Октябрь, который ноябрь

Глава восьмая Маневрирование сил и средств

— Дальше не пущают, — намекнул извозчик.

— Что значит «не пущают»?! — возмутился л-пассажир. — Не старые времена, чтоб не пущать. Тем более мы для выказывания помощи, а не абы как!

Впереди люди в шинелях толклись вперемежку со взбудораженными гражданскими, видимо, наблюдалась попытка выстроить оцепление, но неубедительная, ввиду полного хаоса и растерянности. К истошным крикам дальше по улице пробивались грузовички «карет скорой помощи», какие-то верховые, бежали солдаты…

— Прапорщик, наш полковник цел? — высунулся из пролетки л-господин, предупреждая попытку шагнувшего наперерез офицера, задержать экипаж.

— Не могу знать, — машинально отрапортовал прапорщик, подчиняясь начальственным интонациям вопроса. — А вы, собственно…

— Ничего-ничего, голубчик, мы его сами заберем, — Лоуд уже привычно двинула кулаком промеж ватных лопаток возницы, и пролетка вкатила в ад…

Крики, стоны, разбросанные винтовки, десятки тел: шевелящихся и неподвижно лежащих, люди, ползающие по лужам крови, склоненные над трупами, загружающие раненых на носилки, блеск осколков разбитых стекол, извивающиеся тени в смутном свете единственного уличного фонаря. «Господи, за что их?! За что?!» — кружилась, заламывая руки, растрепанная женщина в накинутом поверх пеньюара пальто.

Катрин, болезненно морщась, выпрыгнула из пролетки. Не привык еще город к ужасу, все у него впереди. И обстрелы, и вымерзшие квартиры, и…. Но что ж, мать его, так рано началось?

— Дай!

Лоуд вдохнула, но кинула перевязочный пакет — после одного неприятного случая оборотень таскала с собой продвинутый комплект перпомощи, справедливо полагая, что спасение коки-тэно дело рук самих коки-тэно, ибо кровопотерю даркам в районной лекарне вряд ли чем-то возместят.

Юнкер стоял на коленях, упираясь лбом в стену, мычал от боли: ранение в область ключицы, сзади, выходного нет, мается, не видя куда попала пуля, так куда страшнее.

— Замри!

Лоуд помогла расстегнуть шинель. Белоснежный бинт рассекал темноту, ложась точными витками под вспоротую гимнастерку.

— Теперь встаем, — приказала Катрин, закрепляя повязку.

— Благодарю. Благодарю, я… — парнишка, пошатываясь, выпрямился.

— Помалкивай, тодысь быстрее выздоровеешь, — Лоуд вела раненого к пролетке. — Не сомневайтесь, молодой человек, в два счета пульку вынут, вон вы какой усатенький, полнокровненький.

— Ой, коляску закровит, — запричитал извозчик.

— Заткнись, кобылий сын! — почти ласково сказал л-господин. — Или я тебя щас так закровлю… Достал, хамская морда.

Суетливый дворник помог посадить в экипаж второго раненого с простреленной голенью.

— Вы не думайте, сударыня, у нас дом благонравный, никогда чтоб так вот, разбойно… — бормотал, чуть не плача, дворник. — Порядочный дом, вот истинный крест, порядочный. Это с цеха палить взялись.

— Да уж, удумали мерзавцы, — соглашалась Лоуд. — Террор — истинное злодейство и разорение. На него одних бинтов вон сколько идет.

Откуда стреляли было понятно и без дворницкой подсказки: зияли распахнутые окна на верхнем этаже темного унылого строения, рядом с проемами виднелись отметины пуль — видимо, уже по опустевшей огневой позиции лупили снизу уцелевшие юнкера. Коварные автоматчики наверняка успели отскочить задними дворами, теперь их ищи-свищи.

— А дворы здесь на редкость уродские, — подтвердила невысказанные выводы подруги, опытная оборотень.

Катрин кивнула. Догонять по горячим следам нечего и думать. Особенно в вечернем платье и с единственным пистолетом, который, к тому же, пока на хранении у л-кавалера. Стрелявшие по юнкерам боевики дерзки, терять им нечего, у них минимум три автомата, наверняка и иные козыри найдутся. По идее, у террористов должна предусматриваться и группа прикрытия, и транспорт, и место запасной лежки. Но откуда у них МР38/40? Или это что-то иное, типа МР-18?^[11] Едва ли — характерный темп стрельбы, его хрен спутаешь.

— Вознице, уроду, грошей я дала, хотя за что ему вообще платить, не понимаю. И чего мы сюда так спешно неслись, тоже не понимаю, — бурчала Лоуд, глядя как укладывают в ряд на тротуаре убитых юнкеров. — Покойников мы с тобой и раньше вдоволь навидались. Сдается мне, испортят нам революцию. А все этак легендарно проходило, приятно было читать. Наврали, конечно, изрядно, но все-таки… Слушай, Светлоледя, давай, придумывай какой-то план. Мне прежняя революция больше нравилась.

— Мне тоже. По ней открытки красочные рисовали, я по детству помню. Пусть и не совсем по своему детству, — прошептала Катрин. — Слушай, ты видишь, кто приехал?

— Что ж, я вовсе ослепла? — обиделась оборотень. — Начальство. Но тощее какое-то.

Высокий, действительно, очень худой человек в генеральской шинели с полевыми погонами, подошел к лежащим телам. Ему что-то говорили, он, кажется, не слушал, стоял, склонив непокрытую, рано полысевшую голову.

— Похож, — сообразила Лоуд. — Это тот, кого завтра снимут за «неопределенность»?

— За «нерешительность». Видимо, это действительно генерал Полковников. Но нерешительным он сейчас не выглядит, — отметила Катрин.

Действительно, узкое лицо генерала застыло, но ярость, клокочущая под замороженным спокойствием, вполне угадывалась. В общем-то, да, не бой, а откровенный расстрел. Генерал, кстати, тоже Михайловское артиллерийское училище в свое время окончил, сейчас ему болезненно вдвойне.

— Не лезь туда сейчас, — предупредила оборотень. — Бесполезняк. Не в том настроении господа, чтобы слушать. А уж втолковать им что-то дельное… Щас не объяснишь и не обаяешь.

Кто-то из подошедших офицеров указывал на окна, откуда стреляли, потом сунул руку в карман шинели. Горсть гильз на ладони…

— Я все ж попробую. По-деловому. Если диалог пойдет перпендикулярно и затянется, на квартире встретимся, — Катрин двинулась к офицерам.

— Ты ж в платье. Запутаешься, — напомнила в спину Лоуд. — А пистоль?

Катрин помотала головой. Не тот случай. Класть еще кого-то на мостовую с простреленной башкой нет никакого желания. Если задержат за назойливые подозрительные разговоры, оборотень выдернет. Хотя и будет потом попрекать лет десять.

Командующий округом^[12] повернулся, собираясь уходить.

— Петр Георгиевич, — отчетливо окликнула шпионка.

Вот, черт бы его… вот сколько раз приходилось оказываться вот под такими негодующими и возмущенными взглядами. Кажется, только мертвецы головы не повернули. Дура-баба, влезла неуместно, нетактично, нагло.

— Генерал, разрешите два слова по стрелкам, — сухо произнесла Катрин…

Смотрит с отвращением. Ему тягостно и стыдно, муторно, он которую ночь толком не спит. Не до посторонних баб-с.

— Это немецкие пистолеты-пулеметы. Новые, тридцатизарядные^[13], - Катрин смотрела в удивительно некрасивое, лошадиное лицо генерала.

Кто-то из офицеров презрительно фыркнул.

— Гильз я не видела, но это определенно — девятимиллиметровые от парабеллума. На позиции стрелков около двух сотен гильз. Что вас должно немного озадачивать, исходя из соображений скорострельности. Теперь спросите, откуда я знаю детали, не поверьте и арестуйте меня, — Катрин прихватила надоевшую руку, хватающую ее за рукав пальто и пытающуюся оттащить от высоких занятых чинов. Прапорщик охнул.

— Прекратите эти штучки, отпустите человека, — поморщился генерал. — Что и откуда вы знаете? Будьте любезны все изложить вот этому гражданину капитану, он большой специалист по подобным вопросам.

— Поболтать по душам мне и так найдется с кем. Времени в обрез, а ваш капитан мне гарантированно не поверит. Уделите мне ровно минуту.

— У меня нет минуты, — генерал решительно повернулся.

Катрин тоном тише, но столь же отчетливо сказала матерное.

Обернулся в ярости:

— Вы что себе позволяете!? Из гулящих? Шляются пробл… профурсетки.

— Может и так, — зло согласилась Катрин. — Только мы с вами, Петр Георгиевич, столицу и страну нынче вместе прое… профурсетим.

Экие шаги у него длинные, и сгреб за ворот пальто, встряхнул не на шутку. Вблизи генерал оказался даже выше…

— А говорил «минуты нет», — просипела придушенная шпионка, заставляя себя терпеть, не сбивать генеральский захват.

— Ты вообще, что за фря? — прошипел в лицо, взгляд действительно бешеный.

— Спокойнее. А то вообще задохнусь, — предупредила Катрин.

Самой соблюдать спокойствие и не дергаться было сложновато. Кроме генеральских рук — крепких, чувствовалось, что из донских казаков вышел молодой генерал — наличествовали и иные лапы: за плечи ухватили, за кисти бессильных дамских рук.

— Господа, ну что за пошлятина?! Прекратите лапать! — воззвала к офицерской чести шпионка.

Генерал отпустил первым:

— Пардон. Ступайте отсюда, мадмуазель. И поживее! Не до вас.

— Понимаю. Приказ двести пятьдесят первый^[14] уже отдан? Даете противнику достойный повод для решительного ответа? Завтра бои начнутся, господин генерал. А кризис все еще можно разрешить малой кровью.

— Это вот малая?

Катрин глянула на ряд трупов.

— Увы. Это малая. Полагаю, вы ответите примерно тем же — пулеметами, вам возразят вдвойне — артиллерией с Петропавловской крепости и с кораблей, потом… Вы и сами понимаете. Считается, что Рубикон уже перейден, так? Да черт с ней, с речкой это галлийско-италийской. Господа, да оставьте же нас на секунду, нет у меня револьвера в ридикюле, и ридикюля нет, я абсолютно безопасная идиотка!

Иной раз широко распахнутое пальто и неуместное декольте отпугивает действеннее любого мата и угроз. Господа офицеры попятились.

— Петр Георгиевич, действительно несколько слов, но лично вам, — тихо предупредила Катрин. — Я знаю, вы пытались вести переговоры с ВРК. Полагаю, переговоры были не слишком успешны, но они были. Переход к стрельбе на поражение алогичен как для вас и Генштаба, так и для деятелей Смольного. Уничтожение нескольких членов Военно-революционного комитета, налеты, смерть генерала Оверьянова, вот этот расстрел — собственно, а кому они выгодны? ВРК все еще пытается давить политически, зачем им кровь? Объяснение одно — в Петрограде работает третья сила. Доказательства этому имеются лишь косвенные, да и выслушивать их вы сейчас не станете. Но примите как версию. Она многое объясняет.

— Ваша версия не оригинальна. На немцев намекаете? На странное немецкое оружие и провоцирующие диверсии? — Полковников покачал головой. — С какой стати именно вы мне пытаетесь морочить голову? Вы вообще кто? А, это уже не имеет значения. Передайте «товарищам» — не выйдет. Никаких уступок от правительства. Утром в городе будут войска. Это уже не секрет — казачьи эшелоны на подходе. Наоборот, я бы предпочел, чтобы в Смольном об этом знали все, вплоть до самых невменяемых головорезов, убийц и террористов. Ультиматум с требованием о безоговорочной сдаче оружия банд ВРК будет в утренних газетах, вместе с приказом?251. Иначе заговорят пулеметы.

— Понятно. Но до утра у нас еще есть время. Поясняю — лично я не от ВРК. Отнюдь. Скорее, наоборот. Я — посредник. Товарищи от Смольного тоже здесь — Катрин неопределенно указала в сторону переулка. — Поверьте, это кровавое несчастье для них такая же неожиданность, как и для вас. В Смольном хотят взять власть, а не утопить все и вся в крови и хаосе. Возможна еще одна попытка переговоров?

Полковников щелкнул крышкой часов:

— Жду представителей ВРК в 6:00. Но предупреждаю — разговор пойдет иной. Полки 1-й Донской и Уссурийской дивизии уже будут в городе. Слушайте, я вообще не могу понять, почему вас слушаю. Я вас знать не знаю, абсолютно вам не верю…

— Слушаете, потому что я говорю интересные вещи, — буркнула Катрин. — Да и вообще кого сейчас слушать, если не меня? За мат извините, Петр Георгиевич. Неуместно, особенно когда мертвые рядом. Прошу простить. И приношу свои искренние соболезнования.

Генерал с некоторой заминкой пожал руку в тонкой перчатке.

Катрин вздохнула:

— Ужасный вечер, господин генерал. Всё, в шесть часов будем в Главштабе. Вряд ли делегация будет многочисленной, зато с конкретными предложениями. Как вариант: совместная группа по расследованию «пулеметных» терактов? Вас не затруднит пригласить свидетелей нападений? Взамен обязуюсь предоставить версии по оружию преступников и истинных целях их действий.

— Пустое это. Поздно разбираться в деталях. Некоторые события необратимы, — глухо сказал Полковников и пошел к дожидающейся его машине. Стайка адъютантов устремилась следом…

— С виду генерал — сущий перевяленный рыбец, — отметила Лоуд. — В мужской красе на человечьи физиономии я разбираюсь относительно, но тоже вроде он «не особо». Странно, что тебе понравился. Вот вообще не пойму я твоих вкусов.

— С какой стати он мне понравился?

— По спине было видно. Это ж я твоих вкусов не пойму, а спина у тебя куда как выразительна…

— Уймись. Ситуация хуже, чем мы думали. Казачьи эшелоны на подходе к городу. Полки 1-й Донской и Уссурийской дивизий прутся. Наверное, не в полном составе, но…

— Так казачки вроде и ехали? Но не доехали. Передумали или еще что-то там приключилось. «Овес дорог, красна гвардия хамовата, лучше возвернемся, да обождем».

— Сейчас чуть иначе. Что-то они куда раньше двинулись, в теплушки запрыгнули, и, похоже, большим составом. К самому празднеству будут.

— Может, брешет генерал? Тебя увидел, хвост распустил «у меня стотыщ курьеров и тридцать дивизиев кирасирских казаков».

— Это вряд ли. Похоже, как раз не врет.

— М-да, неприятно правдивая у него рожа была, тут я согласна. Слушай, а казаки нам не к чему. Надо останавливать.

— Как?!

— Нам же твой Полковников пример показал. Нужно встать поперек пути с честным противным лицом и призвать к сознательности. И чтоб пулеметы за спиной имелись. Мне Нестор всегда говорил: казаки, они пулеметов не любят. В этом военно-философском вопросе я с казачками, кстати, совершенно согласна — истинно демоновское устройство эти пулеметки. Как начнут тарахтеть, и тарахтят, тарахтят. Особенно те, что с ленточками… — принялась критиковать оборотень.

— Подожди. Какие у нас шансы остановить эшелон с казаками?

— Что ты так ошалело на меня смотришь? Шансов, конечно, у нас нет. Но какие шансы у эшелона под славным городом Петербургом налететь на опытного оборотня, обладающего профессорской ученой степенью? Тоже никаких! Корову задавить или Анну Каренину эшелон вполне способен, уже натренировались. А оборотня? Нет таких прецедентов! Значит, мы в равных условиях. Идем домой, готовимся, Прыгаем вдоль по местной географии. Сложновато, но в место на карте ты ткнешь, а я поднатужусь.

Готовились в спешке.

— Опять ни чаю попить, ни в теплом сортире посидеть, — возмущалась голенастая оборотень, натягивая термобелье. — «Хватай мешки, вокзал отходит!». Ты, кстати, знаешь, что этот мэм у меня родился, когда мы с Гру по случаю оказались на станции в Пуэрто-Монт, и там…

— Пошли уж, потом доскажешь, — взмолилась Катрин.

— Суета тебя до добра не доведет, — предрекла соратница, силясь вытряхнуть лыжную шапочку: в головном уборе почему-то оказалось полно красных опилок и шелухи от кедровых орешков. — Вот скинула ты платьице, даже парадные чулки не стянула, в штанцы запрыгнула — ах, побежали! А в чем смысл полундры, если тетя Лоуд всегда может полчасика скорректировать даже при поперечно-географическом перемещении?

— Да, я все время этот нюанс упускаю. Недоступно подобная особенность твоего бытия слабому человеческому разуму.

— Ты на хилость вашего разума не кивай. Нашли тоже отговорку! Я сильно надеюсь, что при оформлении пенсии соответствующие инстанции учтут мои сверхурочные переработки. Систематические, прошу заметить! Оборудование ты взяла? Ну и что тогда сидишь, ждешь?

— И что это у тебя была за карта? — мрачно поинтересовалась оборотень.

Шпионки, оскальзываясь, взбирались по насыпи железной дороги. Оказавшееся внизу болото оказалось на редкость октябрьским, если не сказать ноябрьским, в смысле студености. Хорошо хоть угодили с краю, промокли только до колен.

— Обычная карта, современная. Видимо, при реконструкции сдвинули полотно, — оправдалась Катрин, придерживая ерзающую по спине неудобную сумку.

— «Сдвинули». Небось, ты версты в километры не пересчитала или наоборот, — забрюзжала профессор. — Хорошо, что я телогрейку надела. Отдам немного мокрую, ничего страшного.

— Кому отдашь?

— Бедствующим и страждущим, — туманно пояснила оборотень. — Будка обходчика в ту сторону, или в эту?

— Да кто его знает? Сто лет прошло, автоматика везде.

— Все на компьютеры надеетесь, на джипиэсы. А тут в кроссовках скачи, стельками хлюпай…

Шпионки затрусили по шпалам в сторону ближайшего огонька. Ночь как назло выдалась противная во всех отношениях, в городе эта мерзость не так чувствовалось…

Запихивая растопку в печку, оборотень воспитывала поверженный гарнизон:

— «Двадцать седьмая верста» — это же звучит гордо! А у вас печка не топлена, чайник ледяной, сухари — смотреть жутко, а сахару вообще нет. Ладно, сахар — от него кариес, но протопить-то можно? Придут путники озябшие, вот я, например, а тут стыло, уныло, политически отстало.

Связанные обходчик и солдат, слушали действительно как-то апатично. Понятно, обходчик — у этого подбитый глаз болел. Но солдат мог быть и пообщительнее.

— Спички-то есть? — поинтересовалась оборотень, пиная хозяина негостеприимной будки.

Тот показал глазами.

— Жениться тебе надо, — посоветовала л-матрос, проверяя кляп во рту несчастного железнодорожника. — Уют и тепло, каждый божий день в печи пирог-рыбник и иные интимные радости. А ты сидишь, будто харя нетрадиционной ориентации с обтрепанным солдатиком и не желаешь пролетарскую революцию поддерживать. Допрыгаетесь со своим ревизионистским изоляционизмом.

Снаружи вновь громыхнуло — пленники вздрогнули.

— То ли эхо октябрьской грозы, то ли рыбу глушат, — прокомментировала оборотень. — А что, хлопцы, есть у вас тут в округе рыбные пруды?

Три толовых шашки отработали: два рельса и телеграфный столб приведены в негодность. Опыт в подрывных работах Катрин имела скромный, но сейчас особо сложных задач и не стояло. Мост с имеющимися скромными средствами все равно не снесешь. Ну, так и цель: придержать эшелон и дать шанс сработать напарнице. Конечно, казаки могут разгрузиться и прямиком здесь, бронетехника у них если и имеется, то в символических количествах, а кони в бетонных пандусах и платформах не нуждаются. До города всего ничего, к рассвету сотни дойдут своим ходом. Так что, надежда на экспромты Лоуд.

Диверсантка посмотрела на расщепленное основание столба — докатилась леди-посредник, портите и мелко гадите по инфраструктуре. Осталось листовки чернильным карандашом рисовать да на заборах расклеивать.

Со стороны города донеслось постукивание колес, замерцало пятно прожектора. Что-то быстро на обрыв связи отреагировали…

— Паровоз! — сказала Катрин в дверь будки.

— Откуда? — деловито уточнила Лоуд, беря железнодорожный фонарь. — Ежели с Пятидесятой, так то одно, а напротив, с Гатчины, так иное.

— С города.

— С города нам никого не надо. Ездют, ездют, сами не знают, чего ездют.

Подруги поменялись диспозицией: Катрин с маузером села у окна, Лоуд, на ходу меняя внешность и деловито помахивая фонарем, двинулась навстречу гостям. Теперь вместо коренастого балтийца по шпалам вышагивал подтянутый поручик в ладной шинели. Вот вскинул над головой фонарь, предупреждающе замахал. Маневровый паровоз, толкавший впереди себя символически блиндированную платформу с солдатами, окутался паром, замедлил ход.

— Диверсия! — завопил с насыпи л-поручик. — Рванули мерзавцы пути и ушли к поселку. Мои орлы за ними кинулись, преследуют. Догонят, чертт бы их взял, непременно догонят. Давайте к станции, ремонтников срочно сюда!

С платформы что-то неразборчиво закричали.

— Верно! — отозвался л-поручик. — Только поживее! И, прапорщик, будьте любезны, оставьте хоть пулемет с расчетом. Не ровен час, опять наскочат…

С платформы спустили «максим», коробки с лентами, маневровый паровоз устремился назад, в сторону Петрограда. Катрин слушала, как бравый оборотень руководит установкой пулемета:

— Туда вот рылом, туда! Насыпь присторожить. Братец, в будку загляни, там мешки и доски есть, можно обустроиться.

Солдат сунулся в дверь, попытался что-то разглядеть в слабом мерцании огня печурки.

— Винтовку в угол поставь, — мягко предложила Катрин.

Солдат увидел маузер, спешно поднял руки — выроненная винтовка бухнула прикладом по шинели, накрывавшей ранних пленных — под ней замычали.

Второго пулеметчика Лоуд приголубила дробяным мешочком, этого обесчувственного пришлось заволакивать в будку собственными силами.

— Хлопотное дело, — прокомментировала оборотень, связывая руки бедняге. — Вот не люблю я этих полков, рот и прочих батальонов: жуткое многолюдье и опять же суета.

— Суета будет, если ремонтники прибудут раньше, чем…

— Не прибудут. Их, ремонтников, еще организовать надо. Да и вон — слышишь! — Лоуд подняла палец. — Идет наш долгожданный, литерный, военно-кавалерийский. Все рассчитано с профессорской пунктуальностью. Занимай уютное местечко у пулемета. Он хоть нужной системы? Управишься? Там у них особого выбора не было.

— Уж как-нибудь.

— Надеюсь на твое профессиональное прикрытие. Да, чуть не забыла, сейчас мы вернемся.

Лоуд сгинула и почти тут же явилась уже не одна — возникли шагах в пяти от «стартовой» точки.

— Сдурела?! — ошеломленно ахнула Катрин. — Она же не готова!

— Чего это «не готова»? — удивилась оборотень, в очередной раз меняя облик. — Мы неоднократно беседовали, обучались, и вот он — славный момент дебюта. Трусить мы не станем!

Эшелон подкрадывался осторожно — предупреждающий фонарь видели издали. Паровоз остановился шагах в двухстах, насыпь там изгибалась, угадывались живо рассыпающиеся из вагонов казаки с винтовками. После паузы трое двинулись по полотну к будке. Одинокий человек с фонарем неспешно шагал им навстречу…

Разглядев встречающего, есаул онемел. Оба казака тоже обмерли, младший чуть не уронил карабин.

— Царь!

Шедший навстречу л-Николай-II повыше поднял фонарь:

— Здорово, станичники! Донцы?

— Так точно, ваше импер… — есаул, уж немолодой, видавший виды, сбился.

Император махнул дланью:

— Без чинов. Я в отставке, давно корону на гвоздик повесил. Сперли уж небось, демократские мазурики.

Казаки неуверенно заулыбались. Отставной царь одет был легко: без шинели, на кителе блестит одинокий георгиевский крестик, погоны сняты, фуражка лихо сбита чуть на бок — действительно в отставке, по-простому. В остальном — истинный император, как на картинке, даже лучше, проще и веселее. Видать, успел отдохнуть без трона.

— Смех смехом, станичники, а дела-то нехороши, — л-Николай указал фонарем в сторону разодранного взрывом, задравшегося поросячьим хвостиком рельса. — Рванули чугунку, не иначе как по вашу душу старались. Хорошо мы с конвойцами из гостей возвращались, на звук свернули. Джигиты мои следом за мерзавцами, а я гляжу — поезд! Вообще-то, мне на люди показываться нельзя, уговор с новым правительством строгий. Ну, уж тут такое дело, пришлось выбирать, — вдруг под откос слетите? Рискнул я объявиться. Вы уж не выдавайте отставника, я ж под честное слово отпущен, нельзя мне на общество.

— Так точно, ваше… — есаул опять сбился.

— Просто Николай Александрович, — великодушно разрешил пенсионер Романов. — Или «гражданин полковник», звания меня никто не лишал.

— Так точно! — казаки отдали честь.

— А что там, в Петрограде? — осмелился спросить есаул. — Говорят, бунтуют сильно, офицеров и казаков прямо на улицах стреляют.

— Сильно преувеличено, — Николай открыл портсигар, угостил папиросками казаков. — Но неспокойно, это да. Керенский — сопля адвокатская, разве он что может? Эх, дурила! Большевики опять же свое жмут. Наглые, просто жуть. Но и понять можно — хлеб в город завозят дурно, бабы ропщут, детишки скулят, кругом дороговизна и недовольство, все жалуются и плачутся. Спекуляция торжествует, в лавках за селедку как за осетров требуют. Сущее безобразие!

— Это все жиды мутят, — шалея от собственной наглости, осмелился вставить казак постарше.

— И это тоже, — признал бывший царь. — Но если б только иудеи ловчили, оно бы полбеды, управиться можно. Так и свои, православные, мухлюют. «Посулите нашему жулью 300 процентов прибыли, и нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы», — как мне давеча телефонировал патриарх Тихон. Э-хе-хе… На вас, казаков, только и надежда. Не подведите, станичники, нынче умом и хладнокровьем действовать надо.

— Да мы ж разве когда подводили… — есаул от полноты чувств стукнул по рукояти шашки. — Подождем, когда пути исправят, и… Порядок будет!

— Подождете, ты гутаришь… — л-Романов задумчиво пыхнул папироской и решительно отшвырнул окурок. — А чего нам ждать, станичники?! Нечего ждать, прождали уж все ожидания. Кто там у вас атаманит? Дайте ему знак. Скажу последнее слово казачьему обществу. Заодно и ознакомлю станичников кое с кем.

Казаки побежали к эшелону, а решительный л-Романов вернулся к будке.

— И что? — нервно осведомилась Катрин.

— По плану, — кратко ответила оборотень. — Придется речь сказать. Ну, парочка тезисов у меня заготовлена. Татьяна Николаевна, ты как? Готова?

— Нет! — в ужасе пискнула великая княгиня Татьяна. В заштопанном платье и криво сшитых меховых «торбазах» она производила странное впечатление. Впрочем, изъятая у пулеметчика и накинутая на девичьи плечи шинель слегка скрашивала дисгармонию облика.

— К выступлению пред широкими народными массами привыкнуть нельзя, — утешила оборотень. — Это ж наш народ, любимый, ему палец в рот не клади. Ничего, искренность граждане-казаки ценят. Главное, когда на вагон будем лезть, юбки придерживай. А то они отвлекутся от текущего политического момента. Катерина Георгиевна, вы от пулемета не забывайте. Мало ли…

Оборотень повлекла несчастную княжну к эшелону: чадящий паровоз, изогнутая змея темного эшелона, копошащаяся вокруг человечья масса, сейчас казалась единым существом — истинным монстром. Татьяна спотыкалась о шпалы, л-отец (ныне выглядевший повыше своего скромного повседневного роста) цепко придерживал ее под локоть…

Брезентовая увесистая патронная лента легла в приемник, руки шпионки, пусть и с некоторым напряжением, припоминали последовательность манипуляций первого номера…

Речь блудного царя-батюшки Катрин практически не слышала. Ветер разрывал звуки, донося лишь отдельные слова и реакцию казаков. Станичники окружили плотным полукольцом вагон-трибуну, на крыше торчали две фигурки, казалось, их вот-вот снесет порывом ветра. В прицел пулемета Катрин наблюдала серые спины толпы, держала пальцы на гашетке, хотя стрелять в такой ситуации было едва ли разумно. Многоликий ушлый «царь» может и вышмыгнет, но молоденькой княгине определенно конец…

Но строчить в казачьи спины не понадобилось. Судя по всему, говорила Лоуд душевно. Конечно, манерой держаться и жестикуляцией пенсионный царь весьма отличался от дореволюционного, но Катрин вообще не могла вспомнить каких-либо кадров хроники с реальным Романовым-последним, вещающим с публичной трибуны. Надо думать, казаки были не намного осведомленнее, да и лично встречать царя-батюшку им не приходилось…

…- обществу нужен мир, а не грызня с кровушкой! — настаивал л-Романов, потрясая кулаком. — Я для чего ушел?! Для умиротворения! А тут опять за штыки и ревОльверы?! Не бывать!

Истомленный войной казаки отзывались дружным ревом.

…- хлеб, мир, земля, свобода коневодства и рыболовства! Такие вот житейские советы мы давали Временном министрам. И где оно?!..

Сотни одобрительно потрясали воздетыми карабинами:

— Верна! Правильна!

Обращение царя-пенсионера к вольному полковому казачеству не затянулось. Лоуд как-то упоминала, что остроактуальная речь подобна первой кружке пива: глоток на пробу, большую часть залпом, и завершающие маленькие глоточки — для послевкусия. Есть и иные подходы к искусству ораторствования, всяческие уловки вкрадчивого завлекания или тактики многочасового нагнетания или усыпления, но то иной жанр.

Видимо, Татьяна Николаевна тоже сказала несколько слов — до Катрин они не долетели, но казаки ответили на обращение младшей Романовой ни менее одобрительным криком.

— Добро, пущай будет!

Возвращались лазутчики-ораторы по шпалам в добром здравии и не побитые. У л-царя под мышкой была почему-то шашка. Вот он обернулся, снял фуражку и в последний раз поклонился паровозу и воинству — оттуда ответно приветственно махали шапками.

— Трогательно, — отдуваясь, поведала Лоуд, обращаясь в саму себя — миловидную тетеньку средних параметров в лыжной шапочке общества «Динамо». — Любят и помнят нас в народе. Вот — шаблю презентовали. Татьяна тож ничего народу показалась, хотя голос ей надо нарабатывать.

— Спасибо, — прошептала княжна, абсолютно неаристократично присела на корточки и закрыла лицо руками.

— Ничего, приноровишься, поскольку… — оборотня прервал истошный гудок паровоза — эшелон пятился в ночь.

— Куда это они? — с тревогой спросила Катрин.

— Как куда?! Один на Бологое, другой на эту… тьфу, узловая, забыла как ее. Ну, они сами знают. Решено задерживать все продовольственные грузы, особенно с мукой, и перенаправлять в столицу. На нашем полковом сходе толковали о том, что разумнее входить в голодный город опосля подвоза провианта, а не наоборот.

— Ничего из этого не выйдет, — неуверенно сказала Катрин. — Они отъедут и думать начнут.

— Ясное дело, с наскока мало что получится. Но в Питер сегодня наш славный 1-й Донской опять же не доедет, да и альтернативное понимание о происходящем казачки уже заимели. По-моему, мое сравнение «мастеровые, что ерши в верше: и выйти не могут, и подыхать не хотят, оттого станут колоться до последнего вздоху» вполне даже доходчивое.

— Вполне, — подтвердила Татьяна, не открывая лица. — Но папа так бы никогда не сказал. Поймают тебя.

— Чего меня ловить, когда вот она я, сама прихожу? — удивилась оборотень. — А папенька твой мог и измениться. Бытие оно определяет сознание! Вон, нынче рубит хижину, весь такой деловитый, бритоголовый — взглянуть приятно. Ладно, пора тебе в комариную благость возвращаться, не время еще легализоваться.

— Екатерина Григорьевна, можно мне ружье взять? — взмолилась княжна, обращаясь к малознакомой жестокой надзирательнице. — Хотя бы одну винтовку и полсотни патронов? К нам медведи приходили и еще кто-то.

— Винтовку брать бессмысленно, на патроны там надежды не будет, через раз осечки случаются, — с некоторым сочувствием объяснила Катрин.

Отбывающие прихватили снятые с трехлинеек штыки, обнаруженные в будке топор, ведро и лом.

Катрин проведала пленников, подбросила в печурку угля. Военнопленные уныло смотрели на мерзкую бабу и зябко ерзали — от шинелей их освободили: оно и понятно, у Амбер-озера любая одежда на вес золота.

— Сейчас уйду, веревку пережжете и свободны, — заверила невинно-связанных пленников Катрин.

В дверь бухнули кулаком:

— Чего сидим? Пошли! — призвала уже возвернувшаяся соратница.

В городе шпионки оказались почему-то на Калашниковской набережной.

— Это я устала, — пояснила Лоуд пытаясь вытереть испачканные подошвы о поребрик. — Очень насыщенная ночь. Спереди карабинами машут, в жопу пулемет смотрит, паровоз наехать норовит, а ты давай, мысли внятно излагай. Еще Александрыч прослезился, когда ему от казаков шашку передала. Эмоций многовато, оттого с устатку и заносит куда попало.

— Я без претензий, — заверила Катрин. — Ты виртуозно работаешь. Хотя речь толкнула немного популистскую. Впрочем, как отставной монарх имела полное право, тебе все одно не на выборы идти. Лихо вышло. Но нам теперь еще в Генштаб идти, и, желательно, с подлинными представителями от ВРК.

— Сделаем, — бодро отозвалась оборотень — судя по всему, она успела заскочить к своему экипажу или на Лагуну: перекусить, искупаться и выспаться.