Пасифик (СИ)

Глава 23. Дорненкрон

Клик-клак!

Активированные магнитные полосы подтянулись друг к другу, заставив тераписта изменить положение рук. Рослые конвоиры шагнули вплотную, готовясь увести или зафиксировать осуждённого. Хаген вздрогнул. Он опять как будто раздвоился, и теперь одна половина, ставшая самостоятельной частью, балансировала на вихляющемся насесте, поёживаясь от сырости, пропитавшей стены Сторожевой башни, другая же — боролась с приступом удушья, так похожим на отчаяние, которое на долю мгновения мелькнуло в потемневшем взгляде доктора Зимы.

Райген. Круг размыкается, круг замыкается. И нужно дойти до конца.

Зашуршал брезент, скрипнуло железо.

— Тебе не обязательно смотреть, Франц, — сказал Кальт устало. — Хотя я не против, чтобы ты остался. Но тогда веди себя тихо, просто сиди. И будь добр, посторожи Йоргена, он горазд создавать ветер.

Ветер. Выпустите меня! Ради Бога!

Там, снаружи, ветер усиливался, и даже здесь, в подвале, ощущалась плавная качка дрейфующего корабля, увлекаемого куда-то к северу. Синеватый отсвет на лицах выцвел до медной прозелени, как будто зрителей штормило. Морские волки в первом ряду раздвинули шире складчатые шторки век. Намечалось что-то интересное.

— Я останусь, — решил Франц. — А солдат пусть прыгнет и укусит. И сдохнет.

Закусив губу, он вцепился в железный каркас и закаменел, обратившись вместе со стулом в живую инсталляцию протеста.

— Солдат сдохнет вместе со мной, — в глуховатом голосе Кальта зазвучали провокационные нотки. — Так же, как и ты. Помнишь?

— Я и не собирался жить вечно, — твёрдо сказал Франц. — Я знаю, с кем танцую.

— И всё же ты мог бы уважать мое дело. Ты тоже его часть.

— Лучшая часть!

— Может быть.

— Я готов вас простить, — внезапно охрипнув, произнёс Франц. — Может быть.

— Не трудись. Я не просил прощения.

Совещание клуба упрямцев явно зашло в тупик. Райхслейтеры внимательно следили за развернувшимся представлением. Корабль сносило на скалы, и никто не хотел пропустить момент, когда неуправляемое судно с размаху впечатается в отвесную стену и острый выступ рифа со скрежетом пропорет бронированный борт.

— Хорошие мастера, — признал лидер. — А вот наш Юрген что-то молчит. Вы тоже не рассчитывали жить вечно, мой бравый норд?

— Я бы ещё пожил, — откровенно сказал Хаген.

Алоиз Райс рассмеялся, негромко, но от души. Вслед за ним захихикали остальные — дробно, горохом, по цепочке, в кулачок, в перчатку. Только Улле холодно наблюдал за происходящим, поджимая губы, когда сухонький локоток лидера ударял его в бок.

— Айзек, а вы в своём репертуаре: стреляете по всем целям сразу! Что вы задумали? Допустим, красавец-мастер воспроизводит вашу логику формирования — я сужу по прогрессу в его обучении. А что представляет второй? Обновлённую версию? Или её противоположность?

— Полуфабрикат, работу с которым вы не даёте мне завершить.

— Ну ничего, — успокаивающе проговорил лидер. — Ваша первая правая рука поработает над второй и доведёт дело до конца. Не так ли, мастер Йегер?

— О да, — процедил Франц. — Я доведу. Могу поклясться!

Кальт нахмурился. Лишь дразнящее прикосновение нервного тика — не улыбки! — выдавало овладевшую им растерянность. Обострившимся эмпо-чутьём Хаген мог уловить тяжёлый телеграфный пульс лихорадочно бьющейся мысли:

Я ошибся? Ошибся. Но где?

***

— Я не закончил, — с тоской произнёс доктор Зима.

Башню качало.

Хаген закрыл глаза и всё равно чувствовал, как над головой, этаж за этажом, набирает размах гигантский маятник, обращенный грузилом к небу. Небо представлялось далёким и условным, отгороженным чередой сводчатых перекрытий. Пасифик был опять недоступен, его зов не пробивался сюда ни точкой-тире, ни созвучием. Как страшно погибать в подвале! Хаген прислушался к плещущему шуму, создаваемому током крови, напряг мышцы — мы здесь, мы здесь! — нырнул в ухающую пустоту желудка и ниже, вдоль каждого изгиба, каждой косточки. Всё исправно, всё в готовности, всё с затаённым трепетом ожидало последнего сигнала от остывающего каменного сердца.

Умрём в один день…

— Сойдите с эшафота, Йорген! — с досадой бросил Кальт. — Не видите — здесь уже занято. Впечатлительный техник! Я снял терминальную синхронизацию. Твою тоже, Франц. Станцуете, как придётся. Стукаясь деревянными лбами всем на потеху.

Он совершенно овладел собой и с недовольством рассматривал наручники, мешающие принять удобную позу.

— Щедрый подарок, — оценил Райс. — Значит, ваши мастера свободны?

— Освободятся, когда доиграем зингшпиль. Не раньше.

— Неужто вы стали сентиментальны, Айзек?

— В первую очередь, я практичен. Ценю свой труд и не трачу материал впустую. Слышали свист, мой лидер? Это опять был намёк, глянь-ка — шалунишка полетел обратно! Пора заканчивать, я устал! Надеюсь, мне дадут выбрать способ?.. По крайней мере, уж это-то я заслужил.

Он и впрямь выглядел почти прозрачным от утомления. Бессонные ночи по очереди расписались на его лице, добавив теней и впадин, притушив огонь, нет-нет да прорывающийся сквозь подтаявший ледяной панцирь. Сейчас он казался уязвимее конвоиров, и тем приходилось быть начеку, чтобы при необходимости успеть поддержать высокое, но хрупкое тело.

— Мы уже выбрали, доктор, — сказал Улле.

— А я спросил не вас. Закройте рот, Мартин!

— Боюсь, что райхслейтер прав, — с почти натуральным сожалением сказал Алоиз Райс. — После всего, что вы здесь наговорили… Ведь это тянет на государственную измену. Но я знаю, что вы не изменник, Айзек! И Мартин знает, вы к нему несправедливы. Вы задали нам труднейшую задачу, но льщу себе надеждой, что я всё же смог её разрешить…

Поднявшись с места, лидер мелкими, семенящими шажками приблизился к тераписту, попытавшемуся отстраниться. Не получилось — рослые молодцы вытолкнули его вперёд, крепко схватив за плечи, заставляя стоять смирно. Соломенный волк, Гюнтер, отделился от стены и грациозно скользнул ближе, дирижируя невидимым оркестром.

— Прекрасно, — сказал Кальт с отвращением. — Я понимаю… Кто бы мог подумать, что «спасибо» окажется таким полновесным! Пиф-паф? Ха!

— Нет-нет, Айзек! — возразил маленький человек, осторожно дотрагиваясь до вздымающейся груди тераписта, словно желая утихомирить опасное, хоть и прирученное животное. — Всё намного, намного интереснее.

— Да неужели?

— Ценность, доктор. Вы же сами меня учили. Я учил вас, а вы меня. Вы уважаете свой труд, так почему думаете, что я не уважаю свой? Когда-то я подарил вам второй шанс и не пожалел — вы многократно себя окупили. Однако сейчас, когда ваша отрицательная ценность начала перевешивать положительную, мы просто вынуждены принять меры…

— Догадываюсь, кто калибровал весы, на которых вы распластали мою ценность!

— Милый доктор…

— Продолжайте составлять некролог, я больше не стану вас отвлекать. Кто ещё с такой точностью определит, чего я заслужил — пули или верёвки? Проверьте гири! Ваш хитрован-бухгалтер наверняка сэкономил и подменил чугун пластиком. Загляните ему в карман. Хайль, Алоиз! Чудный день: мы начали с дружеских попрёков и договорились до государственной измены! Это премия за несколько лет работы? Я бы обошёлся шоколадной медалькой. Так что у нас на повестке дня? Виселица? Электрический стул? Стенд? Но для него нужны умелые руки, а не псевдоподии и ложноножки, что растут из задниц ваших столичных мясников!

— Вы слишком критичны, доктор. Жаль, что мастер Хаген пока не до конца освоил программу. Он мог бы нас выручить.

— Мастер Хаген вряд ли способен нарезать колбасу без трафарета и указаний сверху. Да, очень жаль.

— Ну хорошо, несносный вы упрямец, — ласково сказал лидер. — Мои руки для вас достаточно умелые?

— А, — выдохнул Кальт. Уголок рта судорожно дёрнулся в привычной имитации усмешки. — Каждый больной мечтает вскрыть своего врача. У вас умелые руки, мой лидер. Ни в чём себе не отказывайте. Лично я поступаю именно так.

***

Электронное время бесшумно тикало, перетекая из браслета в браслет. Хаген украдкой взглянул на свой — фальшцифра семь в окружении фальшсекунд. Семёрка — кто её придумал? То ли дело пять-сорок пять!

Тиш-ше. Райген-райген. «Руки к солнцу, руки к центру мира…» Он понял, что дрожит. Дрожь начиналась где-то у щиколотки и распространялась выше, по нервным струнам, заставляя вибрировать колени. Рядом вибрировал Франц. Хаген скосил взгляд и поймал косой ответный. Кажется, теперь их деревянные лбы мыслили одинаково.

Корабль протащило по рифам, но он ещё не дал течь. Отчаявшись стряхнуть чужие пальцы, Кальт закончил тем, что опёрся на своих сторожей, используя их как мебель. Его глаза сухо блестели из-под полуприкрытых век. Хаген подумал, что бормотание внутренней рации, к которому то и дело прислушивался терапист, сейчас должно звучать особенно громко.

— Вы опять меня не поняли, — с лёгкой укоризной сказал Райс. — Всё намного проще. Вы больны и сами предложили лекарство. Ведь это ваша разработка, Айзек. Великолепная, как, впрочем, всё, что вы делаете. Ну же, ну… припоминаете?

— Нет.

— Вспомните. «Дорненкрон»![1]

Он даже поднялся на носки, предвкушая реакцию. Но её не последовало. Кальт недоумённо повёл плечом.

— Звучит неплохо. И всё же я…

— Ах да, — спохватился лидер. — Название дали позже, уже в цитадели Шварцхайм. В Учреждении, как его именует Мартин. Простите мою забывчивость! На самом деле, это ваше «вещество В». Проект «ВидерВиллен», для военных преступников и военнопленных. В самый раз для вас, Айзек! Вы, конечно, не военный преступник, но честно говоря, уже в ту пору, только начиная этот проект, я задумывался о вашей проблеме. Лекарство от своеволия. Вы что-то быстро потеряли к нему интерес, но мои химики произвели серию опытов на «брёвнах» и в один голос утверждают, что результаты потрясающие. Это должно быть приятно — встретиться с собственным изобретением. Хотя здесь есть некоторая ирония. К счастью у нас схожее чувство юмора…

Он продолжал болтать, с нескрываемым удовольствием наблюдая за тем, как меловая бледность покрывает и без того белое лицо доктора Зимы.

— Я боялся, что вы обратите внимание на исчезновение информации о «ВВ» из реестра. Но вы были слишком заняты.

— Я был слишком занят, — тихо повторил Кальт.

Его рассеянный взгляд был направлен куда-то далеко, лишь по касательной задевая гротескные фигуры зрителей. Театральная тишина сменилась предгрозовым насыщенным беззвучием, замершим в ожидании пробивающего небо разряда. Лидер то подходил ближе, то отступал, притягиваемый невидимым магнитом.

— Труд делает нас свободными. Ваши мастера будут трудиться, а вы наконец-то отдохнёте в игрокомнате Шварцхайм. В Учреждении. Райхслейтер любезно согласился позаботиться о вас, забыв о былых разногласиях. Вы тоже о них забудете, Айзек, стоит нам начать лечение. Вы о многом позабудете, и это хорошо, потому что из Учреждения не выходят. Но, может быть, Мартин разрешит вам координировать процессы дистанционно… как только вы станете достаточно лояльны.

— Государственная измена карается смертью! — с яростью сказал Кальт. — Смертью, а не этой… мерзостью! Вы обвиняете меня в нарушении правил, а между тем…

— Эту мерзость придумали вы! И мы ничего не нарушаем. Никакого произвола. Неужели я должен напомнить о вашем статусе? Он не просто серый — он двойной! Вы — гражданин, норд и вы же — материал, участник проекта. Вы сами когда-то с этим согласились! Я ни в чём не обвиняю личного сотрудника, моего друга, лучшего, хоть и внештатного, доктора Айзека Кальта; в реестре останутся все наградные записи и добавятся новые. Но я вправе списать материал. Или положить его в укромное место, что я и собираюсь сделать. Остроумно?

— Весьма.

— Я мечтал вас удивить!

— Удивили.

— Не злитесь, Айзек! — в знак примирения Райс боязливо притронулся кончиками пальцев к груди тераписта. — Мне всегда казалось, что вы меня недооцениваете. Рядом с вами… Прискорбная необходимость… пока всё не зашло слишком далеко. Понимаете?

— Понимаю, — согласился Кальт. Теперь его голос звучал равнодушно. — Мне нужно хотя бы несколько дней, чтобы дать распоряжения.

Улле категорично мотнул головой, лидер соболезнующе развёл руками:

— Слишком большой риск. Сейчас вам сделают первую инъекцию — для формирования устойчивой зависимости необходимо две-три, но в вашем случае количество первых проб следует увеличить. А завтра поутру мы все вместе отбудем в Шварцхайм. Вам там понравится.

Он почесал нос и добавил с обезоруживающей прямотой:

— По правде говоря, скоро вам будет нравиться всё. Абсолютно всё.

***

Роковые слова были произнесены. Затем произошла заминка. Специалисты Хель копались в своих чемоданчиках, перебрасываясь обрывками фраз. Оказавшись в центре внимания, они чувствовали себя неловко, и то, что ещё предстояло исполнить, вызывало дополнительный приступ нервозности. После короткой невнятной перебранки один из докторов направился к заключённому под стражу. Кальт апатично наблюдал за его приближением, уже не пытаясь сопротивляться, лишь устало прикрыл глаза, когда к запястью прижалась мелодично гудящая коробочка гемо-анализатора.

— Снимите браслет, — подсказал Улле.

Спешно вызванный датен-техник долго звенел инструментами, деактивируя и разбирая модифицированный браслет. Все терпеливо ждали. Лидер задумчиво приседал, разминая ноги; мягкие, отливающие дельфиньим лоском сапожки почавкивали, когда он перекатывался с пятки на носок. Хаген переводил взгляд с него на лица министров и обермастеров, каждое со своим выражением — от сыто-удовлетворённого до скучающе-озадаченного или откровенно мрачного, как у Дитрихштайна, затем нехотя, как бы улынивая в сторону, цепляясь за несущественные подробности, вроде треугольной выщербинки на каменной плите пола, иллюзии, коварной светотени — стрела и клетка, вновь возвращался к тающей, обманчиво хрупкой фигуре, зажатой мощными плечами чёрных молодцев. Он слышал стук — тихое, но сильное биение часового механизма, запертого в шкатулку из плоти — и не мог понять, взаправду или кажется.

Мы спим? Я сплю?

Сама мгновенность судопроизводства — неожиданный совместный бросок туры и короля через доску, удар и крах белого ферзя — довод в пользу сна. Песок под веками, овевающий лоб влажный пластырь ветерка, чей-то кашель, шёпот, запах спирта и пота — слабый по отдельности, но неопровержимый скопом аргумент в пользу яви.

«Разбуди меня!» — внутренне взмолился он и шепнул:

— Что нам делать?

Натужно скрипя шарнирами, Франц развернул маскообразное лицо. Сощуренные глаза были застланы жёлтой мутью, а голос звучал сдавленно, когда он ответил:

— Ничего, солдат. Ты всё уже сделал.

***

Ещё несколько подготовительных па и настал черёд соломенного человека.

Он должен был отвести осужденного в соседнее помещение, где представитель хель-бригады уже распаковывал ампулы с засекреченным «веществом В», получившим название «Дорненкрон». Отдав приказания безопасникам у входа, Гюнтер подошёл вплотную и больно, клещами-пальцами, ухватил пленника за предплечье.

— Идём, доктор! Пора принять лекарство.

— А! — вяло откликнулся Кальт, рывком выдернутый из своих мыслей. — Это ты, Гюнтер. Сложно быть грязным пятном на скатерти?

— Закройся, — посоветовал тот. — Уже достаточно наговорил сегодня.

— Ну так не беда, если поговорю ещё немного. Ты же хотел встретиться? Но почему-то не явился сам. Я видел твой длинный нос в замочной скважине. И кое-что ещё.

— Что ещё ты видел, ублюдок?

Парализованные мускулы на лице Кальта задвигались, включаясь в ансамбль, имеющий некоторое отношение к улыбке. Терапист наклонился вперёд. Его глуховатый голос прозвучал почти интимно:

— Я видел, как ломаются твои карандаши. Кр-рак! Они ломаются на раз.

Гюнтер отшатнулся. Со своего места Хаген видел напряжённую спину, часть щеки и аккуратную ушную раковину, которая тоже словно бы отодвинулась, подтянувшись к голове. Если бы у офисного волка был хвост, он оказался бы крепко прижатым к тыльной стороне бёдер.

— Отставить переговоры! — вмешался Улле. — Зоммер, вы тоже спятили? Выполняйте, что приказано, и не болтайте языком!

— Ш-ш-ш, — тихо сказал доктор Зима. — Подожди, Мартин. Твоя пешка хочет мне что-то сказать.

Соломенный человек со свистом выпустил воздух сквозь стиснутые зубы, решительно шагнул вперёд и, вцепившись в воротник рубашки Кальта, с силой рванул его в сторону и вниз, обнажая плечо. Взглядам присутствующих открылась бугристая кожа, как будто изъеденная кислотой, перерезанная вдобавок десятками крохотных шрамов. Терапист поморщился. В беспомощном непроизвольном движении, которым он попытался ликвидировать беспорядок в одежде, отобразилась неловкость, даже стыдливость.

— Ну-ну, — даже преследователь был ошеломлен, но быстро пришёл в себя. — У твоих техников всё по уставу, а вот на тебе я не вижу знака принадлежности. Непорядок, доктор?

— У меня другая маркировка.

— Та же самая, — процедил Гюнтер. — Никакой разницы, а скоро я выжгу тебе инвентарный номер. Но давай начнём с малого.

Жестом заправского фокусника он извлёк откуда-то лазерный штемпель и нажал на нетронутый участок обнажённой груди тераписта. Хаген не услышал, но угадал шипение обугливающейся кожи. Глаза Кальта расширились и остекленели, подёрнувшись слизистой плёнкой, но сквозь плотно сжатые побелевшие губы не просочилось ни звука.

— Кричи, — потребовал Гюнтер. — Давай, доктор! Я считаю. Один… два… три…

— Что за самоуправство! — загремел Улле. — Зоммер, прекратите! Прекратить немедленно!

— Да что же ты такое? — изумлённо протянул соломенный человек.

Когда он наконец отдёрнул штемпель, под ним оказался расплывшийся, совершенно чёрный знак «тотен». Жертва и преследователь хрипло и тяжело дышали. Кальт согнул скованные руки в локтях, пытаясь дотянуться до метки, и конвоиры позволили ему, но внезапно Гюнтер вытянул шею, заинтересовавшись:

— А это ещё что? Опять какая-то неуставная дрянь?

Он дёрнул ремешок часов.

— О, дьявол! — пробормотал Франц.

Его ладонь припечатала всполохнувшегося Хагена к сиденью, и это было очень кстати, потому что дальше всё смешалось, взорвалось, замельтешило множеством красок, треска, углов и голосов…

Доктор Зима ускорился.

_________________________________________________________

[1] Die Dornenkrone — терновый венец