Глава 3

§ 21


С огромным трудом я сумел протиснуть сквозь узкий проём свои аршинные плечи, счесав себе очередной участок кожи на спине. Я давно перестал считать на своём теле раны, ушибы и царапины. Ничто из этого, даже изрезанные в клочья стопы, не было смертельным. Главное — остаться в живых.

Мы выбрались в просторный тоннель, где даже я легко смог выпрямиться в полный рост. Участок, где мы выползли, кое-как освещала очень тусклая оранжевая лампа на потолке. Правый конец тоннеля терялся во мгле. С левой стороны, в паре метров от нас, был крутой изгиб.

В темноте слева кто-то рыгнул. Присмотревшись, я заметил сидящего возле стенки чумазого бомжа в лохмотьях, который подслеповатыми глазами таращится на нас, без особого, впрочем, интереса. Я вдруг осознал, что совершенно голый, не говоря уже о том, что на моем теле осталось немало грязи и остатков мусора, в котором мне довелось искупаться. Вонь была невыносимой.

Я прикрылся руками, хотя в той ситуации, в которой мы были, можно было бы уже и не вспоминать о джентльменстве.

— Мы оторвались от них? — спросил я.

— Твои друзья ушли. Вы ведь никогда не задерживаетесь в подземке надолго.

Арабка говорила на правильном английском, но с красочным шелестящим акцентом, который придавал каждому ее слову какой-то особенной яркости и значимости. Запоминающийся голос.

— Это были не «мои друзья».

— Ах, нет? — иронично переспросила она.

Тут точеное лицо девушки омрачили воспоминания о пережитом, и оно приняло сердитое выражение:

— Тебе следовало идти за мной, когда я позвала! Из-за твоей глупости мы едва не расстались со своими жизнями!

Я присел около холодной стенки и, звеня цепями, как цирковой медведь или галерный раб, согнул ноги по-турецки. Один лишь вид моих кровоточащих ступней, нафаршированных мелкими осколками стекла и керамики, способен был бы лишить впечатлительного человека сна и аппетита.

— Идти за тобой?! — переспросил я, морщась от боли, когда мои пальцы попытались осторожно выдернуть один из встрявших глубоко в мясо осколков. — Несколько часов назад ты держала меня под прицелом! А потом отдала в руки психопату, который хотел расчленить меня живьем!

— Он бы ничего тебе не сделал. Только напугал бы, — поджала губы Лейла.

— Напугал?! — гневно переспросил я, вспомнив безумное лицо пыхтящего папиросой мясника. — Да этот живодер уже начал меня кастрировать, когда к нам постучались в дверь!

Лицо моей собеседницы приняло насмешливое выражение. Она определенно забавлялась тем ужасом, который я пережил.

— Он бы не довел дело до конца. Я лишь хотела показать тебе, что с тобой стало было, если бы тебя схватили настоящие террористы. Но Амир страшно из-за этого рассердился.

— Ах, так значит это была твоя замечательная идея?!

Я вовремя удержался от новой порции брани, вспомнив, что эта женщина за сегодняшний день спасла мне жизнь уже дважды. В моей голове царил настоящий сумбур. Прежние образы рассыпались, новые никак не желали складываться. Я пришел сюда, полный решимости арестовать или даже пристрелить этих людей, которых считал опасными террористами. А что теперь?

— Черт! — пробормотал я, вытаскивая очередной осколок.

— Это все, что ты можешь сейчас сказать? Упомянуть шайтана?

— Я просто не знаю, что сказать. Я совершенно ничего не понимаю.

— Амир ведь уже растолковал тебе, что тут произошло! — воскликнула Лейла с таким запалом, словно не понимала, как я осмеливаюсь ставить слова самого Захери под сомнение. — И ты только что мог убедиться в его правоте! Мог бы начать со слов благодарности, что я спасла твою шкуру.

— Тебе не пришлось бы спасать меня, если бы ваши люди не взяли меня в заложники! А я все-таки офицер полиции, при исполнении! Ваши дружки-бандиты стреляли в меня и моих людей. На моих глазах твой дагестанский приятель скинул моего человека с балкона…

— Хаял всего лишь пытался помешать твоему человеку расстрелять нас в спины! Он был храбрым, самоотверженным человеком. Он не должен был там погибать!

Все существо сообщницы Захери дышало праведным гневом.

— Может, он и не погиб, — припомнив, как дагестанец вместе с офицером Бланом вместе рухнули в реку фекалий, с сомнением протянул я. — Надеюсь, во всяком случае, что мой человек выжил.

— А что ты скажешь о Девдасе?! Этот человек никогда в жизни и мухи не обидел. Что ты с ним сделал? Убил?!

— Он жив, — вспомнив испуганное лицо индийца, в которое я и впрямь едва не пустил пулю, заверил я. — Мы его арестовали.

— Отлично. Его бросят в тюрьму, где под пытками выбьют признания в любых преступлениях. За что?! — продолжала бушевать Аль Кадри.

Кажется, она не на шутку гневалась из-за того, что я, вопреки ее ожиданиям, не рассыпаюсь перед ней в благодарностях и не раскаиваюсь во всех своих грехах.

— И вообще, ты пришел сюда, чтобы убить нас. И ты еще жалуешься на плохое обращение?!

Ее аргументы были довольно убедительны, и мне оставалось лишь смолчать. С моей точки зрения, все выглядело несколько иначе. Но, чего уж там, в глазах этих людей я был отнюдь не святым. Вряд ли я бы стал рисковать собой ради спасения жизни подобного персонажа, будь я на их месте. Скорей злорадствовал бы из-за его гибели.

«Чертовщина какая-то», — покачал головой я. Животный страх за свою жизнь отступил, и маховик мыслительного процесса, который раньше был парализован ужасом, начал раскручиваться. Чувствами, которые пришли на смену страху, были недоумение и гнев.

Гнев этот, однако, больше не был обращен на партию «Справедливый джихад», если только таковая вообще существует. Была ли правда в словах Захери, или он лишь манипулировал мной, но зло обрело в моем сознании новое лицо. Когда я закрывал глаза, то видел перед собой ухмыляющиеся рожи «полковника» Гаррисона и мордоворота Тайсона Блэка.

— Я все еще ваш заложник? — переспросил я, покосившись на рукоять грозного оружия, торчащего из-за пояса женщины.

Мы были достаточно близко, чтобы я смог обезвредить ее раньше, чем она попытается выхватить оружие. Однако напасть на нее после всего случившегося было бы, пожалуй, верхом цинизма. Я решил, что пойду на это, только если девушка не оставит мне выбора.

— Какой еще «заложник»?! — рассмеялась она мне в лицо. — Нам не нужны никакие заложники. Мы не террористы, сколько раз повторять! Амир лишь хотел с тобой поговорить. Считал, что ты можешь что-то понять. Он непоколебимо верит в людей, Амир. Я тоже верю. Но не во всех.

По ее тону я догадался, что вряд ли вхожу в число людей, в которых верит Лейла Аль Кадри.

— Значит, я могу уйти? — подозрительно переспросил я, приложив все свои силы, чтобы не застонать, пока я освобождал стопу от очередного куска стекла.

Я определенно не смог бы далеко уйти на таких ногах, но ей вовсе необязательно было знать, какую боль я испытываю при каждом шаге.

— Да иди куда хочешь! Куда пойдешь? Налево или направо? — иронично спросила она, окинув тоннель, где мы находились, насмешливым взглядом. — Так и будешь хромать тут бочком вдоль стен, прикрывая свой срам рукой?

— Ладно, — вздохнул я, признавая ее правоту. — Ладно… Лейла, да? Хорошо. Ты можешь помочь мне раздобыть какую-то одежду и выбраться отсюда?

— Ну вот, — театрально всплеснула она в ладоши. — А не далее чем сегодня ты держал меня на мушке своего автомата и заставлял плюхаться на колени в помои. Как ты там меня называл, напомни? Любой мужчина из моей семьи отрезал бы тебе язык за такое слово в мой адрес. А теперь ты просишь о помощи?

— Я был тогда не в себе. Был уверен, что говорю с убийцей моего друга, — вздохнул я, сам не заметив, как начал оправдываться. — Послушай. Если ты действительно не террористка, то в твоих же интересах мне помочь. Мне нужно как можно скорее связаться с руководством и рассказать о том, что здесь произошло, пока наемники не успели замести следы и скрыться. Клянусь, я расскажу всем правду о том, как ты спасла мне жизнь!

В аметистовых глазах девушки я прочёл скептицизм.

— Ты просто глупец, если думаешь, будто твое «руководство» ничего не знает о произошедшем. Тебя просто «списали со счетов». Или как вы там говорите в вашем Анклаве?

— Ерунда! — отмахнулся я. — Вам здесь кажется иначе, но поверь, полиция Сиднея — это не какая-нибудь армия зла. Сержанта полиции никто не может просто «списать со счетов».

Едва я произнес это убежденным тоном, как в глубинах памяти тревожно зазвонил колокольчик, напомнив о мрачном призраке 86-го. Я с раздражением отмахнулся от флэшбэка. Это совсем другое! Отстранить от нежелательного расследования не в меру ретивого детектива, не брезгуя при этом шантажом и фальсификацией улик — на это кое-кто из высоких полицейских чинов оказался способен. Но хладнокровное убийство? А главное — ради чего?!

— Ну хорошо, — сдался я. — Захери, кажется, не все мне успел рассказать. Я могу еще раз поговорить с ним?

— Амир подверг свою жизнь большой опасности, встретившись с тобой, — неодобрительно ответила Лейла. — Сейчас я убедила его отправиться в безопасное место. Больше ты с ним не увидишься. По крайней мере, не сегодня.

Я досадливо покачал головой. Хрен поймешь этого чертового проповедника. То он разглагольствует передо мной, не замолкая, то вдруг прячется!

— Если хочешь что-то спросить — спроси меня. Но вначале, будь так добр, найди, чем прикрыться. Или в вашем Содоме уже не утруждают себя ношением одежды в перерывах между оргиями?!

Несмотря на боль, я не удержался от усмешки. Так характерно для здешних — демонизировать либеральную жизнь, протекающую за стенами их трущоб. Завидовать более сытым — грех. А вот если приписать этим более сытым побольше пороков, то из простого завистника ты превращаешься в разгневанного праведника.

Глаза мусульманки избегали смотреть на меня. В них горел огонек горделивого высокомерия. Я вдруг подумал, не первый ли раз в своей жизни эта ортодоксальная дева-воительница видит перед собой голого мужчину?

Да уж. Для людей, которые рассматривают даже обычный внебрачный секс как смертный грех, я и впрямь был чем-то вроде демона. Знали бы они, например, как позавчера сержант Рина Кейдж вместе со своей подругой Эшли из подразделения охраны периметра, весьма своеобразно поздравили меня с днем рождения. Воспоминания об этой ночи казались особенно красочными после того, как я едва не лишился причинного органа.

«Надо будет повторить», — подумал я. Подобному тому, как чудом спасшиеся от смерти люди называют себя «заново родившимися», я мог бы сказать после сегодняшнего, что чувствую, будто у меня заново вырос член.

Так или иначе, найти себе одежду и впрямь не помешает.

— Так ты поможешь мне? Или тебе так нравится мною любоваться?

Гнев, блеснувший в глазах Аль Кадри, был красноречивым ответом на неуместную шутку. Я напомнил себе, что от нее все еще зависит, выберусь ли я из подземки живым. Следует сделать над собой усилие и придержать язык.

— За мной! — отвернувшись, холодно сказала она.


§ 22


Без проводника я никогда бы не выбрался из подземных лабиринтов под Южным гетто. Да и вряд ли мне бы позволили долго здесь проблуждать в поисках выхода.

Обитающие в подземке люди, мягко говоря, не выглядели гостеприимными. Скорее всего, дело в моей наготе, хромоте, грязи и вони, которые остались после вынужденного купания в мусоре. Может быть, добавляли контраста и стальные браслеты с обугленными остатками цепей, звенящие на моих ногах и запястьях. Что ж, по крайней мере, на мне больше не одет полицейский мундир, который здесь подействовал бы, как красная тряпка на корриде.

Голого человека сложно обобрать. Однако кое-у-кого из здешних, судя по направленным на меня косым взглядам, могли быть планы и похуже. Но никто из них не решался проявить свои намерения, видя рядом мою сопровождающую.

Лейла Аль Кадри, словно по волшебству, легко прокладывала дорогу сквозь недружелюбные толпы подземных обитателей. Не знаю, пользовалась ли она здесь авторитетом, или так действовала ее горделивая осанка, высоко поднятая голова и рукоять мощного оружия на поясе, но люди перед ней спешно расступались и опускали глаза. Я едва поспевал за ней следом, морщась каждый раз, когда мне приходилось ступать на многострадальные стопы.

Благодаря Лейле, перед нами открылись все встретившиеся на пути двери, которые, я уверен, остались бы наглухо заперты, будь я один. Уж точно это касалось железных распашных ворот, над которыми висела нацарапанная карандашом табличка, написанная арабской вязью. Ворота караулили двое весьма угрюмых и крупных мужчин мусульманской наружности. Их взгляды готовы были испепелить меня. Но стоило Лейле произнести слово — и один из них поспешил постучать по воротам, чтобы кто-то изнутри открыл засов.

Мы проникли в некое подземное общежитие, состоящее из выдолбленных в толще земли и камня комнатушек, отделенных от основного прохода полотняными завесами. При входе обращал на себя внимание загон, в котором хрюкали бледные свиньи.

Глядя на здешний нехитрый быт, я невольно вспомнил ужаснувшие меня картины жизни в селении Наш Замок, куда меня забросили скитания по Европе в августе 83-го. Невозможно поверить, что нечто подобное может существовать не на пустошах, а в недрах самого современного города в мире.

Вопреки моим ожиданиям, здесь все же было электричество. Близость Гигаполиса с его неиссякаемыми энергетическими мощностями, к которым было не столь тяжело тайно подключиться, давала определенные преимущества. Громко играла народная арабская музыка. Основной коридор озаряли светильники на потолке. Из многих комнат доносились звуки радио и ТВ.

Многие жители подземного арабского поселка тепло и уважительно здоровались с Лейлой. Но едва они замечали меня, как удивленно замолкали, прикрывали разинутые рты руками и показывали пальцами. Некоторые женщины закрывали глаза своим детям, чтобы те не видели моей срамоты.

— Ты могла бы неплохо здесь заработать, устраивая платные фотосессии с голым мужиком, — пробурчал я, вымученно улыбаясь в ответ на неодобрительные взгляды. — Ты решила меня сквозь всю вашу подземку протащить без трусов?!

Наконец мой позор окончился. Лейла отодвинула завесу одного из здешних обиталищ и коротко с кем-то поговорила. Из-за портьеры шаркающей походкой показался старый бородатый мужчина с густой седой бородкой и в чалме. На мне замер его внимательный взгляд.

— Мустафа тебе поможет. Он не говорит по-английски. Я буду ждать тебя там! — Лейла махнула рукой куда-то в конец коридора. — Не задерживайся!

Старик еще некоторое время пристально разглядывал меня подслеповатым взглядом. Затем медленным движением поманил за собой, и пошаркал вперед по коридору.

Отодвинув одну из завес, Мустафа завел меня в маленькую каменную клетушку с влажным полом. Из щербленой стены здесь торчала ржавая водопроводная арматура.

— А-а-а, это у вас душ. Спасибо, — хмыкнул я, потянувшись к смесителю.

Поворот краника, однако, ничего не изменил — лишь где-то в недрах водопровода донеслось утробное ворчание. Дед отрицательно покачал головой. Ухмыляясь поредевшим рядом зубов, он начал тыкать пальцем в стоящее у входа старое ведро, в котором плескалось литров десять не самой чистой воды.

— Понятно, — вздохнул я.

Хорошо, что я принимаю контрастный душ каждое утро.

Вода оказалась ледяной. Когда я окатил себя из ведра, почувствовал себя так, будто по телу закололи иголками. Кровь сразу же заструилась в жилах быстрее. Кожу покрыли крупные мурашки. И без того основательно промерзнув голяком в холодных подземельях, теперь я совсем съежился.

«Что ж, по крайней мере, отбилась вонь», — подумал я, глядя на гнилые картофельные очистки и прочую слетевшую с меня мерзость, которая теперь плавала в разлитой по полу воде, медленно стекая в забитую канализационную дыру.

Дед Мустафа одобрительно кивнул и поманил меня за собой назад в свою комнатушку. Со стоическим лицом я вынес новую прогулку нагишом по коридору под десятком насмешливых взглядов.

Зато на финише меня ждал подарок: старая баночка с перекисью водорода, зелёнка, немного ваты и стерильных бинтов. Присев на старый топчан, на котором, видно, старик обычно спал, я первым делом тщательно обработал раны на ступнях и плотно забинтовал ноги. Под кожей ещё могли остаться мелкие куски стекла, но при здешнем освещении мне было их не найти. Затем я продезинфицировал и замазал зелёнкой порез на лбу. Если не воспользоваться заживляющей эмульсией, тут, наверное, останется шрам, но для мужчины моей профессии это можно рассматривать как своеобразное украшение.

Старец, тем временем, долго рылся в каком-то старом сундуке, выкладывая на топчан рядом со мной какие-то шмотки.

К счастью, Мустафа, похоже, был в молодости куда полнее, чем сейчас, или имел крупных сыновей. Найденные им коричневые брюки пришлись мне почти впору в поясе, хотя были так коротки, что скорее могли называться бриджами. На мокрое тело я с трудом натянул светлую полосатую рубашку с коротким рукавом, которая, как и следовало ожидать, не сошлась на груди. Что ж, плевать. Я не на парад собрался.

Из кое-как подходящей под мой 45-ый размер обуви нашлись лишь дешевые резиновые шлепанцы из секонд-хенда. Это, пожалуй, даже хорошо — вряд ли я смог бы обуть свои распухшие, плотно забинтованные ступни, да еще и с толстыми стальными браслетами над ними, в сапоги или кроссовки.

Лейла ждала меня в конце коридора, в просторном помещении, которое, как я догадался, выполняло у жителей этого подземного аула роль семейной гостиной вкупе с чайханой. Благодаря вентиляторам, работающим на полную мощность в каждом углу помещения, воздух здесь казался чуть менее спертым и затхлым. Здесь я насчитал человек тридцать.

Не менее полудюжины парней и мужчин молодого возраста, одетых вполне по-современному, сжимая по банке обыкновенного австралийского пива в руке, шумно кричали, развалившись на топчанах перед повисшим в воздухе широким дисплеем, где транслировался матч по футболу.

Несколько мужчин постарше, некоторые из которых носили традиционные головные уборы, важно сидели за столиком поодаль, потягивая кальян и изредка бросая взгляды на матч. Перед каждым из них стояла чашка с крепким черным кофе, аромат которого доносился даже до меня.

Два совсем старых сгорбленных деда по-молодецки резались в нарды за маленьким деревянным столиком. Двое еще более древних стариков, временами кашляя, следили за их партией.

Женщины, от мала до стара, больше половины из которых были облачены в чадру, образовали отдельный клуб. Сидя на топчанах в дальнем конце помещения, они вязали и ворковали о чем-то, временами громко смеясь. Маленький дисплей перед ними, кажется, показывал нечто похожее на одно из популярных ток-шоу.

Среди всей этой разношерстной публики бегали наперегонки с ободранной дворнягой трое детей и важно прохаживались, держа хвосты трубой, пара худощавых котов.

Лейла занимала здесь особое место, поодаль от всех. Она сидела в очень древнем, живописном, глубоком кресле-качалке, покрытом цветастым пледом. В своей простой, современной одежде она смотрелась на этом старом кресле, предназначенном, казалось бы, для сурового седого старца с длинной белой бородой, несколько чуждо.

Однако никто из мужчин не указывал дерзкой девушке, что ей тут не место. Может быть, мне казалось, но ее окружал здесь невидимый ореол почтения. Странно. Обычно женщины в арабских общинах знают свое место.

Даже на мягком глубоком сиденье, куда впору было провалиться, Лейла Аль Кадри умудрялась поддерживать царскую осанку. Неспешными движениями она дула на горячий чай в пиале, которую держала обеими руками, и маленькими глотками потягивала напиток. Ее глаза следили за играющими с собакой детьми. В этот момент они не напоминали горящие угольки или драгоценные камни — в них отражалось обыкновенное мягкое женское тепло.

Едва она услышала звон цепей и заметила меня, хромающего к ней, как выражение ее лица мгновенно переменилось, стало таким же суровым и непреклонным. Мне даже сложно было поверить, что секунду назад на нем отражались такие простые человеческие эмоции.

— Мустафа оказался неплохим стариканом, — вымученно улыбнулся я, помахав босой забинтованной ногой в резиновом шлепанце.

Лейла не приняла мой полушутливый тон. Сдержанным хозяйским жестом она указала на второе кресло, чуть поменьше, не занятое и предназначенное, казалось, для важных гостей. Кивнув, я придвинул его поближе к креслу Лейлы и уселся в него.

— С твоего позволения, мы обойдемся без чайных церемоний, — прохладным тоном заговорила Аль Кадри. — Гостеприимство почитается у нашего народа священным. Но я считаю, что мой долг гостеприимства перед тобой давно перевыполнен.

Я хотел было съязвить по поводу гостеприимного приема, которую нам устроили в клубе «Либертадорес», но сдержался. После всего, что мы пережили, стоило уважать установившееся между нами шаткое перемирие.

— «Ваш народ»? — переспросил я.

— Перед тобой — все, что осталось от некогда древнейшего и самого уважаемого рода в королевстве Бахрейн, — со значением произнесла Лейла. — Рода, из которого происходил сам монарх.

Я хмыкнул и недоверчиво поднял брови. Она это всерьез?

— Теперь непочтительные глупцы вроде тебя могут насмехаться над нами. Величие, богатство — все осталось в далеком прошлом, — сдержав негодование, печально произнесла она. — Мы не наивные дикари, какими вы нас считаете. Даже старики прекрасно понимают, как мало значат старые титулы в изменившемся мире. Но это не мешает им испытывать гордость. Блюсти вековые обычаи. Кто мы без них? Лишь толпа грязных беженцев без роду и племени.

Я кивнул, постаравшись проявить уважение.

— Так ты, значит, королевского рода?

На мне остановился долгий пронзительный взгляд, пытающийся, казалось, найти в моих словах подвох или насмешку. Наконец Лейла медленно, с достоинством изрекла:

— Мой отец, после смерти его старших братьев, стал наследным принцем Бахрейна. Он был бы коронован, если бы нужда не заставил его покинуть родную землю. Сейчас на свете больше нет ни его, ни его братьев. Я — его единственный живой ребенок.

Смерив меня вызывающим взглядом, Лейла спросила:

— Тебе смешно, да?

— Вовсе нет, — почти не соврал я.

— Мне тоже было смешно, когда меня называли в детстве «принцессой». Я тогда думала, люди так надо мной по-злому шутили. Моим королевским обедом был отвар из грибка, который рос прямо на стенах. А вместо царской охоты я бродила ночами по темным углам, пыталась поймать себе крысу, чтобы зажарить ее тушку на огне.

На горделивом лице отразилась тень тягостных воспоминаний.

— Но сейчас я научилась уважать свой титул. Нести его с гордостью. Он многое значит для этих людей. До сих пор.


§ 23


Промолчав некоторое время, я наконец произнес:

— Спасибо, что ты спасла меня.

Подумав немного, добавил:

— Дважды.

— Я думала, ты никогда не вдавишь из себя слов благодарности, — фыркнула Лейла, сделав очередной глоток чая из своей пиалы.

Она даже бровью не повела, но, словно по мановению волшебной палочки, откуда-то выскочила девчонка лет десяти, заботливо принявшая пустую пиалу из рук той, кого она, похоже, всерьез почитала венценосной особой.

— Я насчитала три раза, не два, — продолжила она.

— В самом деле?

— Да. Первый — когда тебя едва не расплющил взломанный робот. Второй — когда я вызволила тебя из цепей. Третий — когда помогла выбраться из мусорника, пока ты тыкался в стены, как слепой котенок.

— Последние два я считаю за один. Все-таки ты же сама и заковала меня в те цепи, помнишь? — я красноречиво позвенел перед ней самым длинным обрывком цепи, на правом запястье. — Ну да ладно. Все равно я перед тобой в неоплатном долгу. Я так понимаю, у тебя есть идеи, как я могу с тобой расплатиться?

— Пути Аллаха неисповедимы. Может быть, тебе когда-нибудь представится шанс отдать свой долг. Но сейчас мне ничего от тебя не нужно.

— Ничего? — не поверил я.

— Нет. Человеческая жизнь для меня не является предметом торга.

Лейла посмотрела на меня с чувством неимоверного морального превосходства, и покровительственно молвила:

— Амир сказал тебе то, что хотел. Если он заронил в тебе зерно, то дальше ты откроешь глаза, и сам начнешь видеть. Если нет — то он ошибся в тебе, как и во многих раньше. Правда, он не считает это «ошибками». Никогда не жалеет о таких душеспасительных беседах, даже если по их окончании ему плюют в лицо.

Она отзывалась о своем лидере с безмерным уважением. Я вдруг задумался о том, что я, фактически, ничего не знаю об этих людях. Информация от разведки, содержащаяся в полицейском файле, являлась, как минимум, ошибочной. Какова же правда?

— Значит, вы — не партия «Справедливый джихад». Кто же вы?

— Не пытайся примерять на нас заезженные клише из полицейских учебников. Они не подойдут.

— И все же что представляет собой ваша организация? Мне хотелось бы понимать, с кем я имею дело.

— Нет никакой «организации». Есть лишь группа единомышленников, которых собрал Амир. Это очень разные люди. У каждого свои жизненные принципы, своя мораль. Нас объединяет нечто большее, чем вероисповедание, национальность или политические взгляды.

— Что же вас объединяет?

Лейла задумалась, медля с ответом, как бы сомневаясь, в состоянии ли я буду его понять ее слова. Наконец она произнесла:

— Вера в то, что прекрасный мир, который был уничтожен самонадеянными глупцами, еще можно исцелить. Построить на руинах, оставшихся от страшных грехов прошлого, достойное и справедливое общество. Общество, где на первом месте будут общие интересы всех людей, и вера в Бога — в самом лучшем и возвышенном понимании этого слова.

Лейле, наверное, казалось, что ее речь прозвучала высоко и достойно. Но я услышал лишь набор пафосных фраз, за которыми могла скрываться какая угодно начинка.

— Нечто подобное уже не раз пытались строить, — скептически заметил я. — Чем вас не устраивает то общество, которое вот уже тридцать три года строится под флагом Содружества наций?

— Чем оно нас не устраивает?! — вспыхнула от возмущения Лейла. — Да, неспроста говорят, что «сытый голодному не товарищ». Ты совершенно не замечаешь разницы между этим местом и тем, где живешь ты?

Я вздохнул. Как и следовало ожидать, за речами о высоком скрывалась старая как мир черная зависть бедных к богатым.

— Неравенство существовало всегда. Каково ваше лекарство? Уравниловка? Все это давно испытано. СССР. Евразийский Союз. Благоденствие там так и не наступило.

— Это не значит, что всем стоит заткнуться и смириться. Ты не можешь не замечать, что ваше общество построено на двуличии и лжи. Ваши лидеры говорят о равенстве. Но тридцать три года спустя все еще существуют «зеленые» и «желтые» зоны, такие разные, что сложно поверить, что они находятся на одной планете! Они говорят о демократии. Но все эти тридцать три года вами единолично правит диктатор!

— Сэра Уоллеса поддерживает 90 % населения, — возразил я.

— Из тех, кто у вас имеет право голоса! — напомнила она. — Я вот, например, такого права не имею. Как и никто из моих родственников.

— В нелегальной миграции есть свои минусы.

Я умолчал, что попал в число тех 90 %, что проголосовали «За». Как ни крути, но изо всех современных политиков, лжец на лжеце, старина Патридж все же пользовался моим наибольшим доверием.

— Значит, диктатура тебя вполне устраивает?!

— Да нет никакой диктатуры. Есть выборный парламент, есть правительство. А сэр Уоллес, он ничем и не правит-то! Он сейчас крайне редко вмешивается в политику. Ему семьдесят восемь. В таком возрасте куда больше думаешь о своем здоровье.

— Мало кто отказался бы иметь такое здоровье в семьдесят восемь.

С этим трудно было поспорить. В последнее время телевизионщики все чаще стали показывать Патриджа в образе благообразного старца. Видимо, политтехнологи осознали, что чрезмерно моложавый и бодрый вид 78-летнего правителя может не найти отклика в душах простых граждан, особенно из числа его сверстников, на собственной шкуре успевших познать все тяготы старости.

Однако ясные глаза и свежий цвет лица сэра Уоллеса яснее ясного говорил — до немощи ему далеко. Все достижения современной медицины направлены на то, чтобы здоровье и, главное, ум Протектора, не ослабли.

— За ним ведь сохранили должность Протектора пожизненно, да? В 86-ом? Народ воспринял это очень спокойно. Мол: «уважили старика, сколько ему осталось-то?» Так вот, не хотела бы огорчать такого приверженца истинной демократии, как ты, но этот человек никогда не умрет.

— Все люди смертны, — возразил я.

— Да. Так было определено Богом. Но ваши ученые давно извратили человеческую природу. Сколько там сейчас тому миллиардеру, чей мозг пересадили в молодое тело?

Если мне не изменяла память, то «сэнсэй» Хирохито Нагано, один из богатейших людей планеты, родился в 1963-ем. В 2052-ом 89-летний японец стал первым человеком, чей мозг успешно был пересажен в молодое тело. Я немало читал о том, какие тяжелые последствия были у той исторической операции. В новом теле японец крайне редко появлялся на публике, чаще всего молча и в кресле-каталке. В прессе писали, что «сэнсэй» постоянно болеет и, по слухам, совершенно обезумел.

Однако кто-то из окружения 126-летнего олигарха недавно слил журналистам информацию, что «сэнсэй» готовится к новой пересадке мозга, на этот раз в еще более молодое 20-летнее тело. Поговаривали даже, будто тело будет женским. После стольких прожитых лет, видимо, хочется испытать что-то новое.

— Сэр Уоллес кажется мне человеком, который выше подобных фокусов, — заверил я непримиримую собеседницу. — Да и вообще, чем он вам мешает? Вы не испытываете к нему ни капли уважения, хотя бы из-за его роли в спасении человечества?

— Странно, как быстро все позабыли о его роли в гибели человечества. Да, именно! Ведь его страна, в отличие от многих других, участвовала в Великой войне. Запускала свои ракеты!

— Эта информация не совсем верна…

— Так написано в учебниках, которые он же напечатал?

Иронично усмехнувшись, Лейла, оседлавшая, похоже, своего любимого конька, завела вдохновленную речь:

— Сверхдержавы, эти монстры, построенные на алчности власть имущих, грехопадении и растлении человеческих душ, развязали Великую войну. Многие лишь обрадовались бы, если бы эти уродливые язвы исчезли с лица Земли. Но они пожрали не только друг друга, но и всех вокруг. Не спрашивая согласия, забрали с собой в могилу весь мир. Темные времена наступили на всей планете. Радиация, голод, холод, эпидемии — они не пощадили никого. Маленькие бедные страны и народы, никогда не желавшие войны, никогда не участвовавшие в ней, погибли из-за глупцов, забывших Бога, нажавших на красную кнопку. А что же они сами?

— Большинство этих людей всеми прокляты и давно мертвы, — напомнил я, хорошо знавший историю. — Те немногие, кто выжили в первые часы войны, позже покончили жизни самоубийством.

— Ну да. Только вот один из тех людей до сих пор изображает вашего доброго седобородого правителя. А что скажешь о старухе Аманде Бэксхилл? Она у вас сейчас отвечает за «права человека». Какая ирония! Женщина, бывшая при власти в сатанинской стране, развязавшей Великую войну…

— Бэксхилл была всего лишь конгрессменом из оппозиционной партии. Она не принимала никаких решений. Да и кто сказал тебе, что это Соединенные Штаты начали войну?

— Все это знают! — с убеждением истинной уроженки Ближнего Востока заявила она.

— А, по-моему, все знают, что это были чертовы нацисты-россияне! Но знаешь что? Это уже не важно. Прошло тридцать три года. Бесполезно выискивать виновников той катастрофы. Мы все в ней косвенны виноваты. Все человечество.

— Это была никакая не «катастрофа»!

В голосе Лейлы продолжал нарастать гнев. Не думаю, что у мусульманских женщин принято так повышать голос в присутствии мужчин. Но, конечно же, никто из окружающих не бросил на нее и тени недовольного взгляда. Даже нищей принцессе Бахрейна все еще многое позволено.

— Кто-то говорит, будто цивилизация все равно погибла бы из-за извержения супервулкана. Это никчемное оправдание, призванное снять часть ответственности за гибель целого мира с тех самых людей, имена которых мы все прекрасно знаем! Любой мыслящий человек понимает, что вулкан, мирно дремавший десятки тысяч лет, не мог случайно проснуться именно в том году, когда над нашей планетой разорвалось бесчисленное количество мегатонн. Была ли эта кара Аллаха? Или термоядерная реакция спровоцировала извержение? Так или иначе, не было никакой «катастрофы». Было совершено страшнейшее преступление, против человечества, планеты и самого Всевышнего. Его совершили конкретные люди. Те самые, что разожгли огонь войны. Те, кто сделал войну возможной, построив несправедливое и порочное общество, позволившее взобраться на вершину власти худшим представителям всего людского рода. В чистилище и в аду нет такой кары, которой эти люди были бы достойны!

Я не рисковал перебивать девушку, на волевом лице которой вздулись от напряжения жилы. Произнося эту речь, она и впрямь выглядела грозной правительницей. К концу гневной тирады щеки арабки раскраснелись, а глаза загорелись фанатичным блеском.

— Насчет виновников я бы не стал спорить, — осторожно, чтобы еще сильнее не раззадорить ее, молвил я. — Но объясни мне, какое это имеет отношение к построению нового справедливого общества, о котором ты толкуешь?

— Да как ты можешь быть так слеп?! — в сердцах топнула ногой арабка. — Люди, которые привели старый мир к краху, не имеют морального права строить новый. Что они могут построить?! Ваше «Содружество» ничего тебе не напоминает? Да это же реинкарнация старого Западного мира! Те же самые капиталистические джунгли. То же самое общество безграничного потребления. Эти люди не сделали никаких выводов! Они возрождают худшее из того, что поглотил огонь войны. В их «Новом мире» лишь еще больше неравенства. Еще больше алчности, обмана, разврата. Еще меньше истинного Бога!

Я лишь покачал головой, не особо задетый ее пламенной речью. Я не стал произносить это в присутствии фанатичной мусульманки, но у меня былине самые лучшие отношения с Богом. Едва кто-то его поминал, перед моими глазами всплыли два лица: чокнутой сектантки матери Марии, которую я часто видел в кошмарах, и столь же пришибленного пастора Ричардса, которого я навидался наяву.

— Итак, что вы собираетесь делать? — плавно вернул я ушедший в неожиданное русло разговор в более приземленную плоскость, скрывая в своем голосе нотки иронии: — Взорвать все к чертям и построить на развалинах идеальное общество?

— Ты опять пытаешься надеть на нас свои клише. Такое впечатление, что твой атрофированный пропагандой мозг не в состоянии отойти от них хоть на миллиметр! — фыркнула Лейла. — Амир ведь говорил тебе. Мы никогда ничего не взрывали. Никого не убивали. Мы действуем исключительно мирными средствами. По мне, так кое-кто заслуживает справедливого возмездия еще на этом свете. Но Амир категорически не приемлет насилия.

— А как насчет этого? — я кивнул на рукоять плазмомета, выглядывающую из-под полы ее куртки.

До сегодняшнего дня мне еще не доводилось видеть такого экзотического вооружения вживую. Было лишь известно о нем из учебников. Благодаря ряду научных открытий 30-40-ых годов, многие армии мира начали всерьез рассматривать портативное плазменное оружие в качестве перспективной замены огнестрельному. К моменту начала Великой войны серийное производство ни в одной из стран еще не было начато, но кое-какие образцы сохранились, и их совершенствование продолжалось.

Но в середине 60-ых, уже после войны, еще один научный прорыв позволил сконструировать оружие, разгоняющее пули до гиперзвуковой скорости. Это оказалось намного проще, дешевле и эффективнее, чем плазмометы, и в 70-ых старые разработки окончательно свернули.

— Оружие нужно для самообороны. И оно часто оказывается полезным. Сегодня оно дважды спасло тебе жизнь! — сверкнула глазами арабка, плотнее запахнув куртку.

— Где ты достала его?

— Это не имеет значения.

— Почему вы вообще встречались с людьми из «Либертадорес»?

— Это тебя не касается.

— Только не говори, что вы пытались обратить этих уголовников в истинную веру. Вы ведь покупали у них оружие, не так ли?

— Это то, что тебе сказали твои боссы? — презрительно усмехнулась Аль Кадри.

— Скажи тогда свою версию.

— Я уже сказала, что не буду говорить об этом. Я не доверяю тебе и не стану посвящать в наши планы.

— В ваши планы точно не входит взорвать что-нибудь?

— Это тебя не касается. Точка.

Мне оставалось лишь вздохнуть. Полицейское нутро требовало копать глубже. Но я был сейчас не в том положении, чтобы требовать ответов. Придется смириться с тем, что в этой истории для меня останется много неизвестных. Ровно как придется закрыть глаза на нелегальное оружие, которое носят у меня прямо перед носом. Что ж, это, пожалуй, самое меньшее из нарушений полицейских правил, которое я сегодня допустил. Да и вряд ли у меня был выбор.

Осталась, кажется, лишь одна тема для разговора, прежде чем мне останется лишь попросить выпроводить меня из этих душных катакомб наверх. Если, конечно, пылкая арабская принцесса действительно намерена меня выпустить.


§ 24


— Захери рассказал мне свою версию того, что произошло в «Либертадорес», — перешел к этой теме я. — А что скажешь ты?

— Ты здесь не перекрестный допрос проводишь, — надменно откинулась горделивая арабка на спинку своего «трона».

— Что вы такого успели сделать, что кто-то посчитал нужным устроить такую хитромудрую операцию, дабы очернить вас? — продолжал допытываться я о том, что не успел спросить у ее вождя. — Я никогда не слышал ни о тебе, ни о Захери. О вас даже ничего нет в базе данных.

— Ваши спецслужбы собирают информацию по иным каналам, нежели журналисты. Оружием Амира является его ум и слово. Он способен одним своим голосом разжечь в сердцах людей огонь. Его проповеди и книги никого не оставляют безучастными. Я не удивлена, что ваши цепные псы сочли его опасным.

Аль Кадри была определенно высокого мнения о своем лидере. А вот я не был склонен настолько преувеличивать роль одинокой сильной личности в истории. Красноречия и харизмы Захери не занимать, но…

— Есть много опасных преступников и бунтарей. Некоторых арестовывают. Некоторых, быть может, тихо устраняют. Чем он такой особенный, чтобы устраивать такую катавасию, жертвовать жизнями офицеров полиции?

— Ты преувеличиваешь ценность ваших жизней в глазах кукловодов. Вы для них — оловянные солдатики. Не знаю, что тебя так удивляет. Всё было хорошо продумано. В подлой засаде опасных террористов умирает смазливый молодой полицейский, всеми любимый бывший олимпийский чемпион. Ему устраивают пышные похороны. Событие широко освещается в СМИ. Показывают всем лица «виновников». А некоторое время спустя, когда обыватели заглотили наживку и уже жаждут отмщения — «террористов» устраняют. Думаешь, нечто подобное они проворачивают впервые?

Недоверие на моем лице было очень красноречивым. Однако в памяти были свежи циничные слова Тайсона Блэка: «Обычно я не промахиваюсь». Бен действительно закрыл меня своим телом за миг до выстрела. Спас мне жизнь, сам того не понимая. Еще раз.

— Амир считает, что тебя выбрали на роль жертвы неслучайно. Он изучил твою биографию. Говорит, что ты — «неудобный» человек. Даже не знаю, почему он так лестно о тебе отозвался. По мне, так ты мало отличаешься от остальных приверженцев режима.

Я задумчиво закусил губу. Неудобный человек? Может, раньше я и был таким. Но я изменился. Захери судил о моем моральном облике по вырванным из контекста фактам. Его впечатлило, что я оставил себе собственное имя, пройдя через «Вознесение». Быть может, он слышал мою речь, произнесенную после победы на Олимпиаде. Но знает ли он, каким я вернулся из странствий по Европе в 83-м? Знает ли, как закончилась скандальная история в 86-ом? Нарисованный им портрет вышел неточным.

А история Лейлы как-то не клеилась. Слишком уж она была невероятна. Ставила с ног на голову весь мир, в котором я прожил много лет. Впечатлительные обыватели легко верят в невероятные теории заговора. Но я не принадлежу к их числу. Проведя пять лет в полиции, я научился верить лишь сухим фактам.

«Большинство поступков имеют простые, банальные объяснения», — любил повторять один из моих учителей, сержант-детектив Филипс. Впрочем, вряд ли даже многоопытный старина Филипс хоть раз попадал в подобный переплет.

— Ты мне не веришь? — догадалась по моей мимике Лейла. — Объясни тогда действия вашего спецназа. Как я поняла, они не очень тепло тебя встретили, если ты нагишом сиганул от них в мусоропровод?

— Это был не спецназ. Это были наемники.

— Что это меняет?

— Кто-то навязал моему руководству их участие в операции. Мои командиры, уверен, понятия не имели об их настоящих планах.

Я не был излишне доверчивым, но с трудом мог представить себе, чтобы лейтенант Гонсалес или даже капитан «Пень» Рейнолдс, при всех недостатках старика, хладнокровно отправили меня на убой. Их определенно водили за нос, как и меня. И оба ни о чем не догадались бы, если бы события развивались по плану.

— Наемники совершили большую ошибку, выпустив меня живым, — озвучил я Лейле свои соображения. — Думаю, они уже и сами это понимают, и сейчас быстро сматывают удочки. Поэтому и мне не стоит медлить. Я вытащу все их делишки на свет Божий. Будет расследование. Мы обязательно узнаем, кто стоит за этим преступлением. И они об этом горько пожалеют. Я никогда не успокоюсь, пока убийцы Бена не будут наказаны: и исполнители, и заказчики.

— Кто это может быть, по твоей версии? Кто мог насильно навязать «независимой» сиднейской полиции каких-то темных наемников?

В моей памяти вдруг всплыло лицо Гаррисона, который небрежно называет по имени одну из руководительниц полиции Сиднея. Затем я вспомнил слова Рейнолдса о каких-то «политиках». Снова показался из глубин памяти ненавистный призрак 86-го. У меня неприятно засосало под ложечкой.

— Кто-то весьма могущественный и влиятельный, — признал я.

— И ты считаешь, что простой коп, который даже не дослужился до резидентского статуса, может меряться силой с такими людьми?

— Я не так прост, как тебе кажется, — упрямо сжал зубы я.

— Ты не слишком умен, я погляжу.

— У тебя есть другие предложения?

— Посмотри наконец правде в глаза. Ты попал в мельницу чьей-то большой игры, откуда выбрался живым лишь благодаря чуду. Твое выживание не входило ни в чьи планы. Если ты явишься назад в свой Анклав — ты не проживешь там долго.

К этим словам я вынужден был отнестись серьезно. Я вовсе не исключал, что «Эклипс» еще не расстался с надеждой прикончить меня раньше, чем я смогу пролить свет на их дела. Но прятаться от них по подземельям, как кролик, я не стану!

Ясно, на что намекает Лейла. Как и Захери, пытается заманить меня в свой маленький «клуб по интересам». Нет уж, спасибочки, ребята. Я не подхожу вам уже как минимум из-за недостатка благочестия.

— Твое предложение — остаться здесь? — сдержав усмешку, я покачал головой и поднялся с кресла. — Нет, я не могу. Я признателен вам за помощь, но не готов присоединиться к вам.

— Тебя никто и не приглашал в наши ряды, — надменно ответила Лейла. — Для этого, как минимум, необходимо заслужить доверие. Я говорила лишь о возможности предоставить тебе убежище. Но уговаривать не стану. У тебя есть еще вопросы?

— Я услышал достаточно. Если я действительно не твой заложник, то сделай мне последнее одолжение — выведи меня наверх.

— Даже после нашего разговора я все еще не уверена, не отпускаю ли на свободу врага, который вновь вернется к нам в качестве убийцы, — проницательно глядя мне в лицо, с сомнением проговорила арабская революционерка.

Под её пристальным взглядом по моей спине пробежали мурашки. Я тоже всё ещё не был уверен, чего от неё ждать.

— Отпустив меня, хуже вы себе точно не сделаете, — поспешил заверить её я. — Сейчас вас считают в Анклаве исчадиями ада и готовятся открыть на вас настоящую охоту. Ваши оправдания никто слушать не станет. Я — единственный, кто способен развеять павшие на вас подозрения в убийстве офицера полиции и террористической деятельности.

— Ах, значит, ты уже не считаешь нас террористами?

— Ваши с Амиром передовые взгляды на устройство мира вполне тянут на «экстремизм» в понимании законодательства. Но на моих глазах вы не совершили серьезных преступлений. И ваша помощь, оказанная мне, тоже будет оценена. Я об этом позабочусь.

— Очень мило с твоей стороны. Учитывая, что ты вряд ли доживешь до вечера, это обещание недорого стоит, — вздохнув, Лейла тоже встала со своего кресла, признав разговор оконченным.

Признаться, я до сих пор сомневался, светит ли мне выбраться из арабской общины живым. Однако Аль Кадри, похоже, не собиралась отдавать спасенную ею жизнь Аллаху.

— Тебя выведут на поверхность. Подальше отсюда. По пути твои руки и глаза будут завязаны. Это место — мой дом. Здесь живет моя семья. Я не могу подвергать их опасности, — не терпящим возражений голосом распорядилась арабка.

Она сделала знак рукой каким-то из своих собратьев. К нам тут же подошли двое молодых мужчин весьма суровой наружности. Руки оба держали в карманах, и сверлили меня весьма свирепыми взглядами.

— Не бойся. Если бы мы хотели убить тебя — давно бы убили, — снисходительно произнесла Аль Кадри, увидев мелькнувшую в моих глазах тревогу.

Она разъяснила что-то своим спутникам по-арабски. Один из них, согласно кивнув, достал из кармана тугую черную повязку. Второй зазвенел наручниками и сделал мне знак сложить руки за спиной. Не слишком приятная перспектива вновь оказываться в беспомощном состоянии, зависящим от чужой воли.

Но вряд ли я в том положении, чтобы спорить. Вокруг — пара десятков мужчин, которые по одному слову Лейлы со мной расправятся.

— Приятно было познакомиться, принцесса Лейла, — выдавив из себя нечто вроде бесстрашной улыбки, которая должна была показать, что все происходящее не пугает меня, произнес я.

Через миг один ее приятель натянул мне на глаза повязку, а второй грубо защелкнул наручники на сложенных за спиной запястьях, рядом с так и оставшимися на них после заточения в темнице ржавыми стальными кольцами.

— Береги себя, Димитрис Войцеховский.

Напутствие, в котором она впервые назвала меня по имени, стало последним, что я от нее услышал.


§ 25


Друзья Лейлы Кадри таскали меня под локотки по подземельям добрых часа два. Для моих израненных ног эта прогулка была настоящей мукой. Много раз я спотыкался, с меня спадали нелепые шлепанцы, но они удерживали меня на ногах и терпеливо позволяли обуться вновь. За это время не было произнесено ни слова. Я пару раз пытался задавать вопросы, но конвоиры оставались глухи.

Хотя я пытался сохранять невозмутимость, я чувствовал нешуточное напряжение. Ничто не мешало им завести меня в какой-нибудь темный угол и зарезать, как барана. Я даже не успею ничего понять. Так же как Бен.

Однако мои страхи не оправдались. В какой-то момент я ощутил по звукам и вибрации, что меня посадили во что-то вроде вагонетки, и она со скрипом понесла нас по рельсам. Поездка заставила меня слегка успокоиться. Сложно было предположить, что меня везут куда-то по тайной подземной железной дороге лишь для того, чтобы прикончить. После катания на вагонетке проследовал новый раунд ходьбы, в основном вверх по старым обваливающимся ступеням. И наконец мы прибыли.

Наручники и повязку с меня сняли на выходе из подземки. Раньше, чем я успел задать какой-то вопрос, мои провожатые, словно кроты, поспешили скрыться от солнца назад во темноту.

— Ну пока, — разминая затекшие после двух часов в наручниках запястья, прошептал я.

Над городом все еще был день, но солнце уже катилось к закату. Долго же я пробыл в подземке! По лестнице поднималось и спускались множество прохожих. Некоторые таращились на странно одетого человека, с которого только что сняли наручники. Взгляды останавливались на обрывках цепей, которые по-прежнему болтались на стальных кольцах.

Поднявшись по ступеням, я бегло огляделся. Трущобы. Мало чем отличаются от любых других трущоб, какие я видел. Но все-таки разница есть. Слишком много плакатов на хинди. Слишком высокие, переплетенные между собой, безобразные здания. Такое ни с чем перепутаешь.

— Черт бы тебя побрал! — выругался я шепотом, подумав о Лейле. — Твои дружки затащили меня в самый Новый Бомбей?!

Между Южным гетто и Новым Бомбеем пролегало, если я не ошибаюсь, порядка пятнадцати миль. Я и не задумывался никогда о том, что эти две «жёлтые зоны» могут быть связаны между собой подземными коммуникациями. Интересно, а задумывались ли когда-то сиднейские власти, до каких невероятных масштабов разрослось подземное царство у них под ногами?

Крайне редко мне приходилось бывать в подобных местах в одиночестве. И уж точно с самого шального 83-го я не разгуливал по улицам без каких-либо средств связи. Это создавало определённые неудобства. Но в моей ситуации, пожалуй, это могло быть и преимуществом. Ведь наёмники «Эклипса» могли обнаружить меня быстрее, чем патруль муниципальной полиции.

Не став долго задерживаться на одном месте, я захромал вперёд по узкой улочке, на которую меня вывела подземка, протискиваясь широкими плечами сквозь плотную толпу. Я не представлял себе, как наёмники могли выследить меня. Но лишняя осторожность не помешает.

«Ссышь, Димон?», — спросил у себя я. Честный ответ был: «Да, конечно. И не стыжусь этого». Мне не раз приходилось рисковать жизнью: когда по собственной глупости, когда по долгу службы. Но все те разы не шли ни в какое сравнение с этим. Я привык чувствовать себя ищейкой, идущей по следу преступников. Они могли поранить или даже убить меня, огрызаясь при аресте. Но этот риск не был слишком велик, если операция хорошо спланирована. Никогда прежде я не становился объектом охоты.

А теперь я оказался в шкуре преступников, которых привык преследовать. Даже хуже. Ведь меня преследовали хладнокровные убийцы, которые не собирались зачитывать мне права и надевать наручники. Быть может, зря я сбросил со счетов предложение Лейлы?

На первый взгляд, я был в шаге от спасения. Требуется лишь встретить любого патрульного туземной полиции, представиться, предъявить отпечатки пальцев — и меня под охраной доставят в наш «обелиск». Если даже патрульный мне и не встретится, мое лицо вот-вот попадет в объектив какой-нибудь камеры, подключенной к сети «Ориона», и тогда власти узнают о моем местонахождении. Уже через полчаса я предстану перед лицами капитана Рейнолдса и лейтенанта Гонсалеса, которые наверняка уже и не чаяли увидеть своего сержанта живым… Если, конечно, этому не помешает «Эклипс».

А если даже и нет — вопрос в том, что будет дальше.

Все в штабе, включая моих начальников, наверняка убеждены в наиболее очевидной и, казалось бы, единственной возможной версии происходящего — коварная засада, устроенная террористами «Справедливого джихада», оказавшимися намного опаснее, чем ожидалось. Если там и проводится какое-то расследование, то лишь на предмет того, как произошла утечка и кто виноват в провале операции.

Может оказаться непросто убедить коллег в том, что я видел. Блэк знает, что я жив. У «Эклипса» было некоторое время, чтобы продумать план действий на случай моего возвращения. Известить своих покровителей, выработать более или менее ладное объяснение произошедшему, уничтожить или подтасовать улики. Скорее всего, они работают над этим в эту самую минуту. Ну а главное, я не мог знать, какой властью обладают серые кардиналы, которые стоят за этой историей.

«Все равно я достану вас, ублюдки», — пообещал я в сердцах. Это был уже даже не 86-ой год. На кону нечто большее, чем моя карьера и репутация. На моих глазах пуля наёмника разнесла в клочья лицо Бена, оставив его бестолковую жену безутешной вдовой, а двухлетнего ребенка — сиротой. Кем я стану, если я позволю себе проглотить это, не поквитавшись с мерзавцами?!

Я был не такой мелкой сошкой, как полагала Лейла. В 44-ом батальоне, как и во всей 14-ой бригаде, меня знали и уважали. У меня было немало знакомых во многих подразделениях полиции Сиднея. Люди помнили меня еще как героя Олимпиады 82-го. Сам командир «Стражей» обо мне весьма высокого мнения. Слово сержанта Войцеховского кое-что весит. И очень многие люди не поверят, что я спятил и гоню пургу…

«Сильно это помогло тебе три года назад, умник?!» — зазвучал вдруг нежелательный голосок в моей памяти. Я вдруг помрачнел и замедлил шаг. Решительность начала убывать. Я вспомнил слова Лейлы о «неудобном человеке» и глубоко задумался над тем, кем и почему мне была отведена в сегодняшних событиях роль мертвеца.

На ум не приходило ничего толкового. Далеко не все в этом мире обожали меня, но я, на удивление, нажил за двадцать восемь лет жизни не так уж много заклятых врагов. Моя личная жизнь протекала интересно, но не настолько бурно, чтобы кто-то мог захотеть меня прикончить столь изощренным способом. Что до преступного сообщества, то для них я был лишь одним из тысяч безымянных легавых, каждого из которых они были бы не прочь прикончить — всех приблизительно в одинаковой мере. Ни у кого нет мотива выстраивать такой заговор против меня.

Правда, один персонаж пришел мне на ум. И даже, если подумать, довольно влиятельный. Хотя в то же время и жалкий. В природе иногда встречаются странные сочетания. «Неужели это ты, маленький ублюдок?!» — подумал я.

Мэтью Джерард, стараниями своего папаши и его своры лизоблюдов, не просидел в тюрьме ни одного дня. Отстраняя меня от расследования его делишек, мне сказали, что Джерарда надолго поместили в закрытую лечебницу для наркоманов. Но я не верил в это. Чувствую, что сукин сын до сих пор на свободе. Если только он не сдох от передозировки и если папаша не распорядился наконец утопить своего горе-отпрыска в бассейне, пока тот не загубил его карьеру, то Мэтью продолжает развлекаться. А уж это-то он умеет.

Мог ли он затаить на меня зло, чтобы отомстить три года спустя? Нет, в это мне верится с трудом. Джерард и хладнокровие, Джерард и выжидание — эти слова не желали становиться в один ряд. Ублюдок, безусловно, испытал несколько очень неприятных минут, когда я брал его с поличным. А затем, не сомневаюсь, были еще менее приятные минуты, когда неудавшемуся мафиози передавали папину «благодарность» за то, что он очередной раз втянул своего могущественного родителя в грязный скандал.

Пижону, привыкшему иметь в жизни все, что он пожелает, по одному лишь щелчку пальцев, могло показаться мало, что он вышел сухим из воды. Он мог еще и возмутиться, что коп, дерзнувший скрутить его и уложить мордой в ковер, вместо заслуженной кары получил повышение по службе. Но ждать момента для мести три года?! Нет, для этого Мэтью бы просто не хватило бы терпения. Да и откуда у этого наркоши могли появиться связи в верхах? Такими возможностями обладал лишь его отец. Но Алан Хьюз-то как раз был хладнокровным и разумным человеком. Мстить полицейскому, который когда-то попытался вполне за дело арестовать его непутевого сына?! Нет, это так не похоже на одного из влиятельнейших бизнесменов мира…

— Тут что-то другое, — пробормотал я себе под нос. — Не Джерард. Но кто?!

Захери вполне мог и ошибаться насчет «неудобного человека». Меня могли выбрать на роль жертвенного барана вовсе не из-за личных счетов, а из соображений сугубо прагматичных. «Гибель полицейского» и «гибель полицейского, которого миллионы австралийцев все еще помнят как героя Олимпиады 82-го» — это явления разного порядка. Особенно если правильно преподнести их в СМИ.

Мне требовался совет. Совет человека, привыкшего играть в такие игры.


§ 26


Я так и не научился снова доверять Роберту Ленцу, даже после того, как мой бывший опекун помог мне выбраться из неприятностей Европе в 83-ем. Я был благодарен ему за очередное спасение. Но я просто не мог больше смотреть в его серые непроницаемые глаза.

Я был обязан этому человеку очень многим. Своей хитростью и влиянием он много раз спасал мою шкуру. Но он, вполне возможно, ответственен за гибель моего отца, более того — за начало Балканской войны, лишившей меня дома и семьи. И забыть об этом я не смогу никогда. Страшные подозрения, которые не смогли найти ни подтверждения, ни опровержения в паутине недосказанности и полуправды, которой профессиональный разведчик годами искусно себя опутывал, навсегда создали между нами пропасть.

Три года назад, довольно рано как для своих 56 лет, совсем еще не старый и очень бодрый Ленц, неожиданно для меня, уволился из Объединенных миротворческих сил Содружества. Отставка после тридцати лет службы состоялась без шумных проводов, и вообще, на удивление, прошла незамеченной. Ленц получил звание генерал-майора в качестве подарка к пенсии, однако он давно не носил униформы, на которой мог бы перешить себе погоны.

Покинул ли Роберт свою настоящую работу в СБС — оставалось загадкой. Говорят, что с такой работы вообще невозможно уйти. Так или иначе, но сразу же после официального выхода в отставку он со своей женой Руби покинули Сидней.

Я смог пообщаться с Роберт перед отъездом лишь раз. Беседа, помню, выдалась скомканной. Я спросил, почему он уезжает. Роберт объяснил, что они с женой устали от шума, пробок и старых знакомых. «Веришь или нет, но хочется просто поиграть в гольф, позагорать и насладиться спокойствием в каком-нибудь тихом теплом местечке, где нас никто не знает», — сказал генерал.

Он оставил мне свои координаты. Сказал, что они с женой присмотрели себе домик в поселении Марабу на южноафриканском побережье. Я ещё подивился тогда, какие у военных пенсии. Ленцы никогда на моей памяти не бедствовали. Но Марабу считалось одной из закрытых фешенебельных «зелёных зон», в которых жили только богачи. Даже самое скромное бунгало там стоило не меньше миллиона фунтов. Однако ответ Роберта, улыбнувшегося моему наивному предположению о высокой пенсии, развеял все сомнения.

«Генеральская пенсия не так плоха, и мы с Руби за жизнь кое-что скопили. Но, кроме того, мне предложили работу консультанта в частной фирме. В этом возрасте уже пора наконец подумать об устройстве своей старости». На вопрос, что это за фирма и чем же он будет заниматься, Роберт лишь загадочно улыбнулся. Кажется, ответ был вполне очевиден.

Свою квартиру он оставил единственному сыну. К тому времени 22-летний Дэвид по папиной протекции был устроен в оружейную корпорацию «Нью эйдж армз». Я слышал, что Ленц-младший с возрастом остался довольно-таки странным парнем, и нашел себе еще более экстравагантную девушку, с которой теперь проживал в родительской квартире, но мы с Робертом были уже не настолько близки, чтобы обсуждать такое.

Стоит ли мне связаться с ним?

Не уверен, что это хорошая идея. И дело даже не в том, что наши отношения с годами стали прохладнее. Роберт находится в тысячах километров от Сиднея. Для того чтобы выйти на него, не имея при себе даже личного коммуникатора, мне требовалось: во-первых, заплатить кому-нибудь за доступ к средству связи (тем самым «засветив» свой отпечаток пальца в системе финансовых операций); во-вторых, получить доступ к своему персональному аккаунту, который хранит закрытые для публики личные контакты Роберта. Если я поступлю так — придется отсчитывать минуты до своего обнаружения: повезет — так полицией, а нет — так людьми из «Эклипса». Можно, конечно, попытаться быстро скрыться с места выхода на связь. Но не усилят ли такие действия недоумение и не посеют ли подозрения насчет моей судьбы в головах у коллег?

Если я хоть что-то понимаю в логике заговора, жертвой которого я стал, то его участники едва ли пустились в бегство, опасаясь разоблачения, в чем я пытался убедить Лейлу Аль Кадри. Нет, эти ублюдки явно другой породы. Они предпочтут защите нападение. Будут вести себя нагло и самоуверенно. Есть лишь один способ нивелировать силу моих показаний, которые я против них дам, если им не удастся меня прикончить. Им останется убедить всех вокруг, что сержант Войцеховский — психопат, лгун, или даже больше — сам преступник и виновник всего произошедшего.

«Как же поступить?!» — продолжал лихорадочно думать я, хромой походкой пробираясь сквозь бурлящее на улицах Нового Бомбея человеческое море — волшебное место, где человек в нелепых одежках с чужого плеча и браслетах от цепей почти не выделялся из толпы.

И тут мой пораженный пережитым шоком мозг тронула очередная шальная мысль, которая никогда не пришла бы в него в спокойном состоянии.


§ 27


Детские сады не принадлежали к числу мест, которые мне часто приходилось посещать. Не считая маминого центра Хаберна в Олтеницы, где я часто бывал до пятнадцати лет, судьба еще не забрасывала меня в места воспитания маленьких детей. Наверное, в таких местах всегда очень много шума, беготни и смеха. Но когда они расположены в «желтой зоне», и в маленьком тесном помещении собирается не менее двух десятков непоседливых сорванцов не старше пяти лет — это превращается в настоящий бедлам. Остается лишь дивиться абсолютному спокойствию женщины с красивыми темными волосами, спина которой видна среди мелькающих, как ракеты, дьяволят. Облепленная своими подопечными со всех сторон, она чувствовала себя, как рыба в воде. Для такой работы нужен талант. Я бы, пожалуй, предпочел ловить преступников на улицах.

Из задумчивости меня вывел слегка настороженный вопрос, заданный кем-то на хинди. Это была другая воспитательница, полненька молодая индуска в желтенькой униформе здешнего заведения. Должно быть, ее внимание привлек подозрительно одетый высокий мужик, пялящийся на детей из дверного проема, в который обычно заходили лишь родители, пришедшие за своими чадами.

Я показал жестом, что не понимаю ее.

— Вы кого-то хотеть забрать? — повторила она на плохом английском.

— Мне нужна ваша коллега, — произнес я, кивнув на женскую спину.

Мне невероятно повезло, что я смог найти это место без навигатора. Ведь я слышал о нем лишь однажды, во время разговора, которому не придал тогда большого значения. Оставалось лишь благодарить цепкую память, над развитием которой я усиленно работал в последние двенадцать лет: начиная от тренингов в «Вознесении» и заканчивая полицейской практикой.

Кинув испуганный взгляд на стальные браслеты вокруг моих запястий, воспитательница несмело попятилась в сторону женщины, облепленной детьми. Я терпеливо ждал, пока спокойная и счастливая в окружении своих воспитанников брюнетка выслушает подозрительный доклад своей коллеги и повернет ко мне голову. Состроив нечто вроде улыбки, я помахал ей рукой.

Минуту спустя мы уже были наедине. Оставив детвору на попечение приятельницы, она торопливо завела меня в маленькое помещение с холодильничком, столиком и диванчиком для сна, отделенное от детского зала полотняной завесой. Здесь, по-видимому, отдыхали здешние воспитательницы. Заходя следом за мной, она плотно задернула завесу. В ее движениях, прежде столь плавных и спокойных, появилась легкая нервозность. Должно быть, она не ждала, что кто-нибудь вроде меня вторгнется в ее хрупкий мирок, который она так бережно хранила.

Мне стало немного неуютно. Человек, который меня здесь встретил, совсем не был похож на ту женщину, к которой я пришел за советом. От одного взгляда на осененное светлой радостью лицо, купающееся в лучах детского смеха, становилось ясно — она оставила свое прошлое позади.

— Мне не стоило приходить, — сказал я вместо приветствия.

— Господи, — повернувшись ко мне, воспитательница детского сада с ужасом и жалостью оглядела мой потрепанный силуэт. — Что с тобой случилось, Димитрис?

Клаудии Ризителли в этом году должно было исполниться сорок четыре. Но разрази меня гром, если бы я догадался об этом, не знай я ее возраста. В здоровом и умеренном образе жизни определенно были свои плюсы. Ее волосы имели такой же насыщенный цвет вороного крыла, как и в молодости, без намека на седину. Цвет кожи оставался свежим и здоровым. Лишь очень придирчивый взгляд мог различить морщинки вокруг губ или глаз. Приятнее же всего было видеть на ее лице выражение спокойного, зрелого умиротворения, смотреть на естественные линии ее доброй и открытой улыбки. Практически невозможно гневаться или тревожиться, когда смотришь в эти глаза.

Может быть, из-за этого мой отец когда-то и испытывал к ней чувства?

— Почему ты молчишь? — тревожно переспросила она.

— Ты же знаешь, я не пришел бы к тебе, если бы все было хорошо, — ляпнул я, даже не подумав, что это прозвучало эгоистично и жестоко.

Но она совсем не обиделась. Со свойственной ей философской невозмутимостью Клаудия быстро сориентировалась в ситуации и обуздала нахлынувшие от неожиданности эмоции.

— Нам не следует быть здесь. Я живу совсем рядом.

— Едва ли нам стоит идти сейчас именно к тебе домой, — протянул я с сомнением. — Не уверен, что это для тебя безопасно…

— Это не имеет значения. Позволь мне провести тебя к себе, — твердо повторила она.

— Веди, — сдался и покорно развел руками я.

Путь действительно не занял много времени. Итальянка коротко переговорила со своей коллегой, которая согласно кивнула, согласившись, видимо, ее подменить. Затем, не переодевая желтой форменной футболочки и синей юбки с эмблемой детского центра, она накинула на плечо объемистую сумочку и поманила меня за собой. Мы вышли через ту же дверь, откуда я вошел, но пошли в другую сторону. Я не хотел изъясняться впопыхах, а Клаудия, меня к этому не принуждала. Поэтому у меня было минут десять, чтобы собраться с мыслями и обдумать ход предстоящей беседы, пока я следовал за ней по переулкам, скрытым в глубоких недрах каменных джунглях Нового Бомбея.

Переулки были такими узкими, а окружающие их уродливые здания, похожие на огромные бетонные грибницы — такими высокими, что сюда практически не проникал солнечный свет. Однако жизнь здесь просто бурлила. Я сомневался, что в радиусе сотен метров можно найти хоть один безлюдный закоулочек. Люди были буквально на каждом шагу. В Новом Бомбее, как видно, не было принято убирать на улицах — о том свидетельствовал толстый слой грязи и устоявшаяся мусорная вонь, которую здешние, похоже, совсем не чувствовали. Прямо у людей под ногами мелькали крысы, худощавые коты и собаки, а временами сизые голуби и юркие воробьи — вся эта живность норовила полакомиться остатками человеческой жизнедеятельности, и мало кто обращал на нее внимания.

Передо мной мелькали лица любых возрастов, форм и цветов. Казалось, все они совершенно не смущались из-за недостатка пространства и освещения. Теснота, грязь и нищета стали их естественной средой обитания. Здесь мог считаться богачом тот, у кого был раскладной или пластиковый стульчик. Но большинство обходилось без них. Жители Нового Бомбея дремали лежа или в сидячем положении прямо у стен; играли в домино, нарды или карты, сидя на корточках; покупали еду у уличных торговцев, едва успевающих готовить ее на походном оборудовании, вмонтированном в их мотороллеры; ели, не отходя от торговцев. Шумные тетки горланили и совали прямо в лица прохожим свои товары: дешевую одежду, домашнюю утварь, бижутерию, какую-то колбасу, самогон, сигареты, что угодно еще, — кто с лотков, кто с пола, а кто просто навесу. Мастера чинили обувь, одежду и бытовые приборы и изготавливали ключи, ютясь в будках размером с туалет или просто на стульчиках, прислоненных к стенке. Шустрые босые дети норовили выклянчить у кого-то деньги за чистку обуви или просто стащить из кармана. Высокий худощавый дилер, совсем не таясь, готов был прямо на улице продать тебе какую угодно дурь.

Прямо на улице, или, как максимум, за натянутыми наспех полотняными завесами, людей принимали парикмахеры, массажисты, целители, гадалки и даже стоматологи. С деревянных лотков можно было купить б/у коммуникаторы и комплектующие. Судя по бандитским лицам торговцев, вся техника, несомненно, была краденой. Королями чувствовали себя торгаши, имеющие собственные лавчонки — будь это хоть три метра квадратных, забитые товаром так плотно, что туда с трудом можно было втиснуться.

Я полагал, что Клаудия поведет меня сразу к себе домой, но я ошибся. Она настойчиво постучала в одну из крохотных будочек. Из открывшегося железного окошка подозрительно выглядел пожилой заросший бородой индиец в латанной-перелатанной рабочей одежде. Клаудия произнесла несколько слов на хинди (даже не думал, что она знает этот язык!), а затем подозвала меня к себе и, взяв за руку, показала индийцу мое запястье.

— Да нет, не надо, — попробовал было одернуть руку я.

— Он поможет тебе избавиться от этих вещей. Чем скорее ты останешься без них — тем лучше, — резонно ответила Клаудия.

Я неохотно позволил осмотреть браслет с остатками цепи на моей руке. Мужик крайне подозрительно уставился на него, а затем — на меня. Нет сомнений, что он сдал бы меня даже за грош, не задумываясь, если бы только мог знать, кто за меня этот грош даст. Наконец, индиец согласно пробурчал что-то на хинди.

— Ему можно доверять? — я перевел вопросительный взгляд на Клаудию.

— Это всего лишь замочный мастер. Он не станет задавать лишних вопросов. За пару минут он без труда вскроет замки и избавит тебя от этих штук. Не смотри на эту обшарпанную будку — у него там хорошее оборудование.

— Что ж, ну ладно, — согласился я после раздумий.

Клаудия оказалась права. Уже через три минуты мы продолжили путь через трущобы. Я потирал запястья, натертые браслетами, вспоминая, как молчаливый индус мгновенно определил тип ключа, просветив замочную скважину каким-то сканером, а затем так же быстро изготовил отмычку на электронном станке. Удивительно, как в конце XXI века даже кошмарная нищета научилась сосуществовать с технологиями, которые еще сотню лет назад были уделом избранных. И все-таки тот тип мне не понравился. Пялился на меня неотрывно.

— Он знает твое имя? Где ты живешь?

— Нет, не думаю. Я когда-то заказывала у него замок, не более того. Тебе не стоит беспокоиться. Здесь не Сидней. То, что было бы подозрительным там, здесь никого особенно не удивит.

— Что-то я не видел на улицах никого в цепях, — недовольно буркнул я, но на том прекратил ворчание, сочтя, что избавление от столь характерной приметы, из-за которой на меня здесь многие пялились, стоило крохотного риска.

Мы остановились еще раз около одного из лоточников. Я выбрал дешевую серую футболку, черные шорты и трусы — примерно моего размера, если верить криво пришитым ярлыками. Я не хотел пользоваться своим отпечатком пальцев и обратился было к Клаудии, но та опередила меня — достала прямо из сумочки кошелек с банкнотами.

— Ах да, здесь же это… — э-э-э… ходят наличные деньги, — буркнул себе под нос я.

Фунты Содружества наций в наличной форме в «зеленых зонах» к оплате не принимались и вообще не встречались мне, сколько я себя помню. Даже у нас в Генераторном, после первоначальных времен бартера, когда официальной валютой признали евро, практически все расчеты производились как в Старом мире — в безналичной форме, с помощью отпечатков пальцев.

Однако в силу своих обязанностей я прекрасно знал, что в «желтых зонах», немалая часть населения которых проживала тут нелегально, ситуация кардинально отличалась. Нелегалы не доверяли электронным платежным системам, через которые их можно было отследить. Поэтому тут приобрели хождение бумажные купоны разных видов, которые выпускали частные «банки». Такие купоны можно было получить или сдать в выпускающем их банке, который списывал или зачислял соответствующее количество единиц на твой финансовый счет. Да что там, у некоторых людей тут вообще не было финансового счета.

— Спасибо тебе. Я рассчитаюсь с тобой, как только…

— Прекрати. Это сейчас совсем не важно.

— Ладно. Нам еще далеко?

— Уже почти пришли.

Кажется, Клаудия сменила местонахождение своего жилища. На этот раз ее обиталище располагалось на седьмом этаже здания, оснащенного, ни много ни мало, рабочим лифтом, который, правда, представлял собой настоящий музей граффити и вандализма вперемешку с доской рекламных объявлений. Сама квартира могла похвастаться собственной стеной и прочной металлической дверью.

Обстановка внутри, впрочем, осталась той же, что и шесть лет назад. Тесная однокомнатка была обставлена в азиатском стиле. Пахло ароматическими свечами и эфирными маслами. У единственного окна, выходящего на близко расположенные окна соседнего здания, колыхались от ветра бамбуковые брынчалки. Металлопластиковое стекло, которое могло бы неплохо приглушить не прекращающийся уличный шум, было открыто настежь. Воздух не кондиционировался, и постоянное проветривание было единственным спасением от духоты. Оконный проем прикрывала лишь противомоскитная сетка и металлическая решетка, предохраняющая от воров.

Впустив меня, Клаудия тщательно заперла дверь.

— Ты уже не так беспечна, как прежде, — произнес я, уважительно поглядев на прочную дверь и оконную решетку. — Больше не полагаешься на милость судьбы?

— Вера в судьбу вовсе не означает, что можно отключить инстинкт самосохранения. Можешь считать это одним из уроков, которые мне преподал Новый Бомбей.

— В твоем случае я бы назвал это скорее повторением прошлых уроков, — проговорил я, подходя к окну, закрывая его и задергивая жалюзи.

— Итак, ты в опасности? Тебя кто-то преследует? — спросила она довольно спокойно.

— Я не исключаю этого на 100 %. Но вряд ли они знают, где я. Я не пришел бы сюда, если бы считал, что риск слишком велик.

— Это не имеет значения, — уже во второй раз повторила Клаудия. — Я помогу тебе всем, чем необходимо, независимо от каких-либо обстоятельств.

Я посмотрел на итальянку с некоторым удивлением. Люди бывают разными, это точно. И некоторым из них не свойственны такие злопамятность и безразличие, как мне. Клаудия, тем временем, усталым движением сняла заколку, расправив волосы. Ее лоб, как и мой, был слегка мокрым — жара и влажность в Австралии в эту пору года были невыносимыми.

— Ты можешь помыться. У нас здесь две душевых на этаже, в одной даже работает бойлер. Мне повезло. Душевая как раз по соседству с моей квартирой.

— Да нет, спасибо. Я уже мылся, — буркнул я, вспомнив ведро холодной воды, предложенное любезным дедом Мустафой. — Да и не знаю, хорошая ли это идея, ну, с этими чертовыми бинтами.

— Я дам тебе бумажные пакеты, чтобы надеть на ноги, — спокойно заверила меня Клаудия, деликатно не спрашивая о причине травмы.

— Ты правда считаешь, что сейчас подходящее время для этого?

— Как бы там ни было, тебе следует привести себя в порядок. В таком виде ты еще можешь путешествовать по здешним улицам, но уж никак не возвращаться к себе домой.

— С возвращением домой у меня есть более серьезные трудности. Ну да ладно. Ты, наверное, права. Не хотелось бы провонять тебе всю квартиру. У тебя есть… э-э-э… ну, там, полотенце?

Минут через десять я уже сидел на стульчике у окна в квартире Клаудии, вымытый и одетый в свою новую одежду, ожидая, пока из душевой вернется хозяйка. Мои пальцы слегка приоткрывали жалюзи, и я временами подозрительно выглядывал на запруженную людьми улицу. Не знаю, была ли в этом какая-то польза. Обстановка тут была такой непривычной и оживленной, что я не заметил бы признаков опасности, даже если бы они и были.

Футболка и шорты, приобретенные у уличного торгаша, оказались сделаны на 100 % из полиэстера. Наверное, их изобрел какой-то садист, которому нравилось, когда люди обливаются потом, ходя по влажной жаре в пластиковых мешках, не пропускающих воздух. Проклятье, да как они вообще живут здесь без кондиционеров?!

Я резко обернулся, когда дверь за моей спиной приоткрылась. Но нет, это была всего лишь Клаудия: в легком кимоно бледно-желтого цвета и комнатных сандалиях на босую ногу, без макияжа, с замотанными в полотенце волосами. Я подивился ее спокойствию: итальянка вела себя так, будто закончился обыкновенный рабочий день.

— Ты не выглядишь особенно нервной, — заметил я.

— Ты же знаешь, я давно отучила себя нервничать, — мягко улыбнулась она, вежливо поинтересовалась: — Ты, наверное, голоден. Хочешь, я закажу что-нибудь поесть?

— Нет, спасибо, — решительно покачал головой я. — Знаешь, извини, но я ведь, к сожалению, не просто погостить к тебе пришел.

— Да, конечно. Я понимаю.

Разувшись, итальянка присела на топчан, подогнув под себя ноги. Ее спокойный взгляд с вежливо-вопросительным выражением сосредоточился на мне. Я, тем временем, поймал себя на мысли, что так и не знаю, как вести этот разговор.


§ 28


После нашего памятного объяснения шесть лет назад я ни разу не навещал ее. Лишь изредка мы переписывались по электронке, и чаще всего инициатором выступала она. Несколько раз я изыскивал в себе силы и честно пытался начать общение «с чистого листа». Но стоило нам начать огибать смутное прошлое, как мы упирались в действительность, взгляды на которую у нас кардинально отличались.

Клаудия не забросила своей «правозащитной» деятельности, которой заразилась в Турине. Даже более того, каждый следующий год, прожитый в трущобах Нового Бомбея, делал ее все более убежденной противницей политики сиднейских властей и Содружества в целом. Сложно общаться о чем-то с человеком, который искренне считает сотрудников полиции, чей мундир ты надеваешь на себя каждое утро, громилами и детоубийцами. Разница в мировоззрении была слишком глубокой, чтобы сгладить ее простой вежливостью и толерантностью. А вести постоянный диспут в редкие часы, свободные от работы, совсем не улыбалось. И я, сам того не признавая, сделал все возможное, чтобы сократить наше общение до минимума.

И после этого она, ни секунды не колеблясь, заявляет, что готова на все, чтобы помочь мне? Да уж… Непросто коммуницировать с людьми, моральные устои которых так сильно отличаются от твоих. Просто не знаешь, что происходит у них в голове. Неужели она до сих пор чувствует свою вину передо мной? Или дело в памяти об отце? Наверное, лучше вообще об этом не думать.

— Ты можешь довериться мне и рассказать обо всем, что случилось, — заговорила Клаудия, когда мое молчание затянулось. — Это останется между нами. Обещаю.

— Даже не знаю, с чего начать, — вздохнул я.

Затем все-таки заговорил.

— Мы проводили рейд в Южном гетто. Мой отряд попал в западню. Мой друг, Бен МакБрайд, погиб.

— Я очень сожалею, — с чувством прошептала Клаудия.

— Да, спасибо. Я еще сам не свыкся с этой мыслью, — кивнул я. — Бена убили. Еще несколько человек пострадали. А меня схватили. Главным образом из-за моей собственной глупости. Мне казалось, что я понимаю, что происходит. Но потом… все стало с ног на голову.

Моя собеседница, не перебивая, слушала. Я прекрасно понимал, что сказанные мною скомканные фразы не объясняют, почему я оказался здесь и почему я в таком виде. Я решил, что надо попытаться быть предельно откровенным. Решил начать сначала.

— Нам сказали, что группа опасных экстремистов, которые называют себя партией «Справедливый джихад», собирается приобрести оружие у мафиозной группировки, орудующей в том районе. Приказали пресечь сделку и… арестовать их. А если они окажут сопротивление… что ж, мне дали понять, что никто не расстроится, если мне придется стрелять на поражение.

Я посмотрел в лицо Клаудии, ожидая с ее стороны осуждения или хоть каких-то комментариев. Однако она была вся внимание. Осталось лишь продолжать.

— Поначалу все шло по плану. Но затем моя команда попала в засаду. Там был снайпер. Он убил Бена. Выстрел прямо в голову. Мгновенная смерть. Позже выяснилось, что эта пуля предназначалась мне. Голова Бена появилась на линии огня всего за миг до выстрела. Сам того не понимая, он спас мне жизнь. А затем все полетело в тартарары. Мы быстро утратили контроль над ситуацией. Кто-то взорвал ЭМ-гранату, выведшую из строя всю нашу электронику. Одного из наших роботов, похоже, взломали, и он начал атаковать нас.

— Это сделали те люди, за которыми вы пришли?

Я заметил, что Клаудия избегала называть их «экстремистами» или повторять название организации. Будто понимала, что у моей истории будет неожиданное продолжение.

— Нет, я так не думаю. Люди, которых я пытался задержать, спасли мне жизнь. Но я продолжал преследовать их. В конце концов, я сам залез в их капкан, и оказался в плену. Вначале я думал, что я труп, или даже хуже. Но затем они начали говорить со мной. У них оказалась другая версия.

Не могу поверить, что я вполне серьезно пересказываю слова Захери, которые всего несколько часов назад казались мне циничной ложью или бредом сумасшедшего.

— В операции участвовал еще кое-кто. Наемники из частной компании под названием «Эклипс». Моему начальству их навязали. Кто-то из вышестоящего руководства. По плану, они должны были перекрывать пути отступления в подземку. Тот человек, которого мне представили как террориста, знал о них. И, по его версии, у этих людей были совсем другие задачи.

— Как его зовут?

— Захери. Амир Захери.

На лице Клаудии какое-то время отражалась попытка отыскать это имя в своей памяти, однако она вскоре сдалась и неопределенно покачала плечами. Похоже, слава о проповеднике с пришитым языком еще не распространилась по Новому Бомбею.

— Он рассказал невероятную историю, — продолжил рассказ я. — Утверждал, что не существует никакой партии «Справедливый джихад», а он со своими единомышленниками якобы являются мирными диссидентами. По его версии, власти разработали спецоперацию, чтобы поставить его группу вне закона. Якобы наемники из «Эклипса» по заказу спецслужб сами же и устроили засаду моему отряду, чтобы свалить это на «террористов» и создать картинку для СМИ. Сказал, что, по его мнению, убить должны были именно меня. Назвал меня «неудобным человеком». Он многое обо мне знал, этот Захери: об интернате, об иммиграции. Пытался доказать мне, что он со своими людьми борются за правду, и что я на них похож. Все в таком духе.

Клаудия сосредоточенно слушала, временами кивая. По-видимому, версия Захери не показалась ей такой же невероятной и нелепой, какой показалась мне, когда я услышал ее.

— Конечно же, я ему не поверил, — усмехнулся я. — Но затем… Люди из «Эклипса» пришли за мной. Я подумал, что это спасательная команда. Радостно выбежал им навстречу. Но вместо этого они попытались убить меня. Их главарь, его зовут Блэк, перед тем как попытаться меня прикончить, сам признался, что это он стрелял в меня, но промахнулся и попал в Бена. Ублюдок был так откровенен из-за уверенности, что я в его полной власти. Думал, что говорит, фактически, с мертвецом.

При воспоминании о Тайсоне Блэке у меня невольно сжались кулаки.

— Я чудом выбрался оттуда живым. Те, кого я преследовал, снова спасли меня. Помогли скрыться от убийц, оказали первую помощь, а затем провели по подземке на поверхность, аж сюда. Они ничего не потребовали взамен.

— Я очень рада, что ты выбрался целым и почти невредимым, Димитрис, — первым делом произнесла Клаудия, когда я прервал рассказ. — Это действительно чудо.

— Спасибо, — благодарно кивнул я, и усмехнулся: — Я тоже расстроился бы, если бы меня прикончили.

— Это ужасно, что тебе пришлось пройти через такое. Я лишь надеюсь, что эта история откроет тебе глаза на многие вещи, которые тебе прежде удобнее было не замечать.

Я тяжко вздохнул. А чего еще я мог ожидать от Клаудии? Для нее рассказанная мною история вовсе не переворачивала мир с ног на голову. Она была всего лишь лишним доказательством многочисленных злодеяний «преступной власти». И очередным поводом убедить меня, что я служу злу.

— Клаудия, ну пойми, это просто чья-то грязная игра! — воскликнул я. — Я никогда и не утверждал, что у нас там нет подонков. Еще как есть. Но у нас такие отнюдь не все! Я уверен, что мои командиры не знали, что затевается у них за спиной. Их подставили, как и меня. И они до сих пор одурачены. Наемники были уверены, что никто с нашей стороны никогда не узнает правды, а конспирологическим теориям «террористов» никто не поверит. Но когда я вдруг «воскресну» и начну говорить — меня не смогут просто проигнорировать!

— Тогда почему ты здесь? Почему до сих пор не явился к своему справедливому начальству?

В вопросе Клаудия чувствовалась тихая ирония. Мне оставалось лишь закусить губу, неопределенно пожать плечами и сделать еще несколько столь же растерянных жестов.

— Я не знаю, на что способны эти люди, как высоко они стоят. Не знаю, смогу ли их пересилить.

Это признание далось мне нелегко, но оно было необходимым. Еще лет пять назад я бы с легкостью смог представить себе, как мое неожиданное воскрешение путает все карты участникам заговора и дает начало громкому расследованию, которое закончится многочисленными арестами и разоблачениями. Но годы службы и непростой опыт поубавили во мне идеализм. Жизнь сильно отличается от кинофильмов.

— И после этого ты продолжаешь утверждать, что живешь в «правовом государстве»?

Клаудия иронично покачала головой, и с чувством продолжила:

— Димитрис! Люди, наделенные властью, замыслили хладнокровно убить тебя, после того, как ты годами служил им верой и правдой. Ты считаешь, что за этим стоят единичные отступники, а система в целом не прогнила? Положа руку на сердце, ты веришь, что тебя защитит полиция, прокуроры и суды, журналисты и общественность? Нет, не веришь. Потому ты и здесь. Ты уже сам избавился от иллюзий. Еще до того, как пришел ко мне.

В словах Клаудии было много горькой правды. Но я не готов был принять ее подход полностью. Она была слишком заангажирована по отношению к властям. Обижена и зла, несмотря на все ее внешнее спокойствие. Эти обида и злость расцветали в ней долгие годы, и теперь стали частью ее существа. Но для меня Содружество никогда не будет «империей зла».

— Клаудия, просто пойми, что Сидней — это теперь мой дом. Другого у меня нет. Там живут мои друзья, коллеги, соседи. Все, кого я знаю и люблю. Большинство из них — хорошие, адекватные люди. Они не имеют никакого отношения к случившемуся…

— Димитрис, — проникновенно произнесла Клаудия, и заговорила по слогам, словно с маленьким ребенком: — Тебя пытались убить. За этим стоят власти. Аппарат. Ты это понимаешь?

Я лишь понуро опустил голову.

— Ты ведь пришел ко мне за советом, Дима, не как к воспитательнице в детском саду. Дело в моем прошлом. Так вот, ты прав. Я пережила то же самое. Я преданно служила им долгие годы. Верила им. Но как только я перестала быть им нужна — меня выбросили на помойку, как мусор. Еще печальней была судьба Володи, ставшего разменной монетой в их игре. И еще тысяч, миллионов людей. Все они в какой-то момент были полны иллюзий. А когда лишались их — зачастую было уже слишком поздно. Человеческая жизнь не является для них наивысшей ценностью. Ее святость им чужда. Они мнят себя богами, строящими Новый мир с чистого листа. Воспринимают это как игру в шахматы. И вот шахматисты посчитали, что одному офицеру пришла пора уйти с доски. Решили обменять тебя на что-то более ценное для них. Например, на право поставить вне закона и уничтожить группу людей, которая им неугодна. Вот и все. Чем скорее ты примешь это, тем лучше для тебя.

— И что же, по-твоему, случится, если я сейчас выскочу у них перед носом, как чертик из коробочки?

— Существуют тысячи способов ликвидировать опасного человека. Это не всегда убийство. Поверь, у них в арсенале есть такие инструменты, которые способны будут удивить тебя.

— Они не стали ликвидировать меня в 86-ом.

— Что было в 86-ом?

Я и забыл, что Клаудия ничего не знает о той истории.

— Я начал расследование против «не того» человека. Его влиятельные покровители потратили немало сил, чтобы отвадить меня от этого. Но они применяли и кнут, и пряник. Шантажировали, но и пытались договориться со мной. В конце концов, будучи вынужденным пойти им навстречу, я даже получил повышение…

— Ты пошел бы на такую же сделку с ними в этот раз? Согласился бы замять это дело?

— Нет, — твердо покачал головой я. — В этот раз погиб человек. Мой друг. Я этого так не оставлю.

— И они прекрасно это знают. У них есть твой полный психологический портрет. Они знают, как ты думаешь. Знают, что ты будешь делать. Удивить их тебе будет очень сложно.

— Я все-таки не спешил бы утверждать, что за этим стоит руководство спецслужб. Это ведь может быть чья-то самодеятельность. Кого-то из среднего звена.

— Не обманывай себя, Дима, — печально молвила она. — Не покупайся на старые, как мир, сказки о «добрых начальниках» и «добрых царях». Аппарат — это мощная, слаженная, вертикально интегрированная система. Ее контролируют с самого верха. Из Канберры.

— Это звучит слишком уж преувеличенно.

— Я не говорю, что Протектор или кто-то из его окружения лично отдает приказы. Но в Канберре определяют политику, расстанавливают границы дозволенного. Они прекрасно осведомлены обо всем, что происходит «на местах». Лишь публично они остаются белыми и пушистыми, чтобы можно было вдруг появиться на сцене и в сердцах топнуть ногой, если что-то пойдет не так. Ты же помнишь бунты в 83-ем. Патридж выступил с таким возмущенным видом, будто он первый раз слышит о плачевной ситуации в «желтых зонах» вокруг Сиднея или эта ситуация до сих пор его вообще не касалась. Но ведь это было просто смешно!

— Давай не будем о политике.

— Я бы с радостью, Дима. Но все выглядит так, что ты оказался по уши в политике.


§ 29


Странная то была беседа. Из тех, которые не забываются, даже много лет спустя. Сколько обид и разногласий было у нас за спиной! И вот я рассказывал Клаудии о своих злоключениях, с удивлением понимая, что она — едва ли не самый близкий мне человек на всей Земле. Единственная, кто остался от прежнего мира.

— Знаешь, — произнес я задумчиво, повернувшись к хозяйке скромной квартиры. — Ты хороший человек, Клаудия. Я не держу на тебя зла. На самом деле. И уже давно.

— Знаю, Дима. Я всегда это чувствовала. У тебя добрая душа. И никакое воспитание, муштра и пропаганда этого не изменят. Ты — такой же, как твой отец.

Глаза итальянки смотрели на меня с такой вдохновленной открытостью, с таким чувством внутренней близости, что от ее взгляда мне сделалось слегка не по себе. А может быть, это было из-за упоминания отца. Однако Клаудия не почувствовала моей неловкости, не отвела свой взгляд, и продолжила:

— Глядя на тебя, я вспоминаю те дни, когда мы были вместе. То были лучшие мгновения в моей жизни. Ничто не может сравниться с ними. До сих пор.

Как прежде в такие минуты, я почувствовал неловкость, постепенно перерастающую в раздражение. Мне казалось, что между нами давно установился молчаливый уговор — избегать этой темы. Ведь как вообще можно общаться, думая об этом?!

Но я вдруг осознал, что время многое изменило, притупило боль. Странно, но я больше не чувствовал над собой тяжелого груза прошлого, когда смотрел на Клаудию. Видел лишь ее — настоящую; такую, как она есть сейчас.

В моей душе вдруг сгустилось смятение. Я не был уверен, что хочу знать, куда ведет пауза, установившаяся в этом странном разговоре. Не был уверен, что стоит приоткрывать очередную дверь, к которой я приблизился.

Было ощущение, что я стою на перекрестке, к которому шел очень долго. В этой точке сошлись, и удивленно уставились друг на друга двое: юный Димитрис из Генераторного и взрослый Димитрис из Сиднея.

Юный паренек был максималистом и мечтателем, разделяющим мир на черное и белое. Он был полон возвышенных идеалов, легко разделял хорошее и плохое, еще не научился менять свое мнение, признавать ошибки и прощать. Светился решимостью бороться за правду везде и всегда.

Его альтер-эго, приблизившийся к концу третьего десятка, повидал много грязи и боли. Он нес за плечами груз непростых решений, компромиссов с собственной совестью, разочарований и развенчанных мифов. Он избавился от большинства иллюзий, научился прогибаться под ударами жизни, уступать своим принципам, чтобы выжить и устроиться в этом мире.

Напротив них стояли две Клаудии.

Веселая, полная жизни и энергии, молодая итальянка смотрела в будущее с надеждой и верой в возможность найти свое счастье. Она способна была легко и безоглядно любить. Она светилась от жизнерадостности, готова была говорить без умолку. Если тень прошлых бед и остался в ее душе, никто не способен был разглядеть ее за ширмой молодости и счастья.

Взрослая женщина, перешагнувшая через свой четвертый десяток в трущобах Нового Бомбея, хранила на себе невидимые шрамы от ударов судьбы. Груз прошлых ошибок, вины и раскаяния, невосполнимых потерь и разрушенных планов, навсегда стал ее ношей. Она больше не искала свое простое женское счастье в светлом будущем — она силилась лишь отыскать гармонию и умиротворение, чтобы не сойти с ума от бессмысленности.

Юный Дима смотрел на молодую Клаудию со слезами на глазах, с глубокой обидой и упреком. Она была для него не только репетитором по английскому, сколько старшей подругой. С ней было так легко и приятно общаться, доверять свои тайны, делиться планами и мечтами, испытывая гордость от того, что эта красивая молодая женщина говорит с тобой запросто и воспринимает совсем серьезно, без воспитательных и снисходительных интонаций, как со взрослым. Он никогда не простит ей ее страшного предательства. Никогда не забудет, что она делала за спиной у него и его матери, улыбаясь ему на проклятых уроках английского.

Но пара взрослых людей, много лет спустя, смотрит друг на друга иначе.

Мы так привыкли разделять свою жизнь на отрезки, главы, части. Резать, сжигать мосты, забывать, начинать все «с чистого листа», становиться «другими людьми». Но наша жизнь — неделима. Мы состоим из нашего прошлого. Изменить этого нам не дано.

По застывшему лицу и тревожному дыханию Клаудии я необыкновенно ясно осознал, что она чувствует сейчас, какие мысли ее обуревают. В этот момент во мне шевельнулся порыв встать и уйти, не важно, куда. Но я почему-то остался.

Поднялся со своего стула у окна, подошел к ней. Движимый внезапным порывом, мягко положил руку ей на голову и прижал к своей груди. Секунду спустя, впервые на моей памяти, спокойно-умиротворенная Клаудия вдруг поникла и содрогнулась от всхлипываний. Казалось, она выпустила наружу то, что сдерживала много лет. Ее руки судорожно обхватили друг друга у меня за спиной.

— О Боже, Дима, я умоляю тебя, пожалуйста, прости меня! Клянусь, что не проходит и дня, чтобы я не молила душу твоей матери о прощении! Господи, я была так не права! Я просто… Просто ни о чем не думала… Я…

— Ну-ну. Перестань. Все хорошо, — произнес я, ласково погладив ее по волосам, и проговорил: — Я знаю, что тобой двигали чувства, не расчет. Верю тебе. Мы не всегда можем приказывать своему сердцу. Ты… любила моего отца. Это было неправильно, это было подло и несправедливо по отношению к моей матери. Но… это было то, что ты чувствовала. Я вряд ли поступил бы на твоем месте иначе. Я не сужу тебя. Не держу на тебя зла. И больше не говори об этом, пожалуйста. Оставим это в прошлом. Мы теперь другие люди. Давай будем думать о настоящем.

Клаудия некоторое время тихо рыдала, прижав лицо к моей груди, крепко обнимая меня сзади. Затем подняла ко мне свое взволнованное, слегка покрасневшее лицо. В ее глазах отражалось столько чувств, что их невозможно было перечислить. Там было и смятение. И раскаяние. И скорбь. И надежда. И мольба.

Ее нельзя было назвать в этот момент красивой — в том значении, в котором это слово произносят по отношению к длинноногим моделям с обложек мужских журналов. Но существует особенная красота, которую придает человеку его душа, чувства, мысли и эмоции. Эту красоту не запечатлеет фотоаппарат — разве что изобразит кисть гениального художника. Ее не видишь — скорее осязаешь.

Моими действиями в этот момент руководил не разум, а что-то другое. Положив ладони ей на щеки, я ласково поднял ее лицо к себе. Наши глаза встретились лишь на секунду, перед тем как я мягким движением поцеловал её в губы. Ощутил, как мое лицо оросила влага от ее слез. Ее уста практически не приоткрылись в ответ, словно она остолбенела от волнения, но из глубины ее легких вырвался судорожный вздох, и все тело всколыхнула дрожь. Моя грудь ощутила, как ее сердце бьется с бешеным ритмом, словно у марафонца на финишной прямой. Никогда еще в моей жизни женщина не реагировала так на мой поцелуй.

— Успокойся, — отстранившись на миг и заглянув в ее глаза, отражающие абсолютное смятение, прошептал я, нежно поправив ее волосы. — Все будет хорошо.

Судорожно вздохнув, она вновь подняла голову, несмелым движением потянувшись к новому поцелую. Ее руки по-прежнему были сжаты за моей спиной — казалось, она боялась разжать их, чтобы я не исчез, не растворился.

Все это было странно. Дико. Неправильно. Мы не произносили больше ни одного слова. Любое слово было бы в этой ситуации неуместным. Оно развеяло бы окутавший нас ореол безумия, заставило бы кого-то из нас одуматься, ощутить неуместность и кощунственность всей этой ситуации, попытаться взять верх над нерациональным порывом страсти.

Но когда голоса молчат, а говорит лишь язык тела, которому неведома никакая совесть, никакая мораль, никакие табу и запреты — то внешний мир перестает существовать. Мы теряем свои личности, память, прошлое. Мы превращаемся лишь в два разгоряченных тела, которые тянутся друг к другу в неодолимом порыве — древнем и естественном, как сама природа.

Это было не похоже на все то, что было у меня когда-либо раньше. Это было нечто большее, чем то, что в современном мире свободных нравов называют обыденным словом «секс». Каждое ее движение было преисполнено чувственности. От каждого моего поцелуя, каждого касания, она сладостно трепетала, будто в этот момент исполнялась ее сокровеннейшая мечта. Будто сегодня последний день ее жизни. Я чувствовал — это у нее впервые за много лет. Может быть, впервые за все эти годы.

Духота и жара перестали существовать для меня. Я вдыхал легкий, пьянящий аромат масел, которыми благоухала ее нежная кожа. Тихие вздохи и, время от времени, звон бамбуковых палочек у окна, убаюкивали и вводили в состояние, которое было сродни трансу.

Мое тело физически улавливало исходящую от нее энергию. Эти нежные вибрации не позволяли мне быть грубым, настойчивым и нетерпеливым. Каждое мое движение было бережным, будто я прикасаюсь к хрустальной вазе, и мягким, как касание перышка. Я сам не заметил, когда все напряжение в моем теле, бывшее, казалось, частью моего существа, исчезло, и я полностью растворился в нежном океане чувственности.

Казалось, что это длилось целую вечность — и в то же время всего один миг.

Странно, но эти ни с чем не сравнимые минуты совершенно очистили меня от любых мыслей и переживаний — так, как не способна очистить никакая медитация. После того как все закончилось, я поймал себя на том, что просто расслабленно лежу на спине, уставившись в потолок, едва ли вообще понимая, где я нахожусь. Даже не знаю, долго ли такое состояние могло бы продлиться. Но Клаудия, лежащая рядом, прервала его первой.

— Мы не должны были делать этого, — произнесла она притворно спокойным тоном, и через несколько мгновений добавила: — Но я никогда об этом не пожалею.

Я лишь неопределенно помотал головой. Первые мысли начали неохотно вползать в голову. Сложно описать, что я в этот момент чувствовал. Наверное, это была растерянность. Люди вряд ли вообще заслуживают называться homo sapiens, мыслящими и рациональными существами, если двое из их вида могли только что заняться любовью в этом месте, при этих обстоятельствах.

Но я тоже вряд ли когда-то об этом не пожалею.

— Я вообще не могу понять, что я здесь делаю, — признался я. — Почему я пришел.

— Тебе ведь некуда было больше пойти.

— Но я не смогу и остаться. Ты ведь это знаешь.

— Знаю, — покорно кивнула она.

Она прекрасно все понимала. Понимала, что мы были вместе лишь один раз, и это больше не повторится. Она не могла стать всего лишь еще одной из моих женщин, с которыми меня связывает легкая интрижка или секс без обязательств. Я способен был лишь любить всей душой, или быть безразличным. По отношению к ней ни одно из этих чувств теперь не было возможным.

— Дима, я не прошу тебя быть со мной. Я лишь прошу тебя найти убежище. У меня. У этих людей, которые тебя спасли. Неважно. Ты не должен возвращаться в Сидней! Я не могу смотреть, как ты отправляешься на смерть так же, как на нее отправлялся Володя…

— Довольно, — остановил ее я движением ладони. — Давай все же не будем говорить о нем после того, что только что было.

— Да, конечно. Извини.

С трудом заставив себя вырваться из неестественного в этой ситуации состояния расслабленности, я присел на край топчана и просунул свои забинтованные ступни в мои дурацкие резиновые тапки. Странно, но только что они, кажется, совсем перестали болеть, а теперь вот саднили как прежде. Может, Клаудия научилась каким-то тайным восточным искусствам?

В этот момент я услышал за дверью квартиры едва слышный шорох, заставивший меня подсознательно насторожиться. Моя ладонь, лежащая в этот момент на стене, невольно сжалась. В памяти мелькнули бегающие глаза замочного мастера. Я вдруг с тревогой осознал, как много времени я провел на одном месте.

— Клаудия, — вскакивая с кровати и делая быстрый шаг к двери, заговорил я шепотом, полуобернувшись к ней. — Мы пробыли здесь слишком долго. Нам нужно…

Остаток моей речи утонул во взрыве, с которым заряд взрывчатки вышиб дверь.

Загрузка...