Охотники за магией

Глава десятая ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Личная жизнь становилась всё интереснее, как Нож мне, в принципе, и обещал.

Что-то, как я ни старалась, полноценно спать всю ночь всё равно не удавалось. Дракона теперь не звала, но времени на сон от этого не прибавилось, так в чём же, спрашивается, выигрыш?

Как порядочный человек, Янтарный не мог позволить, чтобы девушка бегала к нему на свидания, поэтому приходилось принимать его у себя.

Соответственно, пришлось разжиться веревочной лестницей, которую надо было спускать из окна, чтобы он мог подняться, поднимать, а утром снова спускать, выпроваживая его тем же путем, чтобы не дискредитировать представительство в глазах общественности. Короче, сплошные проблемы.

Наши делали вид, что ничего не замечают, хотя не заметить веревочную лестницу, нагло свисающую из окна, — о-о-о-о-очень сложно.

Град как-то вечером, делая обход Огрызка перед сном для порядка и здоровья, чуть ли носом в неё не уперся, в сиреневых вечерних сумерках: Янтарный уже поднялся, и мы стали затягивать лестницу в окно.

Увидев, что загадочная вещь ускользает, замороченный Град вцепился в её край и стал тянуть на себя. Мы — на себя. Он не отпускал. Мы тоже.

Так мы и перетягивали лестницу до тех пор, пока я не высунулась из окна, и вежливо не попросила Града её отпустить, пока я чем-нибудь тяжелым сверху не кинула.

Уважая личную жизнь практиканток, Град лестницу выпустил.

Уверена, что после этого он для начала уточнил одному ему известными способами, кто находится в моей комнате, а затем отправился в свой кабинет и поднял досье на Янтарного.

У Града в кабинете стоял такой хитрый потертый шкафчик, практически шкапчик (чем-то неуловимо напоминающий нашего Профессора) в котором хранились материалы на большую часть жителей Огрызка, аккуратно размещенные под разными литерами.

А Янтарного пришлось предупредить, что у нас тут экономия, так что поесть-попить надо приносить с собой, что он и делал.

Впрочем, уж это-то было для него не в новинку: в Пряжке у воспитанниц тоже были вечные проблемы с продовольствием. Наверное, поэтому мы все там были худые и красивые.

Кроме надзидам.

Расследование ночных поджогов зашло в тупик: Лёд еще походил по лавочкам, пытаясь узнать что-нибудь о поборах с лавочников — но везде натыкался на стену молчания.

— Как в рот воды, Медбрат их дери, набрали… — ругался он. — Все большие глаза делают. Никто ничего не ведает.

Профессор тоже ничего не мог узнать: те дамы, что получили конфиденциальные сведения из надёжных источников — охотно делились ими с теми, кто хоть одним ухом слушал. Те же, кто действительно что-то знал, молчали в тряпочку.

Я решила провести своё расследование, взяла тазик и мочалку и отправилась в общественные бани, хотя своя была под рукой, рядом с конюшней Огрызка.

Общественные бани были гордостью Отстойника, потому что приносили казне чистый доход, практически без расходов: они стояли на горячем источнике, который бил под Горой и, постепенно остывая, впадал потом обычной прохладной речкой в Гадючку.

Умные головы прямо на источнике возвели здание на сваях.

В женском отделении горячая вода из недр земли выливалась из разинутой пасти каменной лошадиной головы, укрепленной в стене с таким расчетом, чтобы удобно было подставлять под обжигающий поток всякие тазы и вёдра. Потом вода по гранитному желобу стекала в каскад бассейнов.

Первый бассейн был самый горячий: сидеть в нем без риска обварить кожу могли немногие. За ним шел второй, самый большой, в нем уже было хорошо. В третий бассейн отправлялись охладиться после горячих двух, а в четвертом, мелком, купали ребятишек.

Пройдя через четыре бассейна, вода специальным руслом уходила в ручей. Рядом с бассейновыми залами находилась помывочная, где смывали с себя в тазиках грязь перед тем, как погрузиться в общие бассейны.

Рядом с помывочной была раздевалка, а около раздевалки — каморка для замшелой бабушки, которая с одинаковым успехом срезала мозоли, боролась с перхотью и варила всякие зелья.

Так же была устроена и мужская часть бань, а энергичная бабушка работала на оба крыла.

В женском отделении было оживлённо, но не так, как обычно. Обстановка царила самая задушевная, чему очень способствовало уютное зданьице бань, сделанное с большой любовью и тщанием.

Я добросовестно помылась в своем тазу, чутко вслушиваясь в голоса, вплетающиеся в шум воды и шлепанье босых ног по каменному полу.

Ни словечка по интересующей меня теме.

Потом долго мокла во втором (не горячем) бассейне — с тем же результатом. Говорили о чем угодно…

О том, что в лавочке на Сосновой улице продают дешевое масло.

О том, что на Горе скандал: Правая Рука Наместника Отстойника был застукан с девицами легкого нрава, о чем добрые люди незамедлительно сообщили его супруге, которая расцарапала мужу лицо за измену, и он вёл заседание Большого совета с исполосованной физиономией.

О том, что Наместник Отстойника скоро получит назначение в столицу, — об этом позаботились его недоброжелатели, которым не нравится его практически неограниченная власть в Шестом Углу.

О том, что в «Лавке Южных Товаров» у очаровательнейшего Профессора продается свежий кардамон, бесподобный в пряниках.

О том, что пряники лучше всего готовить на тёмной патоке, привозимой из Пёстрой Кошки — тогда их не отличишь от медовых.

О том, что жена Правой Руки Наместника морду мужу царапает, а нормальных пряников испечь не может и кухарка у неё такая же безрукая.

О том, что помощник мясника, который по выходным участвует в боях, настоящий красавец и душка. У него такие томные глаза, и волосы кудрявые, и он такой мужественный, когда в трусах на помосте стоит, с ума сойти можно.

Тут пришлось сделать усилие, чтобы не рассмеяться: видела я этого разделывателя мяса. Глаза у него были какие-то мутные и осоловелые, смотрел он ими на мир исподлобья, и кудри его бараньи практически начинались сразу над бровями. По мне, так Ряха по сравнению с ним был куда как привлекательней, вылитый Медбрат.

Говорили о том, что скоро начнется лов, что рыбы нормальной в последнее время не стало. Что Отстойнику всегда не везёт — кругом, куда не плюнь, везде уже королевства, а мы все еще обычная провинция, и налогов платим больше, чем они, а уважения к нам меньше, чем к ним. И у них давно короли, а не наместники. А короли красивее — им корона полагается. И куда смотрит жена наместника, совершенно не понятно. Ведь сейчас она кто? Наместничиха. А была бы кем? Королевой. Есть же разница!

В конечном итоге голова у меня пошла кругом, я выбралась из бассейна и отправилась в раздевалку, где и села, закутавшись в большое банное полотенце, на деревянное кресло-трон с высоченной спинкой, стоящее в шеренге таких же королевских тронов посредине зала.

В голове смешались и рыба, и пряники, исцарапанный чиновник и адрес лавочки с дешёвым маслом, которую непременно надо было посетить, а то масло заканчивается, всё равно надо брать.

Чувствуя какую-то слабость, не то телесную, не то душевную, я забралась на трон с ногами, укрылась полотенцем с головой и почти задремала, пытаясь прийти в себя.

Совсем заснуть не удалось: у бабушки-знахарки были клиенты.

Какой-то высокий женский голос, что называется «с претензией», втолковывал ей суть заказа:

— И зелье свари убойное, чтобы он свою швабру забыл, а на меня глаз положил.

— Сделаю, милая, сделаю… — шелестела уверенно бабушка.

«Уж не та ли, что на пожаре около меня стояла?» — лениво шевельнулась мысль.

— И слёзки, слёзки в него побольше лей, — поучала клиентка. — Он со слёзкой что угодно сожрёт. Я скажу, это мол, для здоровья, для ясности в мозгах, на семи травах настоечка.

— Сделаю, милая, сделаю. Примет и добавки еще попросит… — умиротворяюще журчала знахарка.

— И чтобы никто ни-ни! — уточняла дама.

— Ну, о чем разговор, милая…

Заказчица любовного напитка ушла.

Не успела я сползти с трона и стать из королевы снова практиканткой, как к бабушке в каморку просочилась вторая посетительница. У этой голос был густой и уверенный.

— У тебя, я видела, эта ведьма была. Я на него первая глаз положила, а она клинья, мерзавка, подбивает. Дай мне отворотного зелья, чтобы его от её поганой рожи отворотило.

— Сделаю, милая, сделаю, — шелестела старушка.

— Только крепкого, чтобы подействовало! Не чужой, чай, — густо шмыгнула носом вторая клиентка.

— Сделаю, милая, сделаю. Примет и еще добавки попросит.

— И чтобы никому ни-ни!

— Ну, о чем разговор.

Дама шумно, видно от избытка чувств, вздохнула и, тяжело ступая, пошла к выходу, так и не заметив меня в объятиях трона.

Чувствуя себя, почему-то, несвежей после всей этой болтовни, я быстро оделась и выбралась на улицу. Глотнула весеннего воздуха, распаренное лицо погладил ветер.

Как всегда после бани, идти было удивительно легко, словно та грязь, которая смылась с меня, была тяжелой, как броня.

Я шла и думала, что раз у общественных бань два отделения, интересно, по какой формуле работает знахарка со вторым, мужским? «Сделаю, милый, сделаю»?

А когда вернулась в Огрызок, отловила Льда и сказала:

— Нашла я человечка, который всё знает. С тебя — дюжина яблок и банка вишневого компота. Коли ее, если сможешь.

Лёд подошел к делу ответственно. Тоже взял таз, мочалку и мыло, и пошел колоть знахарку.

Пришел через два часа чистый, без мозолей, и с минимальным количеством перхоти.

За пазухой у него что-то выло и стонало.

Он пронес это «что-то» прямо ко мне на кухню, где я пыхтела, раскатывая тесто для пряников и ругая себя последними словами за податливость чужому влиянию:

«Ну, мне-то какое, по большому счету дело, что жена Правой Руки Наместника не умеет стряпать? Я-то кому доказываю, что умею?»

— Молока дай! — попросил Лёд.

— Зачем это? — сразу с подозрением отреагировала я.

Лёд вытащил из-за пазухи отчаянно сопротивляющегося котёнка. Он был черным, как сажа, без единого белого пятнышка. Длинные тощие лапки напоминали паучьи. И орало это сокровище дурным голосом.

— Вот, — счастливо сказал Лёд. — Кота по пути нашёл. Копченым будет.

Увидев плошку с молоком, которую я поставила на пол, котёнок со странным именем Копченый, скакнул к ней отчаянно и упал в молоко практически с ушами, лакая его и грозно урча.

— Ещё неизвестно что наш экономный глава скажет… — заметила я, пытаясь растянуть тугое тесто.

— Ага, Копченый нас объест! — возмутился Лёд. — Он же как птичка маленькая клюет…

Котенок уже выдул всё молоко и снова завопил, требуя ещё. Пришлось налить вторую порцию.

— Птичка, как же! Да у него в желудке пропасть!

— Я буду делиться с ним! — делая честные круглые глаза, лживо пообещал Лёд.

— Ага, рассказывай. Да ты, скорее, у него из миски отбавлять в свою будешь!

Копченый, наконец, накушался, брюшко у него стало круглое и тугое. Потешно переваливаясь, он дошёл до плиты и улегся около неё на тёплом полу.

— Одно хорошо, что кот. Кошку бы нипочем не пустила, — заметила я, вырезая бокалом в тесте кружки.

— А чего так?

— А того. Будем потом по колено в котятах. Это тебе не соль, рынок сбыта найти сложно.

— А где же женская солидарность? — развеселился Лёд.

— В борьбе за территорию нет солидарности! — отрезала я.

Лёд допил молоко в кувшине, что осталось после кормления Копчёного.

Потом выгрузил из сумки две склянки тёмного стекла. Одна склянка была обвязана засаленной тряпочкой красного цвета, другая — чёрного.

— А это тебе, — пододвинул он ко мне краснотряпочную посудину.

— С ума сошёл?! — завопила я. — Не видишь, тесто тут?!

— А это твоему… — пододвигая чёрную, Лёд замялся, подбирая слово.

— Очень осторожно выбирай определение, — посоветовала я ему, берясь за скалку. — Хорошо подумай и аккуратненько так, аккуратненько…

— Короче, сама знаешь кому, — выкрутился Лёд.

Он откупорил обе бутылочки и понюхал.

— Это ещё что за бурда? — спросила я с опаской.

— Красненькая — это приворотное зелье, — с удовольствием объяснил Лёд. — Для тебя. Чтобы ты, значит, в меня втрескалась.

— Льдина моя ненаглядная, чего мне в тебя втрескиваться, когда я и так от тебя без ума? — обрадовалась я.

— Как же, дождёшься от тебя, — вздохнул Лёд. — А чёрненькая, — это для твоего, чтобы он от тебя отстал.

Он ещё раз понюхал обе бутылочки.

— Вот этим, что в красной, она мне, похоже, голову от перхоти мазала. А вот этим, что в черной, мозоли на ногах размягчала. Ценнейшая вещь!

— Ну и раскололась? — спросила я, выкладывая пряники на противень.

— Нет, я пока мосты навожу, видишь, изо всех сил пытаюсь тебя приворожить. Чтобы ты меня любила и кормила лучше, чем других.

— Бабка-знахарка, она тоже не дура. Что мне теперь с Янтарным не встречаться из-за твоих мостов? — проворчала я. — Чтобы создать видимость, что зелье действует? Тогда точно кормить перестану. Я Ножу обещала, что буду вести нормальную половую жизнь, вот и веду.

— Да пусть пока не действует, очень хорошо, — стянул кусочек сырого теста и принялся выковыривать из него жареные орешки Лёд. — Я буду покупать всё новые и новые порции снадобий и стану любимым (он руками оттопырил свои уши) лопоухим клиентом.

— Интересно, — спросила я, оглядывая бутылочку и не решаясь понюхать, — на практике-то оно работает? Неужели отворачивает на самом деле?

— А почему нет? — удивился Лёд. — Если уж оно мозоли размягчает, то в желудке явно дыр наделает и тогда милому другу будет очень затруднительно резвиться под твоим одеялом. Хе-хе…

— Уел, уел, — фыркнула я. — А которое от перхоти?

— Ну-у, тут я не знаю, — пожал Лёд плечами. — Может оно, наоборот, всё внутри залечивает, хорошо становится, и любить хочется?

— Ты подлей кому-нибудь на стороне, — посоветовала я. — Проверим.

— Я бы Граду, конечно, подлил, — невозмутимо сказал Лёд. — Да боюсь, вдруг он не в тебя, а в меня влюбится.

— А почему в тебя?

— Так в нём обрезки моих ногтей, а не твоих.

— Пусть влюбится… А ты не отвечай на его чувства, — хихикнула я.

— Это будет слишком жестоко, — вздохнул Лёд. — Придется меры принимать, а мне жаль его желудок отворотным зельем гробить.

— А оно не прокиснет? — спросила я, боясь прикоснуться к склянкам.

Из-за тряпочек, наверное, — уже больно они по-сиротски выглядели.

— А я в ледник уберу.

— А никому не подольёшь по дороге? — нахмурилась я недоверчиво.

— Постараюсь удержаться, — хмыкнул Лёд, закупорив склянки. — Но за это семь горячих пряников — мои.

— Четыре.

— Уговорила, пять.