Никто не умрет. Часть 1

Глава 8. ТАЙНА ЯКУДЗЫ

Вечером в спарринге он пропустил удар в голову и на мгновение потерял ощущение реальности.

… Яркие солнечные блики на стенах, ласковые лица, заботливые руки, поднимающие его высоко над головой… и знакомый до боли в сердце ласковый прищур и тихий возглас сзади на японском языке: «Кацуро! Не урони Итиро»…

Потом, поднимаясь с пола под сердитое ворчание Якудза, спросил:

— Сэнсэй, ты знаешь, кто такой Итиро?

Лицо Якудза осталось бесстрастным, а взгляд скользнул мимо Хана и упёрся в противоположную стену.

— Где ты услышал это имя? — спросил он вместо ответа.

— Кажется, я его вспомнил. А Кацуро кто?

На лице Якудза застыла серая маска, он не знал, что ответить. Напряженное молчание было неожиданно нарушено, стремглав влетевшим в спортивный зал мальчишкой, который крикнул, чтобы Хан бежал поскорее домой, потому что его отец убивает его брата.

Хан жил отдельно от родителей после поступления в колледж. Заработав на нескольких коммерческих боях, он смог снять приличную квартиру во Владивостоке и купил машину. Когда он сообщил, что будет жить отдельно, то увидел облегчение на лицах Олега и Полины, словно они сбросили с плеч тяжелый груз. Переживал только Сашок.

Сашок, был худеньким парнишкой с массой тела ниже средней для своего возраста. Мать то и дело лечила его от каких-то врожденных заболеваний. Русоголовый голубоглазый, он был похож на своих родителей во всем, кроме отношения к брату. Сашок гордился братом, почти боготворил его. Если Сашку по его слабости и не доставались пинки и подзатыльники, то только благодаря большому авторитету старшего брата. Со временем Сашок даже стал пользоваться своим родством в корыстных целях. Он мог подойти к соседу по улице и потребовать:

— Дай покататься на твоем скейтборде, а то брату скажу, что ты меня стукнул.

Конечно, владелец скейтборда не хотел познакомиться с железной хваткой Сашкиного брата и с огромным сожалением расставался с новенькой доской на колесиках.

К тринадцати годам Сашок стал упрям и своенравен, так что матери приходилось не сладко. Он перестал слушать мамины запреты и следовать ее советам. В семье у него был только один кумир — старший брат.

Когда Хан уехал, Сашок, оставшись без поддержки старшего брата, оказался в самых низах школьной иерархии. Пытаясь вернуть себе хоть немного уважения, он связался с группой подростков, которые занимались в школе сбытом наркотиков. Сегодня он был пойман за этим занятием в школьном туалете.

Отец примчался с работы, закрыл мать в соседней комнате, чтобы не мешала, и в ярости стал избивать его ремнем. Он гонял его по комнате, не подпуская к дверям, чтобы тот не мог убежать. Из расстегнутых брюк выбилась гимнастерка. Он орал и матерился.

Хан ворвался в комнату и встал между ними в стойке, готовый отразить новое нападение. Отец замахнулся на него с криком «не мешай, это тебя не касается», но был отброшен в угол комнаты, вскочил, уставившись на Хана яростным взглядом. Ремень дрожал в его руке. У другой стены комнаты жался Сашок с руками, израненными острыми краями пряжки.

— Не бей его, он же твой сын.

— Вот именно он — мой сын, — крикнул Олег, делая ударение на слове «мой», — И это наши семейные дела. Он — торговец наркотиками! Сын начальника патрульной службы, которая ловит и сажает торговцев наркотиками, сам ими торгует. Что подумают мои начальники? Может быть, это отец заставляет его торговать? Конфискует, а потом сбывает.

Олег, тяжело дыша, начал заправлять рубаху в брюки.

— Меня уже давно спрашивают, откуда такой дом, откуда такая машина. Хочешь знать откуда?

— Нет, — пожал плечами Хан, — я не прокурор.

Олег как-то сразу остыл. В соседней комнате в закрытую дверь барабанила Полина. Она громко кричала:

— Выпусти, изверг. Я на тебя начальству пожалуюсь, как ты над сыном измываешься. Открой, садист. Немедленно, выпусти.

Олег достал из кармана ключ, и пошел выпускать Полину. Она ввалилась в комнату, где только что происходила баталия и тут же бросилась к Сашку, стала разглядывать его раны и причитать. Олег смотрел некоторое время на жену, суетящуюся около сына, потом сплюнул на пол и сказал:

— Все, хватит. Достали вы меня все.

С грохотом отодвинул дверь шкафа-купе, вытащил объемистый черный чемодан и стал бросать туда свои вещи, которые попадались ему под руку.

Полина причитала над сыном, заклеивала ему порезы и ссадины пластырем, изредка подливая масла в огонь, своими комментариями:

— Давай, собирайся, а я к твоему начальству пойду и расскажу. Все расскажу. О чем молчала столько лет — тоже. И про Бореньку… Все узнают, что ты за человек… преступник…

— Беги отсюда. — сказал Олег Хану. — Если эта дура с ума спятила, и собирается все рассказать, то тебе надо срочно уезжать из этой страны. А я уже побежал. Из страны мне никуда, а из этой психушки, в самый раз, пора делать ноги.

Он схватил не закрытый чемодан в охапку и скверно ругаясь, вышел на улицу. Возле дома собралось несколько человек зевак — соседей и случайных прохожих. Они расступились, пропуская Олега к машине. Тот бросил чемодан с торчащими из-под закрытой крышки вещами в багажник белой «Тойоты»[1].

Хан пошёл за ним и догнал его, когда тот уже сидел за рулем и вставлял ключ в замок зажигания.

— Стой, объясни, что такое «все»? Что она мне может рассказать?

Олег провернул ключ в замке зажигания, мотор забубнил, приглушая голос.

— На все плевать… беги отсюда… — сказал и захлопнул дверцу.

Машина с визгом рванула с места, окатив собравшихся облаком пыли. Хан вернуться в дом к всхлипывающему Сашке и причитающей над ним Полине.

— Иди спать, мне надо поговорить с матерью, — сказал он Сашку.

Тот послушно встал, но Полина обеими руками ухватила сына за рукав.

— Ты не можешь здесь распоряжаться! — закричала она, обратив к Хану пылающее яростью лицо. — Ты тут не хозяин. Ты тут никто! Убирайся отсюда! Не мешай нам жить.

Сашок оттолкнул мать, и с криком «Надоела! Достала!» бросился по лестнице вверх в свою комнату. От толчка Полина качнулась. Схватившись за перила рукой, она неловко осела на ступени.

— Вот, что ты наделал, урод разрисованный! Что смотришь своими ядовитыми глазищами? Не боюсь я тебя! Сатана! — злобно зашипела она, брызгая слюной.

Хан не понимал причину бешенства. Он не был виноват в том, что сейчас произошло между ней и Олегом, и не имел отношения к незаконным делишкам Сашка, за которые тот получил взбучку от отца.

— Мать, ты в своем уме? — спросил он, тряхнув её за плечи.

— Мать? Какая я тебе мать? — взвизгнула Полина, вырываясь, и вдруг сникла, обхватила голову руками и закачалась взад-вперед, тихо поскуливая.

Потом подняла голову, зловещая улыбка появилась на ее лице.

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, всех вас. Душа изболелась. Зло в тебе страшное. Убила бы. Только об этом надо было раньше думать, когда ты был маленький. А теперь попробуй тебя убей…

— Хватит, — оборвал он ее. — Просто, рассказывай все, что ты знаешь, но до сих пор скрывала!

— Я все расскажу. Всем порасскажу, в телевидение напишу. Про то, как муж мой продал сына. Про то, как мужа моего треклятого направили в командировку в китайскую милицию, а я, дура, взяла турпутевку и поехала с ним и сына Бориску с собой взяла. Ох, я дура-дура! Сама своими руками. А Боренька-то так радовался, что с мамой и с папой поедет на поезде…

Полина посмотрела в зашторенное окно, за которым была темнота, словно пыталась разглядеть в ночи свое прошлое.

— Когда Борис родился, все удивлялись — какой красивый мальчик. Вот и сглазил кто-то…

— Какой Борис? — перебил ее Хан, — Ты о ком говоришь?

Глаза Полины уперлись в переносицу Хана, она привстала и подняла руку, будто хотела дать ему подзатыльник.

— Слышишь, о чем я тебе толкую, тупая твоя башка! Пропал мой мальчик по ту сторону границы. Пропал Боренька, и его не нашли. В озере искали, в лесу искали, в горах искали. Ихний милиционер пришел и говорит — утоп. Тогда Олег привел тебя. Надо, говорит, японского малыша увезти в Россию.

Ноги Хана неожиданно отяжелели, будто он пробежал тридцать километров. Хан присел на корточки.

— Какого говоришь? Японского? — переспросил он.

— Олег стал перекрашивать тебе волосы в рыжий цвет, — продолжала, не слушая его, Полина, — У Бориса волосы рыжие были. Не знаю, куда пограничники смотрели, тебя с Борисом никак нельзя было спутать ни по внешности, ни по возрасту. Ведь ему было 5, а тебе — 3 года.

— Рыжий? — он бездумно повторил за Полиной слово, случайно зацепившееся за сознание.

— Рыжий, как солнышко, — обрадовано подтвердила Полина, — Сейчас покажу его фотографии.

Полина, цепляясь за поручни, тяжело встала со ступенек, зашаркала на кухню. Хан последовал за ней. Она поставила стул около навесного шкафа, потянулась к верхней полке.

— Я ни одной фоточки не выкинула. Когда он «заметал следы» и уничтожал все, что сына касалось, я спрятала кое-что от него подальше, чтобы память сохранить.

Полина вытащила из шкафа сверток и, качнувшись, слезла со стула. Сдвинула на столе посуду в сторону, смахнула крошки на пол, положила на освободившееся место сверток, грузно плюхнулась рядом на стул, бережно развернула желтую оберточную бумагу. Внутри оказалась поношенная детская футболка с цифрой: «5».

— Бореньке должно было исполниться пять лет, — сказала Полина, дрожащими руками разглаживая слежавшуюся в жесткие морщины материю. В футболку были завернуты кучка фотографий, сделанных при помощи фотоаппарата «Polaroid».

Хан взял одну из них. С фотографии на него смотрел рыжий мальчик с огромными голубыми глазами, курносым носом и веснушками во все щеки.

— Дай мне ее, — попросил Хан.

Полина прищурила глаза с хитрым видом.

— Я дам, если найдешь Бореньку в этом треклятом Китае живого или мертвого.

Хан не успел ответить. Лицо Полины вдруг стало меняться, наливаться кровью.

— Это ты во всем виноват. Ты был послан, чтобы разрушить благодать, ты — сам сатана…

Полина встала, опершись дрогнувшей рукой о стол, схватила бутылку красного вина и занесла ее над головой, метясь ей в Хана. Бутылка оказалась открыта, и вино полилось по ее руке, заливая рукав халата потеками кровавого цвета.

Он завернул фотографии обратно в футболку, сунул под мышку вместе с оберточной бумагой и ушел. Он направлялся к Якудза. От него он рассчитывал узнать подробности правды, которую от него до сих пор скрывали.