Орда

Глава 6

Поздним вечером в монастыре состоялся военный совет, уже в самом его конце воеводы и полковники получили от меня новую вводную.

— Будьте готовы в момент удара ратьеров с тыла, разделить корпуса, отведя их по речному льду на правый берег, — инструктировал я корпусных воевод.

— Государь, ты хочешь разделить войско? — с озабоченностью в голосе спросил Мечеслав.

— Да! Переправится Первый корпус. Ордынцы, бьюсь об заклад, подумают, что мы хотим прошмыгнуть по правому берегу для того, чтобы перекрыть Клязьму ниже по течению с востока, аналогично тому, что мы уже проделали на западе. Поэтому, Клоч, твой корпус, будь спокоен, они не оставят без внимания! В любом случае, при разделении войск монголы начнут более активно использовать русло Клязьмы, на этом мы их и подловим. Отсюда, с территории лагеря, шимозамёты прекрасно добивают до Клязьмы. И в определённый момент, по условному сигналу, когда монголы начнут особенно сильно давить, твои рати, Клоч, начнут притворно отступать. Будешь пятиться назад, пока не окажешься напротив «гуляй — города» при монастыре. Думаю, что значительные силы Орды, переправляясь по льду ломанутся на правый берег. К тому же и отступать вы будете по узкой теснине — между лесом и кромкой берега, что вынудит монголов атаковать вас прямо с реки, благо пологие берега в этом районе будут позволять им это делать. Как только ты остановишь отступление в указанной тебе точке, то вот тогда — то мы и угостим их шимозой! Ведь сами прекрасно понимаете, если бить по разреженным порядкам, то эффективность будет хуже, чем нежели ударить по скопищу. В общем, что я вас учу, что такое «шимоза» все видели в действии на учениях. А потом, Клоч, будь готов преследовать и уничтожать монголов оказавшихся на твоей стороне реки.

На этом совещание закончилось. Длившийся, казалось бы, целую вечность день, тоже, уже давно превратился в ночь. С момента остановки наступления русские войска всё время издали лениво перестреливались с монгольскими туменами. Пушкари, правда, ещё вечером, как только монголы перестали бросаться на занявшие позиционную оборону войска, перейдя с картечи на ядра и гранаты, первым делом принялись целенаправленно расстреливать осадные машины монголов, очень скоро очистив от китайских камнемётов всю юго — западную сторону города.

Четверть войска была ежесекундно на взводе, неся дежурство, при этом посменно чередуясь с оставшимися тремя четвертями. Неприятель был слишком близко и очень опасен.

Из монастыря, превращённого в лазарет, до самого утра исходили крики и гнетущие душу стоны раненных. Их время от времени заглушала работа пушкарей, что всю ночь, подсвечивая прожекторами цели, вели беспокоящий огонь по монголам, не давая заснуть ни своим, ни чужим. Но другое дело, что чужим, кроме беспокойного сна, ещё и хорошо влетало. Со стороны монголов ясно доносились возгласы, проклятия и вопли.

Казалось бы, длящаяся целую вечность ночь заканчивалась. В предрассветных сумерках трубный зов разрывал тишину. Дремлющий тревожным сном лагерь быстро оживал. Из палаток стали появляться усталые, осунувшиеся лица пехотинцев и их командиров. Войска быстро завтракали сухпаем, выстраивались в колонны у калиток, за стенами лагеря образовывали каре и, дождавшись сигнала, снова шли в бой.

Призывные звуки горнов, перестуки барабанов, громкие команды, обрывки фраз, мат и крики, реющие знамёна над полками и ратями, начавшая работать по врагу артиллерия — всё вместе это создавало непередаваемую какофонию звуков. Эта сторона военных действий, густо замешанная на мандраже и естественным волнением перед боем, была по — своему притягательна и действовала завораживающе.

В направлении Волжских ворот открытая территория постепенно сужалась, и уже от самих ворот до русла Клязьмы было не более двухсот — трёхсот метров, а за воротами береговая территория опять начинала возрастать и в районе «Ветчаного города» до реки было около километра. В результате три рати из корпуса Малка прокладывали себе коридор к Волжским воротам. Три рати из корпуса Клоча (четвёртая рать этого корпуса по — прежнему оставалась западнее и была разбросана в трёх блокгаузах) выходившие из лагеря последними неожиданно для монголов начали переправляться на плохо обжитой, заросший лесом правый берег Клязьмы. Три рати вместе с ратьерами остались в «гуляй — городе» и на монастырском холме. Ещё три рати, как уже ранее говорилось, сидели в блокгаузах перекрывающих Клязьму на западе. Оставшиеся восемь ратей — все из корпусов Аржанина и Мечеслава, укрепившись кольями, недвижимо встали между Вознесенским монастырём у подножия холма окружённого «гуляй — городом» и стенами захваченного монголами «Нового города». Монголы же, вполне предсказуемо, не выдерживая тесноты у Волжских ворот, где оперировали рати Малка, были вынуждены главный упор делать на атаку с севера со стороны Золотых ворот. Такая война на укреппозициях меня устраивала уже куда как больше. К тому же, атакующие наши войска монголы теперь представляли собой прекрасную мишень для высоко расположенной артиллерии Вознесенского монастыря.

Монголы продолжали упрямо гнуть свою линию. Орудия как полевые, так и из лагеря беспрерывно били по степнякам отчаянно бросавшимся «грудью на амбразуры». При их приближении к раскатам пушек прибавились залпы из арбалетов, дополненные ниспадающим с неба жалящим градом туч стрел. Теперь выстроенные в две линии корпуса стояли неподвижно, в этом месте инициатива была полностью отдана степнякам.

Ордынцы то и дело обрушивают на рати визжащие степные тумены лёгкой конницы, не способной завязать ближний бой. Пехотинцы безмолвно, подчиняясь командам и сигналам своих командиров, шинкуют конницу своими стрелами, болтами, пулями и разят противника длинными пиками.

А вот у Волжских ворот «Потрясатели Вселенной» подготовили ратям Малка сюрприз. Весь вчерашний день, а может и ночь, степняки, под руководством китайских мастеров, рубили деревья толщиной в руку и вязали щиты, поставили их на колёса, прикрепили дышла, чтобы можно было толкать перед собой. В общем, изготовили они какой — то скороспелый аналог нашего «гуляй — города» из подручных материалов. И теперь спешенные монголы направили эти сооружения против частей корпуса Малка, штурмующих Волжские ворота. Но картечи и особенно ядер у нас оставалось ещё с избытком. Поэтому всё это китайское народное творчество было превращено в труху, а пешие рати очень скоро сошлись накоротке. Яростный бой продолжался более двух часов, монголы регулярно бросали в «русскую топку» свежие пополнения, противоборствующие стороны практически не сдвигались с места и стояли на горах трупов. И только когда с востока послышалась заполошная стрельба, степняки отступили. А пехотные каре Малка пошли вперёд с большим трудом, словно по нескончаемой полосе препятствий. Местами им приходится едва ли не карабкаться по нагромождениям тел изрубленных людей, поскальзываясь на их склизких внутренностях выпущенных наружу. Но наши люди, находясь в каком — то трансовом состоянии, уже успели втянуться в эту адову работёнку подстроиться под сумасшедшие психофизические нагрузки.

Около полудня ниже по Клязьме послышалась частая орудийная пальба.

— Видать ратьеры с тыла атакуют! — в моё ухо радостно прокричал очевидное Сбыслав.

За несколько километров от разгоревшегося места грандиозного по масштабам и кровопролитию боя, из леса стали появляться отряды ратьеров. И, как снег, нет как снежная лавина, обрушились на головы переполошённых монголов. Покрытая смёрзшимся инеем конница, в жёлтых с чёрными крестами попонах и сюрко, железными волнами выкатывалась на лёд реки Лыбедь, прямиком направляясь в сторону ставки монгольского верховного главнокомандования, что накануне была перенесена и сейчас располагалась к северу от пока ещё неприступных стен Ветчаного города.

Пробив мощным тараном артаульные дозоры из тумена Бурундая, выезжая на берег ратьеры сразу же разворачивали своих коней, выстраиваясь в боевой порядок, и целеустремлённо, не задерживаясь ни на минуту, устремлялись к тыловым частям противника. Походя сминались попадавшиеся им на пути наспех бросаемые в бой отряды кэшиктэнов, направо и налево летели гранаты, за спинами и копытами ратьеров оставались лишь кучи убитых и раненых, своих и чужих.

Разрядив в упор во врага все свои пистоли, ратьеры, строго следуя командам, выходили из боя, поворачивая коней назад. Доскакать до своих пехотных корпусов сил всё равно не хватило бы, да и задачи им такой не ставилось, а вот угодить в кольцо окружения при дальнейшем продвижении они могли бы запросто. Визжащие от радости монголы, видя отступление нежданно свалившегося на них противника, бросились в погоню и вскоре нарвались на артиллерийские засадные батареи, спешно установленные на высоком берегу Клязьмы у занятого в результате этого рейда села и замка Боголюбова.

А вот отряд под руководством Коловрата слишком увлёкся преследованием разбегающегося врага, проигнорировал сигналы об отступлении, ворвавшись в огромный монгольский стан, расположенный за рекой Лыбедь, усеянный сотнями шатров, юрт и палаток. Не снижая скорости, дружина Коловрата разметала на своём пути все заслоны, разбрасывая по сторонам все прибывающие к месту прорыва монгольские силы. Погиб замешкавшийся темник Бурундай.

Конная колонна, окончательно потеряв ход, встала, завязалась кровавая рукопашная схватка. По всему лагерю в нервном припадке гудели трубы. Отряд Коловрата бился отчаянно. Черниговцы вовремя опомнившись, стали пробиваться назад, прорывая срочно пребывающие от Вознесенского монастыря многотысячные отряды и сейчас непролазной дугой охватывающие лагерь. Но рязанские дружинники продолжали углубляться во вражеский стан, следуя за своим предводителем.

Навстречу им в бой были брошены последние, срочно собранные жалкие остатки из тумена кэшиктэнов — гвардейцы чингисидов — тургауды. Набирая ход, лязгая железом, тургауды опускают копья и страшный по силе копейный удар разбивает сильно поредевший отряд рязанцев, не имевших стрелкового вооружения, разбрасывая его во все стороны света. Но разбившись на мелкие отряды рязанцы, одержимые местью, продолжали драться. Коловрата вместе с несколькими дружинниками вынесло прямо на Субедея — багатура спешащего к месту боя. Немногочисленная охрана главного советника джихангира сходу бросилась на русичей. В окружении верных рязанцев Евпатий крутил мечом направо и налево, отправляя степняков по частям в клубящийся под копытами коней снег. Не избежал сей участи и «железный пёс» Чингис — хана — удар шестопера размозжил ему голову, а само его тело долго топтали кони.

На рязанцев со всех сторон наваливались всё новые и новые степняки. Отступать было некуда. Коловрат крушил врагов до последнего, но пробитый в нескольких местах копьями, перед тем как замертво свалиться, боярин бросил взгляд на надвратную башню Медных ворот. С её заборола только что был вывешен смоленский флаг, затем Евпатий перевёл начавшие стекленеть глаза на виднеющийся вдали купол Успенского собора, его уста тронула еле заметная улыбка и он медленно осел в кровавый снег.

Батый бушевал, он был вне себя от яростного исступления. Убито почти три тысячи кэшиктэнов, героически, до последнего оборонявших ставку. С учётом вчерашних потерь, можно смело говорить, что кэшиктэнов у джихангира больше нет, из семи тысяч отправившихся в Западный поход, их уцелело лишь несколько сотен, и 9/10 этих чудовищных потерь гвардия понесла за последние два дня! Кроме того, погибли лучшие монгольские полководцы, нойоны Бурундай и Субедей. И в довершении всех бед, воспользовавшись паникой воцарившейся в монгольской ставке, русские войска сумели выйти к Волжским воротам, а затем и ворваться в «Новый город», полностью очистив его от ордынцев. Для всех монголов это был поистине Чёрный день календаря. Но Бату — хан не догадывался, что настоящие неприятности его ещё только поджидают впереди.

Стоило лишь нашим ратям ворваться в занятый монголами «Новый город» и приступить к «выкуриванию» противника, как я решил «подсластить степнякам пилюлю», пускай порадуются напоследок!

— Командуй сигнал! Первому корпусу начать отход! Скоро дело дойдёт до «шимозамётов»! — приказал я вестовому, чей чёрный доспех весь был забрызган вражеской кровью.

Тут же, по длинному флагштоку вверх поползли флажки.

Примерно за пару часов «Новый город» силами трёх ратей Второго корпуса Малка был зачищен от имевшихся там немногочисленных монгольских отрядов. Ну, не любили монголы вести боевые действия в стеснённых городских условиях, то ли дело вольные степные просторы…

А в это время, наверное, половина Орды с небывалым энтузиазмом насела на Первый корпус, начавший запланированный отход. Степняки все разом, вдруг почувствовавшие вкус крови и лезли, как тараканы, не обращая никакого внимания ни на опустошающие залпы картечи, ни на рвавшиеся за спиной гранаты. Береговое дефиле здесь было слишком узким, зато пологим, и монголы для своих атак на отступающие рати вовсю использовали Клязьменский лёд.

— Государь! — взволнованно прокричал мне в ухо главный наш пушкарь Веринеев, — пора бы начинать, позицию, что заняли сейчас монголы, лучше не придумаешь! Наверное, половина Орды сейчас с Клязьмы бросается на Клоча!

— Пора! — кивнул я головой.

— Шимоза? — удостоверился в моих словах Веринеев. Я кивнул головой. Настало время применить свой последний, можно сказать, стратегический и до сего дня тайный резерв.

«Гуляй — городские» «шимозамёты», едва получив команду, принялись отправлять монголам «новогодние подарки» — 20–ти килограммовые бочонки начинённые взрывчаткой и шрапнелью. Били метательные машины по дистанциям 150, 200 и 250 метров. Осколки, поражающие элементы, конечно, долетали и до наших войск по команде прикрывшихся щитами, но львиную долю на себя принимали «Потрясатели Вселенной», за что я им был искренне благодарен! И стрелять эти чудные метательные машинки начали не только по берегам и руслу Клязьмы. Несколько аппаратов заработало против ордынцев, специально подпущенных максимально близко к Вознесенскому монастырю.

Раздался не слыханный ранее грохот, как из преисподней, земля заходила под ногами, многие посчитали, что началось землетрясение. Но русские войска не растерялись и быстро пришли в себя, в отличие от разрываемых на части монголов. Накануне, политработники довели до войск сведения о том, что, вскоре будет применено новое оружие невиданной разрушительной силой. Одна только эта новость серьёзно взбодрила войска. Нет, никакого уныния или пораженческих настроений в армии совсем не ощущалось, скорее, наоборот, в её рядах царил осторожный оптимизм. Поэтому, известие о существовании нового «сверхоружия» хорошо взбодрила войска и рассеяла сомнения в сердцах слабых духом.

Невиданные ранее, опустошительные по силе взрывы не только уничтожали монголов огнём, чудовищной компрессией и осколками, но и проламывали речной лёд. Взрывы и тут же возникающие ударные волны одномоментно слизывали, как корова языком, сотни монголов. А чуть позже, вперемешку с шимозными бочонками во врага полетели глиняные ёмкости с напалмом смоленского производства. Кругом горело всё что можно, и всё, что нельзя!

Замёрзшая речная гладь прямо на глазах заполнялась частой сетью разломов, а её поверхность превратилась в непонятное красное месиво, заваленное извивающимися телами. Растопленные взрывами прогалины и треснувшей во многих местах речной лёд, более не способный выдержать вес степного конника, проглотили не одну тысячу степняков. Лошадиные и людские головы во множестве виднелись над кромкой воды. Они цеплялись друг за друга, барахтались, но под тяжестью амуниции и со сведёнными от холода мышцами все ушли на корм рыбам.

Спасаясь от разверзшейся Преисподни, монголы, те, кто был на это способен, всем скопом кинулись к берегам, создавая неимоверную толчею и ужасающую давку. Шимозамётчики быстро сориентировались и прошлись серией взрывов вдоль берегов реки. В небо взметнулись яркие столбы огня, сплетённые с черными клубами дыма. Некогда самая дисциплинированная армия в мире превратилась в потерявшую голову и вопящую от страха толпу, скорее даже в оседланный укротителями дикий табун мустангов. Монгольские лошадки тоже были хоть и много повидавшими, но живыми существами, а сейчас они просто вышли из — под управления и не слушались никаких команд наездников.

— Смешались вместе, кони, люди, — некстати вспомнились мне слова классика.

Череда мощных шимозных взрывов послужило сигналом для вошедших в город ратей и местных ополченцев. К этому моменту смоленские рати прошли насквозь весь город, усилившись уже давно готовым к бою городскими дружинами народного ополчением. И как только за городскими стенами послышался сильный незнакомый грохот, из Серебряных ворот «Ветчаного города» вслед за смоленскими полками повалила разномастная колонна владимирских ополченцев, пеших и конных, воинов и мастеров, со щитами, копьями, мечами и рогатинами. Под раздачу попал монгольский стан вместе со ставкой Батыя у реки Лыбедь. Взрывы шимозы, визги ужаса и боли монголов, смешались с яростным воем выскочивших из города смоленских ратей и городовых полков. С противоположной стороны города, на север, направилось часть ратей, что весь день сдерживали монгольские атаки у Вознесенского монастыря. Спешно пройдя мимо Золотых и Ирининых ворот, обогнув «Новый город» войска с другого края также вышли к реке Лыбедь. Большая же часть войск принялась активно зачищать берега Клязьмы от временно дезорганизованного, раненного, контуженного, объятого пламенем и сгораемого заживо противника.

Пришедший из степи лютый зверь, впервые в жизни почувствовав себя в сети, судорожно затрепетался. Его всё сильнее сжимали в тисках перемалывающая всё живое русская железная пехота и кружащие словно вороны, выведенные из «гуляй-города» ратьеры.

Для монгольских ханов, нойонов, темников, да, что там, даже для распоследних обозных пастухов, случившееся только что «светопреставление» стало последней каплей. Теперь все в монгольской Орде, скукожившейся с изначальных семидесяти до теперешних десяти тысяч, придерживались одного и того же мнения — надо срочно уносить отсюда ноги, и чем быстрее и дальше — тем лучше. Прорываться по Клязьме, через пехотные позиции они разумно посчитали самоубийственной. Пораскинув мозгами военноначальники поняли, единственный их выход — прорыв на восток.

К тому же восточное направление отхода было предпочтительнее ещё и потому, что монголы рассчитывали на Волге, а может и раньше в нижнем течении Клязьмы встретиться со своими соплеменниками — с двумя вышедшими из Булгарии туменами, от которых, что странно пока не поступало никаких вестей.

Шокированные, обескураженные, тем не менее с трудом воссоздавшие подобие дисциплины, но уже окончательно сломленные духом ордынцы, сбились в один сильно потрёпанный тумен, прихватив самую ценную часть обоза и поднимая над собой тучи снежной взвеси, направили морды своих коней на восток.

После достигнутого успеха приостановившие своё наступление ратные каре я застал на месте покинутого впопыхах становища Бату — хана. Преследовать монголов я не стал, потому как знал, что всё равно они далеко не уйдут, с обозом, по крайней мере, уж точно. Моим же войскам требовался срочный отдых.

Смоленские части — 2-й Смоленский, 15-й Вержавский и 8-й Полоцкий полки, размещённые в западных блокгаузах и не принимавшие участия в минувшем бое, деловито сновали по брошенному стану, брали под охрану всё оставленное противником имущество, повсеместно вязали богато одетых имовитых пленников, при этом без лишних затей добивали простых воинов. На этом фоне владимирские городские полки, совершившие совместную с нашими войсками вылазку из города, смотрелись бедными и никчёмными родственниками. От их услуг и какой — либо помощи все полковники как один отказывались. Владимирцам ничего не оставалось, как сгрудившись всем скопом, с рассеянным любопытством наблюдать со стороны за трудящимися, словно неутомимые пчёлки, ратниками Смоленского князя. Заслушав по пути доклады от корпусных воевод, направился прямо к нашим союзникам, необходимо было устанавливать контакты и налаживать отношения.

Завидев несущуюся прямо на них грозную, чёрную как смоль крылатую конницу, почивавшие ополченцы, все как один повскакивали на ноги. Но заметив, что со стороны смолян никаких агрессивных поползновений не происходит, владимирцы малость подуспокоились, сообразив, кто именно к ним скачет.

Предварительно разоружив, телохранители подпустили ко мне владимирского воеводу Петра Ослядюковича, единолично возглавившего оборону города после опрометчивых поступков суздальских князей, закончившихся их гибелью. Вместе с ним проследовали бояре, несколько сотников.

— Здравствуй княже! — низко поклонился в пояс воевода. Этому примеру последовали и его соратники, стоявшие чуть поодаль. — Вечно я, все мы, все жители Владимира будем за тебя Богу молить, что спас нас от неминуемой лютой погибели! Спасибо тебе, Владимир Изяславич! — и опять Пётр поклонился в пояс вместе со всеми своими боевыми товарищами.

Я соскочил со своего коня, стараясь незаметно размять затёкшее тело.

— Вам всем спасибо славные вои, что МОЙ город отстояли от злого ворога! — решительно заявил я без всяких двусмысленностей.

Владимирцы застыли с ошалелым видом, переваривая услышанное.

— Знайте, что никого силой неволить не буду. Кто согласен служить мне и Смоленской Руси верой и правдой, должны будут присягнуть путём крестоцеловальной клятвы, признавая тем самым меня своим единственным законным государём. Те из вас, кто по — прежнему верен своим бывшим недальновидным и предавшим вас князьям, глупому потомству Долгорукова — скатертью дорога, никого во Владимире даже на лишний час не задерживаю!

Петр Ослядукович, вместе с парой других воевод, не пожелавших дать мне присягу, был немедленно взят под стражу. Сразу после своего категоричного отказа он был прямо на месте скручен моими телохранителями. Остальные владимирские бояре, командиры ополчения, незаметно для себя оказались в плотном кольце окружения эскадрона телохранителей. Выслушав аналогичное по смыслу предложение, что недавно получил их воевода, они без долгих раздумий и совещаний, всем скопом, встав на колени, принесли крестоцеловальную присягу нашим полковым капелланам.

Среди основной массы простых воев обескураженных и деморализованных событиями последних дней отказников набралось два с половиной десятка, в основном княжеских гридней. Аресты и взятие под стражу — это была временная и вынужденная мера, так как не стоило раньше времени, о чём бы то ни было информировать беглого князя Юрия Всеволодича. Несколько позже я намеривался их всех отпустить к своему беглому князю.

Своим новым подданным я приказал выстроиться для смотра. С тяжким сердцем я оглядывал владимирцев застывших в строю в порванных и окровавленных кольчугах, в помятых шлемах, с зазубренными копьями и мечами в руках. У большинства то тут, то там виднелись окровавленные повязки, некоторым, судя по комплекции, не было и тринадцати лет. Заметив скоромно спрятавшуюся за спинами старших товарищей группку таких подростков, я направил к ним своего коня. Следом за мной неотступными тенями увязался десяток телохранителей.

— Расступитесь — ка братцы, дайте мне на юных героев взглянуть!

Передняя шеренга ополченцев послушно расступилась, открыв моему взору пятерых восхищённо взирающих на меня безусых ребят.

— Сколько вам годов, юные вои?

Они в смущении смотрели на меня своими большими глазами, не произнося ни слова.

— Оглохли? Или немые? — рявкнул показавшейся из — за плеча Сбыслав. — Вас спрашивает ваш государь, сколько вам лет? Немедля ответствуйте!

— Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…, — робко послышались какие — то странные детские голоса, совсем не юношеские, хотя, судя по годам, должны были бы быть уже сломавшимися. Ладно, один человек может быть исключение, но не все же сразу! Я от удивления встряхнул головой.

— Вы, что, кастратов в строй поставили? — заржал малость ошалевший Сбыслав.

А я стал догадываться, что — то здесь явно что — то не чисто с гендерной принадлежностью у этих малахольных юнцов.

— Ты! — указал я пальцем на крайнего слева воина, — назови своё имя!

— Ульяна, — пропищала ещё больше покрасневшая девица.

Мой палец продолжил движение вправо, в ответ послышались другие женские имена. — София, Ладамира, Мирослава, Евдокия.

Мои телохранители и присутствующие тут же воеводы, вестовые и другие пребывали в полном обалдении от услышанного и увиденного.

— Вух! — картинно вздохнул Клоч. — Слава богу это девицы, а то я уж было почуял в своих чреслах набирающий силу содомских грех! — весело заявил корпусный воевода. Ответом ему был грянувший как гром всеобщий смех, разряжающий обстановку. Одни лишь воительницы не поддержали этого веселья, лишь вымучено улыбнувшись.

— Жалую вам за верную службу! — наклонившись с коня, вручил каждой по бумажному рублю.

Выпрямившись в седле и специально прибавив голос, чтобы побольше ополченцев услышали мои слова, я продолжил начатый разговор.

— Это вам лишь задаток. После того, как монголов окончательно разобьём мы, по нашим законам, разделим всё их преступно нажитое добро. Владимирское ополчение и вы в том числе, славные воительницы, получите свою долю.

Это известие владимирскими городскими сотнями было воспринято с воодушевлением, заголосили и загомонили все и сразу.

Выехав на середину построения, я толкнул зажигательную речь в духе «враг будет разбит, победа будет за нами!» Отдельно отметив заслугу женщин не только в обороне, но и в бою, лицом к лицу со страшным противником.

Обошедшие вражеские позиции, и ударившие в первой половине дня с тыла ратьеры Злыдаря наведя переполох в монгольских рядах, они не стали развивать наступление. Зато, отойдя от города всё это время активно «окапывались» в месте, где река с обоих берегов была зажата высокими, поросшими лесом берегами.

У монголов, начавших поспешно отходить на восток, зубодробительного деблокирующего удара не вышло. Вблизи устья реки Нерль, впадающей в Клязьму у села Боголюбова, тумен натолкнулся на рукотворную полынью, сразу за которой виднелась угрожающего вида засека, облитая льдом. А в прорехах — жерла пушек, немедленно открывшие огонь. Прикрывал эти позиции княжеский замок выстроенный Андреем Боголюбским. Он располагался на высоком берегу Клязьмы и был хорошо укреплён земляными валами с древо — каменными стенами и башнями. На восточной стороне замка, у ворот Лестничной башни обращённой к речной пристани, удобно разместилась часть артиллерии. В этом месте берег был очень крут, а вырубленные в грунте на спуске к речной пристани широкие ступени были засыпаны снегом, тем самым сделав артпозицию абсолютно неприступной. При этом артиллеристам открывалась широкая панорама и заодно прекрасная перспектива ведения огня.

— Урусские конники проломали лёд, а за полыньёй устроили засаду! — доложил приехавший в ставку монгольский тысяцкий Бадай, командующий передовым отрядом — артаулом. — На прибрежной кручине у Боголюбова тоже свои огненные трубы разместили.

Пораскинув мозгами Бату — хан ответил.

— Уже вечереет, если пойдём дальше, то только поломаем коней, — заявил он, долго вглядываясь вдаль. — Нужно переночевать, а с утра уже прорываться. Русичи, освободив из осады Владимир вроде успокоились.

— Разобьём стан прямо здесь и переночуем. Сюда пушечные ядра из Боголюбова не дострелят. До утра может быть, всё замёрзнет! Ночью внимательно следите, и не подпускайте русичей к полынье!

Бату — хан вернулся в свой скромный шатёр, где его уже поджидали «горячо любимые» родственнички.

Чингизиды, растерявшие всю свою былую уверенность, старались, как могли, держать мину при плохой игре. Это прослеживалось, прежде всего, в неукоснительном следовании церемониала подобных собраний. Бату — хан, как походный глава, джихангир, всего монгольского войска занял позолоченный трон, принадлежавший некогда китайским императорам. По правую руку от джихангира разместились на белых кошмах монгольские царевичи, правда, в неполном составе.

Выжили два сводных брата, сыновья Джучи, Шейбани и Тангут. Ещё два брата Бату — хана — Бэрке и Орду, участвовавшие в этом походе, сегодня погибли, один утонул, другого застрелили. Также отправились к праотцам ещё три чингисида — сыновья Толуя — Мунке и Буджек и внук Чагатая — Бури.

Сыновья Чагатая — Байдар и Хайду и хана Угедея — Гуюк и Хадан кривили свои рожи. Именно Бату — хана они считали чуть ли не главным виновником обрушившихся на них несчастий, но до созыва курултая были вынуждены ему подчиняться. По мнению братьев, «сын» Чингис — хана Джучи, имел весьма сомнительную родословную, следовательно и его сын Бату, не будучи истинным чингисидом, похерил и разрушил в этом походе всё то, что десятилетиями создавал их великий дед — «Потрясатель Вселенной».

По левую руку Бату — хана уселись, поджав ноги, самые знатные и прославленные ордынские военноначальники, тоже в весьма урезанном количестве. Погибли Субедей, Бурундай, Кадан, Курмиши и многие другие. Второй круг образовывали, расположившись за спинами главных действующих лиц, многочисленные нойоны, ханские советники — мурзы и увешанные амулетами шаманы.

Все присутствующие на совете отчётливо понимали, что им не осталось иного выхода, кроме как спасаться бегством. Никто более даже из самых упёртых военноначальников не помышлял о продолжении русской кампании. Хорошо бы просто остаться живыми, да унести бы ноги из негостеприимных, кровавых русских лесов.

— Надо идти к Волге, к Гороховцу и Стародубу, там встретимся с двумя нашими туменами вышедшими из Булгарии. Здесь, против Улайтимура Смоленского мы бессильны, видно бог войны Сульдэ в лесах урусов слаб, — философски заметил Бату — хан.

— Но если мы будем обходить по лесу засеку ратьеров, то нам придётся кинуть здесь остатки обоза? — то ли спросил, то ли прокомментировал это решение Хадан. Он месте с Гуюком и сыновьями Чагатая, в последнее время, люто возненавидел Батыя.

— Ничего, в пути коней будем есть, нам бы лишь выйти к Булгарии или по Оке к Мордве, далее решим. Живы будем — добро ещё наживём! Лучше оставить у проклятых урусов своё добро, нежели свои кости! Стоять дальше на, как выяснилось ненадёжном речном льду, отрезанными уруситами от всего мира, нет смысла! Ведь весной даже этого льда не будет под ногами, — подвёл черту в обсуждении джихангир.

Не успел Бату — хан договорить, как совсем рядом послышались взрывы артиллерийских снарядов. Все присутствующие устремили свои взгляды на джихангира. В шатре установилась гнетущая, напряжённая тишина, сильно нарушаемая лишь внезапно обрушившимся грохотом вражеских орудий и прочими, крайне неприятными отзвуками ночной битвы, что с каждой минутой приближалась к главной монгольской ставке.

— Урусы! — сказал лишь одно слово влетевший в шатёр нукер.

Монгольские царевичи повскакивали со своих мест и устремились на улицу.

Вокруг шатра Бату — хана, казалось, земля заходила ходуном, ежесекундно сотрясаясь от взрывов, страшного, оглушающего рёва и шума, а также от беспорядочного топанья тысяч конских копыт.

Взобравшись на коня Бату — хан мимолётно бросил взгляд в сторону дальних юрт, тускло освещаемых отблесками пожаров. И тут его передёрнуло, он воочию увидел, как из ночной пелены к отсветам костров, словно из небытия, вынырнули длинные, плотно сбитые наступающие шеренги русских панцирников. Под барабанный бой они ступали мерным шагом, прикрывшись щитами, из которых зловеще, хищно поблескивая в отсветах пожаров, торчали склонённые копья и топоры с длинными рукоятями. Монолитные шеренги разрывали лишь понатыканные то тут, то там шайтанские пушки урусов, с небрежной, просто наглой лёгкостью перемещаемые на больших колёсах только лишь силами пушечных расчётов. И вот очередная пушка, прямо на глазах джихангира взбухнула пламенем, раздался грохот и противный свист картечи. Не успел Бату моргнуть, как на снег начали заваливаться несколько монгольских всадников. Одновременно с этим, первые шеренги урусов — копейщиков присели на колена, давая возможность урусским стрелкам начать вести прицельную стрельбу. Вот выстрелили свинцовыми пулями малые ручные пушки, а через мгновение, на монгольский отряд устремился смертоносный железный поток стрел и болтов. А беспрестанно грохочущие пушки урусов вспыхивающие огненными всполохами, бросали охапками визжащую картечь.

— Повелитель! — до сознания Бату еле слышно пробился голос его нукера. — Заслон проломлен, срочно уходим!

Задумчиво — потрясённый происходящим Бату — хан, словно человек пребывающий в каталитическом ступоре, не шевельнул ни одним мускулом. Верные тургауды, позабыв правила вежества проявляемые к чингисидам, грубо схватили коня джихангира за уздцы, развернув спиной к урусам и всей толпой резво поскакали на восток, поднимая копытами грязно — пепельный, местами кровавый снег.

Чтобы развить успех и окончательно добить монголов, короткого зимнего светового дня нам не хватило. Потому, выйдя к новому монгольскому стану у Боголюбово, мной было принято оппортунистское решение — продолжить утихший с наступлением ночи бой. Рати, в своё время, тренировались вести наступательные действия ночью, но реального боевого опыта приобрести, ещё не успели. Однако же монголов требовалось, во что бы то ни стало дожимать! Ведь малость обученному пехотинцу всяко удобней действовать ночью, к тому же имея на своей службе прожектора, нежели плохо подготовленному к этому и вдобавок деморализованному поражениями минувшего дня всаднику. Во всяком случае, я так думал, отдавая приказ на ночную атаку нового монгольского стана.

Как только большая часть монгольского лагеря забылась тяжким сном, началось наше «светопреставление»… Монгольский лагерь заполыхал вместе со снегом, ночью стало светло как днём. Крепостные арбалеты непрерывно вели обстрел глиняными сосудами с «греческим огнём», точнее говоря продуктами перегонки угля и дерева. Этот огонь не только освещал, но в значительной мере прокладывал путь — поджаривая сбившихся в кучи монголов. Повсюду с диким ржанием метались зажжёнными живыми факелами кони, монголы с подожжённой одеждой судорожно зарывались в снег. А русские рати, освещаемые неровным горящим светом, не обращая внимания на разверзшийся вокруг ад, продолжали двигаться вперёд, твёрдой поступью и при полном молчании.

Упряжки лошадей тянули 12–футовые орудия. По команде пушки выезжали вперёд, развернувшись и сняв зарядные передки, они тут же разрождались страшными грохотами залпов, заглушая крики заживо сгорающих степняков. Пламя, вырывающееся из жерл пушек, разрезало своими световыми вспышками и так изрядно освещаемую пожарами ночную тьму.

Вместе с лагерем заполыхали те немногие обозы, что удалось монголам эвакуировать. Пришлось ядрами пробивать проходы, разнося в щепы составленные вместе телеги и возки. В образующиеся проломы и пустоты тут же устремлялись плотно сбитые батальоны. Монголы не просто отхлынули от линий своих полевых укреплений, они в страхе беспорядочно побежали из лагеря.

Утомлённые холодом, голодом, бессонными ночами, пережившие ужасы сегодняшнего дневного избиения они перестали не то что верить, а даже элементарно слушаться своих командиров. Как в таких случаях и бывает, на поверхность во «всей красе» всплыли животные инстинкты. У всех осталось одно лишь желание — сбежать, куда подальше из этого снежно — пламенного русского ада.

И они бежали, кто, оседлав коней, кто на своих двоих. Их лошади давили друг друга, опрокидывались в занесённых снегом рвах. К всеобщему «веселью» подключились даже, казалось бы, меланхоличные верблюды, с диким рёвом носящиеся по объятому пламенем становищу. Некоторые из двуногих ещё пытались отстреливаться, но большинство просто бежало. Ими двигало одно лишь желание — подальше уйти от до боли знакомых раскатов орудий, тресков выстрелов и всепожирающего нетушимого пламени тщадящих пожаров. Эта главенствующая масса паникёров, как водоворот, сминала и увлекала за собой немногие части сохранявшие ещё дисциплину.

По огромному, горящему монгольскому лагерю русские рати продвигались крайне медленно, боясь вырваться сильно вперёд, чтобы из — за этого ненароком не попасть под раздачу то и дело громыхающих по — соседству орудий. Стремительному продвижению мешали также разбросанные повсюду шатры и обозные средства передвижения, перманентно преграждающие путь атакующим колоннам. Ну и, конечно, метавшиеся повсюду пешие и конные монголы, волей — неволей нанизывающие свои тела на пики и бердыши, тоже заметно притормаживали наши войска.

С противоположной стороны монгольского лагеря, ратьеры, покинув перекрывавшие реку блокгаузы, также не бездействовали. По проложенным взрывами коридорам в монгольский стан устремилась конница. Сея среди монголов небывалую панику и сминая все заслоны. Никто сейчас в мире не мог выдержать атаку конного ратьерского строя, где каждый всадник вооружён несколькими крупнокалиберными пистолями, выстрелы из которых обладали таким останавливающим эффектом, что заставляли кувыркаться через спину даже мчащуюся во весь опор тяжёлую рыцарскую конницу, куда там до ней основной массе монголов с их лёгкими низкорослыми лошадками.

В прорыв устремилась и конная артиллерия. Очень скоро орудийная пальба разразилась в самом центре горящего со всех сторон монгольского лагеря. Это было через чур, даже для много чего повидавших монголов. Разрезанные неживую тумен потерял всякое управление. Подняв нечеловеческий рёв, рвя узду и настёгивая своих коней, всадники понеслись в сторону леса. Косматые лошадёнки, голодные, одновременно обожжённые и замёрзшие, израненные стрелами, были напуганы происходящим не менее своих наездников. Эту беспорядочно удирающую конно — людскую массу совсем не требовалось как — то понукать. Попав в общий поток, лошади сжимали друг друга со всех сторон и бежали прочь от полыхающего лагеря и грохочущей артиллерии.

Сквозь разрывающие густую тьму всполохов рыжего пламени было видно, как у границы густых владимирских лесов возник грандиозный завал. Трепыхающиеся тела лошадей смешивались вместе с издававшими предсмертные вопли монголами. Лесная чащоба действовала на плотную, обезумевшую от страха конную лаву словно сито — пропуская дальше вперёд сотни, но останавливая в частоколе живой изгороди тысячи. Да ещё вовремя подсуетилась наша артиллерия, перенесшая огонь на такую заманчивую мишень. Как следствие — несколько сотен насмерть сдавленных у линии леса, а с другой стороны завала — больше тысячи хорошо нашпигованных картечью искорёженных тел. И как окончательный итог — изначально семидесятитысячный монгольский ударный корпус фактически прекратил своё существование!