Охотники за магией

Глава двадцать первая РЯДОМ С ДОРОГОЙ

Рядом с дорогой была непроглядная темень.

И оттого, что сквозь эту темень летела сияющая путеводная лента, чернота камней казалась ещё мрачней, чем на самом деле.

Мы отошли, точнее отковыляли недалеко, укрылись за массивным камнем. Ряха приготовил лук, оставшиеся стрелы.

— Молчи. Не двигайся. Руками не шевели. Чайник не задень. Хвост возьми в руки, — шёпотом приказал он. — Сядь на мешок удобнее. И ради Сестры-Хозяйки, замри…

Я безропотно села на мягкие пироги и прочие вкусные вещи.

Сидеть, не двигаясь, было тяжело, но в темноте малейшее движение могло обернуться скинутым камешком, шорохом щебня, — а мы должны были раствориться среди каменных полей, если хотели исчезнуть.

Прошло немного времени, — и услышали топот четверых.

Разумеется, тут же зачесалось во всём теле, заныло всё, что могло ныть, — в общем, жутко захотелось пошевелиться. Хоть чуть-чуть. Хоть чихнуть.

«Не смей!» — приказывала я себе. — «Жить хочешь — не смей!» И щипала себя за кончик хвоста.

Четвёрка пронеслась мимо, только белый щебень летел из-под копыт. Они спешили догнать беглецов.

Наше спешивание пока осталось незамеченным.

Только они миновали нашу засаду, и чихать расхотелось, и чесаться тоже — прямо как по волшебству.

— Вот и славно, — буркнул Ряха, когда разъезд скрылся в ночи. — Авось, не сразу наших лошадок нагонят. А мы пойдём себе — надо от дороги оторваться.

— Ряха, но темно же! — взвыла я.

— Ничего, пару раз носом приложишься, на ощупь научишься дорогу находить, — пообещал он. — Проверено.

И мы пошли на северо-северо-запад, а дорога — на северо-восток.

Пошли — это, конечно, громко сказано. Скорее полезли, цепляясь за камни руками.

Ряха вручил мне чайник. И очень скоро я этот нужный в хозяйстве предмет просто возненавидела, — как я ни старалась, он бряцал, задевал о камни, упорно не пристраивался ни за спиной, ни на поясе.

Как Ряха нёс меч, лук, стрелы, мешок с едой — и все это на одной спине, пусть и украшенной такими великолепными широчайшими мышцами — для меня оставалось загадкой.

Очень быстро сообразив, что вся наша скрытность и невидимость коту под хвост — какая уж тут маскировка, когда мы движемся под чайные напевы — Ряха плюнул, отобрал у меня чайник и прицепил его где-то сверху к мешку. Как ни странно, чайник умолк.

— Мы всю ночь идти будем? — пропыхтела я ему в спину.

— Желательно да. Надо выбираться с этих полей. У нас воды нет.

Ну разумеется, тут же зверски захотелось пить.

И идти в темноте было страшно, всё казалось, что кто-то смотрит тебе в спину из черноты. Улучит момент — и к-а-а-а-ак прыгнет!

— Ряха, а тут кто-нибудь водится? — спросила я на всякий случай бодрым голосом.

— Комары, — отозвался Ряха ворчливо. — Сама подумай, кто в такой пустыне каменной заведётся, а? Тут всё живое, как мы, прямым курсом к краю полей дует, если случайно попадёт. А что есть такие твари — камнееды, мне слабо верится.

«А мне неслабо…» — печально подумала я.

Если есть драконы, почему не быть камнеедам?

Но больше я ничего говорить не стала. Если человек не верит в камнеедов, ему мои страхи не понять.

Понемногу начало светать.

Дороги уже не было видно. Я шла, как заведённая, по камням и думала, доскакали ли эти четверо до края полей? Обнаружили ли наших коней? Будут прочёсывать дорогу, гадая, куда мы скрылись?

То ли от каменной пыли, то ли оттого, что уже почти сутки мы не пили и не ели, — в горле едко першило.

Фляга у Ряхи была. На поясе. Но он считал, что пока тратить воду рано.

Наконец камни перестали быть однотонно-серыми и снова заиграли всеми красками, доступными чёрному, серому и песчаному цветам.

Рассвело.

Когда показалось солнце, Ряха решил всё-таки сделать привал. До этого мы лишь останавливались, чтобы чуть-чуть отдышаться и снова брели и брели.

И первым делом после того, как Ряха скинул мешок, чайник и всё остальное, он не моим самочувствием озаботился, а здоровьем моих сапог.

— Покажи подошву, — велел он.

Я показала. Издалека.

Ряха резко поймал меня за пятку и положил мою ногу на свое колено, тщательно осмотрел и подошву, и весь сапог целиком. Потом другой.

— Похоже, держат, — сказал он. — Не сбила ноги?

— Да вроде нет, — пожала плечами я. — Вот от езды — да.

— А я стёр аж до задницы, — признался Ряха. — С чужой ноги сапоги-то…

— Да как же ты шёл? — ахнула я.

Хуже нет, когда в пути обувь не по ноге. Тогда ходьба превращается в пытку, которой названия подобрать нельзя.

— Скрипя зубами, — объяснил Ряха. — Может, и зря в бой не ввязались. С убитых сапоги можно было снять, глядишь, нашёл бы по ноге. Да штаны попросторнее тоже бы не помешали.

— Как бы они с тебя штаны не сняли, — сказала я скептически.

— И это могло быть, — согласился спокойно Ряха.

Он, морщась, стянул свои сапоги, размотал портянки. На пальцах красовались свежие пузыри мозолей. Некоторые мозоли были уже сорваны до крови.

— Да как же ты дальше пойдёшь с такими ногами? — сморщилась я, представляя, как болят сейчас у него ступни.

— Когда жить хочется, и с такими пойдёшь… — Ряха с облегчением вытянул босые ноги. — Как в колодках шёл, Медбрат их подери! Хоть босиком шуруй… Сволочь этот начальник Службы Надзора, ох сволочь! Не мог подождать, пока я после боя оденусь? Не по-людски это, человека в одних трусах под стражу брать! Ладно, давай хоть поедим. Чего зря размусоливать.

— Я пить хочу, — вздохнула я. — А есть, почему-то, не хочется…

— Пять глотков, — велел Ряха, подавая флягу. — Ничего, до гор недалеко, там ручьи.

Горы, конечно, были — рукой подать, но Ряхины сбитые ноги резко уменьшали наши шансы добраться до них.

Посмотрев ещё раз на его мозоли, я сделала четыре глотка.

Ряха грыз зачерствевший пирог.

Солнце начинало припекать не на шутку.

— Камни скоро раскалятся, как угли, — заметил он нерадостно. — Такие дела. Идти надо.

— Ну так пошли, — отозвалась я печально.

Четыре глотка только раззадорили меня. Они, похоже, впитались где-то в районе гортани, так и не попав в желудок. Ныла поясница и болели стёртые о седло места. Вставать совсем не хотелось.

Съев пирог и запив его парой глотков воды, Ряха стал наматывать портянки.

— Вот что… — сказал он, помявшись. — Двадцать Вторая, извини, но я сейчас могу идти, только ругаясь. А то не дойду. Ты не слушай, ладно?

— Ладно, — улыбнулась я сухими губами.

И мы снова побрели к горам.

Ряха стёр ноги сильно, потому что таких загогулистых оборотов речи я в жизни не слышала.

Мы шли и шли, и солнце било по голове. Камни плыли перед глазами, двоились. Горячий воздух над ними густел, превращался в призрачную дымку, которая колыхалась, приплясывала, словно дразнила. Дымка уплотнялась, становилась маревом.

«И это утром… — думала я сквозь туман в голове. — А что же будет днем?»

— Не вздумай раздеваться! — предупредил Ряха. — Легче не станет, а обгоришь сразу.

Это были единственные приличные слова, произнесенные им до полудня.

Когда тени от камней стали совсем короткими, мы сделали второй привал.

Точнее, второй большой привал, потому что пройти полдня, ни разу не остановившись, боги, может, и могут, — а вот люди никак.

Фляга была почти пустая. Выпили.

Я смотрела на лицо Ряхи, — оно было ярко-малиновое. Мое, наверное, не лучше. Оскалив зубы, Ряха стянул мешок и спрятался от солнца за большой камень. Снова снял сапоги.

Пузырей на его ногах теперь не было. Были раны.

— Ох, ну и дерёт, — пожаловался он, отцепляя флягу и передавая мне. — Пытка. Ещё чуть-чуть, и не смогу я идти… Словно раскалённым железом ступни ласкают. Пей.

Я глотнула и передала ему. Тоже села в тень. Мы молчали, только дышали жадно, словно воздух должен был скоро кончиться, как вода во фляге.

Потом силы ко мне вернулись. Просто сидеть стало скучно. Я покосилась на Ряху, — он полулежал, пристроив голову на мешок и закрыв глаза. Портянки его проветривались, разложенные на слоистой плите — пот, высыхая, образовывал на них белые солевые пятна, кровь — бурые.

Камень, который встал между нами и солнцем, был громадный, высотой с одноэтажный дом, чёрный, в серебристых прожилках. С одного бока не такой отвесный, как с других.

Я поколупала прожилки, выковыривая блёстки. Оказалось, слюда. Встала, обошла камень кругом. По пологому его боку решила забраться наверх.

Это не заняло много времени.

Очутившись наверху, я выпрямилась, блаженно подставляя лицо прохладному ветру, гулявшему над каменной россыпью. Сразу стало лучше. Вот здесь я надышалась по-настоящему. Ветер дул с гор, пах снегом.

С высоты камня я увидела, что до края полей осталось немного, — и мы выйдем к подножию горы, похожей на шлем — такой же лобастой.

— Ряха! — заорала я. — Там трава виднеется. Зелёная. Представляешь?!

— Хвала Медбрату, — пробурчал из-под камня Ряха. — Давно пора. А то у меня уже все крепкие слова в расход вышли.

— Давай мешок понесу, — предложила я, освеженная горным ветром.

— Давай.

Чтобы достичь края полей, нам пришлось идти ещё часа три.

Я обливалась потом под мешком с едой и мрачно думала, что, похоже, вторая зазноба души не чает в Ряхе, под завязку мешок набила. Лучше бы он за неё дрался, а не за эту жадную грудастую корову.

Оружия Ряха мне не отдал. Так и нёс сам, ковыляя, как стреноженная лошадь. Он поменял тактику: раньше для облегчения боли ругался вообще, но после привала принялся поливать бранными словами персонально начальника Службы Надзора за Порядком. С такой страстью, что начальник неминуемо должен был поперхнуться от икоты насмерть, если не врут, что человек икает, когда его вспоминают.

Мы шли и шли.

И вдруг настал миг, когда камни кончились. За спиной они вздымались бесконечными россыпями, но ноги мои уже стояли на плотном травяном ковре. Это было так необычно! Я встала на границе земли и камня, точнее не встала, а присела — одну руку положила на дёрн, другую — на горячую плиту. И замерла.

Ряха, лишь только каменные зубы остались позади, скинул сапоги и побрёл по траве босиком. Снова ругаясь непроходимыми ругательствами, но теперь уже от облегчения.

— Думал, не дойду, — сказал он, облегчив душу. — Теперь надо воду найти.

Я последовала его примеру и разулась. Идти по пружинящей траве было удивительно приятно.

— Раз трава, значит, где-то ручей обязательно есть, — бурчал Ряха, обшаривая взглядом местность. — Ага, похоже, там.

И он направился к группе кустов.

В неглубокой лощине, заросшей тальником, тёк ручей, причем тёк интересно: рождался в горах, выскакивал на равнину, а потом уходил в каменные поля, теряясь там, где-то глубоко под камнями. Быстрая вода ручья остро блестела на солнце, каким-то колючим блеском.

Мы припали к воде, как лошади на водопое. Она была холодная, зубы ломило.

Потом Ряха выбрал укромное место и, по-хозяйски оглядев его, сказал:

— Вот здесь и жить будем, — его величественный, практически королевский вид немного портили босые ноги.

— Долго? — спросила я, сбрасывая мешок с едой на траву.

— Пока у меня ступни не подживут, — освободился от оружия Ряха. — Иначе я по горам не ходок. А наш путь теперь — по бездорожью. Перевалы-то закрыты. Дураков шарить по всему Отстойнику, нас вылавливая, нет — будут выходы стеречь. Это правильно. Я бы так тоже сделал.

— А мы?

— А мы попытаемся через горы уйти.

— А почему попытаемся?

— Потому, — мрачно сказал Ряха. — В горах сама поймешь. Чайник давай.

И он стал разводить бездымный костерок.

— Еды у нас мало, — вздохнул он.

— Да ты что? — изумилась я. — Полный мешок.

— Если бы мы прямо сейчас через горы пошли — тогда да. Но неизвестно, когда я сапоги натянуть смогу. А босым по горам не пройдёшь.

— А куда мы попадём, если горы перевалим? — поинтересовалась я.

— А всё равно куда. Нам главное из Отстойника выбраться, потому что кругом места, где с дорогами получше, — рассудительно объяснил Ряха, подкладывая веточки в костёр.

— Ряха, — сказала я. — Как ты думаешь, мои в Огрызке живы?

— Не знаю, — сказал Ряха. — Не думай об этом.

— Как это? — удивилась я.

— Вот так. Им ты своими терзаниями не поможешь, а себя ослабишь. Силы береги. Это только кажется, что мы в безопасности. Мы в мышеловке, — Ряха встал, взял чайник и пошёл к воде.

— А я не могу не думать… — пробурчала я ему вслед.

— А ты учись, — посоветовал, не оборачиваясь, Ряха. — Пока время есть.

У ручья мы сидели неделю.

Блестящий красавец чайник превратился в закопчённого трудягу. Чайниковая хозяйка его любила больше, чем мы, наверное, сил не жалела, начищая до блеска. Мне же было лень счищать с него сажу песком и холодной водой, а Ряха вообще не придавал этому никакого значения.

Ряхины ноги заживали, но еда в мешке таяла, как он и предсказывал. А живности в узком промежутке между каменными полями и горами не было, не устраивало её это скудное место.

Когда Ряха снова натянул сапоги, мешок опустел на две трети.

— Завтра на рассвете выходим, — сказал он скучно.