Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая

Глава 7

§ 51

Кабак, также являющийся гостиницей, под названием «Однорукий бандит», находился в селении Свештари, недалеко от прежней границы Болгарии с Румынией. Селение было обитаемо, но тут не было ни озоногенератора, ни централизованного энерго-, водо— и теплоснабжения, ни других благ современной цивилизации. На любой карте, какую можно было найти в Содружестве наций или Евразийском Союзе, его территория была причислена к «серой зоне», то есть к пустошам.

Большим преимуществом Свештарей, с нашей точки зрения, было равнодушие туземцев к политике и идеологии. Свештаряне смотрели на мир крайне прагматично, руководствуясь исключительно соображениями выживания и сохранения того немногого имущества, которое они имели. За тридцать четыре года, минувших со дня, когда Старый мир перестал существовать, власть сменилась здесь намного больше чем десяток раз. И ни одна из этих смен властей не была насильственной, если судить по меркам пустошей. Единичные люди, конечно, умирали и исчезали бесследно, происходили бои местного значения, небольшие погромы — без всего этого политический процесс на пустошах вообще не движется. Но настоящей беды, наподобие тех, что постигли десятки других общин на пустошах, о которых нынче не осталось даже воспоминаний, в Свештарях не случилось.

Флаги, плакаты, лозунги и паспорта в глазах селян были лишь инструментами, которые порой позволяли выжить или сохранить кусок хлеба, хотя иногда могли и навредить. Они приобретали их с удивительной легкостью, так же легко от них избавлялись, и никогда не принимали близко к сердцу. Любые политические перипетии жители воспринимали с философским безразличием, и на их полуголодной жизни они практически не сказывались.

Здешние старики помнили неспокойные периоды «независимости», во время которых Свештари находились под «защитой» какой-то из банд, орудующих в округе, а иногда и нескольких сразу, каждая из которых приходила за своей данью по очереди. Помнили годы власти ЮНР, которые отличались лишь тем, что главари пришедшей банды носили на себе нашивки «республики» и были особенно жадными. Помнили времена Альянса, которые отличались от прочих примерно так же. Помнили, как после ухода Альянса пришла банда, называющая себе «Истинными славянами». Наконец, у всех был еще свеж в памяти день, когда над селением начал летать странный шарообразный дрон, механическим голосом бесконечно вещающий «радостную» весть: до темных пустошей наконец дошла цивилизация в лице Евразийского Союза. К счастью для свештарян, их селение не имело стратегически значимого расположения, а вдобавок было настолько бедным, что ни для кого-то из «защитников» не представляло большой ценности. Поэтому-то, должно быть, оно и уцелело.

Кабак в Свештарях менял владельца, а вместе с ним, как правило, и название, почти так же часто, как менялась в селении власть. Бывалые люди помнят его еще без вывески, а затем под вывесками «Перекресточек», «Сивый мерин», «Бистро и остро», «У Золтана» и, наконец, «Загробный мир» (последнее название кабак получил в честь находящейся неподалеку древней Свещарской гробницы). Нынешним своим названием заведение было обязано старому бандиту, которому вот уж семь лет как принадлежало. То был прожженный пустошный мародер, ветеран множества бандитских войн, потерявший во время одной из них руку и глаз. Вдоволь наевшись бродяжьей разбойничьей жизни, состарившийся атаман решил осесть и делать со своими братанами «честный бизнес». Для этого, правда, пришлось устроить небольшую резню, так как предыдущий владелец не пожелал расставаться с доходным местом добровольно. Но перестрелки не были такой уж большой редкостью в Свештарях, а тех, кто оказывался в них победителем, строго судить было не принято.

Удивительно, но из пожилого гопника, от которого никто не ждал ничего хорошего, получился весьма предприимчивый и рачительный хозяин. «Однорукий бандит», занимающий невзрачное трехэтажное здание в центре селения, был загаженным и полутемным злачным местом. Однако это был центр жизни Свештарей и всей округи. Здесь можно было выпить ядреной дешевой сивухи; перекинуться последними сплетнями, завязать полезное знакомство, найти попутчика в дальнюю дорогу или заключить сделку; переночевать на матрасе или даже кровати, практически избавленной от вшей; покувыркаться с дешевыми шлюхами или посмотреть, как они неумело потрясают телесами у шеста; сделать ставку, наблюдая за крысиными бегами, собачьими или кулачными боями; сбыть или заложить хозяину свое добро, либо прикупить у него то, что сбыли или заложили другие.

— Давай, давай! — нарочито громко выкрикнул Локи одно из немногих русских слов, какие успел выучить, а затем добавил еще несколько слов на китайском.

Реплика относилась к полноватой большегрудой бабе неопределенного возраста, вяло вертящей толстой задницей около шеста. Лицо у матроны, во всех проемах которой за ее долгую карьеру явно успело побывать добрых несколько сотен членов разных цветов и размеров, а также других предметов, было совершенно безучастным. Я не слишком хорошо помнил, что прежде заставляло меня бегать за юбками. Но готов был поклясться, что я бы никогда не позарился на такой экземпляр, даже если бы мне самому за это приплатили.

— М-да, вот живут же люди, пусть и на пустошах, — зашептал Локи мне на ухо по-английски. — Веселятся, пьют, отжигают. А нас ведь дурили, что тут ничего нет, кроме крыс и радиации!

Использовать английский нам вообще-то было строго воспрещено. Но я совершенно не владел китайским, если не считать пары десятков расхожих выражений, заученных на Грей-Айленде, а Локи примерно так же владел хорошо знакомым мне русским. На реплику сержанта я мрачно покачал головой, далекий от того, чтобы признать окружающий пейзаж заслуживающим слов «Живут же люди». Мы сидели за грубым, обшарпанным деревянным столом посреди адски прокуренного помещения, освещенного трещащими в камине дровами, парой полутемных экономных лампочек и свечами, стоящими у барной стойки и на столах. Все окна были заколочены, заложены кирпичом или закрыты листами жести еще в Темные времена, и с тех самых пор в помещении не побывало ни одного луча солнечного света. Из-за печного отопления, свечного освещения, а также безбожного и беспрерывного курения, потолок и стены были закопчены так сильно, что определить их былой цвет было практически невозможно.

— Ну, господа офицеры, за Новую Москву! За триумф партии и трудового народа! — применив еще одно из парочки заученных им выражений на русском, Локи поднял тяжелый стеклянный бокал с пивом местного разлива, пробормотал пару пафосных фраз по-китайски (возможно, повторил все тот же тост) и чокнулся со мной и нашим третьими соседом, неохотно поднявшим бокал в ответ на жест Локи.

В отличие от Локи, сделавшего большой глоток «пива», я лишь пригубил жижу, напоминающую по запаху конскую мочу. С соседних столиков на нас время от времени косились. Именно этого Локи и добавился. Возможно, он немного переигрывал. Но, следовало признать, он оказался куда более подходящей кандидатурой для этого задания, нежели мне показалось изначально. Его извращенный, но острый и подвижный ум, полный парадоксов и противоречий, бунтующий против монотонности и размеренности, оказался отлично приспособлен к импровизации и актерской игре, недоступным выпрямленному и линейному мышлению обычного легионера. Маниакальные пристрастия и явные психические отклонения, которые, казалось, способны были вызывать лишь трудности и осложнения, на этой работе сполна раскрылись, расцвели и заблагоухали, внезапно превратились из недостатков в достоинства. Локи был в восторге от выпавшей ему роли. Упивался ею. Его вдохновленное отношение к поступкам, которые мне самому приходилось совершать, сжав зубы от злости, порой приводило в бешенство. Однако критический момент, о котором меня предупреждал генерал Чхон, пока так и не наступил. Если не считать некоторых нюансов, мы придерживались плана. Жуткого, немыслимого, изощренного плана, о существовании которого я узнал лишь тогда, когда пути назад уже не было.

— Чего пригорюнился, дружище? — вывел меня из раздумий голос шепчущего на ухо Локи. — Тоже руки чешутся без работы? Не переживай, сегодня ночью как следует наверстаем упущенное!

Локи по-дружески потрепал меня по плечу и заговорщически подмигнул. Мои кулаки невольно сжались так, что костяшки побелели. Я едва удержался, чтобы ему не вмазать. Шла вторая неделя с того дня, как я уменьшил свою суточную дозу до тридцати миллиграмм, лишь половину из которых составлял концентрат. Теперь, согласно плану, я пытался перевести свой организм на обновленную версию препарата. Организм отчаянно сопротивлялся. Не помню ни одного дня, ни одного часа за эти две недели, которые я бы не чувствовал состояние иррациональной злости или глубокой депрессии. А помнил я многие из прошедших дней. Намного больше, чем мне бы хотелось.

Ко мне, тем временем, склонился третий человек за столом — коренастый русый мужик моего возраста с простецким, каким-то бесхитростно-деревенским выражением лица, такой себе Ванька, который казался бы карикатурно-забавным, если бы не лед, который навеки поселялся в глазах после Грей-Айленда. Он принадлежал к роте «Браво» и вышел с острова в одно время с нами под именем капрала Эллоя. Но для этого задания, внезапно потребовавшего от легионера возвращения к своим национальным корням, он выбрал русскую фамилию. «Суворов». Не думаю, что это была его фамилия из прошлого. Слишком уж нарочито напыщенно звучало. Слишком в духе «Железного Легиона». Впрочем, то же самое в определенной степени касалось и моей вымышленной фамилии.

— Запаздывают, — прошептал «Суворов» на чистом русском, в его голосе прозвучала сдержанная тревога. — Ты не ждешь подвоха?

— Я всегда жду чего угодно, — угрюмо пробурчал я на том же языке, инстинктивно погладив пальцами рукоять оружия.

В полутемном помещении никто не мог видеть движения моей руки к рукояти китайского пистолета Norinco довоенной модели QSZ-92, с длинным 20-зарядным магазином, глушителем и коллиматором, покоящегося в подмышечной кобуре, незаметной под полами расстегнутой куртки, сшитой из дубленой свиной кожи. Впрочем, сам факт наличия у меня оружия вряд ли вызвал бы тут ажиотаж. Скорее привычных ко всему посетителей «Однорукого бандита» могло бы озадачить обратное.

Помимо Norinco, который я был способен выхватить из расстегнутой кобуры и навести на цель меньше чем за секунду (проверено), у меня имелся про запас «Вул», крохотный пистолет довоенного российского производства, спрятанный в кобуре, пристегнутой к правой лодыжке. Оружие на крайний случай, которое может оказаться незамеченным при поверхностном осмотре. К ремню были пристегнуты ножны, в которых покоился кинжал с тринадцатисантиметровым зазубренным лезвием, лежащий у меня в руки, как влитой. Штурмовая винтовка «тип-111» с подствольным гранатометом, модернизированная версия винтовки «тип-95», массово состоящей на вооружении общевойсковых частей КНР на момент начала Третьей мировой, лежала наверху моего рюкзака, покоящего у ножки стола, со сложенном прикладом и поставленная на предохранитель. В случае заварушки, требующей повышенной огневой мощи, мне достаточно нырнуть под стол, и через несколько секунд винтовка будет готова к бою.

Все наше оружие и снаряжение было произведено на территории Евразийского Союза или его предшественников и некогда находилось на вооружении тамошних силовых структур. Если мы будем убиты и осмотрены, экипировка ни за что не раскроет нашей связи с «Железным Легионом» или, тем более, с Содружеством наций. А если даже эта связь будет раскрыта, вряд ли это что-то изменит. Мир замер так близко к порогу новой войны, что ее начáло стало, похоже, вопросом времени, а не чьих-либо действий или ошибок.

— Кажется, идет, — буркнул Эллой, или, вернее, Суворов.

Действительно, как раз в этот момент силуэт мужчины, одетого по-походному, в куртке камуфляжной раскраски, показался в дверях кабака. Не сразу приметил нас среди переполненного посетителями и табачным дымом зала. Картинно-лениво перекатывая меж челюстей жвачку, потопал к нам, нарочито расслабленным прогулочным шагом, какой выдает хорошо сдерживаемую настороженность. Когда он был близко, я махнул ему рукой, привлекая к себе внимание, не став, впрочем, никак выражать радости от нашей встречи.

— Ну здоров опять, — остановившись у нашего столика, так как свободного стула не было, буркнул мужчина не слишком добродушно. — Фролов, или как там тебя.

Псевдоним для этого задания я вытянул из воспоминаний прошлого. Эта фамилия определенно принадлежала реально существующему человеку, которого мне почему-то вообще не хотелось звать «человеком». Человека, лицо которого я в упор не мог вспомнить, но которого мне хотелось долго-долго душить голыми руками, глядя, как его лицо синеет, а хрипы становятся все отчаяннее и слабее. Эта фамилия прочно ассоциировалась у меня с теми, за кого мы пытаемся себя выдавать. И одно лишь ее звучание заставляло меня невольно содрогаться от ярости. Выбор показался мне подходящим.

— И тебе не хворать, — ответил я ледяным тоном. — Долго плелся! Мы не привыкли ждать.

— Скажите лучше спасибо, что я вообще пришел, — насупился мужичок.

Ему было на глаз уже хорошо за сорок, даже под пятьдесят. Он был небрит, дремуч и волосат, походил на серба или албанца. От природы неприятный тип, не умный, но подлый и беспринципный, с хитрецой в глазках и каким-то на редкость неприятным акцентом, который, впрочем, исчезал, если он переходил на румынский — русский был ему неродной. Сразу заметно, что мужик был бывалый и приученный убивать. Он тоже был при оружии. Свой ствол особенно не выпячивал, но далеко и не прятал — матовая рукоять предостерегающе выглядывала из кожаной кобуры, закрепленной спереди на поясе.

— Не за что пока благодарить.

— Так вы типа русские?

— А тебе-то что?

— Да ничего, вообще-то.

— Ну так может к делу?

— А я ведь помню тебя. Когда с караванами ездил, подвозили тебя когда-то из-под Олтеницы к какому-то забытому Богом зажопью. Ты тогда, сразу видать было, пытался накивать пятами ребятам из Альянса.

Я тоже вспомнил бывшего охранника «Еврокаравана» при первой же встрече, едва услыхав имя «Славомир». А ведь я видел и слышал его всего один раз в жизни и совсем недолго. «Валькирия» при малых дозах иногда выкидывает странные шутки: вырывает из памяти и отпечатывает в сознании мелкие и незначительные воспоминания, в то время как большие и существенные оставляет покрытыми серой пеленой. Встречать старых знакомых во время нашей миссии считалось категорически нежелательным. Но в этом случае неожиданная встреча оказалась скорее нам на руку. Учитывая, насколько неглубоким было наше знакомство, встреча со Славомиром не грозила мне разоблачением, зато знакомство стало удачным поводом завязать разговор, окончившийся, в конце концов, обоюдно выгодной сделкой.

— Да, — ответил я после раздумья, не став отпираться. — Но Альянс стал историей. Или вот-вот станет. Кого колышет, у кого с ним были терки?

— И то правда, — сплюнул Славомир.

Его взгляд пробежался по неподвижным лицам моих соседей. Затем по нашим рюкзакам и оружию. Он уважительно поджал губу.

— Вы, я смотрю, ребята серьезные, — заключил он. — Шутить не любите.

— Не любим, — с каменным лицом отчеканил Эллой-«Суворов», настороженно глядя вокруг. — И пустой болтовни не любим тоже.

— А что с этим фруктом? — кивнул Славомир на Локи, молча улыбающегося и не участвующего в беседе. — Почему молчит-то?

— Он не кумекает по-русски, — объяснил я. — И тебе посчастливилось, что он не понял, что ты его назвал «фруктом».

— А-а-а, китаец? Он у вас типа главный? Слыхал я, что у вас завсегда китайцы в вожаках ходят, — задумчиво пробормотал ренегат, почесывая щетину.

— Мне вообще-то похер, что ты там слыхал, — злобно прорычал я, сверля собеседника взглядом. — К делу давай! Ты привел людей? Достал тачку?

— Я свое слово держу, — гордо ответил тот, продолжая растягивать меж зубов жвачку. — Ребята ждут в машине на задворках.

— Почему не зашли горло промочить? — подозрительно насупился я.

Я бы тоже не стал заходить на их месте. Но других людей нельзя мерять по меркам солдат Легиона. Сложно представить себе наемника, который бы отказался от возможности «накатить» перед работой.

— Кое-кто не хочет тут показываться. По разным причинам. У мужиков за спиной много всякого, они ребята бывалые. Вам ведь такие были нужны?

Локи, не сводя обманчиво-смеющегося взгляда со Славомира, небрежно поманил меня к себе рукой.

— Что он говорит? — прошептал он мне на ухо.

— Говорит, что люди и машина есть, но они снаружи.

— Скажи ему, что, если он попытается надуть нас, я лично выпотрошу его своим китайским офицерским мечом. Так ему и скажи.

Недовольно нахмурившись, однако оценив упрямство в глазах Локи, я вновь повернулся к Славомиру и, посмотрев ему прямо в глаза, бесстрастно передал дурацкую угрозу:

— Командир Чхон обещает, что, если ты обманешь нас, то он лично убьет тебя. Своим китайским офицерским мечом.

Ренегат выглядел тертым калачом, и угрозы мог не испугаться, а даже оскорбиться. Но, оценив серьезность и хладнокровие устремленных на него взглядов, кажется, поостерегся.

— Я свое слово держу! — ответил он раздраженно, опасливо покосившись на руку Локи, которая, как он был теперь уверен, сжимает рукоять того самого меча. — Пойдем уже!

Когда мы поднялись и начали собираться, к нам подскочила за расчетом официантка, однако Локи отослал ее прочь грубым и высокомерным движением руки. Нахмурившись, я глядел, как испуганная девчонка спешит к барной стойке и, показывая на нас пальцем, возмущенно шепчет что-то на ухо дородной, сурово выглядящей тетке средних лет в фартуке, которая, похоже, была здесь заведующей. Выслушав жалобу, тетка выматерилась, отмахнулась от официантки, и, решительно уперев руки в жирные бока, направилась в нашу сторону.

— Вы не расплатились! — подойдя, гаркнула она по-болгарски, хмуро сдвинув брови и красноречиво покосившись через плечо, где скучали, прислонившись к стенке, двое здешних вышибал.

Остановив на ней пристальный взгляд, Локи обозленно и сбивчиво пробормотал что-то по-китайски.

— Чего он там лопочет? По-человечески говорить не может? — хмуро глядя на нас, переспросила кабатчица, которую, если мне не изменяет память, звали Маней.

— Командир Чхон сказал, что вы, неблагодарные скоты, должны целовать нам пятки за то, что мы защищаем вас, рискуя жизнями, — не моргнув глазом, с серьезным, как смерть, выражением лица объяснил я, не поняв, конечно, ни слова из китайской речи, однако давно усвоив излюбленные фокусы и самодурства Локи. — А еще он сказал, что вам, деревенщине, пора уже изучить язык цивилизованных людей, потому что цивилизация скоро придет к вам, хотите вы того или нет.

Какое-то время на лице Мани держались возмущение и упрямство. Казалось, в какой-то момент она почти готова была уже кликнуть вышибал. Однако что-то ее остановило. Может быть, выражение наших лиц и количество нашего оружия. А может, звуки китайской речи, напомнившей ей, что в регионе появились новые хозяева, которые, вполне возможно, останутся тут надолго.

— Ладно, ладно, — потупила глаза, сдалась тетка, жалобно покосившись на бокалы из-под неоплаченного пива, и нехотя буркнула: — Это было угощение от заведения.

«Чтоб вы подавались», — красноречиво говорило выражение её лица.

§ 52

С того самого дня, как мы отправились в Европу, в нас, по вполне понятным причинам, не осталось никаких достижений нанотехнологий. Но каждый теперь носил на правом глазу китайский сетчаточник, прочную модель, рассчитанную на многодневное активное ношение. Устройство, предназначенное в основном для бойцов Народно-Освободительной Армии, а также спортсменов, способно было, если верить инструкции, выдержать погружение под воду, высокую температуру и пылевые бури. Самое же ценное свойство сетчаточника для тех, кто намеревался использовать его на пустошах — большая продолжительность работы без подзарядки. Мне пока не выпала возможность сполна протестировать устройство на прочность, но вот декларируемая долговечность его заряда худо-бедно себя оправдывала. В конце концов, удачей стоило считать то, что китайское барахло вообще до сих пор работает.

Во время наших скитаний нам редко доводилось попадать в места с проводным Интернетом, и в местах этих доступ к Сети зачастую был ограниченным и невероятно платным. Принимать же данные со спутников, по легко объяснимым причинам, нам категорически воспрещалось. И все же, по долгу службы, мы были в курсе последних новостей. Закачивали архив за последние несколько суток, как только нам удавалось безопасно подключиться ко Всемирной паутине, а затем сразу же просматривали на сетчаточниках. Молча, не комментируя и не обсуждая.

Эпохальные события марта-мая 2090-го года проносились у меня перед глазами в виде вечерних выпусков новостей информационной службы ABC. Проносились иногда с опозданием в несколько суток, которые в современном мире равнялись целой вечности. И все же, с поправкой на отставание, я наблюдал за тем, как мир катится в тартарары, практически в прямом эфире — почти так же, как десятки миллионов жителей Содружества, на чьи головы вдруг навалилась ужасающая реальность, которую они столь долго и упорно пытались отрицать. Теперь их ждал шок и трепет, переосмысление картины мира.

Потрясение ждало тех, кто уютно осел в «зеленых зонах», и тех, кто терпел лишения в «желтых». Потрясение ждало простых работяг и офисный планктон, бизнесменов и чиновников, учителей и врачей. Оно ждало даже многоумных профессоров, политологов и экспертов, которые годами озвучивали высокомерным менторским тоном прописные, по их мнению, истины — истины, которые теперь не стоили и выеденного яйца. Потрясение ждало миротворцев, этих игрушечных солдатиков, которые уже не помнили, как назывались подобные им силы до того, как переименоваться сначала в «спасателей», а затем и в «миротворцев», и свято верили в то, что переименовываться назад никогда не придется. Потрясение ждало всех, за исключением совсем небольшого количества людей, которые были давно готовы к происходящему. Я надеялся, что таких людей найдется все-таки не настолько мало, как это сейчас кажется. Потому что в противном случае наши дела выглядят довольно хреново.

«Они всё-таки сделают это!» — гласил заголовок центральной темы дня 15-го марта, сразу приковывающий к себе внимание зрителя. «Вопреки предостережениям политиков, прогнозам экспертов, погоде и даже законам физики. Масштабное строительство, ведущееся Евразийским Союзом на территории бывшего национального парка Нанда-Деви на полуострове Индостан, все же будет форсировано с целью его завершения к началу мая этого года», — обеспокоенно сообщила ведущая программы новостей. — «Такой вывод можно сделать из заявлений, сделанных на пресс-конференции, созванной сегодня лидером Евразийского Союза, генеральным секретарем ЦК КПК Веймином Лю. О серьезности этих намерений свидетельствует сделанный Веймином Лю политический шаг — торжественный созыв на этот день внеочередного Всесоюзного съезда коммунистических партий, который решено провести…» Дальше была цитата, вырванная из речи низкорослого, щупленького человечка в смокинге, который выглядел как учитель или провинциальный врач: «…в прекрасном городе будущего, возведенного самоотверженным трудом сотен тысяч трудящихся, который станет домом для миллиона людей! В новом сердце отважного народа, первопроходца коммунистической идеологии, едва не погибшего, но вновь воспрянувшего, еще сильнее и крепче, в братстве народов нашего великого Союза! В городе-памятнике величию и несгибаемости человеческого духа, нареченном в честь одной из величайших столиц мира, пережившей десятки войн и потрясений, но предательски стертой с лица земли самым страшным и коварным из когда-либо существовавших врагов. И дата съезда выбрана неслучайно! 9-го мая исполнится 145 лет со дня давней, но не забытой по сей день победы. Победы, которую прогрессивное человечество одержало над первым из империалистических агрессоров, бросивших вызов социалистическим завоеваниям — Третьим Рейхом. И народ, заплативший за ту победу своей кровью как ни один другой, за исключением разве что китайского, получит вознаграждение за свое терпение…» Веймину Лю не позволили окончить его преисполненную пафоса речь — слово вновь перешло к ведущей, которая, в свою очередь, дала слово заместителю Министра-координатора по вопросам строительства и инфраструктуры, некогда одному из ведущих архитекторов корпорации «Нагано Констракшн, Роберу Фламини.«Я не стану перечислять еще раз невообразимые конструктивные просчеты, нарушения общепринятых законов строительной инженерии и самодурства, с которыми связан этот горе-проект, как и любая большая стройка, когда-либо затеянная под красными знаменами еще со времен Ленина. Скажу лишь одно: неоправданное форсирование этого и без того безумного проекта, привязка его окончания к знаменательной дате, в лучших традициях партийно-номенклатурных правительств, окончательно ставит крест на том, чтобы это сюрреалистическое место действительно было хоть сколько-нибудь пригодно для жизни. И пострадают от того не только не несчастные, кого пригонят в этот склеп, чтобы там поселить. Гораздо печальнее доля тех, кто уже сейчас там находится. Заключенных, которые работают в бесчеловечных условиях, невиданных со времен египетских фараонов». Ведущая согласна кивнула. «И правда, вопреки заверениям руководства Евразийского Союза, кадры, полученные со спутников, отчетливо показывают, что основную рабочую силу составляют около ста тысяч каторжников. Несчастные содержатся в нечеловеческих условиях в трудовых лагерях, раскиданных по всему периметру Нандадеви. Уже получены многочисленные доказательства, что, каторжников, в среде которых периодически начинаются волнения, регулярно подвергают воздействию излучения, имеющего ярко-выраженный психотропный эффект, известного как система «Меланхолия»…».

«Надежда есть», — пестрел экран новостей 28-го марта 2090-го года надписью, которая обычно свидетельствовала о совершенно обратном. Репортаж вела молодая корреспондентка, стоящая в толпе журналистов, топчущихся у здания Центрального госпиталя Канберры, перед полицейским кордоном, сдерживающим толпу зевак от приближения к зданию клиники. «Вот уже третий день как отсутствуют какие-либо официальные сообщения о состоянии сэра Уоллеса Патриджа, Протектора Содружества. Сэр Уоллес проходит курс интенсивной терапии в центральном госпитале столицы. Как видите, под зданием собралось множество людей. Здесь одновременно происходит несколько массовых акций. Самая многочисленная акция собралась под плакатами, на которых написаны пожелания сэру Уоллесу скорейшего выздоровления. В этой группе заметны женщины с детьми, пожилые люди. Тут царит мирная и тихая атмосфера, преисполненная надежды, тревоги и скорби. Невдалеке от нас видна группа из примерно сотни беспокойных молодых людей, уже несколько раз получивших предупреждения от офицеров полиции. Молодчики требуют, цитирую, «Немедленно вернуть нашего Протектора!» Разъяренные манифестанты, с которыми мне удалось кратко пообщаться, убеждены, что исчезновение сэра Уоллеса является результатом заговора, направленного на узурпацию власти, за которым, вероятно, стоит Евразийский Союз»… Звук неожиданно пропал, камера вернулась к ведущему в студии. «Спасибо, Мари. Мы обязательно вернемся к ситуации в Канберре. Тем временем, мы вынуждены прервать наше включение из-за экстренного сообщения о новом инциденте в Индийском океане. Как сообщил нам пресс-офицер Министра-координатора Содружества наций по вопросам обороны, китайская подводная лодка провела провокационные маневры вблизи авианосца…».

«Резолюция против психотропных атак», — гласил заголовок дня 3 апреля 2090-го. «Парламент Содружества наций сегодня-таки принял резонансную резолюцию об осуждении преступлений коммунистического режима, связанных с применением психотропного оружия!» — возбужденно заговорил рыжеволосый репортер, вещающий из переполненного прессой холла дворца заседаний Парламента в Канберре, в котором сенаторы правящей партии с чувством собственной значимости раздавали интервью. — «Еще предыдущей ночью казалось, что даже для этого шага, являющего собой, по мнению большинства политологов, лишь ассиметричный ответ на действия, которые предпринял в последние месяцы Евразийский Союз, Сенату не хватит решительности. В отсутствии координации со стороны Протектора нахождение консенсуса оказалось для парламентариев неожиданно болезненным испытанием. Буквально до сегодняшнего утра камнем преткновения являлась позиция довольно многочисленных представителей парламентской группы «Разумный прогресс» во главе с сенатором Райаном Элмором, которые категорически отказывались голосовать за проект резолюции, если он не будет касаться осуждения психотропного оружия как такового, не ограничиваясь указанием на Евразийский Союз. Однако уже этим утром более двадцати членов группы Элмора неожиданно изменили свою позицию, что позволило провести голосование…». «Как вы считаете, каковы будут последствия этого шага с точки зрения теории конфликтов?» — спросил ведущий в студии у гостя, Джошуа Гудмана, профессора Мельбурнского института прикладных политических исследований. «Есть все основания полагать, что это станет серьезным шагом к деэскалации. Союз, ради удовлетворения своего внутреннего потребителя, покажет видимость жесткойо реакции. Но фактически это охладит их пыл. Сегодня Парламент продемонстрировал готовность к решительным и слаженным действиям, развеяв миф о недееспособности Содружества в отсутствии руководства со стороны Протектора…», — начал авторитетно вещать гость.

«Союз денонсирует все соглашения по вооружениям», — не согласился с мнением профессора Гудмана заголовок выпуска новостей 8 апреля 2090-го. На телевизионном экране был показан преисполненный гнева член Политбюро ЦК КПК, комментирующий это решение ворохом обвинений Содружества в обмане, лицемерии, популизме и других смертных грехах. «Соглашения, о которых мы сегодня говорим, не стоят и клочка бумаги, на которых написаны! Они не выполняются и никогда по-настоящему не выполнялись капиталистическим правительством, которое продолжает финансировать военные проекты через черные фонды свои корпораций, полагая, видимо, что мы лишены глаз и ушей! Все, что мы сегодня сделали — это набрались решительности наконец выбросить ненужные бумажки в корзину! В интересах мира и дипломатии мы долго закрывали глаза на вопиющие факты, которые сообщала нам разведка. Но пощечина из Канберры, полученная нами 3-го апреля, лишила нас необходимости и морального права продолжать это притворство…».

«Индостан — лишь начало», — не снижался накал страстей на заголовке от 15 апреля 2090-го. Ведущий в студии с трудом сохранял спокойствие. «Заявление, прозвучавшее в сегодняшней речи генерального секретаря ЦК КПК, посвященной подготовке к открытию так называемой «Новой Москвы», повергло в шок весь цивилизованный мир. Исходя из слов коммунистического деятеля, подземное сооружение, возведенное, вопреки общепризнанным нормам международного общения на территории полуострова Индостан, является лишь началом масштабных планов Евразийского Союза по, цитата, «повторному освоению» земель, которые, по не совсем ясно озвученным соображением, Союз считает зоной своих интересов». Дальше прокрутили небольшую выдержку из длинной речи евразийского генсека: «…три великих города, которые будут наречены в честь трех древних столиц, варварски разрушенных западными империалистами на протяжении многострадального XXI века: Новая Москва, Новый Пекин и Новый Багдад…» Продолжение речи не было показано. «… и если правопреемнику среднеазиатской столицы, если верить показанным картам, оказалось отведено место на Аравийском полуострове, недалеко от места расположения его предшественника, то расположение предполагаемого «Нового Пекина» повергло все Содружество во вполне ожидаемый культурный шок», — драматически продолжил ведущий. — «Учитывая, что данные слова прозвучали на фоне подготовки Народно-освободительной армии к крупнейшим за последние три года учениям, легко представить себе тревогу, вызванную…».

«Красный шторм», — в ужасе кричал огромной красной полосой с изображением китайского солдата на фоне серпа и молота выпуск новостей от 24-го апреля 2090-го. В этом выпуске новостей было много комментариев, некоторые из которых носили оттенок истерики. Я практически не слушал их — лишь смотрел на кадры, показывающие многочисленных военных в форме Народно-освободительной армии, высаживающихся с транспортных судов на северном побережье Аравийского полуострова, в Северной Африке, продвигающихся вглубь Индии со стороны Тибетского нагорья, а также массово движущихся в Центральную Европу со стороны баз на побережье Черного моря. Судя по надписям внизу экрана, в масштабной интервенции, которая последовала вместо анонсированных Союзом учений, участвует не менее 100 тысяч солдат.«Освоение так называемых «серых зон», ничейных земель, на которых не горят огни цивилизации, заброшенных на произвол судьбы, является делом благим и требующим всяческого поощрения со стороны других цивилизованных общин!» — привел телеканал выдержку из пресс-конференции посла Евразийского Союза, данной после того, как китаец вернулся в посольство с процедуры вручения ноты протеста, на которую его вызвал министр-координатор Содружества наций по вопросам внешних сношений. — «Реакция властей Содружества нам не понятна. Она наводит на мысль, что сии власти, вместо того, чтобы выполнять свой священный долг перед человечеством и нести огонь цивилизации на эти обездоленные земли, предпочитают использовать свое доминирующее положение и хищнически эксплуатировать их ресурсы. Мы уже красноречиво видели это в Африке и Южной Америке, где корпорации, не неся никакой социальной ответственности перед местным населением, массово добывают и вывозят оставшиеся природные ресурсы, а так-называемые «миротворцы» и нанятые корпорациями наемники подавляют народно-освободительные движения, выступающие за справедливое распределение природных богатств. Мы уже видели это в Европе, где агентура СБС искусственно спровоцировала военный конфликт между двумя крупнейшими государственными образованиями, чтобы, в конечном итоге, силой навязать свой протекторат общинам, прежде стремящимся к независимости. Мы устали смотреть на это и ничего не предпринимать. Евразийский Союз несет ответственность перед будущим человечества. И никакие протесты не заставят нас отказаться от этой ответственности».

«Готовность к обороне» — был озаглавлен выпуск от 26-го апреля 2090-го. «…Объединенные миротворческие силы Содружества наций получили указание повысить свой уровень готовности, сосредоточив внимание на обеспечении безопасности территории и населения Содружества, а также на предотвращении провокаций…» — бесстрастно зачитывал ведущий текст со своего темника, воздерживаясь от оценочных суждений — ситуация была слишком серьезной, чтобы злоупотреблять свободой прессы.

«По данным источника, близкого к Секретариату Протектора, именно леди Аманда, говорящая именем сэра Уоллеса, убедила Сенат избрать наименее радикальный из трех планов, переданных Правительством на рассмотрение Парламенту, под названием «Холодная решительность»…» — сообщал пронырливый рыжеволосый корреспондент из здания Парламента.

«Политики и высокопоставленные чиновники в целом позитивно оценили действия Парламента. По словам министра-координатора по вопросам обороны Абдуллы Антонио, который изначально выступал за проект более жесткой резолюции, цитата, «законодательный орган сегодня проявил мудрость и выдержку, достаточные, чтобы не поддаться на провокацию, сколь бы грубой она ни была, и я, как член Правительства, уважаю это решение», — продолжал бубнить ведущий. «В то же время слышны и голоса, критикующие Парламент за недостаток твердости. Весьма резко высказался о действиях Парламента президент Центральноафриканской автономной республики Джек Мэйуэзер».

«Пусть вас не вводит в заблуждение воинственное название резолюции», — вещал с телеэкрана сурового вида крепкий и решительный темнокожий мужчина сорока пяти — сорока восьми лет, похожий на бывшего военного, который выступал с трибуны в здании правительства ЦААР в Киншасе. — «Парламент фактически поставил Содружество в оборонительную позицию. Недопущение провокаций — логичный шаг со стороны здравомыслящих людей, стремящихся к миру. Однако не мешало бы посмотреть на это глазами агрессоров, дикарей, живущих в прошлом веке! Не воспримут ли они наше миролюбие как проявление слабости? Давайте не обманывать себя — в глазах русско-китайских партийных бонз и зомбированного их усилиями населения Содружество всегда было и остается противником. Заняв оборонительную позицию, мы, во-первых, позволили евразийцам ощущать себя абсолютно спокойно на тех территориях, которые они оккупировали в последние недели и продолжают оккупировать в эти самые минуты, в том числе и в Африке. А во-вторых, мы дали им повод усомниться в нашей силе. Оборонительная позиция в военном деле является позицией слабого. А агрессоры понимают лишь язык силы. Боюсь, как бы излишняя осторожность не аукнулась нам катастрофическими последствиями. Впрочем, я и не ожидал ничего иного от шести сотен людей, каждый из которых не готов брать на себя ответственность за серьезные поступки. Вы смотрели на карту, господа сенаторы? Видели, где коммунисты вбили колышек для своего «Нового Пекина»? Я напомню вам — они совершенно открыто избрали для этого замысла территорию, где ныне стоит город Киншаса, столица ЦААР, исторический оплот Содружества на Африканском континенте, забыв спросить соизволения у вас, у меня и у тридцати миллионов жителей Содружества, населяющих этот материк. И вы всерьез полагаете, что их испугает ваша «Холодная решительность»?! Если так, то картина мира, должно быть, здорово искажается, когда смотришь из Австралии. Поверьте, все было бы совсем иначе, если бы бразды правления находились сегодня в руках человека, которому уже приходилось брать на себя ответственность за судьбу целого мира. Но пора посмотреть правде в глаза — этого человека сегодня нет с нами. Нам пора стать взрослыми и научиться принимать серьезные решения самим! Поэтому я сегодня же подал от имени ЦААР заявление о созыве Совета Содружества. Я призываю всех лидеров наций Содружества проявить сплоченность и присоединиться ко мне в изъявлении нашей единой воли — воли дать решительный отпор посягательству Союза на установившийся мировой порядок!..».

Практически каждый день велись репортажи из-под Центрального госпиталя Канберры, из многочисленных храмов всех религий и с центральных площадей на территории Содружества. На этих кадрах были тысячи, а иногда и десятки тысяч людей, собравшихся вместе, молящих у богов или просто у судьбы лишь об одном — о приходе спасителя. Или, вернее, о его пробуждении. Они молили о чуде. Потому что даже самые отъявленные оптимисты к этому времени перестали верить в то, что сэр Уоллес Патридж, более двух месяцев не показывавшийся перед камерами, сможет быть поставлен на ноги силами каких-либо врачей.

В такие моменты меня, словно бы и не было никакой «Валькирии», пронизывал противоестественный страх. Страх из-за того, что человек, от которого сейчас зависит судьба всей человеческой цивилизации, оказался не способен сделать то, что требовала от него история. Когда-то я слышал мнение, что он никогда не умрет. Это было сказано со злостью и иронией. И это оказалось ложью. Протектор оказался таким же человеком, как любой из нас, способным заболеть и умереть. Только вот на нем, в отличие от нас, держался тот самый мировой порядок, который теперь у нас на глазах начал рушиться. Сэр Уоллес больше тридцати лет неустанно работал над воплощением в жизнь своих слов о единстве мира и победе над войнами, произнесенных на Сиднейском конгрессе. Но стоило ему уйти со сцены — и эти слова превратились в утопию.

Не помню, почему я когда-то голосовал за сенатора Элмора и даже мечтал видеть его во главе государства. Сейчас я яснее-ясного понимал, что этот человек не способен быть настоящим лидером. Ни он, ни любой другой из современных политиков, пусть даже и какой-нибудь ястреб вроде Мэйуэзера. Все они были рядом с сэром Уоллесом карликами, пигмеями. Ни у одного из них не хватит политического веса, морального авторитета, народной поддержки, дипломатического опыта или просто-напросто силы воли для того, чтобы стать новым Протектором. А ведь должность Протектора была создана именно на случай таких вот ситуаций, и именно из-за страха перед такими ситуациями сэра Уоллеса раз за разом переизбирали на его пост.

Приближающаяся буря не имела ничего общего со всеми теми угрозами, с которыми силовые структуры Содружества боролись, более или менее успешно, с момента своего воссоздания. На нас надвигалась угроза столь масштабная и эпическая, что даже люди калибра генерала Чхона становились щепками в водовороте событий. Один лишь Патридж мог стать колоссом, способным выстоять в надвигающемся вихре. Могучим богом, способным не только воскрешать, но и метать молнии. Но он спал в долгом летаргическом сне. Может быть, в вечном. И это приводило меня в бешенство. Меня, Локи, Эллоя. Всех тех, кто был сейчас на переднем краю, топтался у самой пасти дракона, уже разжавшего челюсти и вдохнувшего, чтобы зажарить нас своим пламенем. А ведь еще не поздно было всадить гигантское копье ему в пасть, пока разрушающее пламя не вырвалось наружу. Если у кого-то хватит решительности. Да и есть ли оно, это копье?

Выпуски новостей на ABC открыли мне глаза на реалии, о которых я давно перестал задумываться, со времен Грей-Айленда, приученный к тому, что мой мир ограничивается плоскостью моего прицела и поставленной задачи. Но теперь я обо многом вспомнил. И это заставило меня ужаснуться. Каждый следующий выпуск новостей все больше напоминал апокалиптический сценарий, повторение немыслимых событий более чем тридцатилетней давности, которые, как были убеждены до сих пор люди, не должны были повториться и через тысячу лет. Память людей оказалась удивительно короткой. А ненависть — удивительно живучей.

Кульминацией длинного ряда тревожных знамений стало 9-го мая 2090-го года. «Черное сердце Индостана» — пестрел драматичным заголовком ABC. Взглядам телезрителей был представлен невообразимых размеров подземный зал, освещенный столь ярко, что казалось, будто он находится под открытым небом. Руки тысяч плотно прислонившихся друг к другу людей синхронно вздымались вверх, рты синхронно выкрикивали коммунистические речевки, флаги развевались по ветру, а вожди приветственно махали руками из своих лож. Выступали балерины и оперные дивы, играл оркестр, плачущим от счастья героям социалистического труда вместе с женами и детьми вручали ордена и ключи от первых квартир.

«9-ое мая 2090-го года войдет в историю как день, когда то, во что мы долгое время не желали верить, случилось», — драматически вещал диктор. — «Всего лишь за пять лет, в результате каторжного труда, в режиме непрестанной гонки, в недрах горы Нандадеви был сооружен крупнейших из когда-либо существовавших подземных комплексов, предназначенных для проживания людей. Уже нынешний объем помещений, выдолбленных в скальных породах, позволяет разместить в так-называемой «Новой Москве» не менее пятисот тысяч жителей, по оценкам независимых экспертов, или миллиона, согласно канонам коммунистической пропаганды. И это лишь начало плана по непрестанному расширению комплекса. Уже к 2095-му году число жилых мест предполагается увеличить до двух миллионов, а к началу следующего века — до трех. Однако не это является главной особенностью комплекса и истинной целью его постройки. Защищенная сотнями метров горной породы, «Новая Москва» является, по сути, идеальной крепостью, неуязвимой для ударов любых видов оружия, исключая мощнейшие термоядерные и аннигиляционные боеголовки. С самого начала комплекс проектировался как гигантская военная база с аэродромами и пусковыми шахтами ракет. Ни у кого из военных экспертов нет сомнений, что так называемая «Новая Москва» станет опорной базой, откуда группировка, насчитывающая более ста пятидесяти тысяч военнослужащих НОА, составляющих, вместе с семьями, большую часть населения этого подземного мегаполиса, распространят влияние Евразийского Союза на всю территорию полуострова…».

Тем вечером выпуск новостей не окончился в обычное время — за ним следовала дискуссия с участием приглашенных в студию политиков, журналистов и экспертов, с прямыми включениями из далеких уголков Содружества и извне его, звонками от встревоженных зрителей и опросами в прямом эфире. Дискуссия продолжалась до глубокой ночи. Накал страстей ощущался в воздухе. «Как вы оцениваете перспективу военной конфронтации с Евразийским Союзом?» — звучал поставленный социологами вопрос, на который каждый час отвечало не менее двадцати тысяч человек.

Одним из первых выступал бывший мэр Сиднея Уоррен Свифт, который после своей отставки был избран в Парламент и вошел в консервативную партийную группу «Наследие».

«Евразийский Союз наращивал свою военную мощь все эти годы. Вкладывал в ВПК значительно больший процент средств, нежели Содружество — невообразимые 20 % ВВП, дикое и иррациональное число по сравнению с 6 % у Содружества, которые многие критики наших властей называли «вопиющим излишеством» и призывали уменьшить вдвое, что, по их мнению, не принесло бы никакого вреда, одну лишь пользу. Над военными потугами евразийцев у наших всезнающих интеллектуалов и диванных критиков было принято иронично посмеиваться. С чувством собственного заоблачного превосходства мы привыкли называть коммунистов «тупицами», «динозаврами, обреченными на вымирание», так как они, мол, не способны осознать современные реалии. Привыкли высокомерно повторять нашу мантру, что сила на современной политической арене определяется не численностью вооруженных сил, а мощью экономики. Нас успокаивал размер ВВП Содружества, по меньшей мере втрое больший, чем ВВП Союза. В этих словах немало истины, не спорю. Но мы совсем перестали замечать таящуюся в них частичку коварной лжи. Правы те, кто говорят, что экономическая мощь, в случае необходимости, сравнительно легко подлежит конвертации в военную. И правда, что Содружество, переведя экономику на военные рельсы, теоретически, с легкостью задавит Союз в борьбе на изнурение. Однако говорящие так умники забывают о том, что на такую конвертацию требуется время. Вот вам и отличие теории от практики! Есть ли у нас время, как вы теперь думаете, умники?!»

Еще категоричней оказался профессор из какого-то новозеландского института, написавший уже полдюжины монографий о сценариях конфликта, который он называл «Первой мировой Нового мира».

«Цифры не обманешь. В рядах Народно-освободительной армии и других силовых структур Союза насчитывается десять миллионов военнослужащих. Это — даже больше, чем армия КНР на момент начала Третьей мировой. Военную или милицейскую форму носит каждый двадцать пятый гражданин Союза, что позволяет говорить о самом высоком уровне милитаризации общества в истории. И дело не только в их числе. За последние двенадцать лет на учениях была тщательнейшим образом отработана система стимулирования живой силы путем психотропного воздействия. Вы понимаете, о чем я толкую? Все эти десять миллионов солдат готовы умереть. Они не дезертируют, не сдадутся в плен, не струсят и не станут задаваться философскими вопросами о смысле этой войны в принципе. Не потребуют за свою службу хорошей зарплаты, социального обеспечения и медицинского страхования. Эти десять миллионов — как юниты в компьютерной игре. Есть лишь один способ остановить их — убить. Да вы хоть представляете себе, что это за мощь?! А теперь взгляните в обратном направлении. Вы увидите там один миллион и четыреста тысяч миротворцев, разбросанных по всему Земному шару. Способны ли воевать эти солдаты, которых мы, из политкорректности, перестали называть «солдатами»? Еще вы увидите три или три с половиной миллиона охранников и легавых, которые привыкли проедать муниципальные харчи и вяло бороться с нелегальной миграцией и мелкой преступностью, ну максимум подавлять беспорядки, устроенные пьяными молодчиками, но уж никак не отражать военную агрессию. Наконец, вы увидите частные военные компании. Сотня-другая тысяч разбросанных по всему миру изменчивых «солдат удачи». Сотни четыре вместе с ветеранами, которые готовы взяться за старое за хорошую плату. У этих людей есть боевой опыт и сноровка. Но есть ли у них мотивация? Хватит ли у нас денег на их верность? Станут ли они погибать за нас, если плата покажется им недостаточно высокой? А главное, действительно ли они способны побеждать в противостоянии с регулярной армией? Вспомните 2078-ой. Наемники, несмотря на свое технологическое превосходство и выучку, оказались не слишком эффективны даже против полуголых солдат Альянса. Многого ли вы от них ждете против такой махины, как НОА? Откройте глаза! Мы — беззащитны! Мы полагаемся лишь на «оружие возмездия», способное стереть в пыль все их города вместе с их населением, если мы проиграем на поле боя. Но у них тоже есть боеголовки с антиматерией, способные аннигилировать наши города. Кто-нибудь хочет повторения сценария 2056-го, после которого человечество исчезнет с этой планеты как вид? Никого столь сумасшедшего на этот раз на горизонте не видно. А раз так, то нас ждет старая-добрая конвенционная война. Война, в которой нам будет очень сложно победить, при нынешних-то вводных».

Не все, впрочем, соглашались с таким паническим подходом. Мне хорошо запомнилось выступление бывшего топ-менеджера «Глобал Секьюрити», а ныне консультанта Правительства по вопросам глобальной безопасности, Питера Дейтона, бодрого и интеллигентного человека средних лет, чем-то очень похожего на Роберта Ленца. Дейтон говорил сдержанно и рассудительно, оставался спокоен, но умел оперировать статистикой, аргументировать и убеждать.

«Позвольте напомнить, что даже 6 % от ВВП Содружества в абсолютном выражении больше, чем их 20 %. Немного больше. Но это лишь официальная цифра. Коммунисты обожают подчеркивать свой милитаризм. Они гордо выпячивают и даже завышают свой военный бюджет, пытаются напугать нас им. Мы же наоборот, всю свою историю стремимся свои военные расходы скрыть и занизить, чтобы, скажем прямо, не дразнить либералов, ратующих за повышение социальных стандартов за счет снижение расходов на «никому не нужных» миротворцев. Не сомневайтесь, что часть расходов, которая, согласно бюджетной классификации, приходится на инфраструктуру, науку, медицину, даже образование — это косвенные военные расходы. А ведь есть еще и расходы на безопасность, которые несет частный сектор, главным образом консорциум «Смарт-Тек», которые также не учитываются в официальной статистике. Никто не знает, насколько много расходов на сферу обороны и безопасности остаются неучтенными в официальной статистике. Я склонен считать, что не меньше половины. И это еще не все обстоятельства, которые следует принять во внимание. Структура наших военных расходов распределена кардинально иначе, чем у евразийцев. Вместо того чтобы кормить, обувать и тренировать бесчисленные полчища зомбированной живой силы, обслуживать и заправлять неисчислимые танковые и авиационные полки, укомплектованные устаревшей техникой, мы вкладываем в научно-исследовательские проекты, перспективные разработки, в очень дорогостоящее, но чрезвычайно эффективное вооружение. У нас нет планов построить десять новых авианосцев и десять тысяч самолетов за пятилетку, но мы постоянно совершенствуем имеющиеся ресурсы, внедряя новейшие технологии, доводя боевые качества до совершенства. На взгляд профана наши действия выглядят менее рационально. Но профессионалы давно осознали — количество живой силы и единиц техники давно не имеет решающего значения в военном противостоянии. Ставка на качество оправдает себя, вот увидите».

В опросе успели поучаствовать 264 512 людей, показатель, близкий к рекорду, и результаты были отображены на экране в конце передачи.

«Полномасштабного конфликта нельзя допустить любой ценой, ещё есть шанс сохранить мир», — всё ещё хранили надежду 22 % опрошенных, что было куда меньше 38 % месяц назад и уж никак не сравнимо с 51 % полгода назад. «Нападение Союза неизбежно, и да поможет нам Бог», — пессимистично считали рекордные 43 % обывателей, зараженных вирусом ужаса. «Содружество должно быть решительно и брать инициативу в свои руки. Мы сильнее и способны победить», — заявляли 35 % патриотически настроенных граждан. Для меня цифры говорили лишь об одном — четыре из пяти обывателей уже понимали, что никакого мира с евразийцами ждать не стоит. Тревожный сигнал.

Если правда начинает доходить до идиотов — значит, ждать осталось совсем недолго.

§ 53

На заднем дворе нас действительно ждала машина. Это был русский бронетранспортер на базе колесной платформы «Бумеранг», одна из самых массовых машин, использовавшихся во время Третьей мировой войны, тысячи которых остались разбросанными по просторам разрушенного мира и стали одним из излюбленных транспортных средств обитателей пустошей. Около БТРа топтались и курили четверо людей, одетые кто камуфляж, а кто в плотные кожаные куртки, с разгрузочными жилетами и оружием. Лица этих субъектов не вызывали ни малейшего доверия: они выглядели отпетыми уголовниками, мародерами и бандитами, способными без зазрения совести выстрелить в спину. Очень похожи на наши предыдущие команды.

Выяснение отношений, договорённости и авансовые расчёты заняли примерно полчаса. Следующие пятнадцать минут я излагал план. Потом мы ввосьмером погрузились в БТР и выехали из Свештарей на север, по раздолбанному 205-му шоссе, ведущему в сторону бывшей румынской границы. Славомир уселся в кузове рядом со мной, не переставая жевать пластинку, которая, впрочем, не делала его дыхание ни на йоту свежее. Время от времени он обнажал золотые коронки своих зубов в оскале, вспоминая, видимо, о вознаграждении, половина которого только что перешла к нему в карман. К несчастью, на ренегата вдруг напала словоохотливость.

— Почему именно Пожарево? — начал допытываться он.

— Они сделали неправильный выбор. Думают, что они сами себе хозяева и им необязательно считаться с нами, — чужим голосом выдал я заранее заготовленную фразу.

— Так таких тут хоть пруд пруди! — хмыкнул Славомир. — Свештари вон тоже недалеко ушли. Есть еще сотни других мест ничем не лучше. Так почему Пожарево? Это же сраные хуторяне да рыбаки. Их там и с полсотни не наберется.

— А какая разница? Любые подойдут. Главное, чтобы остальные усвоили урок, — продолжал гнуть утвержденную линию я.

— В народе, кстати, уже идет молва о ваших делах. Липник, Кирна — это тоже ваша работа, да? И я еще, наверное, не обо всем знаю?

Я промолчал. Мои кулаки незаметно сжались. Надеюсь, на моём лице не написано, какие паскудные воспоминания вызвали во мне только что произнесенные им названия, которых я был бы рад никогда не слышать. Славомир лишь понимающе захихикал.

— А по телику-то вы, ха-ха, другое говорите. Видел я одного вашего недавно. Чинушу, типа, евразийского. Он аж слюнями брызгал, визжал, что, мол, не делает Союз ничего такого, что это все, мол, клевета и провокации. И происки, мол, капиталистов и прочих хренов моржовых. А они, евразийцы, мол, обязательно найдут этих, значит, «оборотней», и нещадно покарают. И так он это правдиво говорил, сука, что аж верить хотелось. А он, получается, врал, как сивый мерин!

— Псы из Содружества используют любой повод, чтобы начать лаять. Чиновники и дипломаты от них отбрехиваются. А мы делаем свое дело, — ледяным голосом продолжил врать я.

— И то правда. Я слышал, эти-то, из Содружества, страшную вонь развели. По всем своим каналам это показывают. Да так красочно, сука, что аж дрожь пробирает. Не жалеют времени, похоже, на эти свои репортажи. И откуда они, интересно, берут все эти кадры? Как будто по пятам за вами ходят, суки!

В моей памяти всплыли репортажи, которые мне тоже доводилось видеть. Зверства евразийских карателей на Балканах, где они пытались устрашить и подмять под себя независимые пока еще общины, были одной из центральных тем, транслируемых по основным информационным каналам Содружества. Кадры были и впрямь впечатляющие. Жизненные. Правдивые. В них хотелось верить. После этих картин жалкие оправдания китайских чиновников, лепечущих о каких-то «оборотнях» и «провокациях», звучали жалко, воспринимались не иначе как со злостью. Я несколько раз ловил себя на том, что сам изумляюсь их циничной и плохо отрепетированной лжи.

— Собаки лают, караван идет, — безразлично пожал плечами я, чувствуя, как внутри сгущается и подступает к горлу огромный черный комок ненависти к себе и ко всему остальному миру.

Мне очень не хватало в такие моменты «Валькирии». Не сраных тридцати миллиграмм этой новой хрени, да еще и разбодяженной пополам плацебо. Той самой, старой, настоящей. Хотя бы миллиграмм сорок концентрата, одной дозой, впрыснутой в вену, сладко растекающейся по жилам, поднимающейся по ним прямо к мозгу…

— М-да. А вы, значит, по телику такие из себя белые и пушистые, а сами играете в грязную, — хихикнул Славомир. — Покруче дедушки Ильина дела ворочаете, чтоб я сдох! Такая вот она, значит, цивилизация-то, будь она неладна. Не слишком-то далеко ушла от нашей не-цивилизации, я б сказал.

— Тебе-то что за дело? Ты свои бабки получишь! — рявкнул я.

— Мне дела нет, мое дело маленькое, — согласился Славомир, погладив приклад своего автомата. — В этом мире все едино, и там гавно, и тут залупа. А бабки, они, понимаешь, вроде как кармашек греют. Вот и вся херня, ребята.

Дорога заняла около двух часов. Ехали мы по бездорожью, избегали каких-либо огней, указывающих на признаки цивилизации. Остановились на пригорке метрах в трехстах к западу от освещенного парой тусклых огоньков хутора, расположенного на берегу Дуная. Когда-то тут была лесополоса, теперь лишь скелеты почерневших стволов, склонившихся или уже упавших и сгнивших. И все же это была достаточная маскировка, чтобы дозорный не смог нас засечь, глядя в бинокль.

Покинув БТР, пятеро ренегатов сразу закурили, пряча огоньки сигарет в ладонях. Мы втроем отошли в сторону, чтобы посовещаться. Локи был рад наконец заговорить по-английски.

— Эллой переводил мне, что ты ему втирал. Молоток, Сандерс. Так держать, — похлопал он меня по плечу. — Эти чертовы наемники, сколько б им не заплатили, не будут держать язык за зубами. Из их уст молва разойдется по всем кабакам в радиусе сотни миль. И пусть евразийские ублюдки хоть захлебнутся от злости, никто им не поверит. Черт, до чего же мне нравится эта операция! До чего тонко и красиво! Ради такого, честное слово, стоило десять раз пройти через Грей-Айленд.

— Евразийцы восприняли это очень близко к сердцу, — счел я нужным поделиться своей тревогой, которую не мог выражать при наемниках. — Ты же видел данные разведки. И слышал, что говорят в кабаках. Они создали аэромобильные группы, которые ищут «оборотней» по всей округе. Объявили награду за наши головы. Рано или поздно мы столкнемся с ними лоб-в-лоб, либо нас просто сдаст какой-то наемник, и мы попадем в западню. Это становится слишком опасным. Пора сворачиваться, сержант!

Сержант глядел на меня, как-то странно улыбаясь и поджав губы. Он не стригся все эти месяцы, и теперь его волосы с седыми кончиками доходили до плеч. Отпустил себе усики и оставил клочок волос под нижней губой, чтобы больше походить на китайского офицера, в роль которого он вжился. «Командир Чхон». Я так и не задал Локи вопроса, который задал настоящему Чхону в марте этого года, когда он отправлял нас на это проклятое задание. Однако, чем больше времени я проводил с ним, тем прочнее укреплялся в своей догадке.

— Ты говорил это уже после первого рейда, Сандерс, — дождавшись, пока я закончу, терпеливо ответствовал Локи. — От тебя исходили такие же пораженческие настроения после второго. После третьего ты скулил пуще прежнего. И что же? Все идет как по маслу, и с каждым разом все лучше. Мы неуловимы как призраки. И мы уже сделали больше, чем какой-либо другой из отрядов, заброшенных на Балканы. Ты видел новости, капрал? И ты станешь отрицать, что наши действия успешны?!

Я покачал головой. В моей памяти всплыли слова другого, настоящего Чхона. Слова, которыми он ответил на мое недоумение, появившиеся, когда я узнал об истинной цели операции.

«Эта операция чрезвычайно важна. От ваших действий зависит, кто станет победителем мощнейшей информационной войны. Ваш успех будет иметь важнейшее, возможно даже решающее значение для господства над Балканами. Каждый удачный рейд, проведенный вами, создаст картинку, которая заставит десятки тысяч людей, черпающих информацию из наших каналов, ужаснуться злодеяниям русско-китайских захватчиков и отвернуться от них. Каждый ваш успех уменьшит количество наших врагов на тысячи, а значит, сохранит жизнь тысячам солдат Содружества, которые будут сражаться на Балканах, когда пороховая бочка, на которой мы сидим, наконец взорвется. Вы должны быть горды, что вам доверена такая честь».

Однако я не мог заставить себя почувствовать гордости из-за этой «чести». Для этого во мне было слишком мало «Валькирии».

— Да у него просто кишка тонка, сержант! — вызверился на меня Эллой, который невзлюбил меня после первой же операции. — Не годится он для настоящей работы! Мягкотелый, слабый духом! Хочет быть рыцарем в сверкающих доспехах. Тьфу! Победить в войне, не мараясь в говне!

— О, да ты поэт, оказывается, — усмехнулся я опасно, сжав кулаки. — Только стихи у тебя херовые!

Я тоже невзлюбил Эллоя. С первого же рейда, в Кирне. Когда я понял, что мне не придется рассчитывать на его помощь в тот момент, когда действия Локи окончательно выйдут из-под контроля.

— Нам была поставлена цель провести не меньше двух рейдов, а дальше смотреть по ситуации, — снова заговорил я, обернувшись к Локи, глядящему на меня с усмешкой, сложив руки напротив груди. — Было приказано провести здесь не больше трех недель, если только!..

— Я знаю, что нам было приказано, капрал.

— Этой ночью мы проводим четвертый рейд. И скоро будет два месяца, как мы на Балканах.

— Наши приказы оставили нам определенную свободу действий.

— Ты хочешь кому-то что-то доказать? Показать настоящему Чхону, как ты хорош?

Это был первый раз, когда я намекнул на схожесть его фамилии с фамилией генерала. Не знал, как он отреагирует. Но Локи остался спокоен.

— А ты что же, боишься смерти? — усмехнулся сержант. — Расхотелось умирать во славу Легиона, а?

— Я ничего не боюсь, — угрюмо ответил я. — И я готов умереть.

— Ну да, конечно, — презрительно фыркнул Эллой.

— Но я опасаюсь, что наше излишнее рвение помешает достижению наших целей. Если евразийцы схватят кого-то из нас живым, если они раскроют здешним людям глаза на правду — весь достигнутый эффект пойдет прахом!

— Никто не поверит китаезам, даже если они заставят тебя выступить по телику с речью. Ты — призрак. Никто, появившийся из ниоткуда. Нет никаких доказательств, на кого мы работаем.

— Ну да, конечно! Им достаточно будет провести анализ ДНК, чтобы определить наши настоящие личности. И, что касается, например, моей — связать ее с Содружеством будет плевым делом! Да меня с Олимпиады в лицо многие знают, черт возьми!

— Это все неважно. Что бы они ни сказали, наши скажут, что они врут. И люди им поверят. Это вопрос убедительности. Вопрос веры. Так ведется эта война.

— И все же нам лучше…

— Знаешь, что, Сандерс? — Локи хлопнул меня по плечу. — Я дам тебе один совет. Впрысни себе боевую дозу перед сегодняшней операцией. Это выветрит из твоей головы все это дерьмо.

— Я не могу! Я придерживаюсь чертовой переходной программы, — упрямо сжал губы я.

— Я никому не скажу. А в твоем теле сейчас нет никаких систем слежения. Никто никогда не узнает.

— Я не сделаю этого, сержант. У меня есть на этот счет однозначный приказ.

— Ну как хочешь. Просто ты реально бесишь меня в период воздержания. Иногда хочется тебя пристрелить.

Эллой недовольно следил за нашей перепалкой и наконец предложил:

— Может, давайте перейдем к делу?

— Вот именно, — согласился Локи. — Прокрутим еще раз наш план, а потом объясните его наемникам. Данные о цели у нас свежие и надежные. Со стороны местных серьезного сопротивления не ожидается. Это маленький хутор. Человек пятьдесят, живут в подвалах, выращивают злаки и овощи в теплицах. Во времена Альянса они привыкли рассчитывать на защиту со стороны Олтеницы. С тех пор как Альянс захирел, тамошние воздушные патрули не пересекают Дунай. Судя по фотографиям со спутника, хуторяне обнесли хутор баррикадами. На башенке круглосуточно сидит часовой с биноклем. Вокруг теплиц ходит сторож, возможно, с собакой. Все остальные, скорее всего, работают в это время в теплицах или спят. Когда мы начнём, стоит ждать, что с десяток-полтора местных схватятся за оружие и попробуют дать нам отпор. Будем действовать быстро и чётко. Разделимся на две группы. Мы с Эллоем и двойкой наемников зайдём отсюда, с запада. Ты, Сандерс, возьми командира наёмников и ещё двух, перейди большим крюком на восточную сторону и ударь оттуда одновременно с нами. Для начала дождёмся, пока сторож с собакой выйдет на нашу сторону. Ветер дует на север, к реке, так что псина не должна нас почуять. Эллой прикончит сторожа, а я пса. Будем стрелять синхронно, ничего сложного. Потом Эллой положит часового на башне. Долбанем из подствольников, проделаем дырки в баррикадах, здесь и здесь. И заходим. У нас есть приборы ночного видения, они дадут нам большое преимущество. Кладём всех, кто сопротивляется. Остальных сгоняем их вниз, к реке. Зачищаем и поджигаем здания. В подвалы не лезем, если кто там спрятался — задохнется от дыма. Когда соберем весь народ, устроим им наше небольшое представление. И сматываем удочки. Что скажете?

Ни мне, ни Эллою не оставалось ничего добавить. План Локи мало отличался от планов предыдущих рейдов. На нашей стороне — преимущество, но люди, защищающие свои семьи и свою землю, не сдадутся без боя. Кто-то из них может оказаться меток. Кое-кто из наёмников может погибнуть. Так было в прошлые разы. Но, в конечном итоге, жизни наемников не слишком дорого стоят. Может погибнуть и кто-то из нас. Но мы все еще хорошо помним, кем являемся и каково наше предназначение. Наша смерть тоже не должна быть особой проблемой. «Может быть, так было бы даже лучше. По крайней мере, справедливее», — вдруг подумал я. Я делал то, что должен был, но глубоко в душе, постепенно пробуждающейся от сладкого сна в объятиях «Валькирии», я просил прощения и отчаянно желал удачи незнакомым мне фермерам, которым предстояло стать случайными жертвами большой и грязной политической игры.

— О чем задумался, дружище? — полюбопытствовал Славомир, хитро ухмыляясь. — Очко поигрывает, да? Ничего, так завсегда бывает. Как начнется дело — отпустит.

Я перевел на наемника мрачный взгляд, который должен был яснее ясного дать понять, что я не из тех людей, у которых «поигрывает очко». Кажется, он понял.

— Нам пора! — молвил я угрюмо, надевая на лицо черную полумаску.

§ 54

Все прошло примерно так же, как и в прошлые разы. Противостоящие нам люди не были профессиональными солдатами. Но они защищали свой дом, дрались за свои жизни. И их было больше, чем нас. Но наша атака была слишком неожиданной и молниеносной. И поэтому сопротивление было быстро сломлено.

С того момента, как мы ворвались в брешь, проделанную взрывом в самодельной баррикаде из покрышек и листов жести, перестрелка длилась минуты три. Стрелять в беспорядочно мечущихся в темноте людей, сбивающихся друг друга с толку мельтешащими огоньками фонариков, когда сам ты остаешься во мраке, с прибором ночного видения — не сложнее, чем палить по движущимся мишеням в тире.

Всё шло даже слишком просто, пока на крыше одного из зданий не включили мощный прожектор, вырвавший нас из-под покрова тьмы и давший возможность защитникам ненадолго сосредоточить на нас огонь. Один из наемников, зашедших со мной с востока, был тут же ранен зарядом охотничьей дроби в бедро и сейчас вопил, истекая кровью из пробитой артерии. Не похоже было, что у него есть шансы выжить. Славомир поймал винтовочную пулю в плечо и сидел сейчас бледный как полотно, прислонившись к стене, дрожащими руками пытаясь обработать кровоточащую рану. А я, хоть и слышал, как пули свистят совсем рядом с ушами, остался невредим. Прожектор быстро погасил выстрелом. После этого закончить бой было делом техники.

На пустыре меж хат, в подвалах которых жили здешние люди, лежали с дюжину тел, залитых кровью. Некоторые из них ворочались. Большая часть были мертвы. Мы с Локи встретились в центре селения, пока Эллой с теми оставшимися в строю наёмниками поджигал здания зажигательными гранатами и сгонял вопящих, переполошившихся местных, к реке. Вид у сержанта был спокоен и даже весел. Он громко отдавал бессмысленные, но угрожающие команды по-китайски, чтобы у людей, которым посчастливится пережить этот день, не осталось ни малейшего сомнения в том, кто именно на них напал.

— Неплохая работа, — шепнул он мне по-английски. — Не идеально, чертов прожектор все подпортил. Но в целом сойдет. С моей стороны потерь нет. Что у тебя?

— Двое ранено. Один выглядит как не жилец.

— Ага. Слышу, как воет. Прямо как пес, которого машина переехала. Сходить пристрелить его, что ли? А, ладно, пусть себе подыхает. Лучше помоги собрать в кучу этих селюков.

У реки собралось около тридцати человек — главным образом женщин, пожилых людей, детей и подростков, однако были здесь и мужчины, которые не пожелали оказывать сопротивление или сложили оружие. На лицах, освещенных заревом разгорающихся пожаров, был написан ужас. Люди жались друг к другу, среди них доносились отчаянные рыдания, вопли и причитания.

Пожилой мужчина с седой бородкой, кажется, здешний староста, несколько раз обращался к наёмникам с отчаянными призывами прекратить жечь дома, ведь они перестали сопротивляться — но те остались глухи к его призывам. Когда огонь охватил теплицы с урожаем и там начали трескаться стёкла, некоторые из хуторян попадали на колени и, плача, начали рвать на себе волосы. Вскоре уже в каждом строении, за исключением мелких сараев и выгребных ям, уже пылал огонь.

— Пожар в Пожарево, — скаламбурил Локи по-русски, удовлетворённо глядя на дело своих рук. — Что ж, нечего было называть так свою деревню.

В этот момент из дверей одной из хат, визжа не своим голосом, выбежал объятый пламенем человек. Локи воззрился на него с ухмылкой. По толпе хуторян пронесся вопль ужаса. Я молча вскинул автомат и срезал мечущегося в агонии человека, которого уже было не спасти, короткой очередью.

— Ну ладно, — с сожалением из-за недосмотренного зрелища глядя на догорающее тело, распластавшееся на сырой земле, прошептал Локи. — Пойдем. Пора начинать.

Я уже знал, что нам предстоит. Держа винтовку напротив груди, держался в нескольких шагах позади «командира Чхона», шагающего к сгрудившейся у мутных вод Дуная толпе, окружённой полукругом из Эллоя и трех наёмников, нарочито твёрдым шагом, с беспощадно-суровым выражением лица и нахмуренными бровями. Остановившись шагах в десяти от толпы, Локи картинным жестом поднял вверх пистолет и выстрелил в воздух. Причитания и всхлипы в толпе практически сразу же стихли. Три десятка пар глаз, полных ужаса, сосредоточились на мрачных силуэтах в масках, застывших на фоне адской картины из пламени, охватившем их жилища.

Из уст Локи посыпалась гневная, суровая, неумолимая китайская речь. Я не знал китайского. Но текст был оговорен заранее.

— Вы знаете, почему мы здесь?! — прокричал я на не очень хорошем болгарском, глядя куда-то мимо человеческих лиц, на темные воды реки и размытые контуры противоположного берега. — Для того, чтобы наказать вас за предательство! Ваши недалекие лидеры предали все прогрессивное человечество, продались капиталистическим захватчикам и обрекли вас на эту печальную судьбу в тот день, когда отказались признавать власть Евразийского Союза на этих землях!

— Но ведь ваш человек был здесь всего неделю назад! — в отчаянии возопил староста. — Он не имел к нам никаких претензий! Я объяснил ему, что мы ничего не имеем против, пообещал отдавать вам десятину нашего урожая ежемесячно! Я же объяснил, мы просто слишком бедны, чтобы еще как-то вам помочь!

Локи прервал свою речь и вопросительно посмотрел на меня.

— Он говорит, что китайцы были здесь неделю назад, — склонившись к нему, прошептал я. — Что они сотрудничают, и что китайцы не имеют к этой общине претензий…

— Вы должны были вначале уточнить, уточнить у своего руководства, прежде чем такое творить! — продолжал хрипло вопить староста, схватившись за голову и едва не плача, глядя на расширяющийся пожар, уничтожающий все достояние общины. — О, Господи милосердный! Вы убили стольких людей! Забрали все, что у нас есть! Даже теплицы уничтожили, это все равно что всех нас убить! За что?! За что вы с нами так?!

— Оставь эти причитания, Любомир! — вдруг подала голос смуглая черноволосая женщина, стоящая недалеко от правого края толпы.

Женщине было хорошо за сорок, она была маленького роста и смотрелась совсем жалко в какой-то старомодной потасканной ночной сорочке, взлохмаченная, хмурая, ненакрашенная, с большой бородавкой на лице. Но на лице хуторянки, утратившей страх вместе со всем, что она имела, застыло выражение отчаянной решимости.

— Оставь это! Неужели ты не видишь, что эти люди не имеют ничего общего с цивилизацией?! Это те самые «оборотни», о которых нас предупреждали! Они здесь лишь для того, чтобы поубивать нас и взваливать войну на коммунистов!..

Я не успел перевести Локи слова женщины, но он, кажется, и так понял. Сделал знак Эллою. Тот рванулся к толпе, с силой дал женщине пощечину и, грубо схватив ее за волосы, волоком потащил к командиру.

— Не слушайте Гергану, она глупая, слабоумная, не понимает, что говорит! — взмолился староста, глядя на Локи. — Переведи ему, скажи!..

Смутьянку не успели приволочь к Локи, когда из толпы, вырвавшись из объятий другой хуторянки, кинулась к тетке заплаканная девочка лет семи со светлыми косичками, босая, в сереньком платьице, пошитом, похоже, местными портными из подручных материалов. Это было так неожиданно, что два наемника, стоящие ближе всего, не сумели отреагировать, и девчонка прошмыгнула меж ними. Женщина, не сумевшая удержать ребенка, рванулась было следом, но ближайший наемник, уже успевший к тому времени оценить ситуацию, отправил ее назад в толпу грубым толчком.

— Не трогайте тетю Гергану, пожалуйста! — ревя, кричала девочка. — Она хорошая!

— Нет, Иванка! А-ну назад! — заорала Гергана, на лице которой, до этого оставшимся, несмотря на боль, упрямым, вдруг выступил ужас.

Я перевел взгляд на Локи и, несмотря на маску, почувствовал на его лице хорошо знакомую мне усмешку. Кровь у меня в жилах заледенела.

— А ну пошла назад! — грозно рявкнул я на девчонку по-болгарски, бросившись вперед и замахнувшись прикладом.

Но было уже поздно. Локи сделал знак Эллою, и тот, не выпуская правой рукой накрученные на кулак длинные черные волосы Герганы, которую он удерживал, поставив на колени, левой схватил за руку подбежавшего ребенка. В тот же миг женщина, яростно взревев, впилась легионеру зубами в руку. Однако на бесстрастном лице капрала не дрогнул ни один мускул. Не разжимая пальцев, он нанес резкий удар коленом в ухо болгарки, выведя ее из равновесия и заставив разжать зубы. Затем, отпустив девочку, добавил удар кулаком левой руки женщине под глаз.

Девчонка закричала и растерянно застыла на месте, подумывая, кажется, о том, чтобы убежать, однако Локи кошачьей походкой скользнул к ней и мягким движением опустил руки ей на плечи, ласково прошептав что-то по-китайски.

Эллой еще несколько раз ударил строптивую женщину, не разжимая ее волос, и удары были так тяжелы, что та практически перестала трепыхаться. Убедившись, что сопротивление подавлено, Локи поманил меня рукой.

— Скажи им, что эта женщина сейчас будет обезглавлена по приказу командира Чхона, из Народно-Освободительной Армии Китая, — кивнув на Гергану, прошептал он мне на ухо, положив руку на рукоять короткого меча, висящего в ножнах у него на поясе. — Скажи им, что эта девочка будет смотреть, какая судьба постигает предателей, бунтовщиков и коллаборационистов…

— Это бессмысленно, Локи! — яростно прошептал я в ответ. — Они знают, что мы не евразийцы! Чертова разведка сплоховала, не обнаружила, что эта община уже сотрудничает с ними! Нам надо немедленно уходить!

— С каких это пор ты оспариваешь приказы, капрал?! — холодно переспросил сержант, сжав плечи девочки крепче, так что та заплакала пуще прежнего.

— С тех пор, как они стали безумными и бессмысленными! — посмотрев ему прямо в глаза, выдохнул я, чувствуя, что не могу больше сдерживаться. — Генерал предупреждал, что этот момент наступит, и…

Не знаю, чем окончился бы этот разговор. Вполне возможно, что кровопролитием. И, скорее всего, моей смертью — ведь вокруг не было никого, кто принял бы мою сторону. Даже Славомир, продажная шкура, но хотя бы знакомое из прошлого лицо, куда-то исчез. Но судьба распорядилась иначе.

За нашими спинами раздался треск, с которыми вылетели выбитые сильным ударом доски, которыми было заколочено окно на чердаке чадящего черным дымом высокого старого здания, коровника или свинарника, высящегося на северной стороне деревни. Первый этаж здания, куда, как и в прочие, не преминули закинуть зажигательную гранату, уже чадил и медленно разгорался. Никто не предполагал, что кто-то может засесть на чердаке вместо того, чтобы спасаться от пожара. И все мы ошибались.

Едва мы с Локи успели повернуть головы на треск, как темный провал окна озарился вспышками выстрелов. Стреляли, кажется, из автоматической снайперской винтовки. И стреляли прицельно. Одна и з пуль просвистела в полуметре между мной и Локи и впилась прямо между глаз Эллоя, заставив легионера рефлекторно сделать несколько шагов назад, прежде чем тело, которое больше не получало команд от мозга, кулем повалилось вниз, легло рядом с избитой, трясущейся от рыданий Герганой. Следующая пуля впилась в землю в нескольких дюймов от наших ног.

— Убейте этого сукина сына! — закричал Локи в ярости, мгновенно забыв про девочку, которая, получив свободу, рыдая, пустилась бежать в сторону лежащей без сознания Герганы.

Наемники рассредоточились в поисках укрытия. Толпа смешалась. Люди, воспользовавшись моментом, начали разбегаться кто-куда. Локи схватил с земли свою штурмовую винтовку, на глаз выстрелил из подствольного гранатомета. Граната взорвалась с недолетом и высоковато, метрах в десяти от окошка, лишь слегка окатив огневую точку осколками. Огонь на некоторое время прекратился, но затем возобновился.

— А-ну за мной, капрал! — со сталью в голосе взревел Локи.

Мы преодолели расстояние до свинарника, порядка сотни ярдов, петляя меж горящими хатами и сараями, двигаясь короткими перебежками, зигзагом. Не переставали огрызаться короткими очередями в ответ на огонь, все еще ведущийся одним или несколькими людьми с чердака хлева, нижняя часть которого была уже практически полностью охвачена пламенем. Пули периодически свистели рядом с нами, но ни одна из них так нас и не задела.

Приблизившись наконец к двойной двери на первом этаже свинарника, из щели в которой валил густой черный дым, Локи распахнул ее сильным ударом ноги. У нас между ног проскочили, испуганно хрюкая, несколько поросят. Сквозь смазанные контуры задымленного помещения, в котором горело сено и старые деревянные перегородки, была видна приставная лестница, ведущая на чердак.

— Заходим! — рявкнул сержант.

Это было глупо. Верный способ задохнуться или сгореть. Но я, повинуясь выработанным за годы службы инстинктам, все еще исполнял приказы. Задержав дыхание, закрывшись от языков пламени, норовящих лизнуть то слева, то справа, бросился, сломя голову, через продолговатое прямоугольное помещение, в котором хуторяне держали свой скот, следом за Локи, охваченным боевым безумием берсеркера. Глаза слезились от дыма, какие-то доски и балки падали с потолка прямо под ноги, тело под одеждой потело от невыносимого жара и духоты.

— Они здесь! — кашляя, предостерегающе крикнул какой-то мужчина по-болгарски. — Я сейчас подниму лестницу!

Рядом со мной раздался грохот выстрелов. В дальнем конце помещения — сдавленный стон. Я с разбегу наскочил на спину Локи, резко затормозившего посреди помещения, чтобы сделать выстрел. Едва не сшиб с ног, и сам едва устоял. Дыхание сбилось, и я закашлялся, наглотавшись дыма.

Сквозь плотную дымовую завесу и раскаленный воздух я мог различить, как человеческий силуэт, показавшийся было у лестницы на чердаке, безвольно оседает на пол, прошитый меткой очередью, выпущенной Локи, не успев выполнить свое обещание. Приставная лестница, которую он начал поднимать, наоборот, грохнулась вниз, в дым и пламя.

— О, нет! — на чердаке донеслись торопливые шаги и истерический голос, хрипловатый, возможно, от кашля, но, несомненно, женский. — Нет, пожалуйста! Я не хочу умирать! Я ни в кого не стреляла! Пожалуйста, спасите!!!

— Все, там одна баба осталась! — махнув рукой, удовлетворенно закричал Локи. — Пусть жарится!

Сержант перевел взгляд на меня, и в его глазах, затуманенных наркотическим дурманом, вдруг вспыхнул огонек мстительного безумия. Утратив на секунду бдительность в отношении этого непредсказуемого психопата, сосредоточив все свое внимание на вымышленных врагах, которые представляли, на самом деле, куда меньшую опасность, я сообразил, что он собирается сделать, слишком поздно. Прежде чем я сумел двинуться, он сделал очередь в упор прямо мне в грудь.

Будь у него в руках гиперзуковое оружие, как в Африке, я был бы гарантированно мертв. К счастью, китайская «тип-111» была обыкновенной винтовкой, заряженной стандартными патронами, без бронебойной оболочки. Все три пули прошили мою куртку и ударились в бронежилет, вдавив его в грудь с такой силой, что показалось, будто в меня на полном ходу врезался грузовик. У меня в глазах затуманилось, стало тяжело дышать. Я инстинктивно сделал несколько шагов назад, споткнулся о какую-то упавшую балку, потерял координацию и рухнул.

— Не люблю, когда спорят с моими приказами, — словно из тумана, услышал я голос Локи, удивительно бодрый и спокойный. — Не люблю, когда кто-то ходит за мной по пятам, дожидаясь момента всадить нож мне в спину. Ты мне нравился, триста двадцать четвертый, правда. Но сам я нравлюсь себе больше.

Меня спасло, пожалуй, то, что я упал. Внизу, у самой земли, жар был еще сильнее, но тут еще оставалось совсем немного воздуха, который я сумел судорожно вдохнуть, поборов головокружение. Кашляя, пытаясь отползти подальше от источников жара, я отбросил прочь ремешок винтовки, мешающей движениям, стянул с лица затрудняющую дыхание маску вместе со сдвинутыми на затылок очками ночного видения. Затем дрожащими пальцами расстегнул за спиной застежки бронежилета, который болезненно вдавился в грудь. Освободившись от лишнего, сумел вдохнуть чуть глубже, чувствуя в воздухе сильную примесь чадного газа. Ребра при вдохе заболели так, что почти не оставалось сомнения в том, что они сильно ушиблены или даже сломаны.

— Помогите, кто-нибудь! — продолжала разрываться криком женщина с хрипловатым голосом, которая топталась где-то наверху. — Пожалуйста!!!

Дыма в помещении стало так много, что дышать становилось все сложнее, даже согнувшись в три погибели и припав к земле. Под ногами то и дело попадались горящие балки, упавшие с потолка. Что-то угрожающе трещало, стучало и ломалось со всех сторон, недвусмысленно намекая на скорую гибель ветхой деревянной конструкции. Я отчаянно метнулся в сторону, откуда, как мне инстинктивно казалось, мы пришли, надеясь покинуть халупу до того, как она обрушится. Однако со стороны, куда я бежал, донесся грохот, с которым дверь затворяется и подпирается чем-то снаружи.

— Извини, тут выход только для свиней, — сквозь щели меж досок донеслась до меня издевка. — Тебе там не жарко?

«Сукин сын! Я выберусь отсюда, выберусь только для того, чтобы прикончить тебя!» — пронеслась у меня в сознании мысль, когда в крови всклокотала «Валькирия». Звериная ярость и жажда мести подстегнули меня, как нормального человека, не накачанного стимуляторами, подстегнул бы в этой ситуации инстинкт самосохранения. Но беспощадная логика подсказывала, что у меня было немало шансов исполнить угрозу.

Даже если отсюда и был другой выход, ориентироваться в охваченном пожаром помещении было невозможно. Я метался по нему, словно тигр в клетке, тыкался в стены, шарахался от очагов пламени, уклонялся от падающих с потолка стропил. В глазах начало темнеть, голова закружилась от недостатка кислорода. Кажется, одежда уже воспламенилась.

Кислородное голодание начало творить со мной странные вещи. Перед глазами внезапно начали проноситься странные картины и вспышки воспоминаний. Я вновь увидел лицо молодой девушки, мулатки, которая смотрит мне в лицо без надежды на спасение, когда мой палец дрожит на курке. Увидел мальчика, сидящего на камне с биноклем, с застывшим на груди перекрестьем прицела. Увидел упрямое, грубое и некрасивое лицо чернокожей женщины, привязанной к стулу в центре сарая, на котором ее собирались пытать. Увидел искаженное болью и ненавистью лицо Герганы, с намотанными на кулак Эллоя черными волосами. Кажется, были еще какие-то лица, слишком размытые, чтобы я мог их рассмотреть. Но их было много. Из Африки, из Европы. Лица людей, которых я убил своей рукой, смерти которых способствовал, или спокойно взирал, как они умирают. Тех, чьи души должны были радоваться в этот момент, и желать, чтобы мои мучения продлились как можно подольше.

«Поделом», — вдруг прорезалась сквозь давший трещину дурман неожиданная мысль, острая и болезненная, как лезвие, полоснувшее по вене. — «За то, что я натворил, мне предстоит сгореть здесь, а потом целую вечность гореть в аду».

Кислород практически покинул легкие. Я уже не понимал, куда и зачем я мечусь.

«Простите меня, мама, папа», — взмолился я мысленно за миг до того, как сознание должно было покинуть меня. — «Надеюсь, что вы не можете видеть, что получилось из вашего сына, как он провел и закончил свою никчемную жизнь».

§ 55

Я вырвался из задымленного лабиринта, проломив плечом какую-то доску, за миг до того, как сознание покинуло бы меня. Отполз от горящего здания ровно настолько, чтобы спастись от жара. Повалился на колени, заливаясь кашлем и исходя потом, красный от жара, словно цыпленок-гриль, катаясь по земле, пытаясь потушить занявшиеся от огня рукава и штанины. Поднес выпачканные в золе пальцы к правому глазу, чтобы стащить с него потемневший, скукожившийся сетчаточник, оказавшийся не настолько огнеупорным, как писали в инструкции.

Лёгкие, в которые я судорожно втягивал воздух, разрывались от боли. Желудок вскоре не выдержал и обильно избавился от содержимого. Соображая что-то сквозь шок, я сунул палец себе в рот и повторно вызвал рвотный позыв. Быть может, таким образом я смогу избежать отравления угарным газом…

— Помоги!!! — внезапно раздался хриплый крик прямо надо мной.

Подавив очередной рвотный спазм, отерев рот рукавом, я задрал голову, всё ещё не будучи уверенным, что мне не слышится. Метрах в пяти надо мной, под самой крышей, было окошко, ничем не отличающееся от того, из которого в нас стреляли, но в противоположной стороне здания. Из окошка высовывалась молодая черноволосая женщина, лет двадцати пяти, одетая в видавшую виды серую ночнушку, грязную от сажи, бледная и перепуганная до смерти.

За спиной у неё уже виднелись отблески пламени, перекинувшегося на чердак. Пленница огненной стихии, похоже, понимала, что у нее нет никакого шанса уцелеть, кроме бегства через окно. Но до земли было по меньше мере пять метров, слишком много, чтобы прыгнуть, не сломав себе ноги, а может быть, шею или позвоночник.

— Помоги, умоляю! Пожалуйста, кто бы ты ни был! — повторила она свой отчаянный крик.

Даже не знаю, мог ли я в тот момент хотя бы отдалённо соображать, что я делаю. Но владеющие мною инстинкты после того, как я вырвался из огненного пекла, были уже далеки от рефлексов, которыми должен руководствоваться боец «Железного Легиона».

— Прыгай! — с трудом поднявшись на ноги, подойдя к окну и раскрыв руки, заорал я женщине по-русски, на первом языке, который пришёл мне в голову. — Прыгай прямо сейчас!

Я ожидал, что она испугается, что придется уговаривать. Но она прыгнула сразу. Не задумываясь, ни о чём не спрашивая, полностью положившись на человека, которого видела первый раз в жизни.

Мои рефлексы сработали исключительно быстро как для состояния, в котором я находился. Время словно замедлилось. Я успел сделать шаг в сторону, чтобы стать точно туда, куда она прыгает. Почувствовал, как худенькое тело, не больше ста двадцати фунтов, падает мне на руки. Изогнулся, чтобы принять её вес своей грудью, самортизировать падение. Почувствовал острую боль в рёбрах, травмированных из-за попадания пуль в бронежилет. Колени подогнулись, я повалился спиной на землю.

Чувства в этот момент были обострены до предела. Я ощущал своей грудью её грудь, под тоненькой тканью рубашки, которая вздымается от частого судорожного дыхания, с трепещущим под ней, отчаянно бьющимся сердцем. Ощущал совсем рядом со своим лицом её дыхание, с ароматами чадного дыма, грибного отвара и каких-то трав, может быть, лаванды. Увидел буквально в сантиметре от себя бледное лицо чёрнобровой девушки, обрамленное взлохмаченной челкой тёмных волос, которые сзади были собраны в длинную косу. В её больших серых глазах был написан ужас и шок, какой бывает лишь у людей, побывавших между жизнью и смертью. А ещё в них было чувство, которое я ощущал сейчас и сам. Странное, необычное.

Узнавание.

— Димитрис? — тихо прошептала девушка своим сиплым, словно при ангине, голосом.

— О, ну ладно вам, прекращайте! — донеслись сзади знакомые саркастичные интонации, вместе с приближающимися шагами и звуком передергиваемого затвора. — Твоя живучесть достойна аплодисментов, триста двадцать чётвертый. Но от всего этого героического пафоса, честное слово, воротит. Не возражаешь, если я немного подпорчу эту затянувшуюся сцену?

Меня спасло то, что Локи был театралом, извращённым эстетом, который из каждого своего убийства разыгрывал сцену. Будь на его месте Эллой или кто другой из легионеров, — молча прикончил бы обоих со спины, я бы даже понять ничего не успел. А так у меня появился крохотный шанс опередить его. Мои рефлексы всё ещё продолжали работать очень быстро. Обхватив девушку ногами сзади, словно забывшийся от страсти любовник, я резко перевернул её на спину, оказавшись сверху. Тут же вскочил на ноги. Хлёстким ударом ноги выбил из рук Локи винтовку, которую он уже наводил мне на грудь, прикрыв правый глаз, чтобы не промахнуться. Оружие чавкнуло, когда ствол уже ушёл градусов на двадцать в сторону. Я заехал правым кулаком сержанту в лицо, пока тот не успел сориентироваться в ситуации. От удара маска сползла с его лица к шее, открыв слегка удивлённое лицо. Дальше я ударил его левым кулаком под дых. Но я двигался недостаточно быстро из-за травмированных рёбер, и этот удар он блокировал. Я отклонился назад, в последний момент уходя от размашистого кругового удара коротким китайским мечом, молниеносно выхваченным Локи из-за пояса. Правой рукой я уже рванул из ножен свой кинжал, принял боевую стойку для ножевого боя. Лицо Локи, озаряемое пламенем пожара, скривилось от напряжения и исказилось в характерной для него усмешке.

— Ну давай, сука! — взревел он, бросаясь на меня, охваченный боевым ражем.

Момент для схватки он выбрал удачнее некуда. В нём было очень много «Валькирии» — намного больше, чем во мне, и уж куда больше, чем полагалось при его сержантском звании. А у меня всё ещё кружилась после пожара голова и саднили ушибленные рёбра. И без того намного более лёгкий и юркий, сейчас он двигался на порядок проворнее меня. Мягкой поступью он прыгал вокруг, как дикий кот, рассекая воздух лезвием меча с такой скоростью, что наблюдавший за нами человек никогда бы не уследил за его движениями невооружённым глазом.

Несмотря на очевидное преимущество противника в скорости, я не впадал в панику и оставался спокоен — школа Грей-Айленда была жестокой, но эффективной. Мои движения были экономными и сдержанными. Я предугадывал его действия и уклонялся от режущих ударов, перемещая центр тяжести и качаясь, словно маятник, временами пытаясь осторожно контратаковать. Несколько раз ему удалось полоснуть меня по руке, прорезав рукав и пустив кровь. Один раз краешек лезвия прошёлся по моей щеке, неглубоко рассекая кожу от глаза до верхней губы. Его глаза торжествующе блеснули, когда по моему лицу обильно потекла кровь. Я же рану напрочь проигнорировал.

Вскоре я наконец дождался его типичной актёрской ошибки, легкомысленно широкого киношного взмаха, лишнего и неоправданного в этой ситуации. Левой рукой я перехватил и заломил его руку, держащую меч. Правой — глубоко всадил свой кинжал ему в печень. Противник не мог почувствовать боли, но его глаза округлились от невинного удивления. Не давая ему шанса опомниться, я тут же ударил его лбом в центр лица. Затем ещё раз. Поставил подножку. Повалился на него всем своим весом, не выпуская зазубренной рукояти кинжала, который вошёл в тело уже по самую рукоять и проворачивался внутри, с каждым движением превращая внутренние органы в кашу. Он положил ладонь мне на лицо, попробовал выдавить глаза, но я вывернулся, с собачьей яростью впился зубами ему в пальцы. Ударил костяшками пальцев левой руки в нос, чувствуя, как хрустит и ломается носовая перегородка.

— Сукин ты сын, — прошептал Локи, захлёбываясь кровью, но не переставая противно ухмыляться. — Что, хочешь убить меня, да?!

Его правая рука с прокушенными насквозь пальцами сжалась у меня на горле, попробовала выдавить кадык. Я вывернулся, заламывая его руку в локте. Кажется, ощутил, как трещит локтевой сустав. Надавил сильнее, до неприятного хруста. Локи издал стон, но даже боль, едва-едва проступавшая сквозь пелену «Валькирии», не способна была стереть с его лица ухмылку.

— Ты же всё равно не убьёшь меня, — облизнув кровь, текущую на губу из сломанного носа, прошептал он с издёвкой. — Ты ни на что не способен, Сандерс, пока в тебе нет сотни миллиграммов. Вот тогда ты становишься настоящим убийцей. Помнишь, как мы тогда ухлопали проповедничка с его семейкой, а? Вот была забава!

Он попытался схватить меня за горло левой рукой, которая всё ещё была в рабочем состоянии. Но я к этому времени уже не контролировал себя. Произнесённые им слова подняли из глубин моей души дремлющих там демонов, выпустили наружу целый вихрь гнева, придали мне нечеловеческих сил. Взревев, я с лёгкостью отодрал худые цепкие пальцы от своего горла, какой бы мёртвой не казалась их хватка. Отпустив глубоко сидящий в теле кинжал, изо всех сил саданул выпяченной костяшкой среднего пальца правой руки ему в нос, и без того переломанный. Такой удар должен быть очень сильным, чтобы носовая кость сдвинулась с места и проникла глубоко внутрь, прямо в мозг. Мой удар оказался именно таким. Я с удовольствием увидел, как осмысленное выражение быстро покидает его глаза, движения становятся медленными и скованными. Я повторил свой удар ещё раз. Потом ударил левой. Затем ещё, и ещё, будучи не в силах остановиться от слепой ярости, превращая лицо в один сплошной сгусток кровавой массы. Сам не заметил, как из груди начал рваться звериный рык.

— НЕНАВИЖУ ТЕБЯ, СУМАСШЕДШИЙ УБЛЮДОК! СДОХНИ! СДОХНИ, ДОЛБАННЫЙ ПСИХ!!! — ревел я, не помня себя. — ЭТО ВСЁ ТЫ! ЭТО ИЗ-ЗА ТЕБЯ Я ВСЁ ЭТО ДЕЛАЛ, СУКИН СЫН!

Всё вокруг превратилось в один сплошной кровавый туман — всё, за исключением ненавистной рожи, которую мне хотелось бить, рвать на части, грызть, уничтожать…

— Хватит, пожалуйста! — вдруг вынырнул из тумана отчаянный голос девушки. — Остановись, Димитрис!

Звук моего имени подействовал. Волна неконтролируемой кипящей ярости отступила так же внезапно, как нахлынула. Кулак, занесенный для очередного ненужного удара, замер на полпути к цели. Тяжело дыша, я поднял голову. Не думал о том, как выглядит сейчас мое лицо, с длинным порезом наискосок от меча, со следами от чужой крови на руках и губах. Увидел лишь ужас, написанный на лице девушки, которая смотрела на зверскую расправу, не решаясь ни подойти ближе, ни бежать. Свинарник за ее спиной продолжал потрескивать и разгораться, освещая сюрреалистическим красным светом бледное лицо селянки, мою запачканную кровью морду и лицо мертвеца, превращенное моими стараниями в фарш. Я вдруг вспомнил, где я, кто я, почему я тут нахожусь.

— Он убил бы нас, — прошептал я, глядя в полнящиеся ужасом глаза девушки, не зная, сможет ли она понять. — Он убил бы меня и тебя, если бы…

— Знаю! — прошептала та, несмело кивнув и сглотнув слюну. — Просто все уже кончено.

Я кивнул. Вдруг вспомнил ее имя. Вспомнил, откуда она мне знакома.

— Маричка, — вытянул я имя из приоткрывшихся закромов памяти. — Ты же Маричка, да?

— Да, — кивнула она. — Это я, Димитрис.

Не думал, что когда-нибудь увижу человека из такого далекого прошлого. Тем более не думал, что после всего, что со мной сделали, смогу его вспомнить. Я не узнал ее по голосу — возможно, из-за появившейся в нем хрипоты. Но лицо я все же вспомнил. Перед глазами вдруг всплыли картинки из далекого прошлого, когда мама приводила к нам домой свою любимую воспитанницу из центра Хаберна, ту самую, которую она не пожелала отдавать в «Вознесение», занизив некоторые ее баллы, чтобы она смогла жить в нормальной семье в Олтенице.

Девочка была на два года младше меня, умная и любознательная, очень послушная и воспитанная как для «дикарки». Помню, как она с восхищением рассматривала убранство нашей квартиры, казавшейся ей верхом роскошью, и с не меньшим восхищением слушала, как я важно рассказываю, что у меня есть девушка в далекой Австралии и что я поеду туда учиться. Помню даже, как подслушал, что Маричка плачет, умоляя маму оставить ее у нас, а та, слышавшая за время работы уже десяток таких просьб, поглаживает ее по голове и ласково, с тактичностью истинного психолога объясняет, что у девочки будет своя собственная семья, такая же как наша, и что ее будут любить там не меньше…

Господи, неужели все это действительно было со мной, неужели эти простые человеческие воспоминания могут принадлежать к моей жизни?! Я открыл рот, намереваясь еще что-то сказать, как-то объяснить маминой воспитаннице все те ужасные вещи, которые она только что видела, и много других, о которых она даже не подозревала.

Но не успел.

§ 56

Над нашими головами послышался рев вращающихся роторов, в лица подул порыв поднятого ими ветра. И без того тусклый лунный свет, едва-едва пробивавшийся сквозь низкую облачность, заслонила огромная тень. Контуры этой тени были мне знакомы. В Содружестве китайский четырехмоторный десантный винтокрыл, «Фунчжан» называли «летающей коровой». Он был неуклюжим, более громоздким и неповоротливым, чем наши «Вороны». Но зато мог перевозить на своем борту до сорока десантников.

На днище у этой модификации «Фунчжана» были расположены по меньшей мере три мощных прожектора, каждый из которых свободно вращался на своей турели, выискивая лучом в хаосе горящей деревни скопления людей или другие объекты, заслуживающие внимания. Словно рыбы-прилипалы, сопровождающие акулу, вдоль бортов огромного корабля бесшумно скользили, мигая красными лампочками, «Иэн», круглые шарообразные дроны, удешевленные переработанные копии дронов, производимых в Содружестве, которые китайцы обожали бронировать и оснащать легкими пулеметами, не слишком заботясь о скорости и бесшумности.

— ВНИМАНИЕ! ВЫ НАХОДИТЕСЬ В ЗОНЕ СПЕЦИАЛЬНОЙ ОПЕРАЦИИ СИЛ ОХРАНЫ ПОРЯДКА ЕВРАЗИЙСКОГО СОЮЗА! ВЫ ОКРУЖЕНЫ! НЕМЕДЛЕННО СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И НЕ ОКАЗЫВАЙТЕ НАМ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ! — вещал мощный усилитель, установленный на борту винтокрыла.

Не думаю, что кто-то из наемников, оставшихся в деревне без руководства и четких указаний, всерьез собирался оказывать сопротивление аэромобильной группе Союза. Скорее всего, он начал пальбу просто со страху. Однако евразийцы отреагировали мгновенно. «Фунчжан» начал резко маневрировать, «Иэны» хищно устремились вниз. Сразу с нескольких сторон от деревни загрохотали выстрелы.

— Черт возьми! — выругался я, инстинктивно пригнув голову и затравленно оглянувшись по сторонам. — Иди прячься куда-нибудь! А мне надо бежать!

— Подожди, я… — начала было торопливо говорить что-то Маричка.

— А-ну стоять, Фролов! — остановил меня знакомый голос одновременно со щелчком затвора. — Держи руки так, чтобы я их видел!

Славомир ковылял ко мне, левой рукой все еще прижимая жгут к простреленном плечу, а правой, слегка подрагивающей, сжимая направленный на меня пистолет. Я замер. Медленно, чтобы не спровоцировать на выстрел, повернулся к нему.

— Лучше не дергайся, — предупредил он меня, оскалившись золотыми коронками. — За живого китайцы дают больше, чем за труп. Но я не жадный.

Мое положение выглядело безнадежным. Хоть Славомир и был не в лучшем состоянии, опытный головорез вряд ли промахнется с расстояния в десять шагов. У меня в подмышечной кобуре все еще был Norinco, но за ту секунду-полторы, которые понадобятся, чтобы выхватить его и навести на цель, хороший стрелок успеет выстрелить дважды. Уклониться от пуль на таком расстоянии шансов немного. Оставалось разве что импровизировать и надеяться на счастливый случай. До момента, когда евразийские каратели разберутся с наемниками и полностью возьмут Пожарево под контроль, у меня оставалась минута-другая, не больше.

— Так ты сдал нас? — переспросил я, делая, как бы ненарочито, шаг в его сторону. — И почему же твои друзья явились так поздно? Почему не устроили засаду, не перехватили нас по пути?

— А ты как думаешь? Всем нужна красивая картинка для телика, — сощурился балканец с циничным, неискренним смешком. — Хотят показать во всей красе очередное селение, в котором «оборотни» устроили кровавую резню. Это намного эффектнее, чем просто задержать банду наемников. Вы с ними не сильно отличаетесь. На здешний народ вам одинаково плевать.

— А в кого это они стреляют? — сделав еще один короткий шажок, сокращая расстояние между нами, спросил я, кивнув в сторону горящих домов, над которыми барражировал, подыскивая место для посадки, огромный винтокрыл, пока вокруг гремели пулеметы, из которых каратели уничтожали «оборотней». — Твои дружки, что, не в курсе твоего плана?

— А я что, идиот, по-твоему — делить на пятерых то, что можно не делить? — презрительно сплюнул старый ренегат. — И ты, это, без фокусов. Больше ни шагу! Я стреляный воробей, меня на это не возьмешь…

— Так вы, значит, не спасти нас пришли?! — внезапно вынырнув из тьмы, нарочито громко вскрикнула Маричка, остававшаяся вне поля зрения Славомира, сосредоточившего все свое внимание на источнике его потенциальной награды.

Ее внезапное появление дезориентировало наемника. Поддавшись инстинкту, он вздрогнул и рефлекторно начал разворачивать корпус к источнику шума, на краткий миг выпустив меня из поля зрения. Подаренной секунды мне оказалось достаточно. Я выполнил несколько движений синхронно: согнул ноги в коленях, шарахнулся в правую сторону, в противоположную от направления, в котором повернулся Славомир, и рванул из кобуры пистолет. Он все же успел выстрелить, но лишь один раз. Пуля впилась мне в верхнюю часть левого предплечья, кажется, в мягкие ткани. Больно, но не смертельно. Мой выстрел оказался точнее — пуля выбила наемнику правый глаз и вышла через затылок. Несмотря на то, что он был, безусловно, мертв, я опустошил еще с четверть магазина, пока не убедился, что в теле, безвольно рухнувшем на землю, не осталось ни признака жизни.

Вопреки моим представлениям о повадках гражданских, Маричка не стала ни орать, ни в ужасе закрывать лицо руками, когда при ней произошло уже второе убийство. Как для ситуации, в которой она оказалась, девушка сохраняла просто удивительное самообладание. И очень быстро приняла решение.

— Скорее за мной! — позвала она, настороженно прислушиваясь к стрельбе вокруг. — Я знаю, как выбраться отсюда!

Держась за предплечье, из которого сочилась кровь, я, словно загнанный зверь, в отчаянии огляделся по сторонам. Громадный силуэт винтокрыла как раз в этот момент завис метрах в восьми над центром пылающей деревни. Из десантного отсека опустились тросы, по ним начали съезжать одетые в серый камуфляж евразийские десантники. С западной стороны деревни слышался рев двигателей и виднелся неровный свет прожекторов — кажется, по грунтовке к деревне неслась колонна сухопутной техники. Еще один мощный прожектор засветился в кустах с востока от деревни. Наверняка кто-то сейчас приближался и с юга. Евразийцы не врали, когда объявляли по громкоговорителю об окружении.

— Димитрис, доверься мне! — нетерпеливо воззвала Маричка. — У нас нет времени!

После краткого колебания я ринулся за ней — краткий анализ ситуации привел меня к выводу, что у меня все равно не оставалось другого выхода.

Я бы сам ни за что не отыскал места, в который она меня привела. Точнее, не догадался бы в это место заглядывать. Она повела меня к одной из трех деревянных кабинок, возведенных над выгребными ямами на краю деревни. Зловоние от ям исходило такое, что чувствовалось, даже сквозь запах гари от пожаров, шагов за двадцать. Внутри было так тесно, что мне пришлось пригнуться и прижаться к зашедшей первой девушке, чтобы втиснуться.

— Прикрой за нами дверь! На защелку! — деловито распорядилась Маричка. — Фонарик есть?!

Фонарик был установлен под стволом пистолета, который я держал в руке. Щелкнув выключателем, я осветил единственное, что здесь было — невыносимо разящую помоями темную зловонную яму, прикрытую доской с отверстием для испражнений, края которого были густо вымазаны дерьмом.

— Посвети мне! — брезгливо сморщив от отвращения при мысли о том, что ей предстоит, прошептала она.

Несмотря на убийственное зловоние, способное обратить в бегство или обморок человека, привыкшего к санитарии и гигиене, Маричка долго не колебалась, прежде чем сделать то, что ей предстояло. Глубоко вдохнув, она нырнула ногами прямо в разящее отверстие, и, схватившись руками за ободок, сначала свесила тело вниз, а затем разжала руки. В яме раздался отвратительный чавкающий всплеск. Посветив фонариком вниз, я разглядел девушку метрах в трех внизу, стоящую по колени в разящей мутно-коричневой жиже, с отвратительными пятнами от брызг повсюду на одежде и даже лице. Морщась и зажимая одной рукой нос, другой она отмахивалась от многочисленных мух. Кажется, бедняга побледнела еще сильнее, но губы были упрямо сжаты, а в глазах застыла прежняя решительность.

— Скорее сюда! — кликнула меня она.

На краткий миг меня посетило ощущение дежа-вю. Я был уверен, что когда-то я уже спасался от преследования столь же неожиданным и неприглядным путем, и моей проводницей в тот раз тоже была женщина. День, всплывший у меня в памяти, определенно был одним из паскуднейших в моей жизни, сродни сегодняшнему. Но я не стал сейчас об этом задумываться и дальше распутывать клубок памяти. Если я и промедлил хоть секунду, то лишь из-за ранения, которое ограничивало подвижность левой руки и мешало мне с необходимыми манипуляциями. При приземлении в яму заболели ушибленные ребра и простреленное предплечье. Зловонная жижа радушно приняла меня в свою власть, забрызгав с ног до головы. Маричка вовремя закрылась руками от поднятых моим падением брызг. К моему удивлению, она не стала ни причитать, ни плакать, как, казалось бы, полагается в этой ситуации барышне.

— Выключи фонарь! — прошептала она.

— Нас здесь найдут, — последовав ее команде, тем не менее, скептически покачал головой я. — Просто пристрелят прямо тут, в дерьме. Это бессмысленно.

Мое пророчество она проигнорировала — лишь молча отодвинула в сторону прогнившую, вымазанную помоями деревянную доску, прикрывавшую узенький проход так плотно, что сверху тот был совершенно незаметен. Проход на глаз не превышал в диаметре метра, так что пролезть туда можно было разве что по-пластунски, едва-едва протискивая свое тело вперед.

— Иди! — велела Маричка, и, увидев, что я не спешу двигаться, объяснила: — Я сразу за домой. Поставлю доску на место, чтобы сверху не было видно.

Выработанная за годы опыта недоверчивость призывала не соглашаться на это предложение, а отправить девушку вперед. Однако в этой экстраординарной ситуации я нашел в себе решимость презреть обычную осторожность. Ничего больше не говоря, я полез вперед. Тут меня ждало долгое передвижение ползком, в полной темноте. При моих габаритах плечи прижимались к стенкам норы так плотно, что проталкивать свое тело вперед приходилось буквально по дюйму. Всего лишь небольшого сужения было достаточно, чтобы я застрял. Так бы непременно и случилось, будь я в своей прежней форме. Однако за время подготовки на Грей-Айленде и последующей службы я сбросил больше двадцати пяти фунтов — вместо прежней массивности тяжелоатлета остались лишь высушенные мышцы, покрывающие кости.

Вонь еще долго ощущалась, но, возможно, разило не от оставшейся позади ямы, а от нас самих. С противоположной стороны очень скоро стало нести сыростью и илом. Пахло болотом. Через некоторое время я ощутил под собой воду. С каждым метром воды становилось все больше. Очень скоро я погрузился в нее практически полностью, задрав лицо кверху, чтобы не глотнуть мутной зеленоватой жижы. Наконец я остановился, поняв, что дальше придется нырнуть с головой.

— Затопило! — прошептал я через плечо. — Тут не пройти!

— Так и должно быть, — уверенно возразил оставшаяся позади Маричка. — Надо проплыть под водой. Совсем немного, метров десять. Ты сможешь?

Погрузиться под воду означало обречь то немногое уцелевшее снаряжение, что еще осталось у меня за поясом, в карманах и подсумке, на то, чтобы быть подмоченным, и, весьма вероятно, испорченным. Однако выбирать сейчас не приходилось. Евразийцы наверняка уже установили контроль над Пожаревом и сейчас шныряли по деревне, обыскивая каждый закуток. Повернуть назад означало почти неминуемо попасть им в руки.

— Смогу, — кивнул я, хотя предвидел, что подводное плавание в замкнутом темном пространстве, да еще и с раненой рукой, связано с определенными трудностями. — Если ты уверена в том, что говоришь. Ты бывала здесь раньше?

— Нет, — после недолгого колебания честно призналась она, но затем решительно добавила: — Но в том, что говорю, уверена.

Я все еще колебался, раздумывал. Девушка это почувствовала.

— Тебе придется плыть первым, мы здесь не разминемся! — заявила она. — Ты не веришь мне?

— Мы слишком далеко зашли, чтобы поворачивать назад из-за недоверия, — наконец угрюмо ответил я, и предупредил ее: — Не плыви сразу за мной. Подожди хотя бы две минуты. Если мне придется повернуть назад, и я столкнусь с тобой под водой, мы наверняка оба захлебнемся. Ясно?

— Ясно.

Я приготовился к тому, чтобы нырнуть. Тут вдруг сообразил, что говорю не с одним из бойцов Легиона, а с обычной девушкой. От этой мысли стало неуютно. Забыл, каково это — обращаться с обычными людьми.

— Ты умеешь плавать под водой?

— Не очень хорошо, — не стала врать она, но тут же заверила: — Но я сумею!

— Тогда я пошел, — удовлетворившись таким ответом, закончил я разговор.

Плыть оказалось и впрямь неудобно. Рана на предплечье причиняла сильные неудобства при плавании. Боль в ушибленных ребрах помешала сделать достаточно глубокий вдох. Продвигаться приходилось вслепую — даже если бы я и открыл глаза в здешней мутной воде, тут не было ни единого источника света, а подствольный фонарик, как и сам китайский пистолет, не был рассчитан на эксплуатацию под водой. На мою удачу, едва я нырнул, как узенький тоннель резко раздался вширь, и я перестал ощущать по бокам тесные стенки. Я плыл вперед осторожно, не спеша, время от времени ощупывая над собой каменистый потолок, экономя дыхание, на случай, если придется поворачивать назад. На Грей-Айленде каждого из нас натренировали не дышать по две — две с половиной минуты, а мне удавалось иногда даже три, но я не был уверен, что сейчас, с ушибленными ребрами, способен выдержать даже обычную норму. К счастью, оценка расстояния в исполнении Марички оказалась удивительно точна.

Я вынырнул, сделал один гребок вперед и сразу уперся в каменистый берег крохотного подводного озерца. Ступив на него, сразу уловил ощущение простора — тоннель не только расширился, но и резко раздался ввысь. Можно было выпрямиться, расправить плечи. Вот только почему-то не хотелось. Едва ощущение погони и немедленно грозящей мне гибели отступило, как навалилась накопившаяся усталость, вызванная ранами, физическим и нервным перенапряжением.

Я присел и прислонился к каменистой стене, покрытой чем-то шершавым. Попробовал включить подствольный фонарик, не особо надеясь на успех. К моему удивлению, лампочка, несколько раз конвульсивно мигнув, все же заработала. Не уверен, что работоспособным осталось и само оружие. Но, по крайней мере, у меня есть свет. Осветив полость, в которой я оказался, круговым движением фонарика, я сделал несколько наблюдений. Во-первых, определил, что это был грот, скорее всего, естественного происхождения, находящийся, вероятно, вблизи реки. Во-вторых, шершавый покров на камнях, который я раньше ощутил тактильно, был колонией бесцветного мохнатого мха, густо заселившего грот. В-третьих, здесь было очень сыро и очень холодно, особенно в промокшей до нитки и отяжелевшей одежде. Даже будучи приученным нырять в холодной океанской воде среди скользких камней Грей-Айленда, даже находясь под воздействием стимулятора, я ощутил озноб.

Грот уходил дальше, вне зоны досягаемости фонарика. Вероятно, двигаясь по нему дальше можно было дойти до Дуная. Выход, скорее всего, был расположен близко к Пожарево, в пределах зоны, которую будут прочесывать евразийцы. Но все же у меня появилась крохотная фора перед преследователями.

Погруженный в свои мысли, я вскоре услышал позади громкий всплеск. Вынырнув, девушка втянула ртом воздух так жадно и судорожно, что сразу стало ясно — она не натренирована надолго задерживать дыхание. Хрипло, мокро закашлялась, вероятно, нахлебавшись воды. Я подал ей здоровую правую руку и с легкостью вытащил из воды. Коротко кивнув мне, давая понять, что в норме, она обессиленно присела на краю озерца.

— Д-дай мне м-минутку, — взмолилась она, не в силах восстановить нормальное дыхание и стуча зубами от холода. — З-здесь можно передохнуть.

В своей промокшей до нитки ночнушке, прилипшей к озябшему телу, скрутившись в позе зародыша, девушка долго и тяжело дышала, временами покашливая. От холода ее колотила дрожь. Еще секунду назад будучи полным решимости отправиться в путь немедленно, я вдруг решил, что требуется передышка. Поставив пистолет на предохранитель, положил его так, чтобы свет падал на стену недалеко от озерца, или вернее лужи, откуда мы вынырнули. Сбросил с плеч тяжелую камуфляжную куртку с разгрузочным жилетом. Расстегнул подвязку с кобурой, затем ремень с пустыми ножнами и подсумком. Долго копошась из-за неудобств с левой рукой, с трудом стянул через голову черный гольф под горло. Разулся, стянул штаны и носки.

— Надо выжать всю одежду, — сухо объяснил я в ответ на несколько ошарашенный взгляд Марички, остановившийся на моей спине. — Советую сделать то же самое.

Я отвернулся, вдруг вспомнив, что передо мной девушка, которая может стесняться вида моего тела или оголять при мне свое. Меня меньше всего интересовало, что находится у нее под мокрой ночнушкой, особенно сейчас. Но она не могла знать этого и воспринимала, должно быть, меня как обыкновенного мужчину.

Больше не поворачиваясь к ней, чтобы не наводить на лишние мысли, я занялся своей одеждой. Левая рука слушалась неохотно и дрожала при каждом движении, так что даже как следует выжать шмотки с ее помощью оказалось нелегко.

— У тебя… — все еще тяжело дыша, проговорила Маричка сзади. — … ужасные шрамы на спине.

Я ничего не ответил. Продолжал выжимать одежду, попутно вытаскивая из карманов, аккуратно раскладывая и осматривая в свете фонарика детали экипировки. Снаряжения осталось немного. И еще меньше такого, которое осталось пригодным к дальнейшему использованию. Винтовка была потеряна в сгоревшем свинарнике, так что четыре снаряженных коробчатых магазина к ней, заботливо связанные попарно изолентой, годились теперь разве что на продажу. В пожаре погиб сетчаточник, единственное средство связи. Там же сгинули очки ночного видения. Кинжал остался торчать там, куда я его всадил. Осколочную и две зажигательных гранаты я использовал еще раньше, при штурме и зачистке поселка. Осталась одна осколочная и одна ослепительно-шумовая, которые должны были сгодиться после просушки. Пистолеты, основной и запасной, скорее всего, тоже будут работать после просушки и хорошей чистки. К Norinco у меня был один запасной магазин. В резервном — лишь тот, которым он заряжен. Персональный медицинский пакет герметичен и пережил купание. Но в нем лишь совсем немного медикаментов для оказания первой помощи в случае ранения на поле боя — большую часть из них мне предстоит сейчас использовать.

Рюкзак со всем остальным снаряжением остался в БТРе, который теперь, должно быть, уже захватили и осматривают евразийцы. С собой я взял лишь то, что могло пригодиться в коротком бою. И теперь уже поздно посыпать голову пеплом. В руки противника попала большая часть боеприпасов, продовольственные пакеты, питьевая вода, сухое топливо, запасное белье, запасной сетчаточник, батарейки, другие предметы, необходимые для выживания на пустошах. Обо всем этом следовало забыть… Я вздрогнул, вдруг с ужасом осознав, что герметичный термобокс с капсулами, вмещающими дозы «Валькирии», необходимые мне на ближайшие две недели, тоже остался в рюкзаке.

— Черт побери! — яростно прошипел я себе под нос, похолодев и сжав кулаки при этой леденящей кровь мысли.

§ 57

Маричка не услышала либо просто не отреагировала на мои проклятия. Судя по возне, доносившейся сзади, девушка была занята собой — все же решилась снять и выжать свою ночнушку. Мой чуткий слух улавливал ее неровное дыхание, кашель и даже постукивание зубов от холода. Я пока еще не хотел думать о ней и о том, что с ней делать. Решил вначале заняться более важными делами.

Торопливо вскрыл медицинский комплект. Две красно-черные инъекционные капсулы без маркировки с боевой дозой концентрата новой версии, каждая по сорок миллиграммов, были здесь, как и положено, девственно-нетронуты, ведь я строго придерживался переходной программы, как бы дерьмово я себя не чувствовал. У меня не было ни капли плацебо, чтобы разбавить концентрат и сделать для себя состав, который полагался мне по рецепту. Дозатор на шприцах давал возможность впрыснуть за раз по половине дозы, но даже такой выход был нарушением режима — я получу больше концентрата, чем полагается, но при этом организм, не обманутый плацебо, будет ощущать общую нехватку вещества. Кроме того, в моих ежедневных индивидуальных капсулах была небольшая примесь препарата старой версии, которую мне предписывалось, постепенно уменьшая, принимать еще несколько месяцев, пока организм от нее не отвыкнет. В этом боевом комплекте, задачей которого было лишь дополнить суточную дозу непосредственно при выполнении боевой задачи, такой примеси не было.

«Что-нибудь придумаю. Я обязательно что-нибудь придумаю!» — решил я, судорожно захлопывая медкомплект, так как один лишь вид шприца вызвал у меня невыносимое желание немедленно впрыснуть его целиком себе в вену. Паника, вызванная отсутствием препарата, была так сильна, что мне пришлось сделать над собой огромное усилие и несколько раз глубоко вдохнуть, прежде чем сердцебиение стабилизировалось.

Я натянул обратно на ноги все еще мокрые камуфляжные штаны, застегнул ремень. Поднял с камней гольф, но остановился, задумчиво покосившись на пульсирующую рану на предплечье. Пуля все еще была внутри, я ее чувствовал. «Надо вытащить, пока стимулятор еще снимает боль», — подумал я. Действие ослабевало с каждым часом. Я уже ощущал жжение в длинном свежем порезе на лице и таких же порезах на руке, в которые только что попало все что угодно — от застоявшегося дерьма до грязной речной воды. Но есть ли у меня время, чтобы заниматься ранами?

— Куда ведет этот тоннель? — деловито спросил я, нарушив гулкую тишину.

— К р-реке, — прошептала Маричка, все еще временами постукивая зубами. — Нед-далеко от селения. Там есть лодка. Можно переплыть на тот берег.

— Это слишком опасно. Лодку сразу обнаружат.

— Надо п-пересидеть здесь. П-подождать, пока они уйдут. Т-тогда можно, — с уверенностью, необычной для своего бедственного положения, изрекла девушка.

— Нельзя здесь сидеть, — покачал головой я. — Нас тут найдут! Местные наверняка знают об этом проходе. Они укажут на него, когда начнут допрашивать.

— О нем знают совсем немногие. Один, который знал, п-погиб, — прошептала девушка, и ее голос, в последний раз дрогнув, вдруг сделался ровным и безжизненным. — Другие, должно быть, тоже. Все мертвы.

Я задумчиво кивнул, восприняв лишь содержание переданной ей информации, но не ее эмоции. Лишь некоторое время спустя вдруг осознал, что упускаю из виду нечто важное. Все это время находясь в состоянии непрерывного сильного стресса, моя ситуативная спутница до сих пор не имела возможности критически осмыслить происходящее, действовала интуитивно, по наитию. Но человеческий мозг устроен так, что шок проходит, а способность логически мыслить возвращается.

Маричка жила в селении, которое только что было сожжено, а значительная часть его населения — безжалостно уничтожена. Понимает ли она, что там на самом деле там произошло? Догадывается ли, как и зачем я пришел в ее селение? Может быть, еще нет. Но этот вопрос, рано или поздно, придет ей в голову. Возможно, совсем скоро. И мне страшно не хотелось, чтобы этот момент наступил.

— Надо пересидеть здесь, — повторила она убежденно. — Хоть и холодно. Надо оставаться тут хотя бы до утра.

— Даже если местные не укажут на это место, солдаты могут найти выход, который ведет к реке, — высказал предположение я. — Тогда мы окажемся в западне.

— Не найдут. Ни за что не найдут, — с прежней убежденностью пробормотала она.

Источник ее уверенности был непонятен и потому ее слова воспринимались скептически. И все же, поразмыслив, я вынужден был признать, что в ее словах мог быть смысл. В конце XXI века поиск людей не сводился к беготне по пустырям с факелами и собаками. Основную роль в этом играли летательные аппараты и дроны, оснащенные современными поисковыми системами. Радиус их действия был столь широк, а скорость настолько превышала скорость любого сухопутного передвижения, что нечего было и думать о том, чтобы скрыться от них на открытом пространстве.

Евразийцы не знали своего врага в лицо, и хуторяне тоже не могли указать на меня, ведь видели лишь людей в масках. Описать мою внешность могли разве что выжившие наемники, которые, впрочем, видели меня совсем недолго и могли как следует не запомнить. Но, так или иначе, возможность сойти за случайного бродягу была сейчас минимальна. Любой человек, которого евразийцы обнаружат на пустошах в окрестностях Пожарево, находясь в состоянии активного поиска, вызовет подозрение и будет подвергнут проверке. Стоит им снять отпечатки моих пальцев и проверить по своим базам данных, как искусственный интеллект тут же забьет тревогу, возвещая о моих очевидных и хорошо известных связях с Содружеством. А вот если пройдет какое-то время после заварушки — шансы остаться незамеченным несколько повысятся.

А если так, то ненадолго затаиться, как предлагала Маричка, могло оказаться наилучшим выходом.

Обернувшись, я увидел, что она уже натянула обратно на себя выкрученную ночнушку, все еще мокрую, и теперь, дрожа от холода, выжимала черную косу. Мой взгляд вдруг упал на ее ступни, вжавшиеся пальцами в скользкие холодные камни. До этого я не замечал, что она босая. Похоже, атака на Пожарево застала ее в постели. Все, что она успела — выбежать из дому в чем есть и забраться на чердак, следом за мужчиной, который, как она, должно быть, надеялась, сумеет ее защитить. Кто это был? Ее муж? Парень? Приемный отец?

Так или иначе, этот человек умер. Локи убил его на моих глазах. А если бы он этого не сделал, я сделал бы это сам — убил бы его без раздумий, как до этого убивал других вооруженных людей, защищающих свое селение. Понимает ли это Маричка?

— Накинь мою куртку, — молвил я, глядя, как содрогаются от холода ее плечи. — Она мокрая, но все же поможет. И носки. Возьми их тоже.

— Я привыкла ходить босой. Мне ничего не будет, — упрямо покачала она головой, и тут же громко закашлялась, опровергая собственные слова.

Ее взгляд, в котором шок понемногу сменялся осмысленностью, переместился на меня.

— Ты ранен, — констатировала она.

Я согласно кивнул. Присел на камни около стены. Делать нечего — надо было разобраться с ранами, иначе наше и без того бедственное положение только ухудшится.

— Я могу помочь тебе?

— Посвети.

В медицинском комплекте было все, что необходимо. Я решил не тратить обезболивающее, которое, вдобавок, могло помешать мне работать с раной. «Валькирия» еще оставалась в крови. Начал с того, что обильно промыл входное отверстие дезинфицирующим раствором. Жжение было страшным, но я вытерпел его, сжимая зубы, не издав ни единого звука. Затем потребовались хирургические щипцы.

— Ты не сможешь сделать это сам! — следя за моими действиями, прошептала Маричка.

— Тише. Просто держи фонарь.

Боль была сильной. Но не сильнее, чем та боль, что мне приходилось испытывать на Грей-Айленде. Во мне все еще была «Валькирия» — уже недостаточно, чтобы сделать меня бесчувственным, как робот, но все еще достаточно, чтобы хранить молчание и не дрожать в ситуации, в которой обычный человек выл бы от боли. Мне повезло, что здоровой осталась правая рука. Мои движения были педантичными, сосредоточенными. Пуля вошла глубоко, пришлось поковыряться, но в конце концов я нащупал ее и вытащил на свет. Задумчиво осмотрел сплющенный кусочек свинца, обагренный моей кровью. Быстро утратив интерес, разжал щипцы, и грудка металла со звоном шлепнулась на камни. Теперь еще одно промывание. И эмульсия RTX-16, ровный кружочек прямо на рану: липкая, как жвачка и холодная, как лед. Ничего лучшего для скоростного заживления ран человечество еще не изобрело. Во всяком случае, ничего такого, что получило бы широкое распространение и не вызвало бы вопросов, если бы его обнаружили в снаряжении некоего боевика, чинящего расправы на территории Центральной Европы. Теперь осталось только наложить вату и забинтовать.

— Помоги завязать, — попросил я Маричку. — Продень один конец под мышкой, второй перебрось за плечо, и там хорошо затяни…

— Я поняла, — взявшись за бинт, кивнула она.

У нее получилось хорошо, как будто делала это не впервые. Еще остались порезы, оставленные Локи, на правом запястье и на лице. Неглубокие, но сильное жжение указывало на вероятность заражения. Их я особо тщательно обработал дезинфицирующим раствором. Полосками бактерицидного пластыря заклеил те, что на руке. Хотел наощупь заклеить двумя полосками лицо, но Маричка с мягкой настойчивостью забрала пластырь у меня из рук, аккуратно наклеила сама.

— Спасибо. Этого должно быть достаточно, — спокойно кивнул я.

— У тебя останется, наверное, шрам на лице на всю жизнь, — сказал она.

Я промолчал.

— Ах, да. У тебя очень много шрамов. Они тебя уже не беспокоят, верно? — догадалась Маричка.

Я лишь пожал плечами. Не знал, с чего начать, чтобы объяснить ей кто я, как я таким стал, насколько велика пропасть между мною тем, кого она когда-то знала, и мною нынешним. Глубоко в душе надеялся, что произойдет чудо: она, вопреки человеческой природе, просто не станет спрашивать, а мне не придется отвечать. Так было бы лучше. Лучше для нас обоих. Я прикрыл глаза, пытаясь абстрагироваться от неудобств, холода и боли, войти в состояние наркотического медитативного транса, которому нас научили на Грей-Айленде. С тех пор как я начал принимать меньше «Валькирии», это становилось все сложнее. Вместо уютной пустоты в голове начинали беспокойно бродить мысли и обрывки воспоминаний, яростно сопротивляясь попыткам изгнать их.

— Ты решил остаться? Веришь, что так будет лучше? — уточнила она.

Я молча кивнул. Выключил фонарик, чтобы сэкономит батарейки, и снова прикрыл веки. Через некоторое время в темноте послышался вздох девушки, потом какая-то возня. Правым плечом я ощутил, как Маричка аккуратно примостилась рядом, прижалась ко мне сбоку. Задубевшей кожей я ощутил не мокрую ткань ночнушки, а кожу, все еще влажную, покрытую пупырышками от холода.

— Здесь очень холодно. А нам придется долго тут сидеть, — шепотом проговорила она, видимо, полагая, что я могу понять ее движения как-то иначе. — Одежда мокрая, все мокрое. Только тела держат температуру.

«Она права», — призадумавшись, признал я. Приобнял ее рукой за плечо, прижал к груди крепче. Она просунула свои ноги под мои, переплелась со мной, накрыв нас обоих сверху влажной камуфляжной курткой. Наша поза напоминала позу любовников, но никто из нас не чувствовал возбуждения — лишь желание согреться. Я снова прикрыл глаза, ощущая на своей правой груди ее голову, вдыхая аромат мокрых девичьих волос. Она время от времени дрожала, ворочалась, кашляла, словно простуженная, прижималась крепче. Но ничего не спрашивала, не выясняла, не требовала никаких объяснений. Это было очень странно. Так не похоже на людей. Словно бы за нашими плечами и не было того, что там было. Словно бы где-то над нами не догорала деревня, которую обыскивали, шныряя среди плачущих хуторян и тел убитых, евразийские солдаты, рьяно разыскивающие, вероятно, последнего из «оборотней», не найденных ими среди мертвецов.

Странно, но я заговорил первым.

§ 58

— Ты могла бы остаться там, или вернуться туда, — произнес я. — Они пришли туда не за тобой. И они не знают, что ты помогала мне. Вряд ли тебе там угрожала опасность.

Она долго молчала, словно и не услышала моего вопроса. Мне вначале показалось, что она спит. Лишь спустя долгое время послышался ответ:

— Я не верю.

— Во что?

— Что кто-то не причинит мне зла. Что где-то я могу быть в безопасности. Здесь никто и никогда не может быть в безопасности, — убежденно произнесла она очень странным тоном, и в ее хрупком теле я вдруг ощутил такую глубокую и горькую тоску, такую сильную обиду и ненависть, что это чувство невольно передалось мне, как осязаемый комок энергии.

Такой голос может быть лишь у человека, привыкшего к боли, лишениям, издевательствам и предательству, наевшегося всего этого вдоволь. Лишь у того, кто очень многое пережил. Я сам не заметил, как позабыл о своем чаянии хранить молчание, о страхе, что Маричка начнет доискиваться ответов на вопросы. Бездна печали, приоткрывшаяся мне в голосе этой хрупкой девушки, потрясла меня и взбудоражила. Я забыл, что собирался молчать, что так будет лучше для нас обоих. Внезапно меня самого вдруг начала тяготить недосказанность, мне самому вдруг потребовалось понять, что кроется за ее болью и тоской. Такие чувства не должны посещать легионера. Но я сейчас не был им на все 100 %. Был чем-то средним.

— Как ты узнала меня? Я изменился.

— Глаза, — ответила она спокойно, не двигаясь, все так же прижимаясь ко мне. — Я всегда смотрю в глаза. Глаза не меняются.

— И не врут? — кажется, я даже не пытался скрыть насмешку в этих словах.

— Нет, врут. Просто не меняются.

Некоторое время мы молчали. Она не заговаривала сама, пока я не задам следующий вопрос.

— Ты видела меня не так много раз, и последний раз очень давно. И ты так хорошо запомнила мои глаза?

— Очень хорошо.

Она долго молчала, и я уже думал, что она ничего не добавит. Но она заговорила снова:

— Я очень быстро училась. Там, в центре Хаберна. Все из-за тети Кати, твоей мамы. Она была первым человеком в мире, кто был ко мне по-настоящему добрым. Мне очень хотелось порадовать ее. Я делала все, чтобы быть лучшей. Когда мне исполнилось одиннадцать, я уже вела себя так образцово, что тетя Катя без труда убедила заведующую, что мне можно гулять снаружи. И тогда она впервые отвезла меня в Генераторное, привела к вам домой. Ты помнишь это?

— Да, — ответил я, и почти не соврал — призрак тех воспоминаний явился мне вместе с ее словами.

— Тебе было тогда тринадцать. Но ты был уже таким высоким и серьезным, что казался старше. Кроме того, ты был сыном тети Кати. Жил вместе с ней и своим папой в большой, теплой и светлой квартире. В вашем милом поселке с такими ровненькими и чистыми улочками. Я с первого влюбилась в тот поселок, в ту квартиру… и в тебя. Ну, не по-настоящему, конечно. Знаешь, как глупенькие маленькие девочки придумывают себе прекрасных принцев?

Я не знал этого. А может быть, не помнил. Но я позволил ей продолжать. В каждом ее слове было эхо далекого прошлого, что-то невероятно трогательное и человечное, о чем я совсем забыл. Что-то такое, чего не может быть в душе у легионера. Но я уже почти не чувствовал себя легионером.

— Я начала представлять себе, как ты тоже в меня влюбляешься, и как мы потом живем долго и счастливо у вас в Генераторном, вместе с тетей Катей. Это были просто детские фантазии, ничего больше. Но я очень из-за этого стеснялась, боялась заговорить с тобой. Кажется, тетю Катю это забавляло. А ты был таким серьезным, занятым, погруженным в свои дела. Твой взгляд всегда скользил поверх меня, никогда не останавливался. Ты совсем не замечал, как ты мне нравишься. Но ты всегда был вежлив со мной. Всегда улыбался. Как твоя мама.

Я вдруг вспомнил улыбку своей мамы. Давно я не вспоминал ее. Со дня, когда попал на Грей-Айленд. А может быть, и раньше. В Сиднее, уже будучи взрослым, я часто вспоминал родителей, но мысли не желали долго останавливаться на том периоде, когда мы были вместе и счастливы. Далекие светлые минутки сразу же заслоняли тягостные и горестные минуты расставания, и совсем уж жуткие, болезненные картины, которые всплывали в воображении при мысли об их гибели. Вместо светлой грусти и доброй памяти, которая грела бы душу, я чувствовал лишь невыносимую боль и ненависть к тем, кто отнял их у меня намного раньше срока. Эта самая ненависть, пусть и в тандеме с безвыходностью и шантажом, в итоге и привела меня на Грей-Айленд. Но сейчас я вспомнил именно ее улыбку. Это оказалось удивительно приятно. И даже почти совсем не больно.

— Однажды тетя Катя сказала мне, что я для нее как дочь. Может быть, она ничего такого и не имела в виду на самом деле. Но с того дня я начала умолять ее, чтобы она на самом деле сделала меня своей дочерью. Я ничего не желала так страстно, как этого. Я сказала ей, и это была правда, что я никого и никогда больше не полюблю так, как ее. Ты мне тоже нравился, но я бы согласилась и на то, чтобы ты стал моим братом. Мне казалось, что это даже здорово, наверное, иметь такого старшего брата — сильного, доброго, спортсмена и старосту класса. Меня бы никто никогда не смел обижать. Она слушала о моих мечтах, улыбалась, гладила по голове. Но не взяла меня. Объяснила, что у меня будет другая семья, ничем не хуже вашей, где меня будут любить, а она все время будет меня навещать. Но она меня не взяла. Я понимаю, почему. Мне не следовало просить. Ее ведь все просят, да? Все мечтают о такой матери, как она.

— Она любила тебя больше, чем других, — вдруг припомнил я, сам не заметив, как начал говорить. — Все время говорила о тебе. Не хотела, чтобы ты попала в специнтернат. Специально сделала все так, чтобы вместо этого найти тебе нормальную семью, да еще и недалеко, прямо в Олтенице. Мама хотела видеть, как с тобой обращаются, смотреть, как ты растешь.

Я некоторое время помолчал.

— Она умерла, да? — тихо спросила Маричка.

Помню, когда-то мне было тяжело отвечать на такие вопросы. Но сейчас ответ слетел с губ удивительно просто.

— Да.

— И твой папа тоже? Дядя Вова?

Я молча кивнул, но она почувствовала это движение в темноте.

— Я знала, — сказала она спокойно какое-то время спустя. — Просто должна была спросить.

Я ничего не ответил. Понимал, что она знала. И понимал, почему должна была спросить.

— Ты, наверное, жалеешь? — спросил я. — Жалеешь, что не попала в тот интернат, да?

— Не знаю, — пожала плечами она. — Там хорошо, да?

— Нет, — твердо ответил я, вдруг остро и четко припомнив свои собственные годы в «Вознесении». — Но, наверное, лучше, чем здесь.

Я не знал, что ей пришлось пережить за эти годы, но отчего-то предполагал, что лишения, которым я подвергался в интернате, даже рядом не стояли с этим. Быть может, с этим не сравнится даже Грей-Айленд. Человеческая судьба никогда не перестает удивлять лишь в одном отношении: даже когда ты думаешь, что уже повидал все ужасы, какие способно породить человеческое воображение, ты вдруг встречаешь нечто невыразимо хуже и понимаешь, что ограниченным было лишь твое воображение.

— Тетя Катя нашла мне семью, как и обещала, — продолжила Маричка вскоре. — Очень хороших людей. Уже в возрасте. Они потеряли свою дочь, уже давно. С тех пор не хотели больше детей, да и не могли их иметь. Но твоя мама уговорила их взять меня. Оказалось, что я была очень похожа на их дочь. Мне было столько же лет, сколько было ей, когда ее не стало. У меня были волосы того же цвета. Похожие глаза. Когда они увидели меня, то на какой-то миг вдруг подумали, а моя мачеха даже всерьез уверовала, что в меня переселилась душа их покойной дочери. Поэтому они меня и взяли. Хотели даже назвать так же, как ее — «Анна». Очень расстроились, когда поняли, что я уже привыкла к своему имени и не хочу его менять. Что ты об этом думаешь?

Я вздрогнул. Не ожидал, что она задаст мне вопрос. Не подготовился. И поэтому брякнул то, что думал:

— Сумасшествие.

— Ты так думаешь?

— Мне, наверное, не стоило так говорить, — запоздало признал я.

— Мой отчим и мачеха хорошо со мной обращались, никогда меня не обижали. У них была большая чистая квартира, даже больше, чем у твоих мамы с папой. В доме всегда было много вкусной еды. Они покупали мне хорошую одежду, и в школе для обычных детей, куда я начала ходить, никто не издевался надо мной из-за того, что я «дикарка». Это было время, когда… я должна была быть счастлива. Ты понимаешь, какие из твоих дней самые счастливые лишь тогда, когда они остаются позади, правда?

— Правда.

— Я оказалась совсем не похожей на их дочь. Лишь внешне, да и то на первый взгляд. А по характеру — ничего общего. Мачеха очень быстро ко мне охладела. Когда не узнавала в моей улыбке улыбку Анны, в моих движения — движений Анны, а в моих словах и моем смехе — ее слов, ее смеха. Когда видела, что мне нравится другая одежда, другая музыка, другие цветы. Мачеха мрачнела и разочаровывалась просто на глазах. Она очень старалась сдерживать себя, всеми силами заставляла себя полюбить меня хоть немного… но у нее не получилось. Иногда боль и раздражение вырывались наружу. Со временем все чаще. Тогда она ругалась на меня, вычитывала. Из-за всяких мелочей. Никогда не говорила, в чем дело на самом деле. Я всегда знала это. И она знала, что я знаю. Но она никогда этого не говорила. А отчим… он был ко мне очень добрым. Улыбался мне. Вел себя так, как полагается отцу. Иногда мы очень хорошо проводили с ним время. Смеялись, говорили по душам, почти как с твоей мамой. Но даже в его глазах я очень часто видела ту самую тоску. Чувствовала себя… самозванкой.

Я ничего не говорил, позволил ей продолжить.

— Тебе, наверное, смешно, да? Из-за того, что я переживала тогда из-за такой ерунды?

— Нет.

— Правда? А мне кажется, это должно быть смешным. Это было так глупо. Все, что делают и думают дети — ужасно глупо.

— Что было дальше?

— Ничего.

— Ничего?

— Больше ничего хорошего.

Я промолчал, не стал настаивать, чтобы она говорила. Но она спросила сама:

— Ты все-таки хочешь знать, да? Тебе интересно слушать о моей жизни?

Вопрос был искренним, заданным не для проформы. Он требовал ответа.

— Да, — ответил я, и мне, к моему удивлению, не пришлось врать.

Маричка вздохнула, прижалась ко мне крепче.

— Когда мне было тринадцать, началась война. Та, что идет до сих пор.

— Та война продлилась год с небольшим, — припомнил я.

— Ах, тебя, наверное, здесь не было? — горько усмехнулась девушка. — Война никогда не заканчивалась. Глупые историки, которые сидят где-то далеко, разделяли ее на части, на разные войны. Рисовали и перерисовывали какие-то границы, записывали в своих глупых книгах какие-то даты. Здесь, Димитрис, война не кончается. Люди убивают друг друга все время, всеми возможными способами, и по всем возможным поводам. Они никогда не прекращают, не устают, не успокаиваются. Иногда кажется, что им только этого и надо. Убивать.

«И я здесь за тем же», — чувствуя её тепло у себя на груди, подумал я. — «Пришёл сюда, чтобы убивать, жечь. На моих руках — кровь в чем не повинных людей. И это еще только начало. За мной придут другие, намного больше. С обеих сторон. Сегодняшний кошмар — ничто в сравнении с тем, что будет дальше. И никто ничего не сможет с этим поделать».

— Что стало с твоими приемными родителями?

— Отчим был хорошим знакомым твоего папы. Работал в администрации Олтеницы. Был за Альянс. Когда началась война, они не успели уехать, когда пришли те, кто был против Альянса. Мало кто успел тогда уехать. Все думали, все как-то обойдется. Почти никто не сопротивлялся. Когда к ним постучали, отчим приказал мне залезть под кровать. Я сидела там и слушала, как их с мачехой уводят. Больше я никогда их не видела.

Я хорошо помнил факты о массовых чистках, которые учиняли югославы на оккупированных территориях. Эти факты были среди тех, которые на Грей-Айленде лишь тверже трамбовали в памяти.

— В квартире были большие запасы еды, которые отчим с мачехой закупили перед тем, как все началось. Я очень долго не выходила из квартиры. Ела, спала, читала в школьные учебники, иногда смотрела в окно. Свет не включала, даже когда появлялось электричество. Не открывала и пряталась в кладовке, когда кто-то стучал в дверь. Очень долго связи не было, потом появилась. Я хотела связаться с тетей Катей, но ее не было в сети. Тогда я попробовал позвонить своей классной руководительнице. Но и ее не было в сети. Я звонила и писала одноклассницам и одноклассникам, всем по очереди. Но никто из тех, с кем была связь, не ответил. Ни один. Так что я продолжала сидеть там одна. Несколько недель. А потом кто-то вломился в квартиру, чтобы ограбить ее. Возможно, те самые люди, что раньше увели отчима с мачехой. Я снова спряталась, и они снова меня не нашли. Вынесли все оставшиеся продукты, кое-что из мебели, многое из одежды, картины, посуду. Когда я наконец вылезла, то поняла, что не могу больше там оставаться. Есть нечего, и дверь слетела с петель. Я оделась в то, что они оставили. Стучалась к соседям, с которыми раньше каждый день здоровалась на лестничной клетке. Слышала, как они ходят за дверью, выглядывают в глазок, но они так и не открыли, как бы я не просила. Тогда я пошла на улицу. Вначале побрела в свою школу, но та была закрыта, в ней был полевой госпиталь. Тогда я пошла в центр Хаберна, надеясь найти там тетю Катю, но он был тоже закрыт, там никого не осталось. Дворничка, метущая улицу неподалеку, подозрительно на меня косилась. Когда я спросила о центре, прошипела, как змея, что «содружеские шпионы сбежали». Как-то очень злобно прошипела. А потом начала допытываться, кто я и зачем тут брожу, ведь комендантский час скоро, а бродяжничать запрещено. Неприятная была такая дворничка. Я сразу почувствовала, что от нее стоит ждать неприятностей.

Я ожидал продолжения рассказа в таких же подробностях, но она умолкла. Лишь после долгой паузы закончила:

— В общем, с тех пор я одна.

Я почувствовал, что она не хочет говорить, чем окончилась встреча с дворничкой, и вообще о последующих годах. По крайней мере, сейчас.

— Ты жила здесь? В Пожарево? — сразу перешел я к настоящему.

— Нет. Я была здесь недолго. С одним… человеком, — уклончиво произнесла она.

Не знаю, как, но я сразу понял, что этот самый «человек», о котором она говорила, был застрелен при мне Локи и сгорел в сарае.

— Он говорил, что любит меня. Я знала, что он врет, что он со мной ненадолго, за тем же, зачем и другие мужчины. Я давно научилась распознавать вранье, особенно такое бесхитростное. Но все-таки я оставалась с ним какое-то время. У меня просто был такой период, когда не хотелось быть одной. Слишком устала от одиночества. Понимаешь?

— Понимаю.

— Я хотела… — она вдруг замялась, как бы колеблясь, не зная, что сказать. — … думала, что, может быть, рожу от него ребенка. Он не любил меня, но он был здоровым и сильным. От него мог бы… наверное, мог бы родиться здоровый ребенок.

— Ты хочешь ребенка?

Она не ответила. Наверное, вопрос был глупый. Она ведь это уже сказала.

— Тебе больно из-за того, что он погиб?

Даже не знаю, зачем я это спросил. Отвык от тактичности, которую следует соблюдать с нормальными людьми. Но она восприняла вопрос как должное.

— Мне давно уже не больно из-за такого, Димитрис. Иногда даже хочется снова это почувствовать, но я уже не могу. Мой запас боли… исчерпался. Остался только инстинкт самосохранения. Как тогда, при пожаре. Металась там, как животное, так хотела выжить. Не помню уже, зачем выживать. Просто так выживаю, по привычке.

Она надолго закашлялась. Я услышал в ее кашле что-то болезненное. Более болезненное, чем при простуде. Невольно прижал к себе крепче.

— Ты больна? — наконец спросил я.

— Это не заразно, — поспешно и даже испуганно прошептала она, с трудом подавив приступ кашля. — Просто простыла, все из-за холода.

В ее словах легко чувствовалась неискренность, но я не стал допытываться. Инфекционные болезни в этот момент беспокоили меня очень мало.

— Ты можешь не рассказывать о себе ничего, если не хочешь, — после долгого молчания, справившись наконец с кашлем, сказала Маричка.

Ее слова удивили меня. Это было так не похоже на нормальных людей. Какими я их помнил.

— Я чувствую, что ты не хочешь, — продолжила она. — И я уважаю это. Я справлюсь со своим любопытством. Ты спас мне жизнь, Димитрис, спас из огня. Я не забыла это.

В этот раз я молчал довольно долго. Собирался с мыслями.

— Я пришел туда с теми, кто напал на хутор, — наконец выдавил из себя я.

Я напрягся, ожидая ее реакции.

— Я догадалась, — после паузы прошептала она.

— Я убивал там людей, — продолжил я, хоть она и не спрашивала.

— Я видела.

— Нет, — вспомнив о Локи и Славомире, покачал головой я. — Не только их.

— Я видела, как ты дрался. Ты всю жизнь этим занимаешься, да? Убиваешь людей?

Мне почему-то очень захотелось ответить «нет». Ответить, что это всего лишь ужасная ошибка, что мое истинное предназначение и моя настоящая жизнь не имеют с этим ничего общего. Что я родился с мечтой полететь в космос. Что я мечтал нести людям добро. Но губы сами собой изрекли другое.

— Да.

— Это из-за твоих родителей, да? Из-за того, что случилось с ними и с Генераторным?

Я едва заметно кивнул.

— Мужчины по-своему борются с болью, — через некоторое время молвила она философски.

— Эти люди, на хуторе, с которыми ты жила, не были ни в чем не виноваты, — продолжил я, сам не знаю зачем. — Они ничего нам не сделали. Нам приказали убить их лишь для того, чтобы подозрение пало на евразийцев. Это просто элемент большой войны.

Слова дались мне удивительно легко, и сказав их, я вдруг почувствовал, что мне стало свободнее дышать, и в то же время в сердце что-то екнуло, сжалось. Для того чтобы осознать эту правду, мне нужно было хотя бы раз произнести ее вслух.

— Ты собираешься убить меня, да?

От этих слов я едва заметно вздрогнул.

— Ты не рассказывал бы мне этого, если бы собирался оставить в живых, так ведь? — с какой-то спокойной обреченностью спросила она.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить то, что услышал. И еще немного, чтобы отыскать в своей душе честный ответ. Или, вернее, выбрать один из них. Ответ легионера. Или ответ человека.

— Я не причиню тебе вреда, — наконец пообещал я.

Она не ответила. Даже не шелохнулась.

— Ты мне не веришь? — догадался я, вспомнив одну из первых ее фраз.

— Это не важно. Ты все равно сможешь сделать то, что захочешь, — прошептала она. — Я видела, как ты убиваешь. На меня у тебя уйдет секунда, не больше.

— Почему ты пошла со мной, если думаешь обо мне так?

Ей понадобилось некоторое время, чтобы отыскать нужный ответ. Наверное, она еще и сама об этом не думала. Из-за того, что я спас ее из огня? Из-за того, что она узнала во мне сына женщины, которую когда-то мечтала назвать своей матерью? Просто поддалась необъяснимому инстинкту?

— Можешь не отвечать, — произнес я через некоторое время. — Это не важно. Ты можешь уйти. Когда захочешь.

— Ты не боишься, что я сдам тебя людям, которые тебя ищут? Что выдам твои секреты?

Странный вопрос. Она словно бы толкала меня к тому, чтобы я передумал. Как будто не ценила свою собственную жизнь.

— Это уже не важно. Все эти секреты, — фыркнул я. — Правда никому не нужна. Каждый верит в то, во что хочет. И большая война, так или иначе, скоро начнется.

— А твоя жизнь? Она тебе тоже не важна?

— Не думаю, что это заслуживает так называться, — через некоторое время ответил я, попробовав на вкус слово «жизнь».

Теперь настала ее очередь молчать.

— Я бы ушла от тебя, — произнесла она наконец. — Если правда отпускаешь.

После этого ее голос сделался еще печальнее.

— Но мне некуда идти, — заключила она.

Она долго собиралась с мыслями, прежде чем спросить:

— Ты возьмешь меня с собой?

— Ты хочешь пойти со мной? — не поверил я. — После того, что ты видела? После того, что я сделал со всеми этими людьми в Пожарево?

Некоторое время она не отвечала, словно размышляя, не прав ли я.

— Ты спас меня, — вдруг нашла ответ она. — Даже до того, как узнал меня.

— Это не перечеркивает того, что я сделал раньше.

— А то, что ты сделал раньше, не перечеркивает того, что ты сделал потом.

Я покачал головой.

— Сложно представить себе худший выбор, — честно резюмировал я.

— Так ты возьмешь меня с собой? — повторила она настойчиво.

Я безразлично пожал плечами. Все, что происходило, казалось мне таким невероятным, таким далеким от тех принципов и правил, по которым я был приучен существовать в последнее время, что теперь, потеряв ориентиры, я готов был согласиться на все что угодно.

— Мне некуда идти, как и тебе, — изрек я правду, которую сам совсем недавно понял.

До сих пор я не осмысливал произошедшее. Но теперь для этого настало время. Отряд «оборотней», к которому я был приписан, сегодня прекратил свое существование. Я остался последним выжившим, без средств связи и почти без снаряжения, усиленно разыскиваемый, на вражеской территории, очень далеко от ближайших мест, где моя принадлежность к Содружеству, очень сомнительная и никем не признанная, могла вызвать у кого-то сочувствие. Я давно подозревал, в моменты просветления, такие как сейчас, что с этого задания никто не должен был вернуться. Догадывался, что нас в любом случае уволили отовсюду задним числом и уничтожили архивы. Но даже если бы мне и удалось каким-то образом выйти на связь с генералом Чхоном, даже если бы он принял меня назад, чтобы тут же послать на новое самоубийственное задание, не став допытываться об обстоятельствах смерти Локи, который, скорее всего, приходился ему кровным родственником…

Я совершенно перестал видеть во всем этом смысл. Я все еще был мясом. Пока еще ничем большим. Но я не видел больше смысла убивать.

— Хотелось бы куда-то, где сухо и тепло, — мечтательно прошептала Маричка, вновь болезненно кашлянув. — Где можно поесть и переодеться. Ты знаешь такое место?

Я подумал о Свештарях и о нескольких подобных захолустных ничейных общинах, где нам довелось перебиваться в последние месяцы, кочуя по Балканам в перерывах между рейдами. Но все эти места находились в зоне евразийского влияния. Нищие туземцы готовы были продать кого угодно за гроши или крохи хлеба. Сейчас, когда преследователи шли по моему свежему следу, появиться там было смерти подобно.

— Нет, — покачал головой я.

Я прокрутил в памяти еще несколько вариантов, по очереди отбрасывая каждый из них из-за удаленности или враждебности сил, которые контролировали соответствующий клочок земли. Совсем отчаявшись, изрек:

— Отсюда не так далеко до Генераторного.

— Ты бывал там с тех пор, как… все началось? — поинтересовалась Маричка.

— Кажется, был однажды. Недалеко оттуда, — смутно припомнил я свою поездку в Европу в 83-ем.

— «Кажется»? Ты что, не помнишь точно? — удивилась девушка.

Я не знал, как объяснить ей свои провалы памяти. Объяснять пришлось бы слишком много. Больше, чем я сам в тот момент понимал.

— Я знаю, что там одни развалины. Понимаю, что идти туда бессмысленно. Но я просто не знаю куда еще пойти, — молвил я.

— Место ничуть не хуже этого, — пожала плечами девушка. — Я слышала, там в старом железнодорожном тоннеле, до сих пор живут люди. Те, которых вы в Генераторном когда-то называли «казаками».

Ее слова пробудили в моей душе целое созвездие воспоминаний. Эти воспоминания, казалось, принадлежали какому-то другому человеку. Неужели это правда было со мной?! И как же давно это было! Неужто казачья станица с ее воинственными, бескомпромиссными обитателями могла сохраниться столько времени спустя? Быть может, освободившееся после казаков место занял кто-то другой?

— Что о них говорят?

— Разное. Как о всех.

— Что ж, — произнес в завершение я, признав, что иного выхода нет. — Увидим.