Октябрь, который ноябрь

Глава пятнадцатая Накануне. Ночь

Вокруг было темновато, тянулась бесконечная стена баррикад из поленьев, где-то звякали лопаты. Пролетка с арестованным проехала мимо вполне уставного полноразмерного пулеметного гнезда. Похоже, гарнизон Зимнего был настроен решительно.

С урчащего двигателем броневика экипаж бдительно осветили фарой — подполковник возмущенно взмахнул рукой — свет убрали. Пролетки прокатили мимо броневого монстра — по серой броне тянулась свежая белая надпись «Памяти Павловцев».

— Приехали, господин Ульянов.

— Что ж, тем лучше, тем лучше, — л-пленник подхватил полы одеяла, спрыгнул на мостовую. Гипертония, видимо, в силу важности исторического момента, отступила.

Под конвоем прошли мимо охраны, впереди раскинулась широкая лестница, украшенная античными барельефами. Арестованный дружелюбно кивнул знакомым богам и героям. У лестницы топталось немало военных людей, в основном офицеров, многие с повязками свежесозданных добровольческих офицерских дружин, но на плененного вождя никто особого внимания не обратил, поскольку не узнал. Л-Ленин действительно стал меньше ростом, похоже, из-за каких-то тактических оборотничьих соображений. Окружающие с некоторым недоумением косились на веселенькое одеяло, и немедленно переключали свое внимание на Катрин. Сестра милосердия из шпионки действительно получилась излишне… накрахмаленная.

Коридоры, двери, лепнина, потревоженные, наспех составленные вдоль стены вазы, статуи, этажерки и шкафы. Еще один многочисленный пост охраны, суета адъютантов…

— Пусть войдут, — донесся из кабинетных глубин решительный голос.

Оборвался треск пишущей машинки секретаря, подконвойных ввели в большую комнату. Навстречу стремительно шел человек во френче, ершисто стриженый, поджарый и напряженный как струна.

— Здравствуйте, Александр Федорович, — с достоинством, но дружелюбно, поздоровался л-Ульянов.

Временный хозяин Зимнего, заложил руку за борт френча и безмолвно сверлил арестованного невыносимо проницательным, немигающим, гипнотизирующим взглядом. Драматическая пауза тянулась и тянулась, переходя из классической мхатовской, в арт-хаузную. Когда напряжение немоты достигло апогея головокружительно-звенящих тишин шедевральнейших эпизодов фильмов Тарковского, плененный вождь высморкался в край одеяла и печально признался:

— Болею.

Керенский обвиняющее выкинул руку:

— Клоун! Ничтожество! Под арест. На общих основаниях. Никаких поблажек. Караул удвоить! Увести.

— Вот-те и пообщались, — буркнул арестант, вскинул из-под одеяла руку и завопил, грозя оппоненту пальцем: — Диктатор! Узурпатор! Позер! Еще пожалеешь, бобрик напыщенный!

Орала Лоуд абсолютно не по-ленински, зато искренне.

Вождя схватили за одеяло, за руки, поволокли прочь.

— угрюмо затянул л-вождь, принципиально отбрыкиваясь от конвоиров. Офицеры поднажали и вытолкнули опытного пленника в дверь.

— Напрасно вы, Александр Федорович, — сказала Катрин. — Сейчас любые переговоры разумнее вооруженной конфронтации.

— Вас не спросили, — резко поворачиваясь, отрезал диктатор. — Вы вообще кто?

— Патронажная сестра Екатерина Олеговна Москворецкая. Нанята для ухода за заболевшим.

Керенский бегло, но подозрительно оглядел сомнительную сестру с ног до головы:

— Ступайте, сестрица, вы освобождены от своих обязанностей. Отныне за гражданином Ульяновым присмотрят тюремные врачи.

— Да? По слухам, у вас и подконтрольных тюрем не осталось, — с печалью сказала Катрин.

Особой симпатии к гражданину Керенскому она не испытывала, но выглядел министр-председатель, он же морской и военный министр, неважно. Явно катастрофически не высыпается, глаза ввалившиеся, весь издерганный. Совмещение должностей — большое зло.

— Ложь! Мы полностью контролируем ситуацию! На подходе ударные батальоны, высланные Ставкой. Кто вам дал право… — Керенский встряхнул головой. — Ступайте-ка отсюда вон, Екатерина Олеговна.

— Как скажете. Но позвольте напомнить: гражданин-товарищ Ульянов-Ленин, он упорный и имеет обыкновение возвращаться. Упустили вы шанс договориться.

Катрин поняла, что на нее сейчас будут кричать. Хозяин Зимнего действительно набрал воздуха и начал по восходящей:

— Договариваться?! С преступной, изменнической шайкой авантюристов-террористов?!..

Но тут в глубине дворцового коридора многоголосо закричали, ударили три револьверных выстрела, закричали еще громче. Загрохотали сапоги, в комнату вскочил адъютант с широко распахнутыми глазами:

— Бежал. Он бежал!

— Как?! — Керенский рухнул на стул — даже сейчас он был порывисто-театрален и явно учитывал, что предмет мебели мягок.

— Его вели… вдруг… исчез, одеяло… одеяло осталось, — прояснил ход катастрофических событий бледный адъютант.

Диктатор застонал, с силой, обеими ладонями пригладил свой бобрик:

— Задержать. Немедленно! Вы слышите?!

Катрин осознала, что лишние свидетели столь драматическому и унизительному моменту ни к чему, на цыпочках удалилась в коридор.

Здесь было довольно оживленно: прогрохотал ножищами полувзвод юнкеров, где-то дальше вновь бабахнули из револьвера, протяжно прокричали команды. Мероприятия неизбежные, но, скорее всего, безнадежные. Лоуд, не возлагавшая особых надежд на попытку экспромт-переговоров, все же не ожидала подобного унижения и сейчас пребывала в откровенном, вполне понятном возмущении. Вон — даже отойти от кабинета Керенского не соизволила, сразу сгинула. Сейчас любой юнкер или офицер, бегающий по коридорам и размахивающий винтовкой, может оказаться очень фальшивым л-юнкером. Возможно, даже проявит инициативу и возглавит одну из команд преследователей. Или примет облик испуганного лакея дворцовой обслуги и усядется пить чай и злословить с коллегами по поводу неумелой новой власти. Хотя нет, слишком разозлена тов. Оборотень, чтобы мирно чаевничать. Маневр с мгновенной мимикрией и подделкой под одного из конвойных технически отточен до идеала, и чем многочисленнее охрана, тем проще бывает этот фокус провернуть. С этим трудностей у Лоуд не возникло, вот как бы не психанула обиженная завотделом и за нож не взялась.

Впрочем, пора было подумать о себе. Сейчас у преследователей пройдет первый шок, поднатужатся умами, начнут сообщников искать. Высокорослая и донельзя сомнительная сестра милосердия на роль козы отпущения вполне пригодна.

Катрин огляделась, подошла к столу у стены: брошенная посуда, лужица пролитого чая, ложечки с вензелями, баранки, самовар. Походно-дворцовая жизнь в период очередной агонии власти. Самовар, кстати, чуть теплый. Шпионка разломила баранку, сунула в рот — пыль мучная, никакого сравнения с глорскими пряниками, страна в кризисе, вообще все плохо.

Она шла по коридору, временами выставляя самовар в качестве щита. Мимо в поисках коварного вождя большевиков пробегали запаленные преследователи, Катрин ахала, заслонялась самоваром. Нужно признать, наличие полуведерного бытового прибора порядком убавляет дамам заметности-гламурности: встречные больше опасаются обжечься, чем вглядываются собственно в самовароношу.

К выходу с барельефами шпионка не попала, вывернула к какой-то лестнице поскромнее, спустилась. Малочисленный гарнизон на выходе был настороже: ощетинились штыками и развернули пулемет во глубину дворца.

— Боже мой, что творится, что творится?! — причитая, Катрин спустилась к внутренней баррикаде. — Отряд капитана фон-Квака здесь вышел?

Выяснилось, что Квака здесь не было, но его действительно лучше снаружи искать — во дворце сейчас небезопасно. Шпионку выпустили в ночной холод — имелись в старой армии определенные достоинства, например, остатки рыцарской галантности и уважения к прекрасным дамам.

Катрин с грустью приобняла остывший самовар и пошла искать проход между дровяными баррикадами. У стен дворца стояли трехдюймовки, у зарядных ящиков возились юнкера расчетов. Изрядно стянули войск. Штурм, видимо, будет жестче, чем в основном векторе. И вообще дело не заладилось. До аудиенции шпионки были более высокого мнения о Керенском, а сейчас министр-председатель взял и взъярил оборотня — попыток ареста Лоуд, по старой памяти, абсолютно не выносила и считала глубочайшим личным оскорблением.

Катрин протиснулась мимо полуготового, обкладываемого мешками с песком пулеметного гнезда. Левее, у баррикады сгрудился военный люд — там слушали агитатора. Вернее, агитаторшу. Молоденькая, разрумянившаяся девушка-ударница, балансировала на гребне штабеля фортификационных дров:

…- потому стоять нам надо до конца! Не большевики, не анархисты опасны. Им самим голову задурили, много ли нужно фабричным и прочей темноте сиволапой. Но немцы уже в городе! Диверсии и провокации кругом. Сегодня на Пушкинской накрыто ихнее шпионское гнездо. Двенадцать легких пулеметов, динамит, полмиллиона рублей. Золотом! Штурмом тайного германца взяли. Юнкера-владимирцы, ай, молодца, со двора ворвались. Я сама видела, раненых помогала оттаскивать. Тамошних шпионов Красная гвардия с улицы прижала, так под дверьми рабочих-точильщиков побило два десятка. Они же необученные, прут на пулемет напролом, никакого понятия о тактики. Господа, немца надо сдержать!

Катрин подергали за рукав:

— Красивая, кипяточку-то нету? Озябли сильно.

— Едва теплый. Плеснуть? На иные сугревы и не рассчитывай, — сказала Катрин лукавому казаку.

— Что ж этак обидно, разом в лоб, — вздохнул служивый. — А поигричать? Ладно, ну, нацеди хоть тепленького.

Потянулись кружки, казаки хлебали, шушукались:

— Неужто про немцев правда? Зверствуют, им что столица, что по фронтовым траншеям «чемоданы» класть. Или заливает молоденькая? Кто такая, кто знать?

— Ударница, они ж еще те… барышни.

— Ты не зуди, — предостерегла Катрин, наливая очередную кружку. — Как могут бабы, так и служат. Достойны уважения. А про немецких шпионов все говорят. Сколько там пулеметов взяли, сказать затрудняюсь, а по сути, верно. По всему городу в эти дни стрельба. Вожаков большевистских сожгли, алексеевцев расстреляли, у Смольного газовую атаку готовили.

— Про то мы слыхали, — признал, закуривая казак. — А не брехня ли?

…- господа, отдавать Петроград на волю шквалу безрассудного немецкого шторма никак нельзя! — звонко призывала милашка-ударница с поленьев. — Власть приходит и уходит, а столица у нас одна! — девица сорвала с головы папаху, стиснула в кулачке. — Смерть чуждым шпионам, вредителям и провокаторам!

Слушавшие одобрительно засвистели, загомонили. Катрин подумала, что Фло лет семнадцати-восемнадцати, стриженная под машинку была бы дивно хороша даже в подобной шинелище на три размера больше нужного. Это, конечно, не ее точная копия, но…

Л-ударница спрыгнула с баррикады, Катрин и самовар двинулись наискось, и шпионки воссоединились подальше от толпы.

— Что так долго? — отдуваясь, поинтересовалась красноречивая оборотень. — Я, между прочим, завотделом, а не рядовой агитатор-горлопан. Без мегафона мне сложно.

— Ну и постояла бы молчком.

— Тогда бы ты меня полночи по площади искала, — справедливо указала «набирающая возраст» товарищ Островитянская. — Знаю я тебя, вечно отвлекаешься: пушечки, пулеметики, солдаты-герои, мужественные полковники. Хотя трофеи-самовары, это, конечно, неожиданно. Приятно удивляешь, растешь над собой.

— Зараза заразная.

— Обидно говорите, гражданка Светлоледя. Ну, чего делаем?

— Раз мы уже все равно здесь, имеет смысл зайти в штаб Округа, — предположила Катрин, пристраивая самовар поудобнее.

— Верно! Телефонируем в отдел, вызовем авто.

— И это тоже. Но недурно бы Полковникову рассказать о последних событиях.

— Можно и рассказать, — Лоуд помрачнела. — Но с переговорами у нас как-то не тем галсом пошло. Не подсеклось, да, бывает. Мутный тип этот Керенский, не ожидала я от него этакого упрямства. Вроде и знакомы они с Ульяновым, а никакого взаимоуважения.

— По-моему, он измотан. Нездоровится премьер-министру.

— Что, тоже гипертония? Нужно было ему одеяло подарить. Очень уютное. Впрочем, не взял бы, за взятку счел, чистоплюй тщеславный.

Шпионки резво дошагали до здания штаба Округа, оставили самовар под охраной караула, телефонировали насчет вызова автомобиля и поднялись к генералу.

— Прекрасно выглядите, — похоронным тоном сделал комплимент Полковников. — Видимо, окрылены успехами.

— Это у меня всегда так — чем меньше сплю, тем свежее выгляжу, — призналась товарищ Островитянская. — Потом, конечно, обмороки и полное обезвоживание организма. Воды недурно помогают, минеральные. Но не будем о физиологичном, не тот момент.

— Я, собственно, и не о вас, — пробормотал генерал, продолжая разглядывать Катрин.

Шпионка поправила уже не совсем белую косынку на голове:

— Больница, морг, далее везде… В медицинской униформе как-то удобнее. Петр Георгиевич, вы о событиях в Смольном уведомлены?

— Да, штабс-капитан Лисицын мне доложил и, не скрою, у нас есть еще осведомители. Весьма странная история. Полагаю, провокация. Атака хлором в подобных условиях абсолютно бессмысленна. А не происки ли это ваших хитроумных руководителей ВРК, а, товарищ Островитянская?

— Вот у меня специалист по взрывам и прочим армейским мероприятиям, ее и пытайте, — Лоуд, которую в эту ночь систематически оскорбляли недоверием, хмуро указала на напарницу.

— В чем же бессмысленность провокации? — уточнила Катрин. — По сути, устраивали фугас-камуфлет: подрыв взрывчатки выбрасывает бомбы с газом во двор и сквозь рухнувшее перекрытие внутрь здания. Непосредственно от газовой атаки потери были бы невелики, от взрыва жертв куда больше, но главное медий… пропагандистский эффект. «Правительство удушило газами тысячи большевиков и депутатов рабоче-солдатского съезда». Эхо такого взрыва еще долго по стране гуляло бы. Можете указать, что в поднятии волны негодования заинтересованы сами большевики, но сейчас в Смольном полно руководящих членов партии. Едва ли ВРК готов к столь масштабному самопожертвованию. Мне кажется, события подкрепляют версию о третьей силе.

— Допустим. Догадываюсь, что вы оставили на месте засаду. Штабс-капитан Лисицын отправился в Смольный. Надеюсь, ему там ничего не угрожает?

— Без сомнения, он в полной безопасности. Следственная комиссия продолжает работу. Мы пока далеки от положительного результата. Кстати, слухи о прибытии ударных батальонов, надерганных Ставкой, имеют под собой основу?

— Вы же знаете, что отвечать я не стану, — вяло сказал генерал. — Любые сведения по перемещению войск — секретны. Не знаю, кто разносит подобные слухи.

— Керенский ваш и разносит, — отрезала сердитая Островитянская. — Трещит как испорченные телефон: «хамье, вам конец, вот придут славные ударнички, ужо вам будет, ничтожества».

Полковников глянул на шпионку «главную по взрывам», та не стала опровергать.

— Министр-председатель нервничает, — в некотором недоумении признал генерал. — Если вы хотели поговорить с ним лично, то не выйдет. Керенский сейчас отправился на заседание Предпарламента. По слухам, чтобы объявить о своей отставке. Но в личном телефонном разговоре он только что мне заявил, что в отставку не собирается и не уйдет.

— Об аресте Ульянова-Ленина не упоминал? — вновь рассвирепела Лоуд. — Там у них три батальона по дворцу круги нарезают, запарились бедняги. Ищут вроде бы Ленина. Откуда, с какой стати, чего это вдруг?

— Откуда вы об этом знаете? — насторожился Полковников.

— Слухи, ваше высокопревосходительство, исключительно, слухи. Врун этот ваш временный министр-председатель, полное брехло-с, — безжалостно заклеймила личного противника правдивая оборотень. — Владимир Ильич в полной безопасности, это я вам вполне ответственно заявляю как заведующая Общим орготделом! Катерина, пошли отсюда поживее. У нас следственная комиссия, а не посиделки с разговорами.

Почему напарница так резво подхватилась, Катрин не поняла — оборотень стремительно, не прощаясь, выскочила из кабинета.

— Прошу прощения, Людмила тоже на нервах, — извинилась за подругу Катрин. — Раз у нас есть десять секунд, а свидетелей нет, можно я вам напрямую скажу? Петр Георгиевич, давайте ситуацию на тормозах спустим? Есть третья сторона, нет ли ее — в этом ли дело? Если ВРК пойдет на штурм, налетит на пулеметы и картечь ваших трехдюймовок, мы с вами в истории этаким дерьмом останемся, что… Причем молодецкий удар свежих ударников или корабельные залпы революционной эскадры дело лишь усугубят. Допустим, Зимний все равно возьмут, хотя красногвардейцы кровью умоются, вы геройски застрелитесь, Керенский скажет что-то глубоко историческое и пафосное — но к чему весь этот драматизм? Давайте бесславно, но мирно, а?

— Я и пытался «бесславно», — тихо сказал Полковников. — Но приказ и долг не пустые слова. Сдать город я не могу. Да и не поймут, не подчинятся.

— Нет формального повода сберегать жизни, — согласилась Катрин. — Я не в упрек. Вполне понимаю. Некоторым сдаваться трудно, другим наоборот. Ладно, время есть. Надеюсь, телефоны не отключат…

Она сбежала вниз, прыткого оборотня уже и след простыл, зато на посту охраны скандалили:

— Господа, где моя фуражка?! — возмущался маленький поручик. — Еще у самого Норкина шил, в шестнадцать целковых обошлась. Что за дурацкие шутки?! Это недостойно, господа!

Катрин прошла мимо охраны, занятой поисками сгинувшего предмета униформы, вышла на холод. Ночь тянулась бесконечная, темная и липкая, как уличная грязь. Но «лорин» уже урчал перед подъездом.

…- Аналогичную штучку мне подарили под Чонгаром, только там верхушечка была повеселей, цветастенькая, — рассказывала Лоуд.

Оборотень и Колька разглядывали офицерскую фуражку.

— Но и к чему эти фокусы? — поинтересовалась Катрин, забираясь на свое место. — Человек шестнадцать рублей платил, а теперь ушами должен зябнуть.

— Не преувеличивай, это не буденовка, на уши все равно не натянешь, — Лоуд попыталась половчее заломить верх головного убора. — Никола, ты что глядишь?! Опаздываем, газуй!

Автомобиль ошалело рванул с места.

— В Смольный? — уточнил юный водитель, резко выкручивая баранку.

— Какой еще Смольный?! — возмутилась оборотень. — Рано, рано нам к кабинетному труду возвращаться. Гони в Мариинский, говорю же, опаздываем!

— Зачем в Мариинский!? — испугалась Катрин. — Ты добить бобрика хочешь?

— Так уж и добить… Я хочу увериться, что он в отставку подает. И вообще мы еще с ним не договорили. Мы, островной пролетариат, тоже упорны и неуступчивы.

Катрин пыталась выяснить детали плана по проявлению «упорства и неуступчивости», но до Исаакиевской площади долетели мигом — солдаты пикетов и застав, уже привыкшие к мельканию грязно-белого бешеного автомобиля, отскакивали с проезда заранее.

— Фде больной?! — странновато грассируя, осведомился у охраны вбежавший в дверь дворца врач.

— Какой больной? — изумился офицер.

— Э, дорохуша, так вы тут вообще блаходушно дремлете, — возмутился доктор, тростью отстраняя стража со своего пути. — Челофеку дурно, а он «кагой больной, кагой больной». Сестрица, не топчитесь.

Катрин с саквояжем устремилась следом.

Доктор был недурен: немного чеховский, немного айболитовский, но постарше, на манер Преображенского — явный профессор, но заведомо без вивисекторства.

— Фде они тут заседают? — ворчал л-профессор. — Нам наверх надобно. Антресольга должна быть…

Ориентировалась Лоуд со свойственной ей молниеносностью. «Антресольга» во дворце несомненно имелась, хотя и именовалась балконом второго яруса зала.

— Вы что тут делаете? — возмутился уже не доктор, но дородный усач-полковник, вваливаясь в одну из лож балкона. — Здесь для посла забронировано! Освободить помещение!

Свидетелей позднего заседания Предпарламента было не слишком много — Лоуд мгновенно выставила вон четверых возмущенных зевак, заблокировала ручки двери заботливо припасенным обрезком веревки.

Зал на поверку оказался не таким уж большим: высокая широкая трибуна, демократично объединенная для председательствующих и дежурного оратора, ниже секретарская выгородка, далее ряды удобных кресел парламентариев. Зал не так давно перестроили из дворцового Зимнего сада и оборудовали весьма прогрессивно. Но в данный момент членов Предпарламента на своих местах было маловато — усохли фракции. Хотя порой начинали шуметь, перебивать выступающего.

— Уже на трибуне Керенский, — сказала Катрин, глядя вниз на трибуну. — Опоздали. Теперь только винтовка с оптикой даст гарантию отставки.

— У тебя с оптикой есть? — уточнила Лоуд, торопливо потроша саквояж. — Если винтовки нет, значит, убийство не наш метод. Пойдем скучным, но проверенным островным путем. Он, в конце концов, гуманнее.

…- Наша революция переживает труднейшие времена! — пламенно, отчетливо и ярко утверждали с трибуны внизу. — Нас толкают в пучину, в бездну! Но Временное правительство, и я в том числе, предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим…

— Упорный, упертый и упоротый, — прокомментировала Лоуд, трансформируясь.

— Не поможет, — наблюдая, предрекла Катрин.

— Не каркай. И вообще, если не веришь в творческие силы коллеги, беги, винтарь шукай. Я этого диктатора по-любому сделаю, — процедила оборотень и вспрыгнула на перила ложи.

Ничего не произошло — Керенский попросту не заметил появления нового лица, он кричал, по-видимому, обращаясь к кому-то конкретному в партере:…- В этот час, когда государство от сознательного или бессознательного предательства уже находится на краю гибели!

— Игнорирует змее-бобрик, — пробормотала Лоуд. — Ничего, мы это предвидели. Светлоледя, там, в саквояже пледик имеется. Разверни и встряхни хорошенько.

— Блох где-то набралась? — предположила Катрин, слегка теряющая логику происходящего.

— Шутишь еще?! В такой момент?! — возмутилась оборотень, бесстрашно стоя на перилах.

Действительно, было не до шуток. В саквояже нашлось одеяльце — опять же лоскутное, очень похожее на утерянное во время героического побега в коридорах Зимнего. Катрин уловила смысл действа, широко развернула порядком измятое одеяльце, встряхнула над перилами и шепотом провозгласила:

— Тинтаджский «Ворон» — чемпион!

…- Я прошу от имени страны, я требую! — яростно бросал в зал министр-председатель. — Может ли мы исполнить свой долг с уверенностью в полной поддержке этого высокого собрания?!

Широкое движение на крайнем балконе привлекло его внимание, Керенский инстинктивно вздрогнул, увидев пестрое пятно, вызывавшее смутные, но определенно неприятные эмоции. Развернутый на мгновение цветастый флаг уже смялся-сложился. Александр Федорович испытал краткое облегчение и тут увидел стоящего на перилах человека. Надвинутая на глаза кепка, скуластое лицо, бородка, сложенные на груди руки… Стоявший казался очень велик ростом. Это снизу он так выглядит. На миг взгляды скрестились — как же пронзителен и презрителен взгляд этих прищуренных глаз. Он, Ленин. Но откуда?! Этого не может быть!

…- Временное правительство упрекают…, упрекают… — сбился голос оратора.

Александр Федорович сморгнул — конечно, никакого Ульянова на балконе не было. И быть не могло! Усталость, галлюцинация, мираж…

— Нас упрекают, упре…

— Александр Федорович, что с вами? — встревожено спросил председательствующий. — Может быть, воды?

— Да. Да, пожалуй.

Керенский принял поданный секретарем стакан. Вода оказалась отвратительно тепловатой. Оратор, с отвращением глотая, взглянул наверх, на тот крайний, опасный балкон. Никакого Ленина, естественно. Стоял там кто-то в военной форме, мирно курил папироску. Вот снял фуражку, огладил широкую, холеную бородку, глянул с неизмеримой печалью.

Разум отказывался верить. Пусть Ульянов, допустим, пусть… Но царь?! Мгновенно вспомнилась встреча со свергнутым самодержцем на Царскосельском вокзале, перед отъездом арестованных Романовых в ссылку. Где он сейчас, беглый Романов? По неопределенным донесениям разведки, где-то на Памире. Или вернулся в Петроград?! Нет, не может быть.

Николай Кровавый глянул с высоты балкона и с печальной торжественностью перекрестил оратора. Широкие благословляющие движения царской длани с зажатой между пальцев дымящейся папироской… Александр Федорович зажмурился.

В зале встревоженно задвигались.

— Вам нехорошо? — настойчиво спросил председательствующий. — Объявить перерыв?

Неужели они ничего не видят?! Проклятый балкон. Это все переутомление, это бесконечное чувство тревоги, ответственности за судьбу страны, боль за несчастную издерганную России.

— Никакого перерыва! — прохрипел Александр Федорович и решительно влил в себя остатки воды. — Я продолжаю. В тот час, когда мы стоим на пороге гибели государства…

— Стойкий, гадюка, — признала Лоуд, туша окурок о пол балкона. — Редкий случай в моей практике. Но мы его доконаем.

Шпионки пригнувшись, сидели за балюстрадой балкона.

— Политики они такие. Слушай, хорош уже представляться, — попросила, морщась, Катрин. — Кукольный театр какой-то.

— Куклы в секс-шопе. А так да, весь мир театр. Красоту убери, фуражку надень. Хорошая фуражка, между прочим, для тебя берегла. Шестнадцать целковых однако!

Катрин, страдая, сдернула косынку, натянула фуражку — оказалась в самый раз.

…- Мы непоколебимо уверены в скором падении шайки предателей…, - рвал правду оратор, а взгляд его неудержимо восходил вправо вверх — к бредовому балкону. Нет там никого, нет. Нужно взглянуть, убедиться, сконцентрироваться на речи…

Были. Оба. По-товарищески укрытые одним пледом, Ульянов-Ленин обвиняющее указывал на трибуну и что-то втолковывал бывшему монарху, тот, склонив голову и облокотившись о перила, согласно кивал фуражкой. Рядом с беседующими стояла бутылка шампанского с невыносимо яркой, пошлой наклейкой. Это заговор. Противоестественный, наглый, чудовищный заговор!

Глядя в глаза оратора со своей балконной вершины, вождь большевиков подмигнул и издевательским помахал-поприветствовал рукой, на кисти — неожиданно широкой, с весло размером — отчетливо мелькнул криво вытатуированный якорь.

В глазах Александра Федоровича потемнело…

— Врача, врача! — кричали внизу, у трибуны копошились люди, пытавшиеся поднять рухнувшего оратора.

— Это, гкстати, нас кличут, — Лоуд поспешно упихивала в саквояж реквизиторское одеяло. — Сестрица, вы бы оптимистичнее на мир смотрели. А то больной вас узрит, так ему вообще «моменто морэ» приглючится.

Бессознательную жертву перехватили уже на лестнице. Павшего на посту министра-председателя несли в два десятка рук.

— Ну куда вы таг, куда? — издали завопил л-эскулап. — Явный гипертонический гриз, а вы головой вперед. Ногами, ногами нужно. Кровь не скгущайте. В автомобиль и мою гклинику немедля! Сестра, дверь шире! Адъюгтант, в сторону! Растрясете, глупый вы человег.

На появление больного Колька-шофер и глазом не моргнул.

— Куда?

— Да в Зимний сначала кати, — л-врач спихнул с подножки адъютанта. — Вы, вашблогородь, во дворце догоните. Больному полотенгце, зубную щетгу, полис медстрахования взять надобно. В нашей гклинике с этим строго.

«Лорин» рванул по мостовой, следом бежали офицеры и парламентарии, что-то кричали.

— А ты откуда про карту медстраховки знаешь? — туповато поинтересовалась Катрин, вновь выведенная из равновесия бешеным аллюром хромоного-скачущих событий.

— Что ж я, вообще туповатое? — оскорбился л-доктор. — В научных целях проходил диспансеризацию и общее обследование. Вообще-то, меня больше УЗИ интересовало, но все равно в регистратуре всякими формальностями замучили. Бюрократы! Попозже расскажу. Вы, сестра, велите кучеру остановиться.

Катрин сообразила, что Колька видит незнакомого пожилого врача, что не совсем удобно.

Остановились, врач, ворча, отправился во тьму.

— Николай, у тебя вода есть? — спросила Катрин, с тревогой глядя на бледное лицо Керенского — тот лежал, откинувшись на спинку автомобильного дивана и в сознание приходить не спешил.

— А как же, — юный водитель пошарил под сиденьем и извлек чудовищного вида жестяную флягу. — Катерина Олеговна, а этот гражданин на кого-то похож. Особенно прической.

— Все мы на кого-то похожи, — пробормотала шпионкой, пытаясь аккуратно плеснуть водой в лицо обеспамятевшей жертве жестоких иллюзий.

Получилось неаккуратно, да еще самой флягой по лбу заехала, но, в общем, помогло.

Александр Федорович зафыркал, слегка захлебнувшись, открыл глаза. Катрин принялась вытирать его лицо косынкой.

— Вы? — без особого удивления уточнил Керенский.

— Я, — призналась шпионка.

— А Ульянов?

— Успокойтесь, нет здесь никакого Ульянова.

— Верно, самого Ульянова мне возить еще не довелось, — с сожалением подтвердил с переднего сидения честный Колька.

— А Романова? — осторожно уточнил министр-председатель.

— Еще чего не хватало?! — возмутился водитель. — Я этих самодержцев вообще презираю.

Слегка успокоившийся Александр Федорович уклонился от рук фальшивой медсестры, достал носовой платок, принялся приводить себя в порядок самостоятельно и поинтересовался:

— Что, собственно, случилось?

— Вы потеряли сознание, прибежал доктор, повезли вас в больницу. Вы совершенно изнурены, вам бы действительно отдохнуть.

— Я не могу позволить себе отдыха! — привычный пафос начал просыпаться в мужественном лидере Временного правительства.

— Вы же почти в отпуске. По состоянию здоровья, — удивились из темноты — к автомобилю подходила товарищ Островитянская. — Так с трибуны и заявили.

— Я подал в отставку?! — ужаснулся Керенский и попытался вскочить.

— Не подали, — Катрин удержала пострадавшего. — Подошли к этому моменту и в обморок ударились.

— Я не уходил и не уйду!

— Это верно. Капитан должен погибнуть на капитанском мостике, — Лоуд забралась в машину. — Пусть корабль идет на рифы, пусть команда жидко обгадилась и бунтует, никакого послабления! Честь! Геройская гибель и прощальная закатная речь героя. В синематографе такое очень любят.

— Вы вообще кто? — заподозрил неладное Керенский.

— Представитель переговорного штаба ВРК, зав Общего орготдела товарищ Островитянская, — оборотень с достоинством развернула мандат.

— Я заложник? — надменно осведомился министр-председатель.

— Вы?! — поразилась Островитянская. — А на кой чертт нам такое счастье… Прошу прощения, я в смысле, не нужны нам заложники. Ситуация и так полностью в наших руках. Зимний пока не берем исключительно во избежание случайных жертв и утери предметов большой художественной ценности. Собственно, вы к нам как раз случайно прицепились. Я вела переговоры в Мариинском, а тут шум, крик — человеку плохо. Доктор суетится, в больницу везти нужно. А где ваша охрана и адъютанты — вообще непонятно. Ну, авто у нас есть, пришлось оказывать помощь и содействие. Считайте как хотите, но мы, ВРК, не лишены гуманизма. Как, вы, кстати, себя чувствуете?

— Я? — Александр Федорович потрогал промокший френч на груди. — Слабость, а так неплохо. Но куда вы меня везете?

— Доктор сказал «в клинику», но потом передумал, приказал «строжайший домашний покой» и слез с экипажа, — исчерпывающе объяснила оборотень. — Вот, общеукрепляющие пилюли передал. Швейцарские, патентованные. Кстати, нам всем не помешает.

Лоуд развернула красно-белую упаковку с пилюлями, все сунули себя в рот по таблетке общеукрепляющего и задумались.

— Так что вы теперь собираетесь делать? — уточнил все еще слегка нервничающий Александр Федорович.

— Как что? — удивилась оборотень. — Довезем вас до дома. В смысле до Зимнего. Ляжете у себя в кабинетике, выпьете чаю, непременно горячего, непременно! И хорошенько выспитесь. Указания врача лучше выполнять, да и вообще с гипертонией шутки плохи. Ну, вы и сами знаете.

— Я не за собственную жизнь опасаюсь, — довольно спокойно пояснил Керенский. — Я спрашиваю, что собирается делать ВРК, Ленин и прочие ваши главари?

— У нас не банда, а партия, следовательно, у нас руководители, — поправила товарищ Островитянская. — Давайте без оскорбительных наездов. Что касается «что делать»… А у нас есть выбор? Власть вы упустили, нам ничего не остается, как взять ответственность на себя.

— Еще ничего не решено! — запротестовал Керенский. — С фронта подходят верные нам части…

— Продлить агонию желаете? — уточнила оборотень. — Ну-ну. И да потекут по Невскому кровавые реки, так?

— Не мы это конституционное преступление провоцируем! — начал повышать голос министр-председатель.

— Граждане и товарищи, — попросила, посасывая таблетку витамина С, Катрин. — Ночь, тишина, сидим в машине, дух переводим. Ну к чему шуметь? Александр Федорович, вы лицо облеченное немалой властью, могу я вас чисто по-женски попросить — давайте приложим максимум усилий и обойдемся без крови?

— От лица автомобильной общественности присоединяюсь к данной просьбе, — счел уместным подать голос поднабравшийся политического ума-разума Колька. — Если вы и вправду Керенский, так давайте как-то выруливать и не газовать. У меня, между прочим, один дядька в Ораниенбаумской школе прапорщиков, а другой в Красной гвардии на «Айвазе»^[28]. Оба пока живы, но мало ли… По Питеру немецкие пулеметчики бегают, а вы тут взялись пушки друг на друга выкатывать.

— Откуда вы вообще набрались этих басен про немецких пулеметчиков? Кто распускает эти слухи? — не выдержал Александр Федорович.

— Помилуйте, какие слухи? — возмутилась Катрин. — Вам, что, вообще ни о чем не докладывают?

— Мне вон — сегодня весь кузов сзади издырявили, — поддержал Колька. — Гляньте, гляньте — как дадут пулеметом из окна. Такая полировка, это ж… Гады, одно слово!

Керенский оглянулся и действительно внимательно осмотрел уродливые дыры на багажнике.

— Третья сила, — вздохнула Лоуд. — Всю игру нам ломает. Между прочим, стреляют по безоружным женщинам. По мне, к примеру.

— Зато ваша соучастница мне бок револьвером продавила, — парировал Керенский.

— Ношу исключительно для самозащиты, — Катрин попыталась отодвинуться. — Время беспокойное, вы уж простите, Александр Федорович.

— Далек от мысли вас обвинять и упрекать. Ситуация в городе действительно ужасная. И мы практически бессильны, — признался министр-председатель.

— Слушайте, а давайте попробуем компромисс подсечь и выудить, — сказала Лоуд, разворачивая остатки витаминки. — Есть же такое красивое греческое^[29] слово. Вы как к такой идее относитесь, гражданин Керенский?

— Давайте уж свой наркотик, — Александр Федорович, сунул под язык большую таблетку. — Как отношусь? Какой компромисс может у нас состояться? Мы покинули конституционное поле, ступили в трясину анархии…

— Передача власти «под давлением обстоятельств»? — предположила Катрин. — Дальнейший открытый судебный процесс, оспаривающий произошедшие антиконституционные события, далее полное восстановление справедливости при избрании Учредительного собрания.

— Ерунда и вопиюще безграмотные формулировки, — поморщился Керенский. — Совершенно иначе нужно подходить к процедуре…

Машина стояла в тени Исаакиевского собора, а в ней сидели удивительно самонадеянные субъекты и пытались решить абсолютно неразрешимую задачу.