Пасифик (СИ)

Глава 6. Лаборатория «Абендштерн»

— Ну, с богом, техник!

Пухлые пальцы потянулись было потрепать его по плечу, но Хаген отстранился. Любое прикосновение, даже слишком громкий звук могли вывести его из состояния сосредоточенности и нестойкой уравновешенности. Карточный домик. Он ощущал себя многоярусным карточным домиком, готовым распасться от ветерка: пфф — и нету!

— Сейчас вы похожи на такую, знаете, суровую фигуру с копьём. Смотрите — не опозорьте меня и помните, о чём мы договаривались. И, ради бога, сделайте же лицо проще! С таким лицом вас даже не пустят за периметр, несмотря на мои ходатайства.

Электронные часы показывали пять-сорок пять. Раз, и два, и три. Рубиновые огоньки отмеряли оставшееся время. Кто вообще додумался повесить часы в правом верхнем углу? Ни симметрии, ни смысла, ни удобства. Хаген пошевелился. Тело затекло оттого, что он сидел на самом краю жесткого пластмассового стула, невесть зачем принесённого уборщиками. Раньше здесь стояло нормальное кресло с подлокотниками и эргономичной спинкой.

— Что я должен сказать?

— Ничего, — беспечно ответил Байден. — Всё уже сказано. Вы сами себе текст, Хаген. Не беспокойтесь, вас прочитают.

Этого-то я и боюсь.

Картонные опоры задрожали, и он был награждён похлопыванием по плечу, от которого уже не смог уклониться.

— Техник-техник, ну что же вы за человек, зажатый, нервный. Будьте проще! Я сразу заметил, что вы горазды всё усложнять. Напряжённый, негибкий… Почему вы не можете просто довериться своему мастеру?

— А поможет?

— А вы не язвите, — мгновенно отреагировал Байден. Судя по оттенку кожи и несвежему дыханию, он опять находился в одном из своих желчно-панкреатических настроений. — Поможет — нет ли, по крайней мере, совесть будет чиста. Моя совесть чиста и мне легко жить. Берите пример. Но вы же не послушаетесь, вы же думаете, что умнее своего мастера!

Он выжидательно замер за спиной Хагена, покачиваясь на носках и поскрипывая половицами.

— Между прочим, у меня есть к вам несколько вопросов по поводу всплеска вашей общественной активности. Я имею в виду участие в идеологическом мониторинге с подачи вашего закадычного приятеля, Ранге. Закулисные игры — не рано ли? Нравственное здоровье за мой счёт? Ничего не имею против патриотизма, но! Каждый должен заниматься своим делом, техник. Вы — не занимаетесь. Отрываетесь от товарищей по работе. Таскаетесь по подворотням, рискуя получить пулю в затылок. Что, например, вы делали на побережье?

— Проявлял озабоченность вопросами национальной безопасности.

— Вашу озабоченность я вижу каждый день и не могу сказать, что она меня согревает. Крайне неаппетитное блюдо. Надеюсь, к моменту возвращения в отдел, вы сможете подготовить какое-то удобоваримое объяснение своих… флуктуаций. У меня, впрочем, есть одна гипотеза, но оставлю её до встречи. Возьмите у Зои бумаги и отправляйтесь в автобус. Сегодня он повезет только вас, вы — важная персона. Ну, с богом, вперёд, убирайтесь, вы мне надоели. Что? Что вы застыли?

— С богом, — повторил Хаген. — Что это значит?

— Ничего. Ровным счётом ничего, фигура речи. Фу, да что же с вами происходит? Сам не свой!

— Я в порядке.

— Вижу, в каком вы порядке. Ладно, поговорим позже. Убирайтесь, шулер. Передавайте приветы и помните, что если Кальт отошлёт вас назад, следующая нейроматрица будет вашей. Уяснили?

— Да.

— Что «да»?

— Следующая нейроматрица будет моей.

— Черт-те что!

Селектор на столе надрывно запищал. Байден вздрогнул. «Отдел финансового контроля, — произнёс незнакомый женский голос. — Вас просят связаться с Отделом финансового контроля. Герр игромастер? Вас просят…»

— Да, — сказал Байден. — Да. Да. Да! Он шлёпнул по коробочке, отключая связь. На щеках проступили жёлтые пятна. Секунду-другую он стоял, слегка раскачиваясь грузным телом, шумно выдыхая через ноздри, потом схватил ручку и стал быстро писать, царапая и сминая бумагу.

— Я могу идти?

— А?

— Я могу идти? — повторил Хаген.

— Идите. Идите. Убирайтесь к дьяволу!

Байден слабо махнул рукой и продолжал махать, пока Хаген, пятясь, не закрыл за собой массивную дверь.

Зои уже ждала его с документами, запаянными в полиэтилен — от непогоды. Метеобюро опять несло какую-то чепуху про смену атмосферных фронтов. В соседней комнате щебетали и похохатывали, истерически прыская в ладошку. Тонкий аромат свежезаваренного кофе мешался с резким запахом жидкости для снятия лака. Кто-то громко произнёс: «…встал торчком, а я ни сном, ни духом». Молчание — и дружный смех, от которого задребезжали чайные чашки.

Хаген аккуратно свернул пакет и положил в карман — больше некуда. Зои улыбнулась краешком припухших губ.

— Покидаете нас, герр Хаген?

— Приходится, — ответил он, впервые испытывая желание влиться в деловитый муравейник, жужжание которого проникало даже сюда, в секретариат.

— Возвращайтесь, — сказала Зои. — Не оставляйте нас надолго. Обещаете?

— Обещаю, — кивнул он.

С некоторых пор обещания стали даваться ему очень легко.

***

Падал снег.

Крупные хлопья сплошной пеленой ложились на землю, уже укутанную свежеобразовавшейся, но ещё не осевшей периной. Выпрыгнув из салона, Хаген не догадался надеть капюшон, и снег тут же налип на ресницы, мешая разглядеть детали. Сзади зафыркал и взвыл мотор: автобус медленно отъезжал задним ходом, заваливаясь на сугробах. Кажется, водитель что-то крикнул, махнув рукой в шерстяной полосатой перчатке — то ли на прощание, то ли привлекая внимание. И вот он уже канул, провалился в разгулявшуюся метель, а Хаген остался один перед темным зданием лаборатории «Абендштерн».

Как же я вернусь?

«Я не вернусь», — понял он, и зашагал вперёд, тяжело поднимая ноги.

Не вернусь. Не вернусь.

Никогда.

Он остановился и прищурился, стараясь отыскать вход или хотя бы укрытие от снега. Вокруг было пустое пространство, состоящее из ветра и хаотичного мельтешения. Соседние корпуса — а они располагались где-то близко — временно перестали существовать. Он не чувствовал их присутствия. «Я один, — подумал он без страха и без любопытства. — Больше ничего нет. И вряд ли будет».

Здание, развернувшееся перед ним, не имело отношения к Фабрике, той Фабрике, ко встрече с которой он готовился так тщательно. Оно было старше, и печальнее, и основательнее — приземлённое и прозаичное, — самый обычный прямоугольник, нарисованный на холсте твёрдой, но, увы, лишенной вдохновения рукой. В нём не было ничего угрожающего. Хаген с сожалением подумал об истраченных впустую последних дозах «Реадапта». Он всё ещё ощущал горечь у корня языка, и апатия, овладевшая им, безусловно, имела химическое происхождение.

Он сделал ещё несколько шагов и понял, что направляется как раз ко входу, спрятавшемуся под козырьком, основанием которому служили каменные колонны. Узкие окна первого этажа были забраны узорчатыми решётками. Всё темно, лишь на уровне второго этажа блуждали отсветы, как будто за плотными шторами кто-то расхаживал с фонариком или свечой, поджидая гостей.

А я так и не успел пересобрать карточный домик.

Он усмехнулся и взялся за гнутую ручку. «Что же это — лаборатория, замок или учреждение?» Неважно. Ветер подталкивал в спину. Дверь отворилась легко, как будто кто-то распахнул её изнутри. Он отступил в замешательстве, но сообразил, что скрытые камеры, конечно, предупредили службы о его приходе. Теперь он видел, что дверь была лишь отделана под дерево, под покрытием из драгоценного мореного дуба скрывалась стальная пластина, приведённая в действие каким-то механизмом.

Фокусы. Фальш. Имитация.

Он вступил внутрь, нарочито громко топая, отряхиваясь от снега, и озираясь по сторонам, готовый как к отпору, так и к побегу. Но приготовления были излишни. Он очутился в мягко освещённом холле, просторном и уютном, и из глубины его навстречу уже спешила опрятная полная женщина в халате медсестры. Она семенила, всплёскивая руками, стараясь не выскользнуть из растоптанных туфель, и миловидное лицо её с белесыми бровками и трогательной пуговкой носа выражало все оттенки огорчения и сострадания.

— Ну что же вы? Проходите, проходите. Ах, какая погода! Какая ужасная метель!

Не такого приёма он ждал.

— Метель, — согласился он ошеломлённо. — Доброе утро…

— Ах, ну какое же доброе! Ведь так и крутит, так и крутит! Проходите же, вы совсем замёрзли! Сюда, сюда. Снимайте это всё…

Она засуетилась, во что бы то ни стало вознамерившись помочь Хагену с курткой, в которой, как на грех, заклинило молнию. В настенных зеркалах отражались их искажённые фигуры и жёлтое пятно настольной лампы, приглушённой тканевым абажуром. Очевидно, здесь больше никого и не было, только эта женщина, проводящая часы за длинным столом, вмещавшим всё необходимое — мерцающий заставкой экран и встроенную в поверхность гладкую панель клавиатуры, компактную картотеку из составленных друг на друга прозрачных пластиковых ящичков, глянцевый журнал и надкушенный шоколадный батончик.

— Лаборатория «Абендштерн»… — начал он, и женщина торопливо закивала:

— Она, она. Снимайте же с себя всё мокрое. Хотите, принесу вам тапочки?

От тапочек он решительно отказался. Потом столь же решительно и бесповоротно отказался от полотенца — «обсушить мокрые волосы», от расчёски — «если нужно привести себя в порядок, но вы и так прекрасно выглядите», от чашки чая и рюмочки настойки — «и вы почувствуете себя совершенно другим человеком, уверяю вас». Между делом выяснилось, что зовут её сестра Кленце, и с самого утра она борется с сонливостью, поэтому «вот, шоколад, понимаете — тренирует сосуды», а к вечеру обещают ещё и дождь, и хляби небесные, и дороги, конечно, развезёт, так что кто добрался, тот счастливец и счастья своего не знает, потому что кто знает, как оно ещё будет, предугадать невозможно, так уж лучше и не гадать…

— Пожалуйста, мне нужен доктор Кальт, — прервал он заботливое журчание, пожимаясь от неловкости и испытывая растерянность ребёнка, сделавшего лишний круг на карусели. — Я, наверное, невовремя…

Вовремя-вовремя. Ах, ну какое может быть невовремя, как же это возможно — невовремя? А что герр Кальт занят, так он всегда занят, но строго наказал направить гостя в кабинет, а сам он, конечно, подойдёт туда, когда позвонит сестра Кленце, а она ему, конечно, позвонит, вот только объяснит, как пройти к лифтам, и куда свернуть, чтобы не заблудиться, потому что здание старое и заблудиться очень возможно…

— Мой пропуск, — сказал Хаген почти с отчаянием, но пропуск тоже не понадобился. Сестра Кленце отмахнулась от документов с таким ужасом, будто он предлагал ей заряженный пистолет. Никакого пропуска, порядочного человека видно по лицу, и можно вообще оставить вот тут, на столике, эти гадкие бумаги, чтобы не занимать руки, а ещё лучше присесть вот тут же на диванчик и слегка отдохнуть, перевести дух после долгой дороги, да, она знает, что дорога не заняла много времени, но эта метель и эта тряска…

***

Пошатываясь и усмехаясь, он вышел из лифта и побрёл наудачу, смутно держа в голове обрывки указаний: направо — остановиться — свернуть… Заблудиться, впрочем, было невозможно. Наклеенные цифры указывали путь, крупные белые, отлично различимые на дымчато-сером фоне стен, поблёскивающих в рассеянном свете. «152», «178», «193»… Напольное покрытие поглощало звук, однако он слышал тиканье, которое не становилось громче, но странным образом успокаивало, подсказывая, что он движется в верном направлении.

Успокаивало и то, что в здании всё же были люди. Мимо него по коридору, смущённо потупив глаза, проследовала сестра-хозяйка, толкая хромированную тележку со стопками постельного белья. В ответвлении коридора мелькнул белый силуэт, и спустя секунду донёсся мягкий щелчок захлопывающейся двери.

«197», «199»… Близко, теплее… «200», «203», «204»… горячо… «206». Сквозь полупрозрачное стекло он видел лишь световое пятно, не более. Он постучал и замер, прислушиваясь к учащающемуся биению сердца. Ответа не было. Тогда он вошёл — и оказался в узком смотровом кабинете, с кушеткой, двумя раковинами и узким высоким шкафом. Под потолком гудел воздухоочиститель. Прямо напротив были двери с окошечком, за которым угадывалось какое-то движение.

Понимая, что совершает запретное, Хаген приблизился к дверям.

«Зайдите! — прошелестело переговорное устройство на стене. Он вздрогнул. — Быстрее, пожалуйста. Открыто — толкните».

Он повиновался.

И очутился в операционной.

***

Изначально комната предназначалась для другого. По всей видимости, это был обычный кабинет, наспех переоборудованный: письменный стол небрежно сдвинут в угол и завален картонными папками-скоросшивателями, в другом углу оказалось вращающееся кресло, спинка которого наглухо заклинила дверцу шкафа с инструментами. Вместо окна — новостная панель, погасшая и мёртвая.

Взгляд Хагена упёрся в операционный стол, развернувшийся через весь кабинет и занявший большую его часть. Помещение освещала большая круглая лампа из полушарных звеньев, вмонтированная в центр потолка. Её холодный свет был направлен вниз — на то, что показалось ему свёртком ткани, над которым склонилась высокая фигура в белом, сосредоточенно двигающая руками в чём-то красном, складчатом, выпирающем сквозь простыни и бинты.

— Подойдите. Быстрее.

Как в тумане он сделал шаг, ещё.

— Ближе. Да идите же сюда!

Он качнулся вперёд, отметив своё спокойствие, сосредоточенность под стать человеку в высокой шапочке, маске и очках, превративших глаза в плавающие тёмные лужицы в окружении огненных всполохов.

Ближе. Ещё ближе. Что-то творилось со зрением: он мог смотреть только вперёд, и распростёртое на столе тело притягивало его как магнит, но сознание отказывалось соединять впечатления, и взгляд перескакивал с одного на другое, постоянно соскальзывая на металлический бортик с пристёгнутой к нему изжелта-бледной кистью.

— Вы в порядке? Эй!

— Да, — произнёс он, как сквозь вату. — Порядок. В п-порядке.

— Тогда держите.

Вынырнувшая из ослепительного светового потока резиновая рука сунула ему губку или подушечку, он не разобрал, но стиснул её в кулаке, как последнюю опору.

— Зажмите здесь! Э! Дышите, не пропадайте. Давите как можно сильнее. Cильнее! Вы меня слышите?

Он слышал, но звук постепенно удалялся, и шёл теперь из тоннеля, углубляющегося с каждой секундой. «Теряю сознание?» Он сделал резкий вдох, и в голове прояснилось.

— Душно…

Наконец он понял, куда надо давить, в расходящийся зазор из кожных лепестков, разворачивающий алым и блестящим в окружении уже потемневших ошмётков.

— Нужно остановить кровотечение, — быстро проговорил человек в медицинском халате и маске. Его голос был деловит и спокоен, как будто с приходом помощника всё изменилось. — Можете? Попытайтесь.

— Как? — прохрипел Хаген.

Усилия были бесполезны, всё равно что затыкать плотину кулаком. В просвете развороченной раны пульсировала живая ткань, и расходящиеся рваные края заливало кровью. Он покачнулся. Онемение распространялось по руке, он уже не чувствовал её, зато чувствовал запах — бьющий в ноздри, резкий, как в мясной лавке. Так уже было, было, когда осела пыль, и по губам ползла тягучая дрянь, и мир оказался опрокинут под сужающимся в точку зрачком маленькой холодной луны, а почва всё проседала и проседала, и когда он повернул голову, то натолкнулся на стеклянистый взгляд, полный застывшей боли. «Ш-ш-ш» — шепнула луна. Тогда обугленные, распяленные гримасой губы задрожали, захватывая внезапно пожелтевший, дурной, пропитанный гарью и гниющим мясом воздух…

— Так.

Сильная рука обняла его за плечи и отодвинула назад, словно пешку. Свет моргнул, когда окутанное марлей и защищенное пластиком лицо выплыло из тумана и приблизилось на мгновение, чтобы потом так же мгновенно исчезнуть.

— Достаточно. Всё.

— Нет-нет, подождите, — возразил Хаген, потому что тело шевельнулось, и из раны снова хлынула кровь, уже прямо на пол, пропитывая ковёр и набросанные рядом тряпки. — Поглядите — ещё дышит!

— Может быть, — задумчиво согласился тот, кто стоял рядом. — Только смысла в этом, боюсь, немного. А жаль.

— Это женщина!

Маленькая обритая голова на резиновой подушке судорожно дёрнулась, открывая рот в мучительной беззвучной икоте.

— Женщина. Пойдёмте. Вы заметили время?

— Время?

— Время-время, — терпеливо повторил собеседник. — Посмотрите на меня. Вы можете идти?

— Да, — сказал Хаген, завороженный бликами на стёклах очков. — Да, могу.

— Отлично. Вот Франц. Он отведёт вас переодеться.

Переливчатое настенное зеркало отразило подошедшего — компактный белый прямоугольник, перетянутый в поясе. Хаген упрямо мотнул головой:

— Нет.

— Будьте же благоразумны, — в голосе хирурга по-прежнему не было раздражения, лишь безграничное терпение. — Я закончу здесь. А вы приведёте себя в порядок. Согласитесь, толку от вас немного?

Слегка развинченной походкой он приблизился к изголовью и, подняв с пола окровавленную марлю, бросил женщине на лицо. Ткань затрепетала.

Хаген шагнул к столу и сдёрнул покрывало. Человек в медицинской маске наклонил голову, то ли прислушиваясь к чему-то, то ли размышляя.

— Да, — сказал он наконец, словно подводя итог под стройной колонкой возможных «за» и «против». — Это и в самом деле очень, очень интересно.