Охотники за магией

Глава девятая НАСТУПИЛИ ТЕПЛЫЕ ДНИ

Наступили тёплые дни.

Раз в Отстойник пришла настоящая весна, надо было проветривать тюфяки, подушки и одеяла, и выхлопывать их, выгоняя всю пыль, скопившуюся за зиму. Эту приятную процедуру я нарочно отложила на после праздника. Потому что гонять пыль из одеял так же приятно, как и делать генеральную уборку.

Для предстоящей процедуры я нашла подходящее место, — на одной из уцелевших башен Огрызка сверху была удобная смотровая площадка, ограждённая парапетом, — словно её специально возводили, чтобы вешать на ажурных зубцах одеяла для просушки. А ветерок, гуляющий на такой высоте, легко уносил бы выбиваемую из тюфяков пыль.

Профессор, правда, поморщился, узнав мою версию, ради чего возводили башни зодчие, но возражать не стал, потому что деваться ему было некуда.

А мне вдруг пришла в голову интересная мысль: а что если усилить хозяйственную деятельность? Не щадя ни себя, ни окружающих, проводить генеральные уборки каждую неделю, трясти ковры и одеяла, шаркать шваброй по ногам посетителей, добиваясь идеальных полов? Может быть, моя практика окончится пораньше?

Правда, внутренний голос тут же спросил: а дальше? Ты вернёшься в Ракушку, где тебя пытались убить? Сиди уж в Отстойнике, тут довольно весело даже без тараканьих бегов.

Утром мы подняли все одеяла, подушки и тюфяки на башню и они там жарились под весенним солнышком. А после обеда я вооружилась выбивалкой и отправилась на тяжкий бой.

Сверху, оказывается, так интересно наблюдать за городком: было видно, как едут по улочкам экипажи, на каких складах царит оживление, а где ни души, что творится в двориках, скрытых от посторонних глаз.

Я видела, как внизу, на заднем дворе Огрызка, Профессор, Лёд и Рассвет пытаются вычистить старый колодец, забитый булыжниками и кирпичами ещё со времён штурма старого представительства. Вдруг Профессор поднял голову, потом что-то сказал, и все трое застыли, глядя вверх.

Я оторвала взгляд от земли и стала осматривать небо, гадая, что же их привлекло.

Над Отстойником кружила пара драконов, прилетевших с востока…

Красоты они были неописуемой, опять воочию удалось увидеть это несочетаемое сочетание лёгкости и мощности, точёные контуры их тел были отчётливо видны в чистом небе. Они оба были пламенеющими на фоне синевы, но если он был насыщенного цвета тёмного пламени, то она светилась чистым алым, с отливом в золотой цветом.

Драконам было совершенно не до людей — они, вообще, наверное, даже и не заметили, куда их занесло — им было некогда.

Они любили друг друга, точнее, приглашали друг друга к любви, играя в древнюю, как мир, игру…

То пикировали вместе вниз с громадной высоты с немыслимой скоростью, обвивая друг друга, и лишь у земли разрывали объятия, распахивали крылья и уходили от неминуемой гибели.

То неслись наперегонки к невидимым пока звёздам, передразниваясь, сближаясь, расходясь, но всё равно двигаясь так, словно невидимая струна соединяла их.

Люди внизу, все, кто был на улице, побросав дела, стояли, подняв зачарованно головы к небу, и отсвет драконовой любви падал на их запрокинутые лица, делая их удивительно светлыми и чистыми.

А драконы пели серебряными голосами…

На стене Огрызка я корчилась от боли, словно это пение резало меня на мелкие части — я, наконец-то, вспомнила отрывки забытой мелодии и поняла, какой же она была убогой и незатейливой по сравнению с настоящей песнью песней, какую поют драконы, когда им хорошо.

Видела, насколько же они красивые и соразмерные, и ясно представляла, каким кривобоким уродством выглядел наш полёт, где один был с крыльями, а другой, другая — без…

В голове звенело: «Ну ты же знала, что нельзя любить дракона! Ты знала, знала, знала! Пути людей и драконов не пересекаются! И не пересекутся никогда! Тебя же честно предупредили об этом!»

Я не ревела, какое там — у меня спазмом так перехватило горло, что я дышала-то с трудом. И поняла, что просто умру здесь, на стене, от боли и горечи под небом, где сплетались воедино два дракона.

Вцепляясь в парапет пальцами, с хрипом пытаясь втолкнуть в себя хоть немного воздуха, я стала отступать, почти отползать к лестнице, добралась, наконец, до ступенек и, держась за стену руками, стала спускаться вниз и вниз, пытаясь спрятаться, забиться куда-нибудь, где не слышно бы было этой песни, не видно было бы неба, в которое меня никогда не унесёт золотой дракон.

Под пальцами вибрировала стена — уйти от песни драконов было трудно, в унисон с ними пели теперь и камни, и стены, и люди… Кусая губы до крови, я прошла всеми лестницами наш Огрызок сверху донизу и рванула дверь, ведущую в подвалы.

Глубже и глубже, в самую древнюю часть представительства, оставшуюся нетронутой даже после того, как на поверхности здание почти снесли с лица земли. Подвалами практически не пользовались, лишь Профессор разводил тут какие-то вкусные грибы, требующие ровной температуры и рыхлой земли. И выгодно продавал.

Здесь уже не было слышно драконов, и царила темнота, лишь теплился на стене крохотный светильник-ночничок, который оставлял Профессор, дабы не переломать себе в полной темноте руки-ноги.

Чтобы освободиться, прогнать песню драконов, забыть её тоже, как забыла свою, я рухнула на земляной пол, вжалась в холодную влажную землю щекой, погрузила в неё растопыренные ладони, вцепилась в землю пальцами. Ничего, земля всё принимает и всех нас примет рано или поздно… И даст покой… В этом покое не будет места золотому дракону…

И только когда сырая земля вобрала мою боль, горло отпустило, и я смогла разреветься.

Здесь меня и нашел встревоженный Град, увидевший, что я куда-то ползу с перекошенным лицом, держась за стену.

— Ты чего? — воскликнул он с ужасом, найдя меня на полу в подземелье.

— Чего-чего… — простонала я. — Живот болит.

Ну и очутилась в конечном итоге в кровати с грелкой на животе. На свежевыбитом тюфяке под свежевыбитым одеялом.

А когда зажглись на небе звёзды, встала, распахнула рамы и ушла через окно из представительства.

Пошла на Гору.

Под утро вернулась, — раньше никак не получилось. Процесс соблазнения Янтарного отнял достаточно времени. Главное было — убедить красавца-охранника, что это он меня соблазнил. С трудом, но ближе к рассвету он поверил.

Ну что сказать… Тоже неплохо. Только душа, почему-то, не поёт…

Одно в этой душераздирающей истории было несомненным благом: я, наконец-то, перестала звать по ночам дракона, соответственно и сон стал крепче.

И уже даже подумывала, не сообщить ли об этом Ножу, чтобы порадовался, но лень было бумагу пачкать. Да и веселее не стало, но зато в душе воцарился зимний покой.

Зато покоя не давали участившиеся в Отстойнике пожары. Ночи не проходило, чтобы не полыхнуло то тут, то там — и, если уж занималось, то всё выгорало дотла, прямо как прачечная и азартный сарай.

— Похоже, заклинание-то гуляет по деревне… — заметил Лёд, как обычно, во время обеда: когда кризис в отношениях со Службой Надзора за Порядком миновал, за обеденным столом стали собираться опять все наши.

Соответственно, варить приходилось больше. При тех же деньгах, отпускаемых Профессором на продукты.

— Так надо узнать, как оно могло попасть в такие пакостливые ручки, — заметил Град.

— Я никому не говорила, — быстро вставила я на всякий случай. — И не поджигала.

— Это точно, — фыркнул Град. — Если бы пожары были твоих рук делом, то в первую очередь сгорел бы танцзал на Горе.

— Ой, правда… — огорчилась я. — Как же сразу не догадалась! Этот Отстойник всякую мысль о магии глушит своей практичностью и здравым смыслом.

— И очень хорошо, что глушит, — заметил Профессор, подливая себе супу. — Дети мои, задача нашего поколения не использовать магию, а собрать и обработать. Это наш долг перед будущим.

— Но кое-кто уже вовсю её использует… — заметил Рассвет. — И чихать он хотел на долг перед будущим. И вообще мы отвлеклись. Заклинание могло уйти в массы по двум направляющим: через нас и через посыльного из прачечной.

— Через нас оно вряд ли ушло, — заметил Град. — А посыльный сгорел вместе с владельцем прачечной.

— Сначала, по словам очевидцев, он потребовал копию счета, — сказал Лёд. — Под тем предлогом, что в Огрызке практикантка уронила счет в варенье и представительство требует новый.

— Ну и гад! — возмутилась я.

— Хозяин побурчал и пошел в кабинет делать копию — и с ним посыльный. А потом там все запылало. Сгорели все бумаги, счета и прочее. Родственники хозяина подали на нас иск, утверждая, что в Огрызке подговорили посыльного поджечь прачечную за хорошее вознаграждение.

— Бред какой-то… — буркнул здравомыслящий Рассвет.

— Конечно бред, — подтвердил невозмутимо Лёд. — Они же не знают размеры скупердяйства нашего главы. Он, ежели бы задумал прачечную поджечь, в целях экономии никого нанимать бы не стал, сам всё сделал, да ещё придумал бы, как подешевле это провернуть. Прогорклым маслом бы тряпки пропитал, которые поджигают и в укромные места подбрасывают…

К разочарованию Льда, Профессор на эти рассуждения никак не отреагировал, словно суп его интересовал больше, чем наш разговор.

Это было неправдой. Когда нужда заставляет, я неплохо готовлю, но отнюдь не великолепно, настолько, чтобы можно было увлечься похлебкой сильнее, чем беседой.

Лёд продолжал:

— Но этот бред для родственников хозяина прачечной был единственно логичным объяснением, почему сгорела прачечная. Ведь рассуждают-то они, в общем-то, правильно: посыльный после посещения представительства пошел разбираться с хозяином (шесть слов на букву «пэ» — вставила я). Не мешай, так вот, подмечено тонко, только они не знают, что здесь он заклинание узнал, а не вступил в преступный сговор с Профессором.

— Ты так хорошо рассказал, мой мальчик, — наконец оторвался от супа Профессор. — Значит, будешь в суде представителем от нас.

— А мстить подчиненным, зависимым людям для повелителя Огрызка мелко! — завопил Лёд.

— Зато приятно, — улыбнулся от уха до уха Профессор.

После того, как мы пообщались на пожарище, Ряха пропал, и никак себя не обнаруживал.

Я не очень волновалась по этому поводу, — скоро должен был прийти корабль, и если он не отправит с ним очередное письмо, то я готова добровольно съесть варёную луковицу, а я варёный лук ненавижу, мне от одного его вида дурно делается.

Этой ночью был ещё один пожар — и практически рядом с Огрызком. Горела булочная, в которой мы покупали горячий хлеб и плюшки. Пожар был виден даже из моего окна, полыхало так, что искры стреляли в небо фейерверками.

К обеду, постояв часа три за прилавком, Профессор встал на след поджигателей: сердобольные покупательницы рассказали ему, что мелкие лавочки в последнее время некие добры молодцы обложили данью, и если кто не платит, — начинаются неприятности, странные пожары например…

Профессор получил массу советов, как уберечься от этой напасти и главный сводился к следующему: «Берут-то всё равно пока по-божески, уж лучше дать, чем сопротивляться. Ну и времена пошли, а вот раньше было время, жили не теперешнему чета…»

Профессор кивал и поддакивал, а как поток покупательниц ненадолго иссяк, сразу же дал нам с Льдом задание навестить одну из лавочек, которая платила. И даже (ради дела) чего-нибудь там купить, что для нашей экономии было совсем неслыханно.

Я обрадовалась, сказала, что хочу купить большое зеркало. Рано радовалась: Профессор разрешил купить подсвечник и три свечки. Скупердяй.

— А как ты в суде отбиваться будешь? — спросила я Льда по пути в лавочку.

— Попрошу предоставить внятные доказательства того, что мы подговорили посыльного поджечь прачечную.

— А они скажут, что странные действия посыльного и есть лучшее доказательство… — поддразнила я.

— По счастью, ни один суд, даже самый предвзятый, не примет таких объяснений.

— Ой, не зарекайся, — предостерегла я. — Это же Отстойник, тут все родственники. Судья приходится дядей жене, теперь уж вдове владельца прачечной. Будет ли он беспристрастным? А жены прокурора и начальника Службы Надзора — двоюродные сестры. А жена начальника таможни — их подружка. И если бы было по-другому, Профессор войну со Службой Надзора за Порядком не выиграл бы. Вот так.

Лёд только фыркнул в ответ.

Минут пять мы шли молча.

— Отстойник, конечно, милое место, — заметил он вдруг, когда до лавочки оставалось всего-ничего, — но если всё обстоит так, как ты сейчас сказала, то надо повеситься.

— Ага, зацепило! — обрадовалась я. — Не вся правда, но доля правды в этом есть! — и толкнула входную дверь.

Звякнул колокольчик, отгоняющий злых духов, если они вдруг вознамерятся просочиться в помещение с улицы и предупреждающий о посетителях, что куда важнее пугания духов.

Поскольку всю дорогу мы проспорили о суде, то и не договорились, кто первый заведет разговор.

Хозяйка смотрела на нас, мы на товары, молчание в лавочке становилось всё более и более напряженным, и, наконец, я прорвала его.

— Нам вон тот подсвечник покажите, пожалуйста…

Хозяйка, энергичная дама неопределенного возраста, сняла с полки медный подсвечник.

— Берите, берите, — посоветовала она. — Последний остался по такой цене, другие дороже пойдут.

— А чего так? — вступил в разговор Лёд, подбираясь к нужной теме. — И свечки, смотрю, подорожали… Раньше на эту цену полдюжины можно было взять, а теперь и четырех не укупишь.

— Вы, молодежь, как дети, прямо?! — всплеснула руками возмущенная дама. — Все ж дорожает! Указ о взятках вышел — так теперь еще больше давать надо, за риск накидывают. Новый товар уже по новой цене идет. Налоги плати, пошлины плати, за то чтобы лавочка целой была…

Тут она осеклась, словно сболтнула лишнее, рот сжала плотно, как края кошелька и замолчала, несмотря на все попытки Льда разговорить ее снова.

Мы расплатились за ненужный подсвечник и грустно вышли на улицу.

— Льдинка, ну а ты что хотел? — спросила я расстроенного Льда. — Будь ты один, она, может быть, и рассказала чего-нибудь, — а так нас была уже толпа, для четырех ушей эта информация не предназначается.

— Владельцы лавок и не скажут, — почесал Лёд затылок. — Им есть что терять. Надо выйти на тех, кто рядом вертится, много знает, но взять с кого практически нечего.

— Ну и задачку ты задал, — пожала я плечами, глядя на Льда с неким удивлением. — Еще бы придумать, где найти человека с таким набором достоинств. А когда найдешь, надо придумать, как его расколоть.

— Ты мне найди, а я уж расколю, — подмигнул Лёд.