внушает неясную тревогу, никак не позволяя расслабиться, а единственный настоящий и надёжный защитник отправлен для охраны семьи. Хотя...

Не чувствую, что совершил ошибку. Если и случилась оплошность, то совсем незаметная. Но отпустить матушку и братьев одних было бы настоящей глупостью. По крайней мере, могу быть уверен: уж их точно никто не захватит и не убьёт! И это несказанно радует и успокаивает. А вот в собственной безопасности уверенности меньше, только не могу понять, почему. Кажется, есть крохотная подробность, связанная с контурами и замыкающими их звеньями, но вспомнить её не удаётся. Слишком много других мыслей теснится в голове... Ладно, будем считать: раз не держится в памяти, и значения не имеет.

Маг до меня точно не доберётся. И магические штучки тоже: контур выпьет их в два счета. А не-маг? Сможет войти в мэнор? Маловероятно. Да и рискнёт ли наведаться в дом, из которого только что вывалила шумная компания? Ведь больше суток Келлос любому прохожему показался бы вымершим, а тут на тебе: населён, и очень густо. Осторожный убийца предпочтёт продолжить наблюдение. Неосторожный...

К тому же, вскоре должен вернуться Кайрен, и моя уверенность стократно возрастёт. Если уж Галчонок смог спугнуть убийцу, то дюжий блондин подойдёт для этой цели ещё успешнее. Только бы не пострадали люди, вместе со мной остающиеся под крышей... Точнее, одна людь и одна нелюдь. А впрочем, принцессу тоже можно назвать человеком лишь с очень большой степенью допущения.

Правда, происхождение моих гостей только усугубляет положение. Если убийца всё же сумеет пройти через контур и вздумает уничтожить все живые души Келлоса, то для меня смерть будет не просто наилучшим выходом, но и самым желанным! Судите сами: покушение на наследницу престола или на иноплеменницу, соблаговолившую посетить Империю — что хуже? На мой скромный и предвзятый взгляд, второе. В первом случае большее, что может случиться, это междоусобица в процессе перехода власти из одних рук в другие. А вот если пострадает эльфийка, дело может обернуться уже потасовкой, стирающей границы. И хотя эльфы больше знамениты, как мастера искусств, ещё живы предания о безжалостных и истребительных войнах, которыми эльфийский народ отстоял свою независимость. Даже если в сказках, ещё полтора века назад охотно рассказываемых матерями на ночь непослушным детям, лишь половина истины, можно заявить: уж лучше «пёсьи часы» и гражданские столкновения. М-да, об этом-то я и не подумал... Ладно, вознесу молитву богам-хранителям и буду верить в счастливое завершение сегодняшнего дня.

— Полагаю, вы, наконец-то, согласитесь уделить мне внимание?

Или не очень счастливое.

В прошлый раз эльфийка была окружена облаком шёлка цвета морской волны, теперь же предпочла мягкую шерсть, очень светлую, но не белую, а подобную сливкам на поверхности свеженадоенного, но успевшего отстояться молока. Белоснежность же была, как и прежде, достоянием точёного лица. Волосы, сегодня казавшиеся не иссиня-чёрными, а приобретшими каштановые переливы, были свободно распущены по плечам. Казалось бы, подобная причёска призвана придавать женщине мягкость и беззащитность, но иноплеменница выглядела ещё неприступнее, чем раньше. Пожалуй, самый «домашний» вид у эльфийки был при первой нашей встрече у ворот мэнора. А сейчас передо мной стояла... Нет, не королева: королевы не бывают столь отстраненны от бытия. Жрица какого-то забытого миром бесстрастного бога, строгая и беспощадная в своей справедливости.

Она сердится? Похоже на то. Да и как не сердиться: пятый день пошёл, а хозяин только и делает, что бегает от своей гостьи. Нежданной и неудобной, но тем не менее, принятой в доме и получившей соответствующие права.

Вздыхаю.

— Как пожелаете, hevary.

— Вижу, вы не слишком мне рады?

Лучше бы она язвила, а не поливала меня ледяной водой спокойствия, честное слово!

— Простите. У меня было много дел.

— Которые сделаны, надеюсь? Или шрам на вашей груди ещё не означает завершения?

Вообще-то, он — только начало всего. Странное и пугающее начало... Эй, надо всё же застегнуться!

— Ещё раз прошу прощения.

— Бесконечные извинения не приблизят нас к совершенству, ибо являются бессмысленными задержками на пути познания, — наставительно процитировала эльфийка и вдруг улыбнулась с уже знакомой теплотой: — Не хотела вас пугать. Но вы должны понимать: я не могу вечно пребывать в вашем доме, потому что у меня есть свой. И он ждёт моего возвращения.

Слово «он» было выделено тоном, не допускающем иного трактования, чем «тот, кого я люблю и кто любит меня», и сей невинной малости оказалось достаточно, чтобы я глубоко прочувствовал собственное свинство.

— Разумеется, hevary. Постараюсь сделать всё от меня зависящее. На чём мы остановились?

Она кивнула, принимая невысказанные, но искренние извинения.

— На песне. Я рассказала вам её текст... как он звучит для нас. И теперь передаю ход вам. Попробуйте пересказать её по-своему. По-человечески.

Ещё раз подчёркивает разницу между нами? Но так ли уж велика пропасть? Внешне выглядит совсем ничтожной: конечно, красота эльфийки превосходит красоту многих девушек, но и у людей встречаются поразительно прекрасные лица и тела. И всё же в её голосе мелькнула значительность. Она не просто так добавила это «по-человечески». Что-то хотела сказать. Что-то очень важное. Хотела и остановилась на полпути. Почему? Не заслуживаю откровений? Возможно. И не буду настаивать.

— Да, hevary. С вашего позволения, я поработаю с текстом, который прислал Гебар: он всё-таки человек, и его представления мне понятнее и ближе, нежели ваши.

Эльфийка уловила тень моей обиды и улыбнулась:

— Я могу смотреть на вас?

— Разумеется.

Вообще-то, не люблю, когда надо мной висят нежелательные зрители, но выгнать её из комнаты будет не просто невежливо, а почти оскорбительно. Поэтому сяду за письменный стол, а наблюдательница пусть располагается, где пожелает. Да пусть и в том кресле справа от двери...

Если бы ещё вспомнить хоть слово изо всей той пурги, что была наметена гостьей! Не о песнях я думал тогда, совсем не о песнях. Мелодию, правда, запомнил неплохо, и лишний раз пьюпа утруждать не стану. А вот текст... Посмотрим, чем порадует Гебар. Не хочется ударять в грязь лицом, но на всякий случай начну к этому готовиться. Мысленно.

Первая цепочка рун. «Победа подобна лучам рассветного солнца: ты идёшь к ней, но пока одерживаешь её, солнце твоей жизни уже клонится к закату, и ты понимаешь, что победа больше не нужна тебе. Время подобно морским волнам, в щепки разбивающим суда, но пока тратишь себя на сражение с волнами, жизнь проходит мимо». Потрясающе! И всё ЭТО нужно уместить в две коротенькие строчки со строгим ритмом? Хаос, Вечный и Нетленный! Может, сдаться, пока не поздно? Кошусь в сторону эльфийки, царственно восседающей в немилосердно продавленном, как сейчас помню, кресле. Смотрит. Да ещё и ободряюще улыбается... Уф-ф-ф. Ладно, помучаюсь ещё немного.

Вторая цепочка рун. «Возвращение, спешное и неуклонное, в место, наполненное болью, но желанное, как утро после долгой ночи». Гебару изменило красноречие, или эти закорючки в самом деле столь просто и коротко переводятся? И что же получается?

Та-та-та та-та-та, та-та-та-та-та-та-та. Ритм походного марша и глубоко-философский текст. Как их совместить? Победы были, но пока натирал кровавые мозоли, нужда в победах отпала. Года шли, только без толку: едва не утонул, но вкуса жизни не чувствовал. И вернуться можно только туда, где тебя уже всего измочалили, но не вернуться невозможно, потому что мёрзнуть в холодной ночи надоело...

Значит, шёл за солнцем. Точнее, шла: песня ведь ведётся от женского лица. Шла за солнцем, сражалась с волнами. Скажем, «от утра к вечеру»? Нет, некрасиво и не подходит к ритму. Тогда, «от восхода в закат». «По упрямым волнам»? Нет, упрямство — достоинство поющей. «Через океан». Так лучше. Каким бывает океан? К примеру, бурным — это слово чаще всего употребляют поэты. Через бурный океан... чего? Побед и лет, конечно же. Но их нужно расцветить описаниями. Победы ведь были поголовно ненужные, а года словно и непрожитые. И она спешила вернуться туда, где пережила лишь боль. Странновато звучит, но... Почему бы и нет? От восхода в закат, через бурный океан ненужных побед и непрожитых лет я спешила назад, в та-та незаживших ран...»

Ага. В «та-та». Ну не «место» же ставить, право слово! А что прикажете? Куда можно возвращаться? К примеру, в себя, если успел выйти: я часто этим занимался... Стоп. Если Гебар написал «место», значит, имел в виду нечто ограниченно-огороженное, может быть, даже поселение. Или город. Подходит! Так и запишем, «город незаживших ран». Остаётся последняя строчка, и она обязана рифмоваться со словом «лет». О чём шла речь? «Утро после долгой ночи»? Значит, последним словом будет «свет». А раз поющая шла, то из тьмы к свету. Или из тени на свет. Готово!

От восхода в закат, через бурный океан

Ненужных побед и непрожитых лет

Возвращалась, назад — в город незаживших ран,

Из тени выбираясь на свет...

И даже какой-то смысл проглядывает. Простовато по сравнению с исходным текстом, но я ведь не гений. Да и невозможно уместить эльфийскую мудрость и многогранность в нескольких незатейливых словах.

Поднимаю голову, чтобы гордо взглянуть на требовательную гостью и замираю. Потому что взгляд по пути к эльфийке останавливается на стоящей в дверном проёме незнакомой фигуре.

Женщина, определённо, женщина, хоть и одета по-мужски. Гибкая, с натренированными узлами мышц под плотно прилегающей к телу тканью. Лицо грубоватое, голову облегает тугой капюшон куртки. В руках (без перчаток, наверное, чтобы лучше чувствовать спуск) — взведённый арбалет. И стрела смотрит в мою сторону. Всё понятно. Это пришли ко мне. Точнее, за моей жизнью. Но как она смогла пройти через контур? Не понимаю. Я же заново пробудил его... Вот. Именно. Вспомнил. Ключевое слово здесь «заново». Вроде бы, Сэйдисс говорила, что контур мэнора после повторного пробуждения начинает действовать в полную силу только через некоторое время, потребное на восстановление Потока. Или это говорил Валлор? Без разницы. Беда в том, что я и представить себе не мог это самое повторное пробуждение! Да и возможно оно только в одном случае: когда замыкающее звено оказывается при смерти, но выживает. А я как-то не собирался проверять собственную живучесть... Одно цепляется за другое, в итоге получается глупость. Правда, страха почему-то нет: если умру здесь и сейчас, всё закончится. К моему огорчению, но к спокойствию всех остальных, а это немало. Может быть, даже больше, чем мечталось.

Но ведь я не один в комнате! Хорошо, если убийца просто выстрелит с порога и уберётся восвояси, а если решит убедиться, что я умер? И увидит эльфийку? Аглис меня задери! Надо что-то предпринять...

Пока тетива не спущена, прикинусь дурачком:

— У вас какое-то дело ко мне?

Женщина презрительно дёрнула уголком кривого рта, но ответила. Видимо, желая побаловать меня перед смертью общением со своей незаурядной персоной:

— Дело. Неотложное.

Эльфийка не двинулась с места, вообще не шевельнулась, словно я разговаривал с пустотой или собственным воображением. Умница!

— Вы намерены осуществить его здесь?

— А что, нельзя?

С сожалением окидываю взглядом комнату.

— Не хотелось бы пачкать мебель и ковры. Поэтому, если не возражаете, пройдёмте, скажем, в коридор. Или на двор. Согласны? Считайте это моим последним желанием.

Убийца насмешливо пожала плечами.

— Ну, раз последним... Иди!

Я поднялся из кресла, медленно и осторожно. Прошёл мимо замершей эльфийки. Шагнул через порог. На мгновение поймал щекой дыхание женщины, пришедшей меня убивать, горьковатое, прерывистое и торжествующее. Сейчас всё закончится. Остаётся лишь сказать: слава богам! Надеюсь, Ливин меня простит, а остальные... И так сделал чересчур много. Для всех. Забывая о себе. Ну хоть на смерть по собственной воле я имею право, раз уж защититься не способен? Будь пришелица магом, можно было попытаться разбудить печать. Точнее, она сама проснулась бы, но только добавила бы неприятностей, поскольку маг, убитый или искалеченный посредством печати Заклинателя — тот ещё скандал.

Шаг. Второй. Третий... Углубляюсь в коридор всё дальше и дальше. Что же ты медлишь, убийца? Стреляй! Мебели рядом нет, светильников и прочей утвари тоже: упаду тихо, почти неслышно, никого не потревожу. Шаг. Шаг. Шаг. Да что же такое? Долго я ещё буду ждать? Не хватало Кайрену вернуться и попасть под прицел. Нет, если она сейчас же не займётся намеченным делом, я...

Звук. Резкий, отрывистый, пронзительный. Следом за ним ещё два, почти без перерыва, более низкие, повелительные. Всхлипы? Вскрики? Похоже на звуки голоса, рождённого человеческим горлом. Или не человеческим? Не знаю, откуда они исходят, но каждый заставляет мою раненую грудь заныть. В наступившей тишине, кажущейся особенно проникновенной после странных звуков, раздаётся щелчок спускаемой тетивы. И сразу после него — удар стрелы обо что-то твёрдое. Я бы даже сказал, деревянное, а значит, в меня ничего не попало. Будет продолжение?

Будет:

— Надеюсь, моё промедление не доставило вам хлопот?