Осколки

Глава 11

Мои руки снова сильно кровоточили, бинты были хоть отжимай. Ножевая рана на локте, может, швов и не требовала, но хотя бы промыть ее перекисью не мешало. Девять часов утра нового дня я встретил в странной бодрости — как будто драка наполнила меня жизненными силами. Ну что ж, иду к цели не мытьем, так катаньем. Нож-бабочка в руках Ирокеза соблазнил меня, а сопротивление громилы — придало сил.

Я пробежал трусцой половину пути до кладбища, оставшуюся часть прошел скорым шагом и провел час на могиле моего отца. Земля была холодной и влажной, но твердой, траву покрывал слой инея. Справа от меня кто-то оставил две азалии в горшках для Питера Джерарда Леоне. Они оба умерли десять лет назад; я подтянул колени к груди и задумался, кто все еще оплакивает Пита спустя столько времени. Азалии чахли на морозе.

Довольно далеко забравшись в лабиринт богатых наследниц любви, секса и рубцов, я ненамного приблизился к решению задачи, которую поставила передо мной Сьюзен, — но мне стало казаться, будто благодаря ей я разрешил парочку собственных глубоко засевших проблем. Даже походы к могиле отца стали казаться мне занятием более здравым — да ведь и любой психиатр сказал бы мне, что в этом нет ничего зазорного. Я подумал о том, чтобы забрать растения домой.

Хотя не стоит. Старина Пит заслужил свои азалии. Погост имел постепенный уклон, всюду здесь наблюдались заросли вечнозеленых растений и деревьев. Если закрыть глаза на плотную застройку мавзолеями, статуями Пресвятой Богородицы и каменными ангелами с восьмифутовым размахом крыльев, можно было подумать, что это очередная рощица, для пикника вполне годящаяся. В солнечные деньки здесь нередко бывало столько же народу, сколько в каком-нибудь парке, где все перекидывают друг другу фрисби или валяются на пледах.

Но этот день выдался хмурым, свинцово-серым. Небо цветом и консистенцией очень уж походило на море в шторм. Не желая угодить под ливень, я пошел по одной из дорожек, но не успел отойти и на пятьдесят ярдов от кладбищенских ворот, как передо мной, визжа шинами, вдруг затормозил коричневый седан с помятой в аварии крышкой багажника. Есть четкая разница между паранойей и осторожностью, кто бы что ни говорил; я отступил на три шага, готовый ретироваться назад через ворота, если эта машина привезла мне новую порцию неприятностей.

Но за рулем оказался лейтенант Смитфилд. Переключив двигатель на нейтральную передачу, он жестом пригласил меня в салон.

Засаленные пакеты из-под бургеров, газеты и прочий мусор были свалены у него на пассажирских сиденьях. Безупречный стиль одежды Смитфилда мало соответствовал тому неуважению, которое он проявлял к собственному транспорту: его темно-серый костюм-тройка был свежевыглажен, и даже на пальто виднелись резкие складки. Глаза оставались красными, и он внимательно наблюдал, как я расчистил себе место, скроив презрительную мину.

— Сегодня у уборщицы выходной, — сказал он. — Если собираешься спросить, как я узнал, где тебя найти, то ответ таков: я не узнавал. Я направлялся к тебе домой и случайно увидел, как ты бежишь по обочине. Думаю, тебе уже получше. — Он отхлебнул дымящийся кофе из стаканчика и уставился на кладбищенскую ограду. — Ну как, уже строишь планы на будущее? Может, новый дом подыскиваешь?

— Похоже, вы сегодня немного не в духе, лейтенант.

Моргнув один-единственный раз, он посмотрел на меня и сказал:

— Скажи мне, что это была шутка. Скажи, что ты думаешь, будто у меня есть чувство юмора, и я хочу услышать, как ты отпускаешь остроты. Просто скажи мне это в лицо.

Я ничего не сказал.

Он поставил свой кофе на сиденье между ног и включил передачу.

— Мы едем к тебе домой, — подвел лейтенант черту.

Шины завизжали, когда он разогнался, вливаясь в поток машин. Ему позарез нужны были новые. Мы ехали на север по проспекту, направляясь к моей квартире, а над нашими головами клубилось море-небо, готовое вот-вот обрушиться. С каждой минутой становилось все темнее.

— Ты был занят в последнее время, — сказал Смитфилд. — Сегодня утром в офис окружного прокурора звонил Ричард Саттер. Попробуешь угадать, о чем он хотел поговорить?

— Он набрел на новый магазин с пончиками?

Это заставило Смитфилда вздернуть подбородок. Он усмехнулся и бросил на меня взгляд, который напугал бы большинство мужчин, еще не начавших верить, что тюрьма может быть более безопасным местом, чем их собственный дом.

— Ты умник, Фоллоуз, но скажи мне, пожалуйста — уж очень хочется мне узнать, так что прислушайся, — как ты можешь быть таким весельчаком, зная, что твой брат года два кряду убивал соседских детишек, разрезал их на куски и закапывал у тебя на заднем дворе? Да еще и пока твой отец наблюдал за этим и получал удовольствие. Каково это — играть в стариков-разбойников над безымянными могилами? Мы не смогли предъявить твоему отцу никаких доказательств, но скажи-ка мне, Фоллоуз, был ли ты сторожем брату своему? Ты знал, что он вытворяет?

— Нет.

— Готов поспорить.

Смитфилд не знал, куда дальше копать. Он мог либо попытаться разозлить меня еще больше, либо остановиться на достигнутом. Лейтенант отпил кофе и поморщился, не зная, какой тактики придерживаться.

— Очевидно, прошлой ночью ты заявился в «Мост» и устроил там погром. Такой тип, как Ричард Саттер, склонен принимать подобные вещи близко к сердцу. Прокурор сплавил дело комиссару, который терпеть не может Саттера, а тот, в свою очередь, передал это дело капитану, который тоже ненавидит Саттера, но все равно переложил это дельце на меня. Ты можешь себе представить расклад?

— Могу, — сказал я.

Мы проехали на желтый свет на главном перекрестке; Смитфилд выжал акселератор и проскочил на красный. Крупная женщина резко подалась вперед, навалившись на руль, и яростно засигналила нам вслед.

— Послушай, друг, как-то нехорошо, когда крупный местный делец начинает точить на тебя зуб. Ты не пробовал влипать в заварушки с людьми не из самой высокой налоговой категории?

— Осторожно, ухабы, — сказал я.

— Уроки вождения мне не требуются. — Он целенаправленно въехал в выбоину. Еще больше кипящей внутри злобы проступило у него на лице. — Не хочешь рассказать, что там у вас за разборки с Саттером?

— Позволь мне сперва задать два вопроса. Зачем Ричи идти плакаться в полицию из-за обычной драчки в его клубе? И почему полиция восприняла его всерьез?

— Пнуть парня по яйцам — это не «обычная драчка». — Ведя машину одной рукой, он вытащил из кармана блокнот, оторвал взгляд от дороги, чтобы пролистать его, не обращая внимания на кофе, балансирующий у него между ног. — Некто Фредерик Дж. Малкомбер имеет право выдвинуть против тебя обвинения.

Я фыркнул.

— Что он, без сомнения, отказался сделать?

— Ты думаешь, это смешно?

— Нет, — ответил я. — Некто Фредерик вытащил нож и попытался провертеть во мне дырку. Он с ножами хорошо управляется, но со мной что-то сплоховал. Не удивлюсь, если за этим типом тянется шлейф судимостей. Может, и в тюрячке бывал. — Первые дождевые капли разбились о ветровое стекло. — Веришь ли?

— Не указывай мне, во что верить. Малкомбер — честный уголовник. Он — не отпрыск маньяка вроде тебя, понимаешь?

Я понимал.

Смитфилд не стал включать дворники. Образ улицы растекался перед глазами.

— Десять свидетелей видели, как ты напал на сотрудника Ричи. Десять друзей Ричи могли наплести какую угодно хрень — ну и чёрт с ними, нам все равно не пришлось брать у них показания. Обвинения предъявлены не были. Нам пришлось бы допрашивать всех, кто был в клубе «Мост» в тот вечер, в противном случае.

— Я сказал Ричи, что было бы проще, если бы он просто поговорил со мной, и, как мне показалось, эти условия он принял. Кто знает, что бы я выведал, не сорвись на упоминание Габриэлы? Имя «Габриэла Хани» тебе о чем-нибудь говорит, Смитфилд?

Лейтенант нахмурился. Он включил-таки фары и дворники.

— С ходу — ни о чем. Кто это?

— Актриса в продюсируемой Ричи порнушке. Умерла от передозировки наркотиков год назад. Упоминание о ней дико разозлило того самого Фредерика и спровоцировало весь переполох. Что-нибудь выяснилось о том, кто мог устроить пожар и убить Стэндона?

— Не задавай мне вопросов, — бросил Смитфилд, паркуя машину около моего дома.

— Ладно.

Я открыл дверь, чтобы выйти, и вдруг он схватил меня за шиворот. Каждый мускул на моих шее и плечах застыл, а в ушах поднялся шум.

— Вообще-то, ты наш главный подозреваемый, — процедил он.

Ага, давай.

— Мог бы сразу сказать.

Лейтенант усилил хватку, притянул меня к себе. Холодный пот выступил у меня на лбу.

— Если ты считаешь, что находиться под колпаком абсолютно безопасно, то так оно и есть. — Он отпустил меня, допил свой кофе и выбросил пустой стаканчик на тротуар. — Я не знаю, что за игру ты затеял, но пока играешь ты, и я буду в ней участвовать.

Меня начинало тошнить от упреков в том, что я веду некую «игру»; вроде шашечной партии — просчитываю каждый диагональный ход, охраняю свои фигуры. Выпустив воздух уголками рта, Смитфилд откинулся на спинку кресла и уставился на меня.

— Думаю, у тебя сотрясение мозга посильнее, чем считают врачи, — отчеканил он.

Мимо проехал грузовик, и на капот седана плеснуло водой. Я инстинктивно собрал пальцы в кулак, будто цепляясь за незримую веревку.

— Нервничаешь, Фоллоуз? — спросил лейтенант, глядя на мои руки с усмешкой. — Что, черт возьми, тебя так беспокоит?

— Спасибо, что подбросил, — сказал я.

Прямолинейный подход, которого я придерживался, казалось, не столько помогал, сколько препятствовал прогрессу. Есть время для того, чтобы бодаться лбами, и время для тонких маневров. Передышка — не вариант; только движение и гарантировало мне жизнь.

Номер телефона Зенит Брайт не значился в официальных телефонных справочниках Саффолка. Не оказалось его и в «желтых страницах» Нассау. В Саффолке оказалось семь человек с фамилией «Брайт»; с четвертой попытки я дозвонился до ее матери. У меня не ушло много времени на то, чтобы убедить ее, будто я продюсер «Атлантик Рекордс» и мне хочется подписать контракт с Зенит; она дала мне незарегистрированный номер телефона своей дочери и адрес ее квартиры. Ложь окупилась до одури легко.

Полдень еще не наступил — значит, Зенит или еще спала, или только проснулась. Я точно знал, где искать многоквартирный дом, где она жила, — был в тех местах раньше, с год назад, когда район еще только застраивали. Дом стоял между торговым центром и старым кинотеатром, куда мы с Линдой ходили на наше третье свидание посмотреть «Шенандоа[11]». Она заказала бараньи отбивные особой прожарки и пирог с ревенем на десерт. Нелепо, но я все еще зачем-то помнил это.

По дороге я заехал в магазин. Дождь лил без ветра, так что я будто прогуливался по работающей автомойке. Заметив имя Зенит на почтовом ящике, я нажал на кнопку звонка и не получил ответа. Нажал еще раз — с тем же успехом. Подъезд не был оборудован навесом — я очень быстро промок до нитки; хорошо еще, что удалось заскочить внутрь за компанию с другим жильцом, равнодушно придержавшим мне дверь. Поднявшись на нужный этаж, я стучал в дверь добрых пятнадцать секунд и почти уже сдался, когда мне наконец открыли.

Стоя в проеме, Зенит напоминала одного из подменышей из фильма «Вторжение похитителей тел»[12] в своем белом халате и пушистых тапочках в виде кроличьих голов. Я улыбнулся. Ее подбородок был опущен на грудь, и смотрела она из-под каскада крайне растрепанных волос. Даже максимально далекая от своего сценического образа, она все еще будто загадочно улыбалась и источала дымную ауру, а ноты навязчивых меланхоличных баллад зримо вились у нее над головой.

Зевнув, она почесала за ухом и отвела в сторону прядь волос.

— Что? — проворчала она. Опухшие глаза приоткрылись чуть шире. — О боже, ты!

— Я принес покушать, — сказал я, демонстрируя ей пакет из магазина.

— Ты, наверное, спятил. — Кроличьи ушки испуганно прижались, когда она отступила от двери. — Что ты тут делаешь? Как ты меня нашел? Мне звонить в полицию?

— Они и так про меня в курсе.

— Следует напомнить!

Похоже, только ламе по имени Фрэнки я и нравился всерьез.

— Не осведомлен о твоих вкусах, так что взял всего понемногу. Рогалики, сливочный сыр, лосось, немного тунца…

Она покачала головой неодобрительно, но все же протянула руку и взяла пакет.

— Который час?

— Полдень.

— На улице что, снова дождь? Когда уже перестанет! Только за эту неделю осадков — на добрых десять дюймов. Почему ты ко мне пристаешь, Натаниэль?

— Я не пристаю, — сказал я на голубом глазу. — Просто покушать принес.

Зенит уставилась на меня исподлобья, жуя губу:

— И зачем ты принес мне покушать?

— Можно войти?

— Не знаю.

— Пожалуйста.

В итоге она меня все же впустила. Отгрызла заусенец на большом пальце, сходила в ванную, принесла для меня полотенце. Мне сразу же вспомнились повадки Кэрри. За окном прогрохотал гром, и Зенит боязливо поежилась. Ее явно что-то сильно напрягало — то ли мое присутствие, то ли чья-то еще невидимая тень. В конечном счете это не имело значения, эффект был один и тот же.

— Хорошо, что тебе хватило ума не возвращаться в клуб после вчерашнего, — сказала она.

— Ну да, мозги пока не совсем отшибло, — согласился я.

— Ты украл у меня публику, между прочим. После твоего номера в духе Ван Дамма никто не мог сосредоточиться на какой-то там рядовой певичке.

— Я бы предпочел рядовую певичку.

— Спасибо и на этом.

Мы вместе прошли на кухню, и она указала на желтое плетеное кресло. Я сидел, пока она собирала тарелки и разливала кофе, бормоча что-то себе под нос. Она достала масло и упаковку апельсинового сока, бросая на еду пылкие взгляды. Очевидно, она мало ела — и, следовательно, мало подавала на завтрак.

Когда мы расставили все по местам, она взяла рогалик, разрезала его и намазала сливочным сыром.

— Терпеть не могу лососину, — сообщила она. — Не знаю, как кто-то может эту дрянь есть. — Она одним махом прикончила половину рогалика и хотела еще что-то добавить, но передумала. Сыр перепачкал ей нос. — Ты что, не ешь?

— Я не голоден. Обойдусь кофе.

Она пожала плечами, но тень беспокойства пробежала по ее лицу.

— Тот парень с дурацкой прической, Фред, чуть не прикончил тебя. Не помню, чтобы он на кого-то так срывался. А уж ножом он и подавно не махал. Страшно было смотреть, как он на тебя бросается. Но ты не промах. — Зенит уважительно кивнула. — Где научился так драться?

— Много книжек прочитал.

Она с трудом подавила смешок, прикрыв рот рукой и чуть не расплевав по кухне весь сыр. Не самое восхитительное зрелище, но я был рад, что смог рассмешить ее.

— Так ты расскажешь, зачем пришел? Прошлой ночью ты говорил, что сам не знаешь, что тебе нужно, но, думаю, с тех пор немного определился. Иначе тебя здесь не было бы.

— Никакой определенности, Зенит. По старинке гоняюсь за призраками. Ты слышала когда-нибудь о женщине по имени Габриэла Хани?

— Нет. А кто это?

— Порноактриса, умершая год назад.

— Я не смотрю порнографию, извини.

— Ты в курсе, что Ричи занимается ее производством?

Зенит задумчиво вгрызлась в ноготь.

— Ну, знаешь, меня это не шокирует. Молодые богатеи вроде него все проходят через такой этап — метят в новых Джерри Дамиано, но быстро сдуваются. — Она едко прищурилась в мою сторону. — И тебя-то, мужика, это задевает? Полиция нравов снова в деле?

Еще один хороший вопрос; люди задавали мне гораздо лучшие вопросы, чем я сам — им. Видимо, я и впрямь кидался на все зацепки без разбору в горячке боя. Зенит, будучи бенефициаром Ричи, имела полное право отстаивать передо мной его имя — и при этом все еще как-то меня терпела, сколько бы я его ни поносил. Но я не мог придумать иной способ доскрестись до правды. Ричи наверняка подозревал, что Сьюзен — на грани суицида; должна была быть причина, по которой он так хорошо ее понимал. Рано или поздно он рассказал бы мне об этом. Напирая на его интерес к порнографии, я явно напал на ложный след.

Зенит съела вторую половину своего рогалика, ожидая ответа.

— Не знаешь, не замешан ли он как-то в игорном бизнесе или проституции? — кинул я еще один камень на пробу. — Меня интересуют любые незаконные делишки.

Успех — все тот же. То есть почти нулевой. Зенит окинула меня уничижительным взглядом, четвертующим душу:

— Да что с тобой не так? Ты просто выбираешь виноватого по косвенным признакам, а потом ищешь более весомые поводы для вендетты, чтобы совесть успокоить? Кем ты себя возомнил?

— Я еще не решил, виноват он или нет. Вот почему и спрашиваю.

— Даже если бы я знала, зачем мне тебе говорить? — Она скривила губы.

— Потому что ты не можешь устоять перед моим пленительным взглядом?

Она вскочила, будто ужаленная. Кофе пролился на скатерть.

— Знаешь что? Убирайся из моего дома!

Я схватил ее за руку и притянул к себе. Она яростно сопротивлялась, и я отпустил ее. Моя собственная точка кипения стала абсурдно низкой — я отвечал гневом на гнев.

— Ты была права, сказав вчера, что я умышленно нарываюсь на неприятности. Идет охота, и если я не займу роль охотника, следующий пожар станет для меня последним. Ты не понимаешь, насколько серьезны ставки, Зенит.

— Для кого они серьезны? Для тебя?

— Да.

— Ты просто чокнулся. Что ты такое вытворяешь?

— Я ищу… — Нужные слова не шли на ум. Много чего я искал. В первую очередь — избавления от ярости и изгнания всех наводнивших мою жизнь призраков. — Убийцу. — Это мощное, в общем-то, слово прозвучало плоско, незатейливо, будто из уст того самого парня из басни, который все время кричал о волках шутки ради, а потом опростоволосился.

— Кого? О чем ты? — Волосы упали ей на лицо снова, закрывая глаза. — Боже, Сьюзен Хартфорд покончила с собой. Почему ты так уверен, что Ричи имеет какое-то отношение к самоубийству твоей подруги?

Наверное, из-за того, как он на меня посмотрел, когда я упомянул о шрамах. Мне не хотелось говорить Зенит еще и об этом — я и так завел ее слишком далеко в лабиринт. Все попытки играть в грэм-гриновского «тихого американца» вышли мне боком. Передними зубами Зенит мочалила нижнюю губу, и это выглядело бы ужасно мило, если бы только ее глаза не были полны такого смятения.

— Я думаю, Сьюзен вляпалась во что-то, с чем не смогла справиться. Я убежден, что Ричи знает, что это, даже если сам не вовлекал ее. Хотя, сдается мне, именно он ее и вовлек. Мне нужно его содействие.

— Что ты такого сделал, что вышибала так разозлился на тебя?

— Я упомянул имя Габриэлы. Ты уверена, что никогда о ней не слышала?

— О порноактрисе? Нет, говорю же. — Она была сбита с толку и попыталась разрядить обстановку, и я повел ее обратно к столу. Мы снова сели. Кажется, до нее наконец дошло, что у меня не было к Ричи пустой вендетты и ситуацию обусловливало нечто большее, чем разыгравшееся писательское воображение. — Поверь мне, Натаниэль, Ричи не замешан в секс-рабстве или чем-то подобном. Все, что я знаю, — он владеет домом в Дикси-Хиллз, где снимают эти фильмы. Хотя это даже не его собственность. По сути, это место выкуплено одним из парней, ведущих бизнес с его отцом.

В Дикси-Хиллз проживала Линда. Забавно.

— И что дальше?

— С чего ты взял, что есть какое-то «дальше»?

Я выжидательно молчал.

Зенит вздохнула.

— Полгода назад Ричи предложил мне сняться в одном из их видео. Как бы в шутку, но как бы и нет. Я отказалась, и на этом все закончилось. Он не приставал больше, не урезал мне гонорар за выступления. Разве что передал кассету с одним фильмом, как бы образец того, что они делают, — я глянула интереса ради… ну, картинка выхолощена до блеска, но меня с подобного все равно воротит.

— Где этот дом? — спросил я.

— На Блюджей-драйв. Не знаю номер, но он сказал, это единственный дом, который не видно с улицы, в конце длинного проезда. — Зенит вцепилась мне в руку. — Только, молю, не предпринимай ничего слишком безумного. Уговор?

Кошка, которую я прежде не замечал, спрыгнув с верхней полки шкафа, плюхнулась напротив меня. У нее был приятный золотисто-песочный с шоколадного цвета пятнами окрас. Осторожно подавшись вперед, зверь зарылся мордочкой в оставленного без надзора тунца. Войдя, я недостаточно плотно закрыл входную дверь; та приоткрылась на несколько дюймов, громко заскрипев. Зенит подскочила от внезапного шума.

Кошка замурлыкала, как будто чьи-то успокаивающие руки погладили ее по спине.

Всю Блюджей-драйв затеняли кроны деревьев, переплетающие ветви высоко над головой, образуя нечто вроде крытой галереи. Летом, должно быть, гулять здесь было одно удовольствие — идешь такой со своей девушкой, болтаешь о рождении детей и о будущем, ранняя утренняя роса испаряется с окрестных газонов. Да и зимой, наверное, тут не хуже — когда снег укрывает кусты подобно глазури на торте, и так и тянет обсуждать сказочные рождественские байки да подтрунивать над видом, с которым твой младший братишка ждет появления Санты.

Но вот в дождливый осенний день Блюджей-драйв представляла тягостное, слишком запустелое зрелище. Огороды, оставшиеся без присмотра хозяек, заросли сорняками. Ковер из разноцветных опавших листьев устилал тротуар. Сточные канавы были переполнены.

Проехав по улице взад-вперед, я подметил в единообразной панораме нетипичный участок — рощу из вязов, дубов и эвкалиптов на небольшом холме, окружавшую какое-то жилье. Дренажные канавы тянулись по обе стороны крутой подъездной дороги, усыпанной гравием. На переполненном почтовом ящике из оргстекла были выгравированы винтажным шрифтом четыре цифры: 1807.

Я припарковался на другом конце квартала. Канавы сходились на середине улицы, где вода закручивалась тугим водоворотом против часовой стрелки. Канализационный сток ревел. Я проверил почтовый ящик, надеясь найти письмо с именем на нем, но обнаружил только гору безымянных рекламных рассылок — «Дорогие друзья, мы рады представить…» и все в таком духе. Участок был огорожен забором из красного дерева, а створки широких ворот удерживались вместе веревкой, продетой через щеколду.

Ни одной машины в поле зрения. Я продолжил подниматься по тропинке — мокрый гравий хрустел под ногами, шум дождя громко отдавался на холме. Подъездная дорожка резко повернула, и я увидел современную скульптуру из кованого железа, осевшую в грязи. Дом в стиле Тюдоров с остроконечной крышей, расположенный в начале длинной аллеи, терялся в зарослях. Большие эркерные окна выходили на восток. Я обошел парадную дверь, прокрался на заднее крыльцо, подергал за ручку. Дом оказался не заперт, но от влаги дверь перекосило и разнесло, она просела в раме на добрых полдюйма. Мне пришлось прижаться к ней плечом и сильно толкнуть — только тогда она поддалась.

Я стоял на широкой ковровой дорожке, тянувшейся вперед, к большим комнатам, каждая из которых отличалась неброским, но явно дорогим декором. Нутро дома вовсе не казалось заброшенным или неухоженным, кругом витал густой аромат освежителя воздуха «Попурри». Пепельница, поставленная на тумбочку в гостиной, была щедро заполнена.

Никаких фотографий в рамках на каминных полках, никаких тарелок в раковине или записок на холодильнике. Ни одной картины на стенах, ни одной безделушки «для уюта». Телевизор отсутствовал. Ничего такого, что добавляло бы индивидуальности и заставляло бы думать, что здесь действительно кто-то живет; я не чувствовал себя незваным гостем — здесь не было жизни, в которую можно было вторгаться.

По левую руку от меня вздымался лестничный пролет с перилами из темного дерева. Я двинулся по нему. Двери спален были распахнуты настежь, выставляя напоказ мебель в стиле ар-деко, матрасы королевских размеров и пустые книжные шкафы. Третья комната в другом конце узкого коридора привлекала внимание — с той стороны доносился запах вовсе не мяты и даже не вишни в цвету. Дверь была закрыта, но поддалась с легкого толчка.

На кровати лежало тело.

Две видеокамеры на штативах стояли направленными в ближайший угол; звуковое и световое оборудование стоимостью в несколько тысяч долларов выстроилось у стены и занимало полки. В ванной пахло рвотой, хлоркой и дешевым персиковым шампунем.

Высокотехнологичная развлекательная система, поставленная в большой сводчатой гардеробной, была частично разобрана: стереосистема, проигрыватель компакт-дисков и японский видеомагнитофон, подключенный к двадцатисемидюймовому телевизору, стояли там. Стол с компьютером почти целиком заслоняли стопки одежды и каких-то бумаг. Сейф с трудом втиснулся в оставшееся пространство.

Девушка на кровати с балдахином лежала обнаженная, если не считать расстегнутой голубой рубашки и пары белых чулок, один из которых был разорван до середины икры. Повернувшись боком, она почти соскользнула с простыней, опустив голову на пол, груди внушительных размеров отвисли чуть ли не до плеч. Они слегка вздымались, так что она была жива, но я все равно проверил ее дыхание. Уж не знаю, за какие такие грехи к ней прицепилось прозвище Барахолка, но это была именно она, Лиза, девушка с вечеринки у Сьюзен.

Рассыпанные на ночном столике розовые и белые таблетки покоились в солидной горке кокаина. Дыхание Лизы было пугающе учащенным, и мне потребовалось некоторое время, чтобы привести ее в чувство. Ее веки затрепетали, а глаза забегали по кругу, прежде чем сфокусироваться на мне.

— Кто ты? — спросила она, а затем снова «отъехала».

Хорошенькая, но не прямо-таки высший класс; как раз такие наиболее востребованы в порноиндустрии — все-таки с идеальной внешностью туда редко попадают. Возможно, я корчил из себя сноба — другой бы сказал, что деваха хоть куда. Немного полноватая, черты лица резковаты, но грудь и задница на месте. Кто-то хорошенько ею воспользовался, после чего ушел, нимало не заботясь о дальнейшей ее участи.

По коже Лизы стекал пот. Она сопела, сжав между ног подушку. Я затащил ее назад на кровать, уложил поудобнее голову. Изо рта у нее пахнуло рвотой, на коленях и бедрах я заметил свежие синяки. Когда я натянул на нее испачканную губной помадой простынь, она стала похожа на невинную девочку-подростка. Я чувствовал себя лет на десять старше ее. Возможно, именно столько лет нас реально с ней разделяло.

Я заглянул в шкаф из кедра, осмотрел наряды — черно-белый кружевной костюмчик горничной с чепчиком и фартуком, синяя полицейская униформа и юбка с рискованным разрезом, наряд медсестры, больше похожий на ночнушку, цельный кожаный комбинезон со стальными заклепками и болтающимися цепочками.

Дом Линды стоял примерно в двух милях к востоку отсюда — достаточно близко, чтобы вызвать острую боль под сердцем. Я вообразил ее в полицейской униформе, в низко надвинутой фуражке, верхом на мне, с дубинкой на бедрах.

Сев за компьютер, я открыл каталог на жестком диске и начал просматривать файлы в поисках чего-нибудь, что могло бы иметь отношение к Сьюзен, Саттеру или Хартфорду. На экране мелькали каталоги и описи товаров, названия фильмов и расходы, розничные и оптовые цены. Ни списков рассылки, ни имен. Скрипнув зубами, я продолжил поиски. Моя собственная ярость мешалась с призрачным гневом Сьюзен, накидывая на глаза кровавую пелену. Сейф — хотя, скорее, просто несгораемый шкаф — оказался заперт; я порылся в столе и нашел отвертку под чьими-то шортами, вогнал ее в замок и попытался отжать верхнюю секцию. Отвертка согнулась, переломилась пополам. Сердце стало биться тяжелее, мигрень вдруг усилилась. Я схватил ножницы и проделал то же самое. Ножницы тоже сломались. Шипящая ядовитая гадина кольцами обвила спинной мозг; дух отца встал вплотную, давая непрошеные советы. Я отогнул уголок вкладного фасада ящика на пару дюймов — вполне достаточно, чтобы ухватиться пальцами покрепче, — уперся и потянул его на себя изо всех сил. Лежа на кровати, Лиза стонала, будто напрягаясь вместе со мной. В конце концов я сломал замок, вылетевший из паза с таким звуком, будто пальнули из пистолета.

В первом ящике ничего не лежало.

Без замка открыть остальные ничего не стоило. Второй и третий — пустые. Четвертый был набит сценариями — я злобно присвистнул, отметив большое количество диалогов. В самом последнем лежали пять видеокассет с названиями вроде «Почтальон всегда кончает дважды» и «Домой разврата нет». На всех — логотип студии «Красное полусладкое».

Я выбрал кассеты наугад и быстро прокрутил их; узнал официантку из клуба «Мост» в сетчатых чулках и одного из вышибал в кадре, более — никого. Некоторые сцены снимали прямо в той спальне, где я находился, многие другие — в остальных частях дома. Зенит не покривила душой, говоря, что картинка выхолощена до блеска, — режиссер и монтажер явно работали не на страх, а на совесть, устраивая игры света и подбирая профессиональные ракурсы. Казалось, действие каждого видео происходит в каком-то новом здании. Разные отдельно взятые безделушки вроде часов и картин перемещались по разным комнатам от фильма к фильму, что объясняло, почему ни одна из них не осталась внизу.

В перерывах между просмотрами я проверял окно, чтобы убедиться, что никто пока не нагрянул. После последнего видео я выключил телевизор, откинулся на спинку стула за кроватью с Лизой и задумался, как быть дальше.

Когда я повернулся, она пристально смотрела на меня.

Ее брови озадаченно хмурились, дыхание стало ровнее. Она с усилием приподняла голову с подушки.

— Я помню тебя. — Ее голос звучал по-старушечьи хрипло. — Ты убил Сьюзен. — Она дважды моргнула. Ее веки нашли в себе силы остаться полусмеженными. — Что ты забыл тут? — С трудом сглотнув, она высунула кончик языка сквозь губы. Как будто веря, что каким-то образом сказанное возымеет власть надо мной, Лиза презрительно усмехнулась, поводя плечами. Ее язык то появлялся, то исчезал за зубами, как выпрыгивающая из воды рыба. — Ты и меня пришел убить? — Она расхохоталась; горькие злобные смешки вскоре утонули в судорожной икоте. Вытянув указательный палец и ткнув им куда-то в пол, она произнесла: — Ну тогда пошли в подвал.