Новатор

Если бы меня спросили насколько я зауряден, то я бы ответил не задумываясь — на все 100 процентов.

Да, я учусь немного лучше, чем большинство в нашем седьмом классе, но ведь далеко не так хорошо, как Надька Белкина или Сашка Сенная.

Да, я люблю почитать фантастику, поиграть на компьютере и погонять в футбол, но кто этого не любит? В 13 лет, учась в обычной, даже можно сказать средней школе, все только и делают, что читают белиберду, сидят в интернете, или гоняют мяч по двору.

Разрешите представиться, Дима Санцев. Я же Димочка и Димончик для родителей, я же Димон, Демон или Санец для одноклассников. Даже имя у меня заурядное, нас таких 3 Димы на 2 седьмых класса.

Я до сих пор немного обижен на родителей — ну почему было не назвать меня каким-нибудь не настолько популярным именем? Ну не Бонифацием конечно и не Измаилом, но хотя бы Колей или Серёжей назвали бы, ни одного Коли или Серёжи у нас ведь нет. Впрочем, хорошо хоть Никитой меня не назвали — этих вообще, по-моему, каждый третий.

Говорят, что каждый человек считает себя гением, особенно в молодости. Это не про меня. Я себя не то, что гением никогда не считал, но и в принципе всегда сомневался в своих способностях довести до конца что бы то ни было.

И физические данные меня подвели. Несколько раз родители меня записывали на спортивные секции. Оберегая меня, они всегда выбирали те, на которых я не смогу себе ничего повредить.

В результате сначала я полгода ходил на спортивные танцы. Пока мы разучивали отдельные «па» всё было нормально — я вместе со всеми делал раз-два-три, и раз-два-три. Особого удовольствия мне это не доставляло, но и не напрягало — если родителям нравится, то почему бы и не посвятить этому час после школы. Хуже стало, когда мы разбились на пары и стали действительно учиться танцевать.

«Скромность украшает человека», — говорила моя мама и я, как человек скромный, стоял в сторонке пока всех девчонок не разобрали. Оглянувшись по сторонам, я увидел, что свободной осталась лишь одна девочка — одна из самых страшненьких. Я запомнил её из-за дурной привычки постоянно ковыряться в носу. Пока я раздумывал — не пригласить ли её быть моим партнёром, к ней подошёл толстый Матвей, которого родители устроили на танцы для того, чтобы он хоть немного сбросил вес. Так я остался без пары. Я сходил ещё на несколько занятий, и иногда даже удавалось потанцевать с какой-нибудь девчонкой, у которой не пришел партнёр, но, в конце концов, это мне надоело и я ушёл из танцев.

Повозмущавшись моему уходу, родители вскоре записали меня на теннис. Через неделю занятий теннисом я так потянул руку, что даже не смог писать ручкой. Врач сказал, что про теннис придётся забыть как минимум на месяц-два. Этого уже родители не вынесли, потому что заплатили за моё обучение на три месяца вперёд и заявили, чтобы я сам думал, каким спортом мне заниматься.

Сам-то я толком не понимал зачем мне вообще заниматься спортом. По-моему, я прекрасно мог обойтись и без него, но мама была настойчива и через некоторое время после тенниса мне родители разрешили записаться на спортивное ориентирование, посчитав, что этот вид спорта совершенно безопасен для моего хрупкого здоровья.

Ну что может случиться с человеком, просто бегающим по лесу с компасом?

И действительно, несколько месяцев мы с пчелиным упорством изучали устройство компаса и топографические карты. Наконец, когда мне даже во сне стала периодически являться информация о рельефе местности, нас выпустили на волю, а именно — побегать в городском парке и найти там 6 баз, отмеченных инструктором на карте.

Я был на высоте, я сиял, я первым нашёл их все!

Я понял — вот моё призвание. Всё, что было до этого — ботва, именно тут я стану чемпионом!

Но на первых же выездных соревнованиях за городом меня укусил клещ и я слёг с температурой 40 градусов и ознобом.

— Повезло, — сказал врач, показывая результаты анализов родителям, — ни боррелиоза, ни энцефалита. Просто какая-то аллергия, скоро всё пройдёт.

Я приподнялся на подушке и спросил с надеждой:

— может тогда мне можно продолжать заниматься ориентированием?

— Только в пределах микрорайона, — ответил отец.

По лицу матери я тоже сразу понял, что уж теперь-то в лес меня не отпустят как минимум до совершеннолетия.

Второй спортивной секцией, выбранной мною самостоятельно, было дзюдо.

Нет, наверное самостоятельно это громко сказано. Самостоятельно я бы выбрал бокс. Тогда мне было 11 лет и именно в тот год меня стали задирать более сильные пацаны, занимавшиеся спортом. Частенько из-за того, чтобы привлечь внимание девчонок, а ещё чаще — просто так, для развлечения. Пацаны ходили на качалку, и я считал, что занявшись боксом я запросто начищу им рыло, но мама сказала, что от бокса становятся идиотами — там много бьют по голове.

— Тогда пойду на качалку! — заявил я безапелляционно.

Мама подумала и сказала:

— Нет, качалка это тоже плохо. Иди-ка ты лучше на дзюдо, там дураком не станешь. Вот наш президент с детства занимается дзюдо и погляди, какой умный.

— Но губернатор Калифорнии тоже с детства на качалку ходит и вроде тоже не дурак, — попытался возражать я, но вопрос был уже решён.

Впрочем, я не сильно расстроился. Дзюдо это конечно не бокс, но натренировавшись наверняка можно тоже всем неплохо вломить, особенно Вовке Цацкину, который уже просто достал своими вечными домогательствами. У Вовки была погоняла Цаца, но так его называли только за глаза — убедившись, что ни его самого, ни двух его отъявленных друзей нет в пределах слышимости. Сам же он требовал, чтобы его все называли Владимиром. Все считали это слишком длинным и предпочитали его в глаза вообще никак не называть, тем более, что человеком он был далеко не самым приятным в общении.

На дзюдо я проходил два месяца и мне сломали руку.

— Не судьба, — прокомментировал отец, и моя спортивная карьера на этом закончилась.

Рука в гипсе поспособствовала повышению моего авторитета. Поначалу все мне сочувствовали, даже Танька Семёнова, презрительно относившаяся ко всем пацанам, и не замечавшая раньше моих жалких попыток поухаживать за ней, подошла, осторожно потрогала руку и спросила:

— Не больно?

— Нет, ни капельки, — не смог удержать я довольную улыбку.

Посмотрев на мою цветущую физиономию, Танька фыркнула: «Дурак» и убежала. Мне же ничего не осталось, как вновь уткнуться в учебник. С гипсом выходить в коридор на переменках я не рисковал — там вечно ошивался Цацкин с компанией и можно было реально пострадать. Хотя, конечно это было скорее перестраховкой — пока я ходил с гипсом ни Цацкин, ни его подельники никогда не задирали меня. Мой рейтинг несколько повысился и я какое-то время, пока ходил раненый и популярный, был им почти как свой.

Я бы, впрочем, вообще никогда бы не выходил из класса на переменах, но это считалось уделом совсем уж слабых. В классе, например, всегда оставался Петя по прозвищу «пукало», чтобы его не чмырили в коридоре. Но мне как-то не хотелось опускаться до его уровня, и обычно я себя пересиливал и всё-таки выходил в коридор.

На переменках пацаны, как правило, сбивались в кучку вокруг кого-нибудь из владельцев крутых телефонов и смотрели видеоролики, картинки с голыми тётками или слушали матерные песенки. Не скажу, чтобы мне это не нравилось, но растолкать всех, чтобы краем глаза увидеть маленький экранчик у меня никогда не получалось. Единственный раз мне показали картинку на телефоне, когда я ходил в гипсе, но, как я уже говорил, тот месяц был вообще для меня до определённой поры самым удачным в школе.

У самого меня никогда не было хорошего телефона. Отец, конечно, отдал мне свой старый, когда ему подарили новую трубу, но тот выглядел как кирпич и весил примерно так же. Я понимал, что у родителей нет денег, чтобы купить мне хороший телефон, но этот я не брал с собой в школу, чтобы не давать лишнего повода себя обсмеять — уж лучше ходить вообще без телефона, чем с таким. Когда мама мне не дозванивалась и спрашивала, почему я не взял трубку с собой, я, чтобы не обижать родителей, отвечал, что просто забыл его дома. Мама мне верила и у неё, по-моему, даже стали появляться идеи — не показать ли меня доктору, чтобы тот проверил мою память.

Если на переменах мне было страшновато, то на уроках мне было откровенно скучно. Нет, я понимаю, что где-то в России есть хорошие учителя, которые реально любят своё дело и способны за небольшую зарплату увлечь учеников процессом получения знаний. По крайней мере, я видел таких учителей по телевизору — для них проводят конкурсы, награждают их дипломами. Но это всё не про нашу школу.

Одним из немногих нравившихся мне преподавателей был трудовик. Иногда мы, конечно, что-нибудь делали на его уроках — табуретки там, модельки разные, но чаще просто сидели и слушали его истории. А рассказчиком он был замечательным. Он говорил про то, как жилось в Советском Союзе, рассказывал как работал на заводе, как воевал в Чечне, как ему там прострелило руку, после чего его, инвалида, взяли только в школу. И так он умел подать этот незамысловатый материал, что послушать бы его и поучиться нашей училке по литературе. На её уроках кто-нибудь из учеников обычно стоял у доски и нудно читал вслух очередное произведение какого-нибудь классика. Остальной класс спал, а иногда спала и сама училка… Надежда Семёновна, так её звали. Сочинения и изложения превращались для всего класса в адскую муку, потому что, какой бы шедевр ты не написал, пятёрки всё равно получат только её любимцы — Надька Белкина и Кирька Сидоров. Ну, иногда она снисходила до того, чтобы поставить ещё пару пятёрок, но меня чаша сия как-то всегда обходила.

Ещё мне нравилась география. Не потому, что преподаватель интересно рассказывал материал, а по причине моей повышенной мечтательности. Все уроки напролёт я рассматривал большую, потрёпанную от времени, карту мира, которая висела на стене совсем рядом с моей партой. Карта была довольно старая — на ней ещё был СССР, Югославия и многие другие «несовременности». Глядя на эту карту, я мечтал, что вырасту и стану путешественником — заберусь на самые высокие горы мира, познакомлюсь с пингвинами в Антарктиде, обнаружу новое, неизученное племя в африканском Конго и проплыву на утлой лодочке по всем рекам мира.

О своих мечтах я никому не рассказывал — слишком они были немодными. Девчонки в классе собирались стать моделями и актрисами (кто покрасивее), или бизнес-леди (кто поумнее), пацанов похоже вопрос «кем быть» вообще не волновал, но, судя по разговорам, в почёте были профессии торговца, банкира и чиновника. По мнению парней, все люди этих профессий неплохо зарабатывали, а только это и может быть достойной целью в жизни. Конечно, подразумевалось, что сами они станут не теми торговцами, которые с утра до вечера стоят на рынке, не теми банкирами, которые с натянутой улыбкой предлагают кредитные продукты на входе в каждый магазин, и не теми чиновниками, которые за грошовую зарплату сидят в обколупанных кабинетах. Нет, это всё для кого-то другого, они-то, конечно, станут главами крупных торговых сетей, президентами банков или, как минимум, вице-губернаторами. Причём, судя по их рассказам, сразу вскоре после окончания школы.

Впрочем, откуда мне знать, может так оно и будет. Тот же нелюбимый мною Вовка Цацкин уже сколько раз хвастался, что его отец, директор большого супермаркета, специально не берёт себе заместителя — ждёт когда Вовка закончит школу, чтобы взять его к себе…

…Я бы, наверное, не хотел пойти работать после школы к своему отцу — в штамповочный цех.

В общем, разумом я понимал, что без солидного бэкграунда в виде богатых предков, мои мечты о путешествиях так же останутся мечтами.

Реальный план жизни, как бы он мне ни не нравился, был примерно такой: поступить в институт (если хватит баллов или денег у родителей), также, как и в школе ни шатко ни валко отучиться в нём, после чего побегать-поискать работу, найти себе что-нибудь не очень пыльное и попытаться скопить первоначальный взнос на квартиру, взять ипотеку и потом почти всю жизнь за неё расплачиваться.

Что-то я упустил… Ах, да! Где-то в этом плане нужно ещё найти место, чтобы жениться, а возможно и чтобы детей завести. В общем, никакие путешествия по Африке и Антарктиде ну никак в этот план не вписывались.

Жениться я бы хотел на Таньке Семёновой. Но это тоже было неосуществимой мечтой. Танька была красавицей. Да и умницей тоже. Не зубрилкой, как Надька или Сашка, а просто умной и весёлой девчонкой. Я бы с ней дружил, но вот как-то не принято это было в нашем классе. Всегда у нас пацаны отдельно, девчонки отдельно, а если кого-то уличат в дружбе с девчонкой, то тут же и задразнят — просто детский сад какой-то. В результате, и девчонки и пацаны всячески старались продемонстрировать пренебрежение при общении друг с другом. Но это меня особо не расстраивало, кроме тех моментов, когда Танька говорила со мной через губу.

Хотя в прошлом году надо сказать всё стало понемногу меняться — парни стали более дружелюбно относиться к девушкам, девчонки этого тоже не оставили без внимания и стали с благосклонностью принимать интерес к себе со стороны пацанов. Тут бы мне тоже подвизаться к Таньке, но я как-то всё время откладывал это на потом, боясь, что меня засмеёт или сама Танька или одноклассники.

Отец не понимал, почему у нас сложились такие отношения между парнями и девчонками. В его детстве, в далёкие 70-е, всё было по-другому — девчонки с парнями дружили и всячески им помогали. Они вместе ходили в какие-то походы, жгли костры, пели песни, посещали различные кружки по интересам и в 13 лет уже вовсю целовались по подъездам. Не знаю, наверняка он в какой-то мере идеализирует своё детство, не может всё настолько кардинально измениться за 30-35 лет.

Одно можно сказать точно — люди становятся инфантильнее с каждым поколением.

Несмотря на все экономические и финансовые кризисы, несмотря на растущие цены, несмотря на плохую экологию, несмотря ни на что, жизнь, всё-таки улучшается. Раз уж подростки с каждым поколением всё дольше остаются детьми, то это диктует жизнь. Она уже не требует, чтобы в 6-7 лет на детей перекладывались заботы о младших братьях и сёстрах, чтобы в 10 на детях были все мелкие домашние вопросы, чтобы в 13-14 — на работу, в 15-16 — воевать, всё это уже не нужно. Вместо этого, до 17 лет мы непонятно чему учимся в школе, потом лет 7 ходим в институт, а потом лет 5 учимся на работе тому, чем уже и будем заниматься всю оставшуюся небольшую жизнь. В результате, лишь к 30 года большинство людей осознаёт себя как личность, способную хоть как-то контролировать свои поступки, способную созидать и разрушать, а не только плыть по течению в массе людей, в которую его впихнули ещё в детском саду.

Нет, в свои 13 лет я так конечно ещё не думал, все эти мысли пришли ко мне позже. А тогда на уме было лишь несколько простых вещей — где провести перемену, чтобы меня не задирали, как сдружиться с Танькой и как бы не получить трояк, которые так не любила мама.

Трояк, он же тройбан, как правило, был моей худшей отметкой. Двойки, за все 6 лет моего обучения в школе я получал лишь три раза и все их помнил наизусть. Один раз получил за то, что не подготовился к ботанике — ну просто вылетело задание из головы, второй за литературу, когда я так замечтался, что за весь урок написал лишь пару строк изложения, а третий — за поведение, когда выматерился, не заметив присутствия учителя. Матюгались, впрочем, у нас в классе все — и пацаны и девчонки, однако материться в присутствии учителя считалось всё же моветоном и уделом только очень смелых пофигистов, к каковым меня и ненадолго причислили после той двойки. Так что, в какой-то мере я был даже ей рад, но повторить подвиг не решился.

В общем, все меня считали хорошистом — середнячком.

Нет, я не жалуюсь на свою заурядность, я понимаю, что никто кроме меня в этом не виноват. Когда кругом все хотят так или иначе выдвинуться из однотипного ряда, когда по телевизору, по радио и в каждой книжке кричат: «выделись!», «стань звездой!», «сделай всех!», мне даже доставляло удовольствие прятаться в самой серединке общей массы. Никакого дискомфорта — ни морального, ни душевного я от этого не испытывал. Мне там было тепло и уютно.