Охотники за магией

Глава двадцатая РЯХА ВСЁ ПОНЯЛ

Ряха всё понял как надо. Особо и объяснять не пришлось.

Спросил лишь:

— В седле как держишься?

— Нужда приспичит, — удержусь, — угрюмо сказала я, пытаясь выжать мокрую одежду.

— Ну и чудно, — никак не отреагировал на мою угрюмость Ряха. — Значит, едем.

— А у меня все мокрое…

— На теле высохнет.

— А я заболею.

— Слёзки глотнешь. Когда хвост горит, болезни не пристают.

И мы поехали.

Двух коней Ряха позаимствовал на конюшне гостеприимной усадьбы. Чёрные псы проводили нас.

Первым делом мы осторожно подъехали к кабачку Ряхиной грудастой зазнобы.

— Подожди здесь, — вручил мне повод своего коня Ряха и вразвалочку пошёл к открытой настежь двери кабачка.

Я осталась в седле, в тени забора.

Ряхин конь тихо всхрапывал и мотал головой, мой, хвала Сестре-Хозяйке, стоял смирно, лишь подрагивал ушами.

Ряха недолго пробыл в кабачке. Привычный гул, царящий в таких заведениях, сначала перекрыл радостный визг, потом, после недолгой паузы, вдруг раздался не менее громкий возмущенный вопль и Ряха так же вразвалочку вышел, задумчиво держась за челюсть.

— Здесь еды не дали, — сказал он невозмутимо, вскакивая в седло. — Ладно. Попросим в другом месте. Время, жаль, уходит. Плохо это.

И мы поехали в другое место.

Вторая Ряхина подружка жила на противоположном конце Огрызка. Ряха поменял тактику и пошёл к ней через зады: перемахнул забор, протопал по крышам курятников и коровников и исчез в доме. Там его встретили явно теплее, потому что задержался он надолго. Я ждала в проулке, где он оставил меня при конях, мёрзла и злилась: ведь сам же сказал, что времени терять нельзя, а что получается? Разъезжаем по Огрызку, маячим в разных подозрительных местах, нарываемся на неприятности. Давно бы уже за городом были.

Приподнявшись на стременах, я до рези в глазах вглядывалась в сторону Огрызка: пламени там давно не было видно, контуры башен в небе виднелись такими же, как обычно. Сотни вопросов роились в голове. Живы ли наши? Что там было? Захватили ли их? Или нужна только я? Профессор серьёзно послал ребят ужинать или это была особо тонкая шутка?

В тупичке воняло отходами куриного содержания. Хорошо хоть не свиного: свиной помёт благоухал бы вообще невыносимо. Ряха отсутствовал.

Наконец он появился с туго набитым мешком на спине и начищенным медным чайником в руке. Явно накормленный и обласканный.

— А что делать? — спросил он меня риторически, приторачивая мешок к седлу.

Хотя не уверена, что Ряха знал о существовании такой штуки — риторики.

— Надо уважить было…

— А вот мне интересно, — возмутилась я, глядя на него сверху, с высоты своего скакуна. — Почему так получается, что у тебя две настоящих зазнобы, а фонарь мне поставили? Почему я пострадала? Почему они друг с другом не сцепились? А?!

— Ну так я же аккуратно всё делаю, — развел руками Ряха. — По умному. Чтобы всем хорошо.

— Ага-ага, — подтвердила я. — Особенно мне.

— Пора бы нам мотать… — сказал Ряха, глядя на светлеющее небо.

И снял повод с забора с таким видом, словно и не из-за него мы рассвета дождались.

Но тут чувство справедливости в нем победило, и он с тревогой спросил:

— Ты как? Со своим этим (он мотнул головой в сторону Горы) попрощаться не хочешь?

Мне представилась чудная картинка, как в Отстойнике пытают наших, узнавая, куда я скрылась, закованный в цепи от пяток до шеи Профессор спокоен, потому что думает, что мы уже далеко-далеко отсюда, а мы, как ни в чём не бывало, шарахаемся по городку в компании с медным чайником: то Ряха свои любовные дела утрясает, то я с Янтарным прощаюсь горячо и страстно.

— Нет. Я с ним поссорилась, — объяснила я. — Не стоит напрягаться. Поехали быстрее. У меня от этой куриной вони в носу щиплет.

Ряха с облегчением хмыкнул и вскочил на коня.

— Двадцать Вторая, а какой сегодня день? — спросил он меня. — День Красной железной Собаки ведь прошёл?

— День Белой горной Курицы, четыре зеленых мэнгэ, — равнодушно откликнулась я.

— Зачем же ты в её день куриный помёт хаешь? Знаешь, что сегодня можно, а что нельзя?

— Отправляться в дорогу, давать наставления и принимать их, — вспомнила я кое-что из гороскопа на щите. А вот мыть волосы не советуют, вступать в должность и устраивать пиры — тоже. А если подстрижешься сегодня, твой внешний вид ухудшится. Понял?

— Не понял, — честно сказал Ряха.

— Это ещё что, — хмыкнула я, покачиваясь в седле. — Завтра стрижка волос может привести к тому, что будешь голодать.

— Какой ужас! — сказал Ряха и погладил тугой мешок.

Мы проехали по улочкам Отстойника и выбрались на окраину. Попали на пустырь, куда жители беспечно скидывали всякие отбросы, не утруждая себя особо вывозом их на специально отведенное Горой для этих целей место.

— Спешиваемся, — велел Ряха.

Спрыгнул с коня и повел его в поводу. Я сделала то же самое и пошла за ним.

Ряха вел коня через пустырь, покрытый сейчас молодой весенней травой. Груды всякого старья возвышались здесь, как небольшие курганы. Тут же белели костяки коров и лошадей, начисто обглоданные собаками. По пустырю бродили козы.

— В этом весёлом Отстойнике всё хорошо, — объяснил Ряха. — Да дорог плюнь, — и обчёлся. На выходах из городка они нас ждут, если поняли, что уходим. Поэтому придётся кружным путём выбираться.

— Ряха, а ты знаешь, куда нам бежать? — спросила я безнадёжно.

— Война план покажет, — отозвался Ряха.

— А я есть хочу… — сказала я тоскливо. — Я даже не ужинала.

— Ну давай поедим. Вон в том леске — показал Ряха на клочок смешанного леса на краю пустыря. — Не вешай хвост.

— Хорошо тебе говорить, у тебя его практически нет… — вздохнула я.

Когда мы добрались до леска и укрылись там, Ряха вынул из мешка и вручил мне пирог с мясом, уложенный заботливой зазнобой номер два, а сам занялся своим луком, стал подтягивать тетиву.

— А почему не арбалет? — спросила я с набитым ртом.

— Больше люблю, — объяснил Ряха. — Это твои друзья хилые, все им пружинки подавай. А у меня руки есть.

— Ты почему из кабака так быстро вышел? — поинтересовалась я, съев пирог и обнаружив, что на сытый желудок всё выглядит немного веселее. — Тебя же так тепло встретили поначалу?

— Вот потому и вышел, что отпускать не хотели, — буркнул Ряха. — Совсем озверела.

— Так тебе и надо, — злорадно сказала я. — Хорошо слишком устроился, решил, что со всех сторон тепло будет. Куда мы сейчас?

— Краем, краем, да на дорогу надо выходить.

От Гадючки расползался во все стороны холодный предутренний туман, ложился росой на траву и листву. Скоро все вокруг было покрыто каплями росы, они осыпались при малейшем прикосновении. Я развлекалась тем, что тихонько толкала кончиком хвоста стебли трав, чтобы роса посыпалась на землю.

Вроде бы и времени немного прошло, а мы просто утонули в тумане. Снова стало холодно во влажном костюме, который подсох, как и обещал Ряха, но не совсем. Я ежилась, с тоской вспоминая теплый очаг на уютной кухне представительства.

— Надо было, конечно, ночью уходить… — вздохнул Ряха. — По росе идти — все равно что тропу метить. Но с другой стороны, без еды куда попрёшься? Я-то еще ладно, привычный, а вот ты… Было бы здесь место нормальное, а не это безлюдье…

— Может быть, на скважины солевые уйдем? — спросила я.

— Нельзя, — сказал Ряха, перебирая стрелы и оглаживая каждую чуть ли не нежнее, чем своих подружек. — В Отстойнике нам больше делать нечего. Мы теперь вне закона. Это не контрабанда, от которой тут все живут. Если тебя в Хвосте Коровы приговорили, и Отстойник про это узнал, то чем быстрее нас здесь не будет, тем лучше. Ну что вот раньше не сказала?

— Ага, — кивнула я. — Ты чуть в отряд не пристроился, который за мной охотится, и я должна была тебе сообщить, что это меня ищут, да?

— Ну, вообще-то, я бы тебе, конечно, не поверил, — хмыкнул Ряха. — Кому ты нужна? Да-а, ну и времена пошли… Магия, магия. А где она, эта магия? Ты вот сколько заклинаний знаешь?

— Немного, — вздохнула я. — Но Ветер и с одним заклинанием развернулся вон как. А ведь и правда из-за меня магия в мир вернулась. Не был бы ты моим другом, как бы ты ко мне относился?

— Да так же бы и относился, — хмыкнул Ряха. — Что тебе, шею теперь свернуть?

— А вдруг и правда без меня не будет магии?

— Ага, магическая ось мира сыскалась, — Ряха помотал головой, — Плюнь ты на это всё. Не забивай голову. Вернулась магия, — будем жить с магией. Исчезнет магия, — будем жить без магии. Всегда найдется сволочь, которая что угодно для своих целей приспособит, самое хорошее опоганит. Людей не поменяешь. Я пока до этого дошёл, хвоста лишился. А ты, если начнешь это заново проверять, — голову потеряешь.

— Но… — начала я.

— Двадцать Вторая, — рявкнул Ряха. — Съешь еще один пирог, вдруг поумнеешь! А я подумаю, куда нам двигать. Море закрыто. Остались перевалы.

— Ряха, но там же караулы стоят? — жалобно спросила я.

— Может быть пробьёмся, — щелкнул по загудевшей тетиве Ряха. — Не бойся раньше времени. Смысла нет.

Выкатилось солнце.

Роса загорела, заблестела мириадами искорок. Стало видно, что молодые сосны на старой гари, где мы остановились, заплетены паутиной. Роса села и на паутинные тенёта, теперь нити горели, как алмазные подзоры. Мы оказались окружены сетями.

— Эх, было бы дело в Чреве Мира… — вздохнул Ряха.

— А мы где? — удивилась я.

— А мы — не разбери поймешь, в каком-то Шестом Углу… — хмыкнул Ряха. — Там бы я ни мгновения не ждал, мы бы уже в надежном месте сидели, да чаи гоняли. А здесь никак решить не могу, что же делать. Куда ни сунься — везде плохо. Котёл каменный.

— Ряха, — начала я.

Но он вдруг резко поднял руку, и я испуганно замерла.

Ряха мягкими, ласковыми движениями наложил стрелу, держа лук наготове, приподнялся и выглянул из-за куста. Ну и я не утерпела, высунула нос с другой стороны.

Лавируя между курганами мусора, по нашему следу шёл человек. Шёл, как по ниточке.

Я даже удивилась: а чего это он не таится? Потом поняла: по любым здравым меркам мы сейчас далеко отсюда должны быть. А мы сидим за кустами, пироги едим.

Я скосила глаза, наблюдая за тем, что делается по правую руку от меня: Ряха оттянул тугую тетиву уже до уха. На лице его ничего не отражалось, оно было равнодушным и безразличным. Отпустил. Наложил новую стрелу.

Я снова перевела взгляд на мусорный пустырь. Человек уже не шёл. Он лежал на нашем следе. Застреленный насмерть.

Меня поразило, что утреннюю прозрачную тишину ничто не нарушило. Так же щебетали ранние птахи, солнце поднялось над землей на полхвоста, не больше, и золотило косыми лучами капли росы на подрагивающих травинках. Тонко пахли влажные от тумана белоголовые ветренницы. Запах цветов смешивался с запахом наших лошадей и кожаных сёдел. А еще одной жизни не стало.

— Ряха, — шепнула я, глядя на пустырь.

— Что? — так же шепотом отозвался Ряха.

— Как хорошо, что ты не вступил в этот отряд.

— Почему?

— В меня так же стреляли из-за кустов. В Ракушке. Был бы ты там стрелком, — убил.

— Это точно, — согласился Ряха. — Не шевелись, вдруг он не один.

Мы подождали, но никто не появился.

— А теперь уходим, — снял стрелу с лука Ряха. — И быстро.

Я думала «быстро» — это мы поедем. Но нет, опять пошли пешком, ведя лошадей.

— Еще наскачешься, — посулил Ряха. — Сидеть больно будет.

Стоило с таким трудом сохнуть, чтобы снова вымокнуть почти по пояс, пробираясь в росистых зарослях.

Солнце поднималось, пекло спину и плечи. Хорошо хоть комаров и прочих кровососов было мало, не успели пока вывестись, иначе было бы весело. Лёд говорил, он тут летом восемнадцать разных тварей поймал, и все не прочь человеческой кровушки отведать.

Наконец Ряха решил, что можно выйти на дорогу и ехать верхом. Мы пробрались через колючие заросли дикой малины, заполонившие промежуток между лесом и обочиной, скатились в канаву и выбрались, наконец, на полотно дороги.

Ряха помог мне сесть в седло. Сел сам. Уже не вскакивал легко, тоже устал.

— Попробуем добраться до гор, — сказал он.

А всё-таки Ряха был прав: пешком по зарослям — оно надежнее.

На дороге нас засекли. И часа в одиночестве не проехали — услышали топот копыт позади. Конный разъезд. Четыре человека.

— Хвост Медбрата! — выругался Ряха. — Говорю же — дурацкое место. Три дороги на всю округу.

И началась игра в кошки-мышки. Разъезд позади особо нас не нагонял, видно знал, что уйти с дороги некуда. Просто не давал ни остановиться, ни скорость сбавить, брал на измор, не собираясь подставляться под стрелы Ряхи.

Дорога, как назло, была прямая и ровная, просматривалась, словно на ладони.

Лес остался позади, начались странные предгорные равнины, каменные поля, усеянные разнообразными, но одинаково острыми обломками скал, через которые не было хода ни пешему, ни конному. Только дорога пересекала их, давая возможность миновать это крошево.

Мы влетели на каменные поля, сначала даже не сообразив, в какую пакость попались, больше озабоченные тем, что позади.

Миновали один пригорок, увидели неглубокую каменную ложбинку, обрадовались, что быстро её пересечём, и пересекли — но со следующего бугра открылась точно такая же, за ней еще… Как будто Сестра-Хозяйка обронила тут на землю волнистую стиральную доску, которую щедро засыпало раздробленными костями гор. А сверху на эти обломки легла светлая полоска дороги, словно лента, выскользнувшая из косы Сестры-Хозяйки.

А разъезд уже запер нам обратный путь из каменных полей, оставляя одну дорогу — вперёд.

Ряха долго и витиевато ругался. Не очень громко, чтобы до меня не долетело, но зато с глубоким чувством. И я всё равно всё-всё услышала.

Потом, придерживая своего коня так, что наши стремена соприкасались, сказал:

— С той стороны этой каменной тёрки нас ждет такая же конная братия. Эти загнали, те встретят.

— Откуда знаешь? — спросила, оглядываясь, я.

Мы были на очередном взлобье, — четверо конных виднелись на таком же с другой стороны впадины, которую мы только что миновали.

— Оттуда, — подробно объяснил Ряха.

— Ну всё-таки… — попросила я.

— В Отстойнике разъезды по пять человек, — вздохнул он. — Четыре за нами, один вернулся в городок. Дальше по дороге, у начала подъема на перевал, стоит постоянный пункт дозора. Там свои разъезды. Огрызок с перевалом дымовыми сигналами сообщается. День сегодня, Медбрат его побери, ясный. Уже просигналили, — это ты не заметила. Они с той стороны нас ждут, знают, что никуда не денемся.

Хотелось, ой хотелось мне сказать, как тогда в экипаже, когда после пожара на складах Профессору: «Если мы такие умные, то почему так славно попались?» Но промолчала. И так ясно, почему.

Потому что знать, как надо — это одно, а делать, как надо — совсем другое. Со стороны очень легко замечать чужие ошибки.

Ни я, ни Ряха именно на этой дороге и не бывали никогда. А никто из бывавших не говорил, что каменные поля так обширны и непроходимы.

— Что делать будем? — спросила лишь я.

— Тянуть время. Раз уж мы сюда влетели, нельзя теперь поля до темноты проскакивать. Поэтому коня придерживай, не вырывайся вперёд меня. До ночи дотянем, а там посмотрим.

Это оказалось труднее, чем удирать во весь мах. Чуть мы сбавили скорость, — четвёрка стала подбираться к нам ближе.

Ряха пуганул их, резко остановившись и несколько раз выстрелив. Одна из стрел — на излёте — всё-таки кого-то зацепила. Без особого урона, но расстояние между нами и разъездом увеличилось. Принимать открытый бой с Ряхой они не рискнули.

Ныряя то вниз, то вверх по каменистой пустоши, мы незаметно приблизились к горам. Теперь они не просто были рядом, но словно давили на всё окружающее своей огромной массой.

У меня внутри что-то ёкало, когда я смотрела в их сторону, — склоны, гребни, пики загораживали теперь полнеба. Лишь в одном месте, впереди, туда, куда бежала дорога, горный монолит проседал, образуя единственно проходимый перевал в этой части Шестого Угла Чрева Мира.

Второй перевал был далеко на северо-востоке, дорога, которая вела к нему, огибала Гору над городком не слева, как наша, а справа, потом через мост уходила на ту сторону Гадючки. Там она раздваивалась, кому нужен был перевал, сворачивали направо, кому солевые скважины — налево. Но эта дорога, по которой мы сейчас тянулись, считалась удобнее, да и перевал тут был ниже.

Я уже не раз и не два вспомнила слова Ряхи «ещё наскачешься»: с каждым часом ехать было всё неудобнее и неудобнее. Натёрла-таки с непривычки определенные части тела. Ряха, к моей жгучей зависти, сидел в седле, как влитой.

Наконец стало темнеть.

Четверо оживились. Словно волки, почуявшие, что загнанная добыча начинает сдавать, они стали сокращать расстояние.

Ряха сделал ещё несколько выстрелов, предупреждая, что обрадовались они рано и в темноте приближаться к нам так же опасно, как и при ярком солнце.

Потом сказал:

— Слушай сюда внимательно, Двадцать Вторая. Сейчас мы рванём, как только за вон тот бугор перевалим. Нам нужно ложбину быстро проскочить. Потом спешиваемся. Поняла?

— А лошади? — не поняла я.

— А лошади дальше пусть бегут. Налегке. Свернуть им всё одно некуда.

— А мы?

— А мы попытаемся каменным полем уйти. Это лучше, чем быть зажатыми на дороге с двух сторон. Среди камней у них преимущество маленькое.

— Ряха, мы же там ноги переломаем!!! — ужаснулась я.

И днём-то эти бесконечные камни, не округлые, как речные валуны, а гранёные, острые все — от маленьких, величиной с копыто коня до больших, размером с дом — серые, чёрные, пепельные… свежие, словно только что отколотые от скального массива, — эти камни вызывали страх. А сейчас их контуры сливались в один, где там выступ, где провал — непонятно…

— У меня почти не осталось стрел, — уронил мрачно Ряха. — На мечах я один с четверыми не справлюсь. От тебя же проку никакого, хорошо ещё, что прямо сидишь, на боль в стёртой заднице не жалуешься.

— Ряха, надо — так надо, — глухо сказала я, видя, как неуклонно приближается матово-темный на фоне темно-прозрачного неба бугор, после которого нам придётся нестись во весь мах.

— Не бойся, Двадцать Вторая, ты — везучая! — рыкнул Ряха. — В подобных игрищах таким, как ты, голову на третье мгновение от начала сносят, а ты уже сутки жива.

— Каким таким? — зло крикнула я.

Конь вынес меня на гребень, где пахнущий горным снегом ветер ударил в лицо, разворошил волосы.

Над Отстойником лежала ночь. Луны не было, лишь звёзды светились в южной половине, — ветер снова толкал в долину тучи, залёгшие было на вершинах гор. И это тоже входило в Ряхин план.

— Штатским, — проорал в ответ Ряха, бросая взгляд назад, в темноту. — Чайник не забудь, ты за него отвечаешь! Всё, пора!

И он огрел моего коня. Потом своего.

Мы понеслись галопом вниз.

Лента дороги, выложенная мелким белым щебнем, негромко сияла в темноте, словно вобрав в себя свет солнечного дня. На её мерцающей белизне позади нас маячили четыре грязных пятна. Бугор заслонил их.

Вот теперь я почувствовала до костей, что наездилась надолго. Стёртые и сбитые места отнюдь не обрадовались быстрой скачке.

Широким махом мы миновали низменность, взлетели на лобное место. Четвёрка пока отставала, — их не было видно.

Снова вниз.

Щебень неприятно хрустел под копытами. Эх, куда лучше нестись по плотной, пружинящей земле, гулко отдающейся на каждый шаг, когда в лицо дует тёплый, а не ледяной ветер и пахнет над ночным полем терпкой полынью и сладкой мятой. А ещё лучше лететь…

В глянувшемся чем-то ему месте Ряха остановил коней, сдёрнул мешок, отцепил так дорогой его сердцу чайник от задней луки моего седла и вручил мне. Пустил наших скакунов дальше одних, огрев их хорошенько мечом в ножнах. Кони понеслись так, словно им крылья приделали. Похоже, они только обрадовались, что их ноша куда-то свалила.

Мы ушли со светлой дороги вправо.