Октябрь, который ноябрь

Глава двенадцатая Накануне. Утро

— Дохлый номер, — с досадой признал Гаолян, цедя теплый чай. — Ничего мы нынче не узнаем — вон, суета какая.

— Суета суетой, но и конспирация роль играет, — заметил Андрей-Лев, доедая кашу. — На нас не написано, что мы из боевой группы, так с какой стати с нами откровенничать?

Гаолян кивнул. В Смольном только время зря потратили, ну, это если не считать плотного завтрака. Комиссара дружины Ерорхинской фабрики, которого Филимон знал и на которого крепко надеялся, застать не удалось. Знакомые красногвардейцы пытались помочь, но и сами были несведущи. Беда в том, что центров в Смольном имелось много, но все какие-то не те. Боевиков направили на третий этаж, там был главный штаб Петроградского РВК, должны были знать. Конечно, заявлять «это мы генерала Оверьянова положили, и юнкеров на Ново-Косом, тоже мы» было бы немного нагло и необдуманно. Определенно за провокаторов приняли бы. Приходилось выяснять косвенно, напирая на имена-клички связников. А вот кукиш вам — не знал таких никто. Крепко законспирирована ударная революционная группа. В очередном центре усатый человек, попыхивая трубкой, внимательно выслушал инвалида, сказал, что названных товарищей не знает и про Центр не осведомлен, посоветовал приходить к вечеру — сейчас многие члены комитетов в отрядах и частях. Вдумчивый товарищ дал боевикам свежую газету «Рабочий путь» и посоветовал пойти в столовую, пока там народу не особо много. Совет был дельный.

Столовая располагалась в бывшей трапезной института: низкий широченный зал с длиннющими столами. Выяснилось, что вчерашние щи уже кончились, нынешние только варятся, зато каша выдается щедро-мясная, чая можно брать по две кружки, на одноногий пролетариат талоны выделяются из резерва, а с неопределенных бесталонных сочувствующих посетителей берут по рублю, что по-божески. Усталая раздатчица бабахнула в миски каши с говядиной. Андрей-Лев с сомнением глянул на лежащие в общей корзинке жирные ложки, достал карманный нож со встроенной вилкой. Гаолян только усмехнулся — смелый человек, но со своими щепетильными завихрениями. Хотя оно и верно — рука у инженера твердая, душа насквозь революционная, непримиримая, но брюхо от сознательности малость отстает, имеет интеллигентскую слабость.

Завтракая, слушали бурные разговоры вокруг — по всему выходило, сегодня все и решится — настрой у народа злой, веселый.

— Такие дела, а мы ходим со своим… Не вовремя, — пробурчал Гаолян, дожевывая горбушку. — Пойдем-ка в мастерскую, Андрюха. Что-то на душе нехорошо. Может, приказ какой срочный. В общем, завтра разбираться будем.

Инженер только вздохнул. Двинулись к двери и тут Гаолян столкнулся со знакомым.

— Кондратьич, ты?! А чего здесь? — изумился красногвардеец с вислыми усами.

— Что ж, только вам по штабам таскаться? — поморщился Филимон.

— Да я не о том. Дома-то у тебя… Или не слыхал?

— Что дома?! — Гаолян ухватил знакомца за ремень с подсумками.

— Не перекидывай, — с трудом устоял на ногах рабочий. — Жива, вроде, твоя Глашка. Напали ночью, стрельба была, но жива. В больницу снесли. Кто, чего напал — бес его знает. Я думал, тебе уж передали.

Гаолян молча рванул к выходу.

На деревяшке особо не разбегаешься, догнали в коридоре.

— Щас какой транспорт найдем, раз такое дело, — успокаивал красногвардеец.

— Известить не могли?! Товарищи называются…

— Да как тебя найдешь? Не ори, народ спит.

Вдоль стены действительно густо лежали накрывшиеся шинелями и пальто люди, рядом стояли составленные в козлах винтовки. Ну, солдата ором не разбудишь…

Гаоляна подсадили в огромный как вагон грузовик, наполненный пачками листовок. Инженер крикнул, что в мастерской будет ждать, если что нужно и вообще…

Грузовик заревел двигателем, тяжко, по-бычьи покатил к воротам, с трудом разминулись с пыхтящим броневиком, тут навстречу выскочила светлая легковая машина, впритирку, каким-то чудом ввинтилась между моторными громадами.

— Вот шальной! — заругался шофер грузовика. — Колька-дурень, туда-сюда гоняет как бешеный, доверили сопле мотор…

— Ты меня до больнички-Ушаковки довези, — тихо сказал Гаолян.

Водитель покосился:

— Не бойсь, папаша, тебя первым делом подбросим. Все одно, считай, по дороге…

— Колька, разобьешь, дурак! — завопила Катрин, глупо зажмуриваясь.

— У меня расчет верный, — усмехнулся юный самоубийца, закладывая крутой вираж.

Видимо, пока была не судьба броню таранить — проскочили мимо угловатого «Остина», впереди здание Смольного невыносимо слепило огнями.

— Братец, ты, бога ради, поосторожнее, — взмолился с заднего сиденья обретший голос штабс-капитан.

— Что вы волнуетесь, у меня глаз точный, — заверил гаденыш-водитель.

— Николай, в такие дни изображать Шумахера — не уважать ответственность исторического момента! — строго указала товарищ Островитянская. — Понял, голубчик?

— Понял. Чего сразу матерно-то да еще по-немецки? — пробурчал обидевшийся мальчишка.

Катрин с облегчением высадилась из безумного лимузина, с усмешкой глянула на развеселившихся зрителей-солдат. Утро выдалось утомительным. Непрерывно гоняли по городу, начав с места происшествия у фабрики Ерорхина. Полуподвал в лужах крови, исклеванная пулями самодельная мебель, эмоциональные, но малосодержательные рассказы соседей. Непосредственных свидетелей происшедшего не имелось. Было понятно, что два тела и раненую обнаружили внутри, еще один труп — снаружи. Но как началось, и собственно цель разборки оставалось абсолютно понятно. Несомненно, стреляли и из пистолета-пулемета: старший красногвардеец передал несколько гильз, да и по характеру и густоте пулевых отметин вполне понятно.

— Еще револьверы у них имелись, — рассказывал красногвардеец. — Ничего особого — браунинги. В отряде оставили.

— А пулемет?

— То есть как? — удивился фабричный вояка. — Пулемет передали в штаб.

Катрин молча глянула на товарища Дугова. Тот пожал плечами:

— Скрывать мы не собирались, но и демонстрировать оружие раньше времени сочли преждевременным. Мало ли… Дознание должно идти упорядоченно.

Шпионка присела у перевернутого стола, пытаясь понять по пятнам крови, где стояли погибшие и могли ли их всех разом расстрелять через окно.

— Мальчишка вон там лежал, — указал красногвардеец. — Документ у него нашли, но как звали парнишку, сейчас не припомню. Он не местный, к хозяевам иной раз заходил. С Кондратьичем они вроде вместе работали. Заместо ученика или подмастерья паренек был.

— Значит, случайно под пули подвернулся?

Красногвардеец покосился на штабс-капитана, неопределенно пожал плечами:

— Выходит, случайно.

— А девочка как уцелела?

— Бомбой ее контузило, ослепило, она под кровать закатилась, да видать, обеспамятела.

Насчет бомбы было странно — никаких следов осколков не заметно. Разбитое окно комнату выстудило, но гарь и запах тротила-аммонала въедливы. Катрин заметила, что напарница многозначительно принюхивается, и смаргивает. Что-то товарищу оборотню понятно.

— Общая картина ясна, так, товарищи и граждане? — Катрин оглянулась на членов комиссии.

— Да черт его разберет, — не стал скрывать своей озадаченности товарищ Дугов. — Грабить тут нечего, люди жили простые. Непонятно, чего в них стреляли. Надо бы на мертвых глянуть. Кстати, ты колено в крови измазала.

— Отстирается. Оглядываем дом снаружи и едем в больницу, — Катрин чуть заметно кивнула напарнице на красногвардейца — потолкуй приватно.

Тов. Островитянская у нас особа насквозь революционная, обаятельная, выяснит, о чем красная гвардия в присутствии офицерства не хочет упоминать.

Снаружи дом был как дом: «бараком» не назовешь, до высокого звания «здания» не дотягивает. Откуда стреляли в окна, вполне понятно, видимо, здесь же стрелка и прихлопнули. Кровь рассмотреть уже трудно: впиталась в сырую холодную землю, но натоптано вокруг изрядно, вот следы от телеги-труповозки, с этим тоже все понятно.

— Прошу прощения, о чем Людмила с вашим дружинником шептаться осталась? — с подозрением и определенной ревностью осведомился штабс-капитан Лисицын.

— О скорбных хлопотах, — мрачно отозвалась Катрин. — Мальчик, вполне очевидно, из местных, рабочих. С похоронами необходимо помочь. Возражать не будете? Тогда вернемся к стрельбе. Не совсем понятно кто убил человека у окна? Товарищ Дугов, пулемет ведь именно при нем был обнаружен? С пустым магазином?

— Да, сказали, что оружие нашли снаружи. А про патроны я не знаю, — признался анархист.

— Что ж вы так? Пулемет припрятали, о патронах умалчиваете. И это называется «совместное дознание», — глядя в сторону, сказал штабс-капитан.

— Откуда мне было знать, что этот пулемет такой важный пулемет?! — возмутился Дугов. — Глянул на ствол из чистого любопытства — штукенция необыкновенная. Брать в руки, в обойму заглядывать как-то не думался. Вот закончим здесь, поедем в Смольный, я вам этот пулемет дам на полноценный осмотр и обнюх. Но вы бы о нем мадам Катерину спрашивали — сдается, она на этих немецких тарахтелках собаку съела.

— Именно на данный конкретный ствол я бы с большим интересом глянула, особенно на маркировку, — призналась шпионка.

Из подвала поднялась энергичная товарищ Островитянская.

— Что так долго? — в один голос спросили мужчины.

— Имя-фамилию хозяина квартирки на всякий случай выяснила. Наверняка, он не при чем, но вдруг у него гостил кто-то из нам интересных граждан. Если по больнице и прочему ничего не прояснится, придется этого хозяина разыскивать, — логично объяснила оборотень.

— Собственно, а почему хозяин квартиры не при чем? — вновь насторожился штабс-капитан. — Где он сам в данные момент? Он, насколько я понял к красной гвардии имеет отношение.

— Несомненно, наш человек, сочувствующий, — заверила Лоуд. — Вы его квартирные условия и барахло видели? Как может такой человек не поддерживать справедливое революционное дело?! Но сейчас он на работе — сдельно трудится, без увольнительных, не то что тут некоторые в фуражках. Но у него алиби.

— Для алиби нужны надежные незаинтересованные свидетели, — возразил Лисицын.

— Он инвалид, такое вот алиби, — объяснила товарищ Островитянская, забираясь в машину.

— Что, совсем инвалид? — уточнила Катрин.

— Вот какие вы, офицерский корпус, жесткосердечные, неизменно пытаетесь к простому рядовому пролетарию придраться! — возмутилась оборотень. — Отвоевался уж несчастный ветеран. Ногу ему оторвало на Цусиме или еще где-то в тех краях. Ковыляет на деревяшке, трудновато ему с пулеметом и бомбами шнырять. Сидит в мастерской, шилом ковыряет, лобзиком жихает.

— Это совершенно иное дело, можно же было и сразу пояснить, — несколько смутился офицер.

— Вы бы сами соседей и пораспрашивали, для полнейшей достоверности, — справедливо намекнула оборотень. — Ответственное следствие ведем, необходимо мобилизовать логику, железно сосредоточиться, а вы встали и дом разглядываете. Федор, я от тебя большей активности и настойчивости жду.

— Я готов. Но уж очень дело непривычное, не знаешь за что тут ухватиться, — пожаловался анархист.

«Лорин» погнал к больничке, Катрин подумала, что с хозяином квартиры действительно надо бы поговорить. Имелись у шпионки знакомые инвалиды — весьма деятельные и прыткие люди. Здесь, конечно, иной случай, но мало ли — вдруг в подвале у этого одноногого явочная квартира? Или какой-нибудь перевалочный склад устроен в мастерской? Красногвардейцы комнату на всякий случай осмотрели, но специфического опыта у них нет. Ухватиться пока, действительно, не за что. Возможно, хотели взять хозяина и что-то вытрясти, но не нашли, в досаде убили мальчишку-подмастерье. Хотя это картину преступления не объясняет.

В больнице никакой ясности не прибавилось. Сначала к пострадавшей вообще не хотели пускать — «нервное потрясение, слепота, имейте совесть». Лоуд заверила, что они «с дамой» имеют фельдшерское образование, а мужчины ничего спрашивать не будут, они для подписания протокола. Неохотно пустили в шестиместную палату, закономерно что никакого допроса не получилось. Девчонка с завязанными глазами — худая и, видимо, жутко некрасивая, балансировала на грани истерики и разговаривать вообще отказывалась. «Да, нет, не знаю», из-под повязки текли слезы, соседки в голос требовали «отстать от несчастненькой бедняжки».

— А ну, гражданки, живо увяли со своим кудахтаньем! — в сердцах скомандовала Лоуд, прохаживаясь по тесной палате. — В городе резко участились злодейства, нападения и беспочвенный бандитизм. Сегодня здесь одна девица рыдает, завтра сотни возрыдают. «Геометрическая прогрессия» называется. Слышали? Нет? Вот я и говорю — совершенствование образование и ликвидация безграмотности при новой власти будет на первом месте. Наравне со здравоохранением. А то у вас тут одной касторкой воняет, да и то прогорклой. Значит так — девица остается на вашем попечении, успокаивайте, чаем отпаивайте, как угодно, но чтоб рассказала, как и что было. Вечером заедем, все детально запишем. Вопрос архиважнейший, государственный. Вот ты за главную ответственную будешь. Грамотная? — оборотень указала на женщину попричесаннее, та испуганно закивала. — Без старорежимной злобы, сердечно, по-товарищески, расспросите пострадавшую, записываете и запоминайте все полезное и бесполезное. Обществу жизненно необходимо пресечь череду жесточайших преступлений. Всем ясно? Следственная группа — на выход!

Торчавшие в дверях мужчины и Катрин охотно двинулись прочь. Товарищ анархист и «его благородие» пребывали в некотором ступоре: расхаживающая по палате Островитянская порядком потеряла во внешнем лоске и изысканности, походила на здешних болящих: такая же городская, насквозь свойская-простецкая, разве что порумянее — осознать такое замороченное изменение было невозможно.

— Да, насчет глаз, — вышедшая Лоуд сунула голову обратно за дверь палаты. — Эй, Глафира, за глаза не трусь — прозреешь. У меня точно так же было, только через сутки отлежалась, веки разлепила. Это бомбы такие жандармские, особой гадости — глаза выжигать. Но нас таким не возьмешь!

В палате дружно ахнули, потрясенные жандармским коварством, а Лоуд повернулась к следователям, и опять была той самой: с точеным аристократическим лицом, таинственной улыбкой, в стильном прекрасно сидящем жакете — просто петербургская богиня. Руководяще-революционная, насквозь поэтичная.

— Теперь в морг, господа-товарищи, — молвила многоликая богиня.

В морге, вернее, мертвецкой оказалось совсем уж нехорошо. К останкам людей Катрин относилась с должным уважением, но относительно спокойно. (К счастью, непосредственно общаться с умершими приходилось редко, боги миловали, для такого образа жизни особая склонность и железные нервы необходимы). Но в здешней мертвецкой было уж очень неупорядоченно. В полутьме под низкими сводами-арками бродили рыдающие родственники, разыскивали близких, пытались ворочать неподатливые тела. Кто-то горланил нечто скорбное, но таким развеселым тоном, что хотелось пойти и дать ему в морду. Назидательно вещал, останавливал ищущих, шепелявый батюшка, которому здесь вроде бы и вообще было не место. У конторки истошно звали пропавшего санитара и нашатырный спирт.

Да, главное, запах. Вроде и осень на дворе, и холодно, а не продохнуть. Тела лежали на столах, на грубых лежаках-нарах, но большей частью прямо на полу вдоль стен: раздетые, одетые, полуодетые, женщины, мужчины, дети — все вместе.

— Словно газом удавливает. Это потому, что тел много, — крепясь, объяснил анархист.

— А тел много, потому что революция началась и все никак не кончится, — пробормотала Катрин.

Штабс-капитан, без церемоний зажавший нос и рот носовым платком, согласно кивнул.

Оборотень, относящаяся к останкам еще проще напарницы, вспомнила, что хотя и в статусе революционерки, но рафинированной, и извлекла кружевной платочек.

— Действительно, много. Но не потому что революция, а строго и абсолютно наоборот. Порядка нет. Если кто скажет, что все нормально и никаких изменений бытие России не требует, пусть сюда заглянет. Ладно, а как нам искать? Подряд, что ли смотреть? Так мы их не узнаем.

Товарищ Дугов мужественно отправился на поиски местного начальства, шокированный Лисицын смотрел на тела в окровавленных шинелях, грудой лежащие под колонной, а Катрин, пользуясь, случаем спросила у напарницы:

— Нюансы проявились?

— Мелкие. Во-первых, не бомбой девчонку ослепило, а гранатой. И не светошумовой, а именно световой.

— Гм, а такие бывают?

Оборотень посмотрела с сочувствием:

— Катя, ты лучше временно вообще не дыши. А то нюансов не улавливаешь. Я в ваши оружейные дела никогда не лезу. Браунинги, шмаунинги, мраузеры-браузеры — это как хотите, пока меня не касается. Но ежели в меня швыряют некой заумной шмондюковиной, то я невольно запоминаю. Хорошо, у меня реакция быстрая. Но действительно левый глаз потом дня два плохо видел. Заср… в смысле, метателю это не помогло, я этого гаденыша с его сюрпризами… Впрочем, это я потом расскажу. Значит, граната — короткое шипение, потом белая вспышка. Полагаю, не летальное, но чрезвычайно гадостное оружие. А заостряю я твое благородное внимание на этом факте, поскольку подобные гранатки — очень современное оружие. В смысле, по вашей временной линии его вообще еще нет.

— Даже так?

— Именно. Вот и думай.

— Понятно. Что еще?

— Еще девчонка врет.

— Угу, я тоже так подумала.

Оборотень фыркнула:

— Ты подумала, а я уверена. Явно девка догадывается, кто кого и зачем укокошил. Но вытрясти из нее нужное при таком количестве зрителей не получится. Да и наврет она сходу, недорого возьмет. Характер в этой худобе есть, это я тоже заметила. Нужно как-то в обход к ней выходить. Местный товарищ из Красной гвардии подтвердил что хозяин комнаты был сочувствующий революции, и не только на словах. Конечно, сам одноногий в бой идти не мог по состоянию организма, но ненависть к буржуям испытывал солидную. Предполагается, что помогал оружие в порядок приводить и прочим. Солдатский опыт у него был изрядный. Надо бы все-таки найти этого одноногого, расспросить спокойно, без лишних свидетелей. Да, но сейчас мысль поважнее мне в голову пришла. Если сопоставить все эти пулеметки, карандашики, и особенно гранатку…

Договорить оборотень не успела — появился Дугов, конвоировавший доктора — в прямом смысле конвоировавший, то есть подталкивающий в спину стволом нагана.

Доктор, молодой и на редкость непричесанный, возмущался:

— Хам вы, а не анархист! Я буду жаловаться! По какому праву?! Не смейте меня толкать! Кто здесь главная мадам-комиссар?

— Если по поводу приема жалоб — то я главная, — отозвалась Катрин. — Жалуйтесь. Потом встанете вот к той стене — там посвободнее, и я вам в лоб выстрелю. Устроил десятый круг ада, эскулап вонючий. С людьми, даже мертвыми, так не обращаются. Элементарный порядок трудно навести?! Урод, твою…

— Понятно, барышня, — врач неожиданно успокоился, достал папиросы. — К стене, так к стене. А что товарищам революционерам от меня-урода нужно, кроме как расстрелять?

— Три тела. Привезли утром от Ерорхинской фабрики. Огнестрелы, — поспешно сказал штабс-капитан Лисицын, явно поверивший, что доктора могут немедля кончить.

— Этих знаю, в третьей лежат, — сказал, закуривая, хозяин преисподней. — Их с документами привезли.

— А эти все бездокументные?! — поразился Дугов.

— Вы догадливы, молодой человек. Шестьдесят четыре тела: здесь и в анатомическом зале. Больше мне трупы класть решительно некуда. И у меня один санитар. Было двое, но одного вчера избили. Жив, но два перелома. Остальные разбежались. Нам, видите ли, не платят-с уже месяц.

Доктор довел следователей до двери в небольшую комнату:

— Ваши слева. Впрочем, разберетесь. Тех что справа, топором отработали, внешне немного отличаются. Документы на столе.

Доктор утопал, не дожидаясь ответа, а следователи вошли в комнату.

Трупы лежали тесно, но в относительном порядке, под простынями и с бирками.

— Яаан Лайттонер, мещанин, 35 лет, уроженец города Цесиса… — зачитывал штабс-капитан.

Остальные следователи сличали фото удостоверений личности с малоузнаваемыми мертвыми лицами, осматривали повреждения на телах. В общем-то, во вскрытии нужды не было — и так все понятно.

Мальчик лежал третьим. Круглолицый, глаза закрыты — верхнюю часть головы пули не затронули. В остальном…

— Да, явно не на шальную пулю налетел, — с сочувствием сказал анархист. — За что его так?

— Похож он на кого-то, — в замешательстве, столь несвойственном ей, прошептала оборотень. — Лицо знакомое. С отцом я его виделась, что ли?

— Выписка из метрической книги. Борис Сальков, — зачитал Лисицын, — четырнадцати неполных лет, в январе исполнилось бы. Знаете каких-либо Сальковых, а, товарищ Людмила?

— Вроде бы нет, — Лоуд явно силилась вспомнить.

— Похоже, его почти в упор расстреливали, — сказала Катрин. — Надо бы одежду посмотреть. Может, в карманах что-нибудь найдется. Возможно, его как свидетеля убирали.

— Свидетеля? — оборотень бестрепетно взяла негнущуюся руку покойника, принюхалась. — Не, паренек не из жертвенных был. Сам стрелял. От правой порохом так и разит. Держу пари, как говорили в нашей лондонской эмиграции, он вот того толстого и уложил. Это как раз в комнатушке было.

— Да ладно, мальчишка же совсем, — не поверил товарищ Дугов.

— Порох — субстанция весьма пахучая, — напомнила Лоуд. — Иди-ка сюда, сам нюхни.

— Чего идти, у меня насморк, — уклонился анархист. — Ладно, они, значит, в комнате были, расстреляли друг друга, а снаружи добавили. Но кто тогда уличного мещанина Лайттонера добил? На нем кучно, прямо в корпус. Кстати, кто вообще такие эти эстонцы?

— Видимо, исполнители, — ответила Катрин, прощупывая извлеченную из отдельных мешков одежду покойников. — Шли они кого-то зачищать, но что-то повернулось не так.

— «Зачищать» — странноватое определение, — отозвался штабс-капитан. — Кстати, третьего, того что стоял на улице, могли убрать свои. При условии, что он получил ранения и не мог самостоятельно двигаться. Увы, слышал я о таких фактах у преступников. Шуму нападавшие наделали, народ стал сбегаться, вот и… застраховались.

Предположение было разумным. Больше у следственной группы никаких мыслей не возникло — возня с одеждой оказалась малопродуктивной, никаких писем, шифровок, тайных знаков найдено не было. От одежды вроде бы попахивало оружейной смазкой, но пятен на брюках и рубашках имелось столько, что что-то определенное сказать трудно. Решили изъять ключи покойников — вдруг что-то подскажут.

Следователи поспешили на свежий воздух, а Катрин пошла искать, где можно помыть руки — заскорузлые частички засохшей крови стряхиваться не желали. В коридоре опять начался ад — в «неопознанной» мертвецкой кто-то нечеловечески выл — узнали таки своего, пропавшего. Мигал на потолке желтый свет ламп — опять на электростанции чудят. Навстречу Катрин из засады качнулся батюшка, забормотал:

…- Отпусти ему вся согрешения его вольная и невольная, словом и делом, ведением и неведением сотворенная… Отпеть недорого, обмыть, обрядить. Есть хорошие специалистки, опытные, знающие, монастырские.

Про монастырь это он зря упомянул, шпионка и так была на взводе. Катрин сгребла батюшку за рясу на широкой груди, с силой обтерла о ткань ладони.

— Ты что, дщерь божья?! — перепугался чуткий служитель культа.

Шпионка выдернула из-за пояса маузер, ткнула ствол в поповскую бороду:

— Еще раз здесь увижу, шлепну.

— Да за что, безумица безбожная?! Страждущим утешение надобно, иначе как…

— В церкви утешенья обрящут. А здесь мирское, здесь не душе, а телам последний долг отдают. Нашел место мошну набивать, гадина.

Поп панически фыркнул, вырвался, протопало сводчатым коридором эхо его сапог, сгинуло в полутьме. Катрин, морщась, сунула пистолет на место.

— Стало быть, мне можно не удирать? — спросили из сумрака.

— Доктор? Все опасаетесь?

— Не особенно. Привык-с. А вы всех подряд пистолетом пугаете?

— Нервничаю. Готова извиниться, — пробормотала Катрин. — Но не буду. Толку от моих извинений маловато, да и сама я проезжая, мимолетная, ненастоящая. Но если доведется говорить с людьми, облеченными властью, про здешний ужас непременно упомяну. Невыносимо стыдно для столицы. Даже для переломного исторического момента, очень стыдно. Полагаю, должны помочь людьми и деньгами.

— Практичная вы женщина, — восхитился доктор. — Слушайте, оставайтесь, а? Будете документацию вести, по вышестоящим инстанциям ездить. Сработаемся, потом я вас замуж позову.

— Предложение неожиданное, но лестное, — улыбнулась шпионка. — Увы, я уже очень семейная женщина, даже многодетная.

— Вот так всегда. Очень жаль.

Оставив веселого доктора в его аду, Катрин вышла во двор, вспомнила, что руки так и не помыла. Ладно, о батюшку вытерлись, тоже очистительная, отчасти богоугодная процедура. Следственная группа мрачно курила у автомобиля — возвращение из преисподней требовало паузы на отдых.

— Слушайте, а вы обе и по медицинской части, что ли? — поинтересовался анархист, предлагая папиросы. — Уж на диво хладнокровны.

— И по медицинской тоже, — согласилась Катрин. — Я как-то даже во вскрытии участвовала, но живо осознала, что то не мое призвание. Благодарю, я курить заканчиваю, семье обещала.

— Весьма разумно, мне вот тоже дым горчит, — штабс-капитан бросил недокуренную папиросу. — Что дальше?

— В Смольный, осматриваем оружие, потом имеется на примете еще один адрес. Вроде бы данный человек может что-то знать по интересующей нас теме. Литератор, широкий круг знакомств и общений, ну и…

В этот миг рука товарища Островитянской схватила напарницу за запястье — Катрин чуть не заорала — лапа оборотня оказалась неожиданно холодной и жесткой как стальные кандалы.

— Один момент, товарищи, — сквозь зубы процедила Лоуд. — Я же письмо домой не написала. Прошу прощения, это сугубо личное, семейное.

Она потащила напарницу за машину.

— Что с тобой? — занервничала Катрин. — Ты даже побледнела, в смысле…

Оборотень действительно изменилась в лице. Не бледность, скорее, густая оливковость, но все равно, такого за ней раньше не замечалось.

— Я вспомнила, — прошептала Лоуд.

— Что именно?

— Мальчика. Чертт, не мальчика, конечно. Это он сейчас мальчик. Был. А потом он стал.

— Кем он стал?

Лоуд назвала.

— Да быть этого не может! — не поверила Катрин. — Он же…

Знакомое лицо, ведь действительно знакомое. Только слишком юное.

— Я его в «Артеке» видела, — шептала оборотень. — Подумала, что нашему университету не хватает культурно-досуговых традиций. Дай, думаю, гляну, как это обустраивалось в годы зарождения пионерского движения. Ну и на него посмотрю, познакомлюсь. Все же он легенда. Сидели у огромного костра, пели, яблоки грызли, он отрывки повести читал, дети слушали как зачарованные…

— Поверить невозможно, — с трудом выговорила шпионка. — О боги, вот до чего эти революции доводят. Ничего не успел мальчишка.

— Он успел! — яростно запротестовала Лоуд. — Ну да, меньше, чем в тех длинных мирах. Но он всегда был бойцом. И ты знаешь, что такое боец даже лучше меня.

— Да, но… — Катрин замолчала.

— В Смольном нужно сказать, чтоб похоронили достойно, — Лоуд уже приходила в себя. — Ладно, оставим поминки и церемонии до времени. Я тебе начала говорить о подозрениях, а теперь вот подтверждается. У них план. У шмондюков, что пулеметы притащили. По целям бьют, на выбор. Члены ВРК, теперь он — лучший писатель. Что дальше? Этот твой Бунин? Он хоть и совершенно другой масти, но все равно. А если еще подумать? Кто на очереди? Ильич?! Ведь, если они пришлые, то знают примерно тоже, что и мы? Будут стравливать массы и уничтожать вожаков и знаковые фигуры.

— Тогда, скорее, следующими целями должны быть Троцкий и Керенский, чем… — Катрин неуверенно кивнула в сторону морга.

— Что ты тупишь?! Он-то куда больше сделал для дела революции, чем всякие предревкомы и ЦыКи, хотя некоих должностей не занимал. Ладно, едем, а то коллеги заподозрят в отдельном заговоре. Но думай, Светлоледя, думай! Времени в обрез…

«Лорин» рванулся к Смольному…

Проносились улицы-мосты, заставы с красными лентами на папахах, с бледными лицами под юнкерскими фуражками. Доносилась редкая разрозненная стрельба, толпился жаждущий новостей народ на Невском. Еще спокойно, еще не сорвалась сжатая пружина. Ее старательно выбивают вбок — соскочит, хлестнет по темному осеннему городу, взлетят брызги крови выше Исаакия и шпиля Петропавловки. Где? Где намечен следующий гнойник? Из очевидных целей: Зимний-Смольный, вожди. Но есть больницы, мосты, вокзалы, те же электростанции. Водозабор? Пожары на складах продовольствия? Впрочем, склады уже пусты. Хотя важен не сам урон, важнее слухи, паника. Следовательно: массовая гибель людей, нечто чудовищное, противоестественное. Массированный артобстрел с кораблей? Просто класть снаряды по кварталам, куда угодно, лишь бы горело и громыхало. Но как это могут провернуть Чужие? Центробалт на такое явно не пойдет — «братишки» при всей своей неоднозначности, не зверье. Слишком громоздкое предприятие. Атака бронедивизиона на Зимний — с хаотичной пальбой по окнам, очередями по бабам-добровольцам, по юнкерам и казакам? Организация ударного отряда даже из десятка броневиков едва ли останется незамеченной. Нет, что-то иное. Тоньше, изощреннее.

Катрин понимала, что Чужие вовсе не похожи на слизистых гадов-дарков из старинного фильма. С теми бы у Лоуд имелись бы недурные шансы договориться. Проблема Чужих в том, что они практически свои. Знающие, улавливающие нюансы. Судя по ударам — у здешних Чужих ненависть к Петрограду личная, интимная. Впрочем, в гражданской войне у всех — личное.

Не угадать. Остается только ускориться. Кажется, все это понимают, поскольку Кольку Владимировича никто не останавливает. Прыгает «Лорин» через поребрик, пугает улицу и пассажиров. Вот же мерзавец, осиротит «Две Лапы»…

На КПП Смольного товарищ Островитянская немедленно убыла на проверку «как цветочки», а Катрин и анархисту пришлось убеждать часовых, что штабс-капитан нужен для переговоров, пропуск он имеет, и вообще, был бы он шпионом так переоделся и усы перестриг. Наконец, следователей пропустили, злой товарищ Дугов высказался в том смысле, что с революционной дисциплиной не все еще гладко. Прошли на третий этаж, анархист убежал узнавать куда делся пулемет, а оставшаяся половина группы осталась курить в коридоре и привлекать ненужное внимание. Вооруженных людей здесь хватало и смотрели они на Лисицына крайне неприветливо.

— Есть предчувствие, что меня сейчас и расстреляют, — обронил штабс-капитан, сосредоточенно затягиваясь.

— Ну что вы, рано еще, — успокоила Катрин. — Вот через полгода, годик…

— Я уже заметил: вы с Людмилой — большие оптимисты, — мрачно кивнул офицер. — Сейчас многие делают вид, что знают больше, чем говорят. А другие, наоборот.

Врать Лисицыну не хотелось, а что сказать утешительного, шпионка не знала.

— Курить — здоровью вредить! — мелодично, но громогласно объявили на весь коридор. — Товарищи, дайте хоть воздуху дыхнуть, работать же невозможно! — призвала товарищ Островитянская, разгоняя дым взмахами немаленькой прокламации. — Мезина, я долго ждать буду? Берем делегата офицерства и бегом в мой кабинет!

— Куда?! — изумилась Катрин.

Оказалось, офисное помещение напористая оборотень успела выбить: в дальнем конце коридора, но вполне себе просторная комната, и даже табличка с названием «Общ. орготдел» на дверь уже прибита, хотя и кривовато.

— Поправь, Катя, а то я не достаю, — распорядилась товарищ Островитянская, заводя офицера внутрь. — И соседям заодно приколоти, а то неудобно перед товарищами.

Пришлось прибивать таблички к окружающим дверям, в «Секции гужевого снабжения» еще и высказали претензии: отчего это в последнюю очередь ими занялись? Катрин заверила, что не все таблички распечатаны — стратегического картона не хватает.

В кабинете «Общего орготдела» деятельная Лоуд проверяла телефон:

— Работаете пока. Большие проблемы у нас со связью. Режут провода правительственные мерзавцы, будто поможет такая манера власть удержать. Напрасные надежды, господин Лисицын, вы им так и передайте!

— Непременно передам. Но это не я режу, у меня и клещей нет, — отрекся штабс-капитан.

В кабинет вперся Колька, с чайником, хлебом и накрытой тарелкой, доложил, что масла дали много, а хлеба мало — не привезли еще ночной.

— Не время чревоугодничать, — напомнила товарищ Островитянская. — Садись, пей-ешь, будь готов к немедленному выезду. А нам нужно ближе к делу. Где, чертт его возьми, наша анархическая составляющая и этот проклятый пулемет?!

Анархическая составляющая влетела со свертком из шинельного сукна и в сопровождении целого хвоста специалистов. Сразу стало шумно, людно, все немедленно закурили.

— Катя, не стесняйся, изучай вооружение, — командовала товарищ Островетянская, освобождая место на столе, сгребая бумаги, вазу с гвоздиками и иное, необходимое для функционирования «Общ. орготдела».

Лежащий на сукне МР-40 от своих многочисленных родственников ничем не отличался. Катрин проверила магазин — пуст. От ствола шибало гарью, сразу ощущалось, что стреляли недавно. Возиться с оружием под взглядами десятков глаз было не очень приятно, но тут дело понятное.

— Полагаю, вполне очевидно, что оружие было ночью в работе, — сказала шпионка, снимая ствольную коробку. — Не мешало бы смазать, а так во вполне исправном состоянии. Маркировка деталей видна, остальные надписи забиты и зашлифованы — это тоже отлично заметно. Снимали надписи определенно не вчера, следовательно, готовилось оружие заранее. В остальном можно сказать, что модель редкая, но не уникальная. Но это явный след, товарищи. Нужно по нему идти.

— Это точно немецкая модель? — спросил кто-то.

— Исполнение, материалы и форма характерные. «Люгер-Парабеллум» так и напрашивается этому стволу в родичи. Какие сомнения?

— Скорее, уточнение. Эта деталь под стволом — она для чего?

— Опорная шина с крюком. Для стрельбы из амбразур, смотровых щелей броневиков и прочих специфических укрытий.

Распахнулась дверь, вошел порывистый человек — жгучий брюнет, с уже тронутой сединой шевелюрой. Пожал руку товарищу Островитянской:

— Работаете? Есть ли успехи?

— Есть, Лев Давидович, но коренного перелома в расследовании пока добиться не удалось.

— Постарайтесь, товарищ Людмила. Еще сутки, и все будет сокрушено безо всяких там переговоров и компромиссов! — Лев Революции с вызовом глянул на штабс-капитана. — Так и запомните: не мы это начали, но мы закончим!

Председатель Петросовета перевел взгляд на полуразобранный пистолет-пулемет и брезгливо указал на него пальцем:

— На какие только ухищрение не идет международный милитаризм, в своем желании продолжить бессмысленную и кровавую бойню! Ничего, очень скоро такие пулеметы окажутся в руках германского пролетариата и застрочат в нужную сторону!

— Удивительно точное пророчество, Лев Давидович, — не удержалась и подтвердила Катрин.

Троцкий кивнул, мельком глянул на шпионку, потом еще раз, уже внимательнее:

— Гм, а я ведь вас знаю? Товарищ, э, товарищ…

— Товарищ Мезина, — подсказала оборотень. — Моя помощница и консультант.

— Понятно, — Троцкий как-то неуверенно одернул полы своего пиджака. — Вы продолжайте, продолжайте, товарищи. Каждая минута на счету.

В дверях он обернулся, еще раз взглянул на Катрин. Так уже бывало. Нет, это не петля времени, не воспоминание о былом. С Троцким шпионке будет суждено встретиться почти через два года, но та встреча уже свершилась, пусть и не в этой «кальке», и не с этим революционным Львом. Собственно, и шпионка тогда была куда моложе, проще и порывистей. И все же… Все же все миры и любые их отражения объединяет нечто неуловимое, но общее… Время — очень хитрая паутина.

Но думать над теориями было некогда.

— Так, товарищи, время уходит! — призвала неукротимая Островитянская. — Пулемет упаковать, опечатать, сдать под ответственное хранение. Я на минуту к руководству и выезжаем по следующему адресу. Пилот «лорина», ты чаю попил?

— Готов хоть щас стартануть! — заверил шофер, успевший во время ознакомления с таинственным пулеметом умять недурную краюху хлеба с маслом.

— Тогда все к машине! Бодрее, товарищи! — вдохновила соратников Лоуд, для убедительности подняла и звучно брякнула трубку телефона и умчалась «по руководству».

Как это у нее получается? Мгновенно становится своей, всем знакомой, причем «в глубоком авторитете». Как-то оборотень пыталась объяснить свои способности, напирая на «эффект свадьбы». Вкратце: впечатлениям людей свойственно «отражаться» и видя уверенного персонажа, наблюдая реакцию на него окружающих, человек делает логичный вывод, что сей персонаж находится на своем месте уже давно, многим знаком и глубоко симпатичен. Он родственник со стороны «другой половины» — мало кто знает всех присутствующих лично, предполагая, что незнакомцы, это гости со стороны жениха. Или наоборот. Революция, несомненно, очень большая и многолюдная свадьба. Впрочем, способностей товарища оборотня данная теория не объясняет, поскольку те способности в принципе необъяснимы.

Выходя к машине, следственная группа дружно убеждала Кольку ехать быстро, но не безумно.