Пасифик (СИ)

Глава 15. Ресурсы и резервы

Ранге был великолепен.

Крой его пальто воздействовал на сознание лучше всякой агитации. Залихватский излом шляпы гармонировал с ручкой зонта, а сам зонт — с кашне и серебряной папиросочницей, в которой хозяин держал имбирные пастилки.

— Рядом с вами чувствуешь себя люмпеном, — признался Хаген. — Таким, знаете, грубой ковки, нечёсаным увальнем, «унмодерн».

Курносенькая официантка со стуком перегрузила на стол бокалы с подноса, заученно улыбнулась и порхнула к следующему столику. «Музыку, пожалуйста», — попросил кто-то из гостей. Бармен пощёлкал кнопками стереосистемы, и маленькое помещение наполнилось чарующими звуками вальса.

— Вы слишком критичны к себе, мой милый, — ответил Ранге. Неторопливо стащил — сустав за суставом — узкие лайковые перчатки и брезгливо, одним ногтем прикоснулся к бокалу, который издал мелодичный «теньк». — Что это? Синтепиво?

— Где же ваш патриотизм? — злорадно поинтересовался Хаген. — А, пропаганда? Где ваше самопожертвование? Чего вы морщитесь? Государство страдает от нехватки продовольствия. И во всём виноват этот вероломный Пасифик.

Он спохватился и сбавил громкость. К счастью, никто не обратил внимания.

Кафе «Хаймлих» каким-то образом уцелело, просочившись сквозь частую гребенку инспекций и закрытий общественных пунктов питания. Теперь в радиусе двух кварталов невозможно было отыскать даже киоск с экспресс-пакетами. Хаген пожалел, что не знал об этом месте раньше. Здесь было тихо, немноголюдно, никто не рявкал «хайль», не взывал к самоотречению и трудовой дисциплине, не нагонял жути по поводу единого продуктового запаса, не заглядывал за шиворот в попытке оценить чистоту исподнего. Витринные стёкла-хамелеоны глушили уличный гам, стереосистема создавала необходимый фон, маскирующий разговоры тет-а-тет. Идеальная площадка для тайных встреч. Даже слишком идеальная. Хаген украдкой провёл по изнанке стола, проверяя, не приклеен ли где микрофон.

— А вы, я гляжу, подковались, — заметил Ранге, одобрительно рассматривая собеседника выпуклыми, обманчиво близорукими глазами. — Окрепли, возмужали. Хотя рот так и не закрыли.

— Это моё преимущество. За неимением фактического боезапаса.

— В таком случае вам прямая дорога в наш отдел. Иначе загремите на конвейер СД, если не сразу в Крематорий. Серьёзно, Хаген, а почему не в пропаганду? Я бы поспособствовал.

— А взамен?

— Договоримся.

— Что ж, с вами я бы, пожалуй, договорился. Собственно, я и пришёл — договариваться.

Ранге мазнул по его лицу быстрым взглядом. Откопал в вазочке засохшую карамельку, развернул, понюхал и изящно опустил в мусорное ведро.

— Тогда сначала побеседуем о погоде.

Они побеседовали о погоде. О строительстве новой метеостанции. О современных тенденциях в архитектуре, причём единодушно, хотя и с истинно нордической сдержанностью осудили гигантоманию и неоправданное стремление к сверхформам. Посетовали на упадок в сфере развлечений. Снова вернулись к погоде и выжали из этого вопроса все мыслимые и немыслимые следствия.

— Я рад вас видеть, — сказал Хаген, когда тема антициклонов исчерпала себя на десять лет вперёд.

— О! — с глубоким удовлетворением отреагировал Ранге. — Вы во что-то вляпались, мой славный?

— Пожалуй.

— У нас с вами разные категории допуска, поэтому будьте осторожны. Но я тоже рад видеть вас в добром здравии. Пусть и с этой гулей под глазом. Мужчину украшают шрамы, а старшего техника…

— Теперь я техник-исследователь, ведущий специалист. Меня повысили.

— Поздравляю!

Ранге поднял бокал и самоотверженно пригубил из него.

— Не мучайтесь, — сказал Хаген. — Закажите чаю. Или вы вдруг решили стать ближе к массам? Так массы вас не примут, Ранге. Вы для них слишком элегантны. Берите пример с меня: научник, высоколобый, а полюбуйтесь — жёваная рубашка, оторванный хлястик, свеженаваренный фингал на вывеске…

— Тернист и горек путь в мастера. Вам осталось сделать последний шаг. По этому поводу вы и хотели со мной поболтать?

— Не совсем.

Лиричная мелодия сменилась бравурным маршем. Хаген украдкой взглянул на браслет. Кальт мог подключиться в любую секунду, чтобы послушать, чем занимается его сотрудник, отпущенный порезвиться на длинном поводке. Теоретически это мог сделать кто угодно из своих. Даже Франц, если у него имелся нужный код.

Кому суждено быть повешенным…

— У вас загадочный вид, — заметил Ранге. — Значит ли это, что вы подкинете мне загадку? Или, наоборот, раскроете какую-то из своих? Как-никак, обзавелись серым статусом. Я сгораю от любопытства. Где вы трудитесь, Хаген? Неужели и впрямь в логове нашего сверхсекретного доктора?

— Можно подумать, вы не в курсе.

— В курсе, — признался Ранге. — У вас там происходят интереснейшие вещи. Поделитесь парой-тройкой секретов? Или нет, не стоит. Я не хочу сгореть от любопытства в буквальном смысле. А вы не боитесь? О вашем патроне распускают страшные слухи.

— Какие?

— Э, нет. Я слухи не передаю, я их генерирую.

— Генерировать все умеют, — сказал Хаген. — А вот передать что надо куда надо, и чтоб ещё к тебе прислушались, умеют не все.

— А что и кому вы хотели бы передать? — Породистое лицо Ранге напряглось, взгляд сделался цепким и пристальным, холодновато-изучающим.

— Не смотрите на меня так, — потребовал Хаген. — Иначе я закажу вам ещё синтепива. И продолжу говорить о погоде. Думаете, я иссяк? Ничего подобного. Взять хотя бы грозовые очаги — вы знаете, какие роковые погрешности допускаются при их пеленгации? Но давайте лучше про атмосферный фронт. По последним данным ширина переходного слоя, который, как известно образуется при перемешивании тёплой и холодной воздушной масс, превысила показатели прошлого года. Что же касается фронтов окклюзии…

— Не будьте свиньёй! — попросил Ранге. — Я не буду на вас смотреть. Я вообще могу отвернуться. Только ни слова о погоде, или мы рассоримся.

— Хорошо, — легко согласился Хаген. — Тогда давайте о другом. Знаете, недавно я обнаружил, что у нас очень много служб и инстанций, отвечающих за безопасность. Теснота, не продохнуть. Служба Дитрихштайна, «заслон» Рупрехта, безопасники «Кроненверк». А ведь есть ещё одна внутренняя служба — как её там: «Проверь проверяющего»? «Смотри на смотрящего»?

— «Наблюдай за наблюдателем».

— Во-во.

— Ша-ша-ша, техник! — Ранге взмахнул салфеткой, словно отмахиваясь от мух. — Не хочу, не желаю слышать никаких намёков! Если вы скажете что-то неблагонадёжное, я на вас донесу! Имейте в виду, я поручился за вас перед райхслейтером. Хаген, сейчас же закройте рот!

— Ну что вы, я вполне благонадёжен.

— Н-да?

— Да, — твёрдо сказал Хаген. — И не понимаю, к чему и откуда этот скептицизм. Эти ваши намёки. Пропагандистские ваши инсинуации!

— Не нужно, не кипятитесь, душа моя! Вы оплот и гордость нации. Истинный норд. Вы хотите на кого-то настучать. Это хорошо. Нет-нет, не доливайте! И вам, и мне будет проще, если вы прикончите меня из табельного. Ваше синтепиво омерзительно. Его можно с успехом применять в качестве оружия возмездия.

— У меня нет табельного, — сознался Хаген. — Оставил дома. Я же научник, а не солдат.

— Все мы солдаты нашего Лидера, — благодушно сказал Ранге, копошась в вазочке с карамелью длинными, паучьими пальцами. — Абсолютно все. Просрочено. Отрава. Позвольте, да здесь же нельзя ничего есть! — Он опорожнил вазочку в ведро, вытер пальцы и, облокотившись на ладонь, уютно пригорюнившись, поглядел на Хагена. — Ну, так я вас слушаю. Начинайте.

И Хаген начал.

По мере изложения он мог наблюдать, как внимательное табло собеседника меняет индикацию, отражая переход из режима ожидания в режим загрузки и обработки данных. Ранге почесал кончик носа. Рассеянно пощёлкал по папиросочнице.

— Вы меня удивили, дружище, в самом деле, удивили. В высшей степени. Если вы решитесь… на это самоубийство… Вы понимаете?

— Понимаю. Но вам интересно?

— Ещё бы нет. Весьма выгодное предложение.

— Пока не предложение, — поправил Хаген. — Лишь самая предварительная договоренность. Хотел убедиться, что правильно вас понял. Хотел убедиться в том, что смогу остановить процесс, если он зайдёт слишком далеко.

«Вот так, — подумал он, ощущая холодок в груди. — Основное сказано. Ни шагу назад. Хотя я ещё могу отступить. Возможно, ничего подобного и не понадобится. Но если что-то пойдёт криво или слишком быстро, я попробую прекратить. На каждого из нас есть поводок, найдётся и на Кальта».

Он представил зубчатые колёса, цепляющие друг друга в неукротимом стремлении передать движение. Тронешь — затянет. Его, меня, всякого…

Если понадобится, я трону.

— Думаю, что смогу вам это устроить, — сказал Ранге. — Надежный контакт, гарантию того, что информация поступит к райхслейтеру, минуя промежуточные звенья. Но Улле не терпит бездоказательности. Нужны документальные подтверждения. Возможно, микрофильмы…

— Безусловно, если я обращусь к вам, то соберу документы. Меня интересует реакция Лидера.

— По слухам, — а вы же понимаете, я работаю в основном со слухами и сплетнями, — он очень нервничает, когда кто-то игнорирует его настоятельные просьбы. Не говоря уже о прямых приказах. Если вы докажете, что работы по прикрытому проекту ведутся, более того, ведутся с удвоенной силой, я полагаю, вашего патрона ожидают не лучшие времена. Но Хаген! Сообщения такого рода имеют не только адресата, но и отправителя. Райхслейтер пожелает знать имя.

— Я назову вам имя, — сказал Хаген, — не беспокойтесь. Простите, Ранге, я бы с удовольствием побеседовал ещё. Осталось так много недосказанного. Например, о погоде. Но за мной следует навязчивая тень. Боюсь, что она уже оклемалась и вот-вот найдёт меня по запаху. Это было бы весьма некстати.

— Да? Вы сказали «оклемалась». А что с ней случилось, с вашей тенью?

— Спорт, — сказал Хаген. — Опасная штука. Гробит здоровье.

Ранге задумчиво покивал.

— Вот поэтому я играю только в шахматы. И в шашки. В поддавки.

— Я тоже играл в поддавки, — сказал Хаген. — И заработал геморрой.

— Вот как? Чем же вы теперь увлекаетесь?

— Танцами.

— Правда? — удивился Ранге. — Глядя на вас, я бы предположил, что вы танцуете как слон в посудной лавке. Вы уж не обижайтесь, но танцор из вас…

«Осторожненько», — предупредила официантка, выгружая горячее. Её порхающие руки показали сольный номер и удалились без оваций, унося грязную посуду.

— Ничего не поделаешь, мой милый, это искусство. Либо дано, либо нет.

— Знаете, пропаганда, — сказал Хаген, — Я тоже так думал. Но мне подсказали, что танец, как и любое движение, — дело практики.

— Возможно, — согласился Ранге. — Я тоже одно время увлекался. И вот, что я вам скажу, Хаген. Главное в танце — чувствовать партнёра. И не запутаться в собственных ногах.

***

Что-то случилось.

Эта мысль пришла внезапно, без повода, и завладела его сознанием настолько, что он нетерпеливо заелозил, вертанулся в кресле, выворачивая голову, чтобы посмотреть назад. «В чём дело?» — спросила Илзе. «Ни в чём», — ответил он. — Мы опаздываем». Она послушно увеличила скорость, так что замелькали указатели, бортовой комп издал пронзительный сигнал, а спустя мгновение включилась рация и бесполый голос дорожного контроллера приказал незамедлительно вернуться к разрешённым параметрам.

Ребята были на месте. И не только ребята — на углу, приткнувшись вплотную к стене, дежурил тупоносый черный фургон СД. Хаген представил, что должны чувствовать люди, запертые в Центре Адаптации, день за днём наблюдающие за тем, как сжимается кольцо, пока неведомые службы решают их судьбу.

Съёжившийся и постаревший директор сослался на недомогание и был отпущен под наблюдение врача на квартиру, занятую в соседнем доме, временно превращенном в общежитие. Гостей встречала Марта, тоже ссохшаяся и постаревшая, в бесформенном тёмно-фиолетовом платье с траурными кружевами. При виде Хагена глаза её наполнились слезами.

— Что произошло? — спросил он торопливо. — Что здесь стряслось?

Каменея лицом и подрагивая мускулами, он прослушал сбивчивый рассказ о том, что полутора часами раньше в Центр наведался посетитель. Он коротко обсудил что-то с охраной, обменялся парой реплик с людьми Дитрихштайна, вошёл внутрь и отправился бродить по залам, не пропуская ни одной двери, заглядывая в каждый уголок, трогая поделки и пугая работников и адаптантов странными вопросами.

— Как он выглядел? — спросил Хаген, исполненный скверных предчувствий.

Прекрасно он выглядел. Высокий и статный, в ремнях и скрипящей коже, чистый и бледный как сволочь.

— То и дело улыбался, — сказала Марта. — Вежливо отодвигал нас, как мебель, и улыбался. Я тоже ему улыбнулась. Он был такой приличный, такой мужественный и правильный… как с картинки, — её голос осип. — Даже застенчивый, неловкий от застенчивости. Он спросил: «Чем у вас так пахнет? Капустным супом, что ли?» А потом сказал: «Фрау, вы мне не поможете?» Я ответила: «Конечно» и тогда он сказал: «Видите ли, я ищу героев»…

— Ага, — сказал Хаген и обнаружил, что тоже осип — от бешенства. — Приличный! А он случайно не хромал?

А как же, прихрамывал. И то и дело цапал себя за затылок и морщился, как от головной боли. Тут-то и произошла беда, когда сердобольная Лотти спросила, не случилось ли чего. Тогда он прицепился к ней липким пластырем и всё с той же застенчиво-застывшей улыбкой пояснил, что вот, незадача, повредил ногу, а тут ещё всё навалилось и он хотел встретиться со своим другом и коллегой, техником-солдатом Юргеном Хагеном, и простушка Лотти просияла и выложила, что техник герр Хаген задерживается, но обязательно будет. Он бывает каждый день и сегодня, наверное, тоже. «И где же он задерживается?» — тотчас поинтересовался посетитель. Лотти ответила, что не знает, но вероятно, что по делам, у герра Хагена так много дел…

— Вы друзья? — обрывая рассказ, спросила Марта. Её голос звучал монотонно и сдавленно от сдерживаемой истерики. — Потому что, если вы друзья, я не знаю, не знаю, не знаю… Я просто не знаю, что мне де…

Он зашикал, оглядываясь, и она опомнилась. «Пойдём отсюда!» — сказал он.

Зал общей практики был занят. Коричневый зал по обыкновению пустовал, но Хаген забраковал и его: СД и умельцы из сопровождения, наверняка, разместили здесь свою аппаратуру. По той же причине была последовательно отвергнута комната отдыха, консультационная, зал для медитаций и жилые комнаты сотрудников на втором этаже. Марта безропотно плелась следом. Хаген избегал смотреть на её опущенные плечи, опрокинутое лицо, ему хотелось выть от боли, от отчаяния и усталости — опоздал, опоздал! Он пока не знал, что случилось, но чувствовал, что произошло страшное, и ничего не будет как раньше, и вся затея с ресурсным центром обернулась или обернётся в ближайшем будущем новой катастрофой.

«Можно пойти на балкон», — предложила Марта. Удачная идея. Соприкасаясь локтями, как попугаи-неразлучники, они пристроились у хлипкой ажурной решётки и стали смотреть вниз — на вымершую от испуга улицу, круглосуточно заклеенные окна дома напротив, на оплывшие в своей послеполуденной праздности фигуры охранников и наблюдателей.

…Приличный посетитель потрепал Лотти по пухлой щёчке. А потом произнёс то, что показалось бессмыслицей — настолько сказанное не вязалось с улыбкой, с манерами гостя, его растерянным, хотя и несколько пластмассовым дружелюбием. Он произнёс слова, которые Марта даже сейчас не желала повторить — отчётливо, крепко придерживая Лотти за подбородок. Это были грязные слова, частью незнакомые, мерзко-физиологичные…

— Я понял, — сказал Хаген. — Продолжай.

А дальше ничего не было, сказала Марта, дальше было только то, что Денк толкнул его, чтобы он прекратил, а он выхватил пистолет, упёр его в живот Денку и выстрелил, это всё произошло рядом с кухней и там до сих пор стоит запах… и давай туда не пойдём, Хаген, не нужно туда идти я тебе говорю совсем ненужжжж…

Он стиснул её ладонь.

Я виноват.

«Опоздал, — думал он, перебирая тоненькие птичьи косточки её пальцев. — Упустил шанс. Надо было придушить его, пока он лежал там, похрипывая горлом, беззащитный и обезоруженный. Ведь это же так просто — в теории. Внутренний ограничитель, Пасифик, если я расскажу, они даже не поверят, что может быть так просто — ударом на удар, ведь это же в голове не укладывается — такая простота…»

— Хаген, — сказала Марта. — Они нас убьют. Всех.

Он промолчал.

— Ты не скажешь, что всё будет хорошо?

— Не будет, — ответил он, тяжело выталкивая слова. — Но я постараюсь остановить. Их.

— В одиночку?

Он опять промолчал.

В воздухе реял какой-то гнилостный запашок, которого раньше не было. Моросил дождь. Ребята из сопровождения отмерли и принялись медленно вышагивать по улице туда-сюда, шерочка с машерочкой, подняв воротники. Они были отлично вооружены и абсолютно бесполезны против самой реальной, самой коварной из угроз. Марта издала тихий звук, похожий на поскуливание, и он понял, что она плачет.

— Помнишь, я сказала, бывают времена, когда нужно что-то делать? Я сказала глупость. Делать «что-то» — означает провалиться, сразу или чуть погодя. Ты был прав, нам не нужно было спешить. Или уж доводить до конца — не скрываясь, громко, с самосожжениями, транспарантами, публичными заявлениями, всем скопом, разом…

— Вам бы не дали.

— Мы бы не стали. Только не я. Я бы испугалась. Я всё-таки трусиха, самая обыкновенная, что бы мне понять раньше… Какие мы хлипкие, расквасились от первого нажатия. Этот твой друг… он сказал, что ищет героев. А здесь их нет.

— Он мне не друг.

— Он выглядел, как твой друг. Вы чем-то похожи.

«Неправда», — подумал он. Но произнёс другое:

— Пасифик. Вы поспешили из-за того, что я сказал о Пасифике.

— Нет, — возразила Марта. — Ты не должен так думать. Я — мы — уже не очень верим в Пасифик. Нет, я верю, как в сказку, да нет, не верю — знаю, ведь ты же стоишь передо мной, но мне кажется, что Пасифик обманул и тебя. Ты больше не улыбаешься, Хаген. Они что-то сделали с тобой. Если есть хоть какая-то ниточка, какая-то связь, спроси тех счастливцев, что живут в Пасифике, почему они позволяют всему этому происходить? Может быть, они решили тебя наказать?

— Наказывают в Райхе, — сказал он. — В Пасифике никто никого не наказывает. Никогда.

— Может, они делают это чужими руками?

— Да нет же, — горячо возразил он. — Нет, нет и нет! Нам кажется отсюда что-то дурное, враждебное, тёмное, искажённое расстоянием. Мы начинаем подозревать, обвинять, греметь оружием — но это всё здесь, а там ничего нет. Я помню совершенно точно, знаю это, как знаю самого себя!

На мгновение он даже забыл, где находится, подхваченный то ли чувством, то ли воспоминанием о нём. Превратился в антенну и действительно уловил сигнал: прерывистое Морзе в беззвёздной черноте, мерцающий проблеск, промельк, то пропадающий, то возникающий, пип-пип-пип…

Мысль — это радиоволна, я могу принять её без рации, напрямую…

Он хотел бы передать, перелить свою уверенность, но его рука сжимала пустоту. Лицо Марты было застывшим и отчуждённым.

— Я постараюсь вытащить вас. Физически или хотя бы из-под колпака. А потом мы начнём опять — продуманно, осторожно, исподволь. Без опрометчивых шагов. Мы продумаем программу и будем следовать ей, настойчиво и планомерно.

— Наверное, ты хороший человек, Юрген Хаген, — сказала Марта. — Я уверена, что хороший. Но когда вижу тебя среди них, в форменной одежде то ли техника, то ли солдата, с этим браслетом на запястье, с этой татуировкой, с этим демисезонным выражением лица и зимними глазами, то не могу отличить от них, и тогда начинаю думать, что ты жестоко обманут, или, наоборот, жестоко обманываешь, или всё сразу…

Она передёрнулась, обхватила себя за плечи. Ей было холодно в насквозь промокшем платье, облегавшем фигуру как саван.

— Да ведь это же замкнутый круг! — взорвался он. — Когда я начинаю действовать рационально, то становлюсь мерзавцем. Когда следую побуждениям, становлюсь мерзавцем вдвойне. Я понимаю, когда меня бьёт Франц. Но когда бьют свои! Ты предлагаешь сдаться? Хорошая вещь — Сопротивление, спасает до первого синяка. Ты правильно сказала, здесь нет героев. Вы не сможете сдаться красиво, вас препарируют как лягушек, выпустив кишочки, и никто не услышит вашего писка. Либо вы танцуете со мной, либо…

— Либо? — тихо повторила она. — Танцуем? О чём ты говоришь, Хаген?

О чём я говорю?

«Как бы я хотел вернуться! — подумал он. — И забыть начисто. Обратиться в чистый лист бумаги. Стать как Инженер. Не слышать, не видеть, не понимать намёков. Заплатил бы любую цену. Вот она правда, а вслух я скажу другую. Потому что я, наверное, хороший человек, Юрген Хаген».

— Я свяжусь с Пасификом и заставлю дать мне точный ответ. Нет, заставлю помочь нам, чего бы мне это не стоило! Вытрясу помощь, если понадобится! Ты мне веришь, Марта, веришь?

— Тебе я верю, — сказала она. — Пока верю. Но боюсь, тебя обманули. А вместе с тобой и всех нас.

***

На полдороге к Альтбау он приказал остановиться. Илзе нахмурилась, однако не стала спорить, завела машину в пустынный дворик у старого Дома Народа. Заглушила мотор. «Зачем мы здесь? — спросила она настороженно. — Мы ещё успеваем. Вы хотели посмотреть, как работают кайрос-менеджеры…» «Такие же бездари, как наши», — сказал Хаген. Он подавил дрожь, но Илзе что-то ощутила, взглянула с тревогой: «Вам плохо?» «Да, — сказал он. — Да, мне очень плохо», и когда она потянулась пощупать ему виски, — по привычке медсестёр Хель не доверяя приборам, — тяжело, по-медвежьи облапил худенькое тело.

«Что вы?» — воскликнула она скорее весело, чем возмущённо. «Помоги, — позвал он. — Илзе! Илзе!» и притиснул её ещё сильнее, а его предательская левая, действуя совершенно автономно, прижала к оголившемуся участку кожи чуть ниже шеи миниатюрную шприц-ручку и нажала на кнопку. «Что вы? — изумлённо переспросила Илзе, отталкиваясь от его груди. — Что же вы дела…» Её зрачки сузились, а потом внезапно растеклись на всю ширь невидящих глаз. «Илзе, — повторил он уже тише. — Ах, Илзе…»

Транквилизатор подействовал мгновенно. Хаген понадеялся, что его свойства соответствуют заявленным в описании. Нужно было спешить, но он всё же потратил драгоценные мгновения, чтобы пристроить Илзе поудобнее, укрыл её курткой и тщательно пристегнул к заднему сиденью. Вот так. Постоянно сверяясь с навигатором, вернулся на проспект и свернул на Шротплац, как только заметил мигающий синий указатель.

Часть пути он проделал пешком. Предосторожность, может, и излишняя, если учесть, что траектория перемещений легко отслеживалась при помощи браслета. В последние дни он не чувствовал за собой профессиональной слежки, только назойливое внимание Франца. Но тот свой ход уже сделал. Франц! Усилием воли Хаген заставил себя выбросить ненавистное имя из головы, но преуспел лишь отчасти: само небо, дома, фонари, строительные заграждения были окрашены в тёмно-францевые цвета, редкие францеподобные прохожие вызывали желание ускорить шаг и втянуть голову в плечи, моросящий дождь выстукивал «кранц-франц» и даже зловоние, доносившееся со стороны мыловаренного завода, имело терпкий и слегка горьковатый привкус Франца.

Кому суждено быть повешенным…

Раздражённый и взвинчивая себя ещё больше, он вломился в квартиру, шумно, как пьяный рейтар, хлопнул дверью так, что дребезжание стёкол было слышно даже на Миттельплац. Рация, р-рация! В прошлый раз он переложил чемоданчик на кровать, накрыл найденным в шкафу покрывалом, и теперь не сразу догадался, где искать.

Ра-ра-ррррация! В холодном поту, с трясущимися руками он бегал по комнате до тех пор, пока не наткнулся на выпуклость — скромный горб на спине скрипящего раздвижного чудовища. Ф-фух! — встал столбом, разбросав ослабевшие руки.

Мне не ответят!

Тому был ряд причин. Первые две он отбросил, как неважные, а третьей был он сам, грубый, дикий, с нелепыми обидными словами, которыми хотел плюнуть в Пасифик, огрызнуться, укусить. Как можно? Можно! Он защёлкал рычажками, будучи уверенным — не ответят.

Чем же я тогда буду?

— Вы не имеете права! — бросил он в пыльную сетку микрофона. — Слышите, вы? Отвечайте немедленно! Я знаю, что вы меня слышите! Имейте смелость ответить! Это не игра. Вы не смеете молчать, когда вас просят о помощи!

С таким же успехом он мог увещевать стены. Пытаться разговорить потолок. Распинаться перед шкафом. Ответом была тишина. Никаких признаков контакта — ни гудка, ни шелеста, ни потрескивания.

Ничего.

— Ну нет, — сказал он, — нет-нет. Так легко вы от меня не отделаетесь!

На панели он вдруг заметил незнакомый тумблер, без обозначений. Старомодный каплеобразный рычаг. Он поддел его пальцем, и Голос пришёл, сразу, как будто только того и ждал.

— Здравствуйте, Юрген!

— А? Здра… Обойдёмся без формальностей, — сказал Хаген, но всё же не обошёлся, уточнив: — Инженер? Вы Инженер?

— Я Инженер, — согласился Голос. Сухой и деловитый, имеющий отношение к бухгалтерии, юриспруденции, мелкому шрифту и многоэтажным формулировкам, а также понятиям «обязательства», «оферта», «форс мажор», «ущерб» и «порядок урегулирования споров». «Отлично, — подумал Хаген, испытывая тянущую боль в груди. — Вот и отличненько! И ладно».

Коротко и тоже сухо, уставясь в пол, он изложил своё дело, добавив, что оно не терпит отлагательств. Признал свою вину. Очертил последствия. Тишина давила на уши, и воздух был разреженным как никогда.

— Чего же вы хотите? — спросил Голос.

Хаген изложил и это.

— Юрген, — сказал Инженер. — Поймите меня, Юрген. Неужели вы думаете, что я отказал бы вам… Но то, о чём вы просите, — невозможно. Мы разделены Стеной, понимаете? У нас нет точек соприкосновения. Если бы я мог помочь… но вы так далеко…

Он опять покашливал и басил, как встарь, и в остывшей чайной чашке рядом с ломтиком лимона, наверняка, разбухал край инженерского галстука. Солнце косоугольными ломтями ложилось на поверхность стола, прогревшийся за день ветерок доносил запах сирени, стук мяча и многократно отражённые прозрачным стеклом отголоски детского смеха. «Ша’ик» — внятно проговорила какая-то девочка. Гигантских размеров мыльный пузырь важно возносился к небу, играя радужными боками.

— Молчите! — попросил Хаген. — Просто закройте рот и помолчите. Ведь я же верю. Как вы можете так бессовестно пользоваться тем, что я верю?… Нет-нет, я выбрал не тот тон. Извините, сейчас соберусь…

Он выдохнул. Сцепил руки в надежде обрести устойчивость.

— Так… Давайте о деле. Вам удалось как-то перебросить меня, значит, есть лазейка. Мышиная норка. Червоточина. Секретное окно, потайная дверца. Есть возможность переправить за Стену некоторых участников Сопротивления. Пусть не за один раз, я могу обеспечить отвлекающие маневры, чтобы выиграть время. А?

— Я не мастер произносить речи, — сказал новый Инженер, сухарь и делец, печальный администратор. — Я не могу объяснить так, чтобы вам стало понятно. Я никогда вам не лгал.

— Бла-бла, — сказал Хаген. — Перестаньте! Вы же взрослый, седой человек. У вас, наверное, и дети есть. Может быть, даже внуки.

Шуршание в мембране было ему ответом. Хотелось надеяться, что вздох.

— Какое холодное сегодня утро, — сказал Инженер. — Ветер так и пробирает до костей… Вы тогда сокрушались о том, что не помните задания. Я дам вам некоторые инструкции, а сам буду думать над тем, что вы сказали. Этот ваш доктор…

— Кальт! Не «этот мой доктор» — у него есть имя — Кальт, и если вы его забудете, он вырастет, перешагнёт через Стену и скальпелем распишется у вас на подкорке! Я согласен работать в обмен на помощь! Только так.

— Юрген, вы торгуетесь?

— Что ж поделать, — сказал Хаген. — Если бы речь шла обо мне. Я не такая уж ценная вещь, так, пешка-перевёртыш для размена фигурами. Но речь-то идёт не обо мне. Уже не обо мне.

— Юрген, ваша восприимчивость сыграет с вами дурную шутку!

— Дурную шутку со мной сыграли вы, забросив меня сюда, без оружия и подготовки!

— В прошлый раз вы сказали, что не вините меня. А сегодня уже обвиняете.

— Я очень терпелив, — сказал Хаген. — Мной можно тесать камень. Выбивать половики. Затыкать бреши и амбразуры. Можно возить на мне воду. Но есть пределы даже у моего терпения. Инженер, забыл, как вас зовут на самом деле. Тут есть Марта и есть ещё одна, с ямочками, пугливая, ещё только-только после формовки… её обидели сегодня и напугали… Ах, как здесь умеют обижать и пугать, Инженер! Я путаюсь, да? Сейчас. Пообещайте, что выручите Марту, а я сделаю то, чего вы потребуете.

— Я никогда ничего не требовал…

— Бла-бла. Дети, Инженер! Внуки! Вам придётся смотреть им в глаза — не мне!

— Хорошо, — сказал Инженер-администратор, Инженер-счетовод и руководитель спецслужб. — Я понял вас. Я не могу пообещать кого-то спасти, потому что тогда уж точно окажусь обманщиком, но могу обещать, что предприму всё необходимое. Но для этого вам придётся вернуться на Территорию. И быть начеку, чтобы успеть предупредить нас о начале военных действий… если они, конечно, начнутся. Я всё же надеюсь, что нет. Но если да — вы должны быть в курсе о часе икс, о том, куда и как нанесут удар… обо всём. И, возможно, вам придётся сделать кое-что ещё.

— По рукам, — согласился экспресс-Хаген. Электронные часы транжирили неправильное время, нужно было ускоряться. — Видите, до сих пор вам верю. И чтобы моя вера не пошатнулась, пожалуйста, ответьте на один простой вопрос. Он не потребует долгих размышлений.

— Конечно, — сказал Инженер. — Конечно-конечно. Что вы хотите знать?

Раздался скрип — должно быть, затрещало кресло, когда он подался вперёд, упираясь чревом в край столешницы. Хаген тоже подался вперёд. От ответа зависело слишком многое.

— Как меня зовут? Юрген или Йорген?

— Разве это не одно и то же?

— Не совсем.

— Не совсем…

— Ну?

— Йорген, — выдохнул Инженер. — Простите меня, Йорген.

Рация затрещала и умолкла. Связь оборвалась.

— Не прощу, — сказал Хаген. Толкнул чемоданчик, придержал и стукнул кулаком по стене. — Ну, конечно, прощу. Но как же…как же… как же это глупо!

***

Обратный путь выдался суровым.

Илзе затянула наручники слишком сильно и разомкнула их уже на подземной стоянке «Абендштерн», под удивлённые взгляды охраны и уборщиков. «Спасибо!» — поблагодарил Хаген, разминая затёкшие кисти. Она не ответила, как не отвечала всю дорогу. Едва опомнившись после введения антидота, она развернула бурную деятельность: обхлопала-обшарила одежду, вывернула карманы, обнаружив и безжалостно ликвидировав заначки — и всё без единого звука, с каменным лицом, с поджатыми губами, превратившими рот в знак тотального отрицания. Хаген не сопротивлялся. Он был готов и к щедрой затрещине, но Илзе сдержалась. По части самообладания она могла составить конкуренцию шефу.

— Я пойду? — осторожно осведомился Хаген.

Она кивнула.

Он задался вопросом, сколько времени пройдёт прежде, чем руководитель службы сопровождения пригласит его на откровенную беседу. Оставался ещё шанс, что Илзе решит умолчать об этом крохотном инциденте.

Погружённый в раздумья, он не сразу обратил внимание на оживление, пропитавшее все ярусы и секции лаборатории. «Где Йегер?» — спросил у Генцеля, хищно выпрыгнувшего из «Аквариума» со своими выстраданными сводками. Круглоголовый, веснушчатый Генцель заморгал, опешив.

— Йегер? А зачем он нам? Ему я уже показывал.

— Зачем же ты показывал, сволочь? — душевно сказал Хаген, разворачиваясь всем корпусом к старшему аналитику. — Ты кому должен был показывать — мне или ему?

— Так всем, — ответил фраппированный Генцель. — Он попросил, я и… Он же куратор.

— Мразь он, а не куратор! Где он?

— Так в «шлюзе».

«Шлюзом» именовалась малая переговорная, расположенная перед кабинетом Кальта. «Ну да», — сказал Хаген, начиная понимать. Хозяин вернулся — со щитом или с двумя щитами. С ожерельем из черепов и золотыми слитками, награбленными у других племён. Отсюда — иллюминация, суетня в коридорах, игра в переглядки, трудовой энтузиазм и страх, тяжелый, потный страх, повисший в воздухе удушливым смогом.

Кукловод возвратился с войны.

И уже приступил к работе.

Генцель понуро рысил по левую руку, то и дело подсовывая папку. Судя по вмятинам, царапинам и потёртостям, по этой папке долго и со вкусом ходили, то и дело расшаркиваясь, постукивая каблуком. Или копытом? «Чучело, — сказал Хаген. — Раньше-то где был?» и, не слушая оправданий, заскочил в лифт.

Меня ждут.

И не только он — они.

Они собрались вокруг стола, заставленного скромными закусками. Красное вино соседствовало с любимой настойкой сестры Кленце, помогавшей от всех недомоганий. Сама сестра Кленце, изменив привычке, нюхала хрустальную рюмочку с чем-то прозрачным, закипающим пузырьками, одновременно нацеливаясь вилкой в солёный огурчик.

Здесь был Богнер из фарма-группы, Шефер из химии и вечно сонный, худой, словно туберкулёзник, Лютце, отвечающий за местный «виварий». Были двое из спецбригады, в халатах и пластиковых масках, небрежно сдвинутых на лоб. А между ними — Хаген заглотнул воздух, угодив в приманку-ловушку — Тоте, снежная лисичка, насмешливо щурила свои медовые глаза.

Стая?

Не стая — свита.

И, разумеется, здесь был охотник.

Гипс немножечко сошёл, обнажив сложную тёплую палитру живого тела. Сейчас Франц был скорее человеком, чем статуей. По крайней мере, по внешности. Но Хаген мог копнуть глубже. Он остро пожалел о том, что Илзе реквизировала оружие. Не подкреплённое боевыми патронами «пиф-паф» действовало как-то слабо.

— Садись, — пригласил Франц. — Кальт знает, что ты здесь. Он тебя вызовет. Присоединяйся! Выпей со своим капитаном!

— Мразь! — сказал Хаген. — Сколько у тебя лиц, мразь?

Он сделал шаг вперёд, и остановился, заметив направленный в грудь инъектор.

Поколебавшись, Богнер вытащил свой и тоже наставил на Хагена.

— Коллеги, не ссорьтесь. Рабочие вопросы следует решать с холодной головой.

— Полностью с вами согласен, — сказал Франц. — Маленькие рабочие вопросы. Коллега переутомился. Солдат, или ты сядешь с нами за стол, или получишь порцию нейроплегика и станешь, наконец, воспитанным. Хотя и неразговорчивым. Мои лица всем здесь известны, а вот свои ты почему-то прячешь.

— Сколько лиц, столько жизней, — философски заметила сестра Кленце и приглашающе похлопала ладошкой по свободному стулу.

— Ах, если бы, — возразил Франц, улыбаясь. — Присядь-присядь, не засти свет! Если не желаешь слушать меня, послушай хотя бы даму.

— Мальчики-мальчики, — хихикнула сестра Кленце. Кажется, она была уже немножко навеселе.

— Ну ладно, — сказал Хаген.

Двигаясь подчёркнуто медленно, он приблизился к столу, обошёл его и опустился на стул рядом с Францем.

Тоте зааплодировала.

— Вот теперь хорошо, — сказал Франц. — Давно бы так. Наливай! Если вызовет Кальт, я дам тебе «алко-протект». Выпей, тебе нужно согреться. Вы только поглядите, какой он бледный.

— Красивый, — нежно сказала Тоте. — И скоро будет мастером.

— Если не свернёт себе шею. А он свернёт.

— Сначала я сверну шею тебе, — сказал Хаген. — Нога-то не болит? Мне тут подсказали, ты её ушиб.

— Нога не сердце, заживёт моментально. Богнер, не опускай, держи его на прицеле! Наш солдат слегка не в духе, я сломал один из его карандашей. И ладно бы любимый, а то так, расходник, из дешёвеньких. Маленький рабочий вопрос, а сколько претензий!

Их взгляды пересеклись.

— Ты достойный ученик, — признал Хаген. — Самый лучший. Идеальный. Выставочный образец.

— Какой хитрый, — усмехнулся Франц. — Наливай-наливай, не заставляй себя упрашивать! Что там у нас по плану? «Не хочу», «не буду»?

— Он выпьет со мной, — пообещала Тоте. Наполнила рюмку и предложила:

— Чокнемся, коллега?

— Уже, — сказал Хаген. — Непоправимо. Жаль.

Он вновь превратился в антенну, но принимал только шаловливую, подмигивающую лазерную иголочку тоте-импульса и низкий вибрирующий франц-сигнал, сбивающий и подавляющий его собственную несущую частоту.

«Отличные огурчики! — восхитилась сестра Кленце. — Почти натуральные. А кто-то ещё фыркал по поводу гидропоники. Леопольд, попробуйте!» «Благодарю! — улыбаясь в усы, прошелестел Шефер. — Я рыбки…» Зазвенели приборы. Вверху громыхнуло, раскатисто и гулко — неужели опять? Хаген сплёл пальцы и уставился на них, отмечая побелевшие углы и налившиеся кровью лунки ногтей.

Что-то происходило. Какие-то атмосферные сдвиги. Зря он издевался над погодой: метеоявления — великая вещь. Грозовые тучи сгущались за спиной. Франц рассказал анекдот о блондинке и полисенсорном сканере. Сестра Кленце прыснула, Тоте нахмурилась. Эстафету подхватил терапист из спецбригады. Его байка про случай на выезде имела всеобщий успех. «А вообще, их надо глушить сразу, — вдруг посерьёзнел Лютце. — Разговоры ещё разговаривать…» Электрический свет заставлял предметы отбрасывать тени вдвое больше их роста. «Что-то ты невесел, солдат, — шепнул Франц, придвигаясь ближе и обдавая его ароматом перебродивших ягод. — Чего-то ждёшь?»

— Сейчас меня вызовут к доске, — задумчиво сказал Хаген и не ошибся.

Одна из теней на стене никак не могла определиться с размерами. Она бы желала занять всё свободное пространство, но вспоминала о законах физики и нехотя сокращалась, разбрасывая по укромным уголкам хмурые теневые зайчики.

— Йорген, — сказал доктор Зима. — Зайдите ко мне! Вам придётся кое-что объяснить.