Нейтринная гонка

КВАДРАТНЫЙ КОРЕНЬ ПИФАГОРА (совместно с Руди Рюкером)

Скрюченный Жук насадил форму числа на свои загнутые когти — черная сочащаяся масса в развернутом состоянии достигала почти десяти стадий в длину, а сейчас замысловато свернулась. Нелепо соединенные конечности жуткого создания заскрипели, когда оно впихнуло награду съежившемуся пе-ред ним человеку.

— Возьми, — раздалось хорошо поставленное жужжание апейрона Жука. — Ты почти готов. Это пятый и последний из наших даров.

Вес подарка заставил человека пошатнуться, утратить равновесие и боком вывалиться из вселенной сновидений…

Лучи утреннего солнца упали на лицо Пифагора, и он проснулся. Несколько мгновений разум философа был блаженно свободен от всего скрюченного, безграничного, иррационального и беспредельного — свободен от апейрона. Пифагор сел и набросил на плечи, словно плащ, затхлую накидку из овчины. Сквозь отверстие пещеры взгляд философа скользил вниз по горным склонам, которые спускались к садам и полям, приютившимся в изгибе реки Нессус.

Река. Созерцание сверкающей водной нити вернуло философу тяжесть знания. Пифагору были известны всего пять чисел, объясняющих устройство мира, и среди них число реки — как и прочие, немыслимо длинное. Знание это было получено философом от Перевитого Червя — первого из обитателей апейрона, явившегося к нему полгода назад.

С тех пор пятерка нелепых, грязных, кривобоких созданий неотступно преследовала его в ночных сновидениях. Физически философ совершенно измучился, однако общение со Спутанным Деревом, Перевитым Червем, Взлохмаченным Котом, Кишащим Роем Глаз и Скрюченным Жуком принесло ему и дары — пять чисел, обладающих магической силой. Скрюченный Жук вручил свой дар с особой торжественностью. Новое число превосходило все предыдущие, оно обладало поистине сокрушающим размером. Не приходилось сомневаться, что в нем заключается нечто весьма важное.

Временами Пифагору хотелось забыть новое знание и продолжать верить старым учениям: что мир устроен на основе простых целых чисел. Если бы вновь вернуть ту гармонию невинности!.. Создания апейрона из снов и их ужасные дары подорвали все устои веры Пифагора.

Хвала Аполлону, солнце вновь взошло на небеса и даровало ученому передышку от ночных снов. Ему предстоял новый прекрасный день: скоро придут ученики, а ближе к вечеру философа посетит благородная женщина, чтобы скрасить его одиночество.

Большой каменный выступ на выходе из пещеры служил местом публичных выступлений философа. Пифагор нагнулся над очагом, соорудил неровный конус из веток и приготовился призвать Число Огня, полученное в дар от Взлохмаченного Кота. Это число не было «четверкой» тетраэдра, которое некоторые полагали формой Огня. Нет, благодаря демонам апейрона Пифагор отныне имел дело с гносисом единственного истинного и тайного числа физического Огня в этом павшем мире Женщин и Мужчин. Могущественные волшебные числа, обозначающие физические предметы, были так велики, что из всех живущих на свете людей только Пифагор обладал разумом, способным охватить их размер.

Пифагор создал Число Огня внутри и выпустил его наружу.

Вязанка, весьма отдаленно напоминающая конус, покрылась грубыми красно-желтыми треугольниками и пирамидами, чистыми симулякрами пламени, ибо Пифагорово Число Огня было, в сущности, всего лишь рабочим подобием. Божественная природа сущего вступила в свои права, и гибкие, извилистые языки истинного пламени вспыхнули на ветках. Число Огня разожгло настоящий огонь, присущий органическому миру привело в движение частицы природного огня, заложенные в дереве благотворными лучами великого светила.

Пока огонь согревал воду для утреннего омовения философа, Пифагор обдумывал сон о Скрюченном Жуке и новую громадную модель числа, полученную от старинного знакомца из сна. Новое число соотносилось с некоторыми объектами и свойствами, которые можно обнаружить в обыденном мире — перасе, — к которому Пифогор был еще крепко привязан. Однако истинная суть числа оставалась тайной, пока он ясно воспринимал физическую форму, с которой число соотносилось в высших сферах. Пифагора учили терпению, и он с удовольствием просто вертел число в своей светлой голове.

Философ умылся и решил отведать скромный, как и положено отшельнику, завтрак: мед, финики и орехи. Неплохо бы знать числа для этих незамысловатых продуктов, думал Пифагор, поглощая еду. Однако создания Бесконечности были дарителями прихотливыми. Когда в качестве второго дара философ попросил у Спутанного Дерева числовое обозначение для меда, то получил взамен Число Накидки из овчины.

Уже завершая трапезу и в последний раз поднося к бородатому рту палец, намазанный медом, Пифагор заметил своего лучшего ученика Архита, который рьяно карабкался по склону к пещере учителя. Устрашенный рвением юноши, философ вздохнул.

Архит начал возбужденно говорить, еще не достигнув отверстия пещеры. Что-то о золотом сечении и новом способе вписать правильный пятиугольник в окружность. Пифагор пропускал слова ученика мимо ушей. Философ находил модернистские геометрические конструкции своего последователя чересчур запутанными.

— А почему бы не попытаться отыскать самый точный способ поделить круг на пять частей методом проб и ошибок? — спросил Пифагор.

В прошлом он сам презирал подобные способы, но постоянное общение с демонами апейрона испортило некогда аскетический вкус ученого.

Вскарабкавшись наконец на склон, Архит, оценив шутку учителя, издал короткий резкий смешок.

— Поистине так. Тогда почему бы сразу не броситься головой в омут непочтительности и не провозгласить, что целые числа не есть основа всего сущего? Почему бы не сказать, что апейрон — единственный фундамент и центр этого мира?

— Придет ли Эвритоя сегодня на урок?

Захваченный врасплох резкой сменой темы, Архит скорчил гримасу, словно подавился оливковой косточкой. Тон его стал резче и заметно прохладнее.

— Моя мать, да хранят ее боги, действительно одержима необычной жаждой знаний. Слушая жалобы моего отца Глокуса, другие женщины смотрят косо на неподобающий жене и матери философский пыл. Они недоумевают: неужто для полного счастья ей не хватает простых домашних забот? Я пресекаю подобные разговоры, отстаивая ваши добродетели гражданина и мудреца. — Архит сверлил учителя взглядом. — Надеюсь, моя вера не будет посрамлена.

Пифагор почувствовал легкий стыд, однако скрыл его под маской высокомерия.

— Конечно, конечно. Но ты так и не ответил на мой вопрос.

Архит поспешил добавить:

— Да-да, моя мать собиралась посетить вас сегодня к вечеру.

Исчерпав, таким образом, вопрос, мужчины продолжили ученый диалог, однако не о революционных построениях Архита, а о вчерашнем рассуждении Пифагора. Когда солнце поднялось достаточно высоко, к ним присоединились юноши из Тарентума. И вот уже Пифагор оказался в центре звездообразного многоугольника, состоящего из пытливых юных умов. Темой сегодняшнего обсуждения стало выдающееся геометрическое доказательство великой теоремы Пифагора о том, что в прямоугольном треугольнике квадрат гипотенузы равен сумме квадратов его сторон. Чтобы проиллюстрировать свои выводы, Пифагор начертил на песке схему: то были его «вращающиеся квадраты», изображающие квадрат меньшей площади, вписанный в квадрат большей.

Хотя вера Пифагора в собственную оригинальную концепцию была разбита вдребезги, ему все еще нравилось разыгрывать кукольный театр вокруг былых идей. Пифагор учил с мастерством и изяществом, которые приходят после долгой практики, он умел создать из сухих математических гармоний и геометрических трелей мелодию, достойную лиры превосходного музыканта.

Когда солнце поднялось высоко над головами, бурчание в животах подсказало ученикам, что пора сделать перерыв, и живой многоугольник распался на части. Ища защиты от солнца в тени пещеры, горожане доставали еду, наперебой предлагая учителю отведать лакомые кусочки феты и лепешек. Пифагор со всегдашним добродушием принимал дары, стараясь никого не обидеть. Тыквенные сосуды с прохладной водой из источника в пещере дополняли простую трапезу.

— Царь Глокус говорил о вас прошлым вечером на форуме, учитель, — сказал мускулистый, похожий на волка Алсибед. В отличие от прочих учеников молодой человек носил на поясе короткий меч. — Он уверял сенаторов и тупоголовых жрецов Аполлона, что вы колдун. Тот двадцатигранный шар, что вы дали Эвритое, Глокус считает магическим амулетом. Царь клянется, что стоит козам взглянуть на него, и они сразу же начинают давать кислое молоко.

— Мой отец обеспокоен, — промолвил Архит. — Он боится, что люди устали от его правления. Согласие, что царит в нашей маленькой компании, тревожит царя. Он боится, что ты готовишь мятеж, Пифагор. Уж если тебе удалось заполучить в качестве своих учеников его жену и сына, неужели все прочие не последуют за тобой?

— Постель тирана — не место для спокойных снов, — пробормотал Алсибед, уставившись на свой меч.

— А простые граждане? — спросил Пифагор. — Что говорят обо мне они?

— Крестьяне довольны, что границы их наделов четко определены, — ответил Мено. — Да и содержатели постоялых дворов рады, что столько твоих учеников обосновались в Тарентуме.

— Знание Пифагором небесных законов помогает даже жрецам в их календарных вычислениях, — вторил ему Даскил. — Разве не наш учитель открыл, что вечерняя и утренняя Звезда — суть одно и то же небесное тело?

— Пусть так, все равно Глокус способен настроить против меня чернь, — заметил Пифагор. — Иногда я опасаюсь за свою жизнь.

— Возможно, Глокус тоже опасается за свою жизнь, — промолвил Алсибед. — Кто знает, что принесет будущее? Вряд ли вы оба намереваетесь жить вечно, о учитель. Что будет, когда вы умрете? Вы должны подготовить нас. Почему вы не хотите приподнять полог секретности над своим великим учением? Мы горим желанием нести знание людям. Никто не вечен, и когда вы отправитесь в Элизиум, нашим жребием станет насаждать повсюду ваше благородное учение. Не лучше ли приступить прямо сейчас?

Второй раз за сегодняшний день Пифагор ощутил угрызения совести. И все-таки философ не хотел отдавать даром то, что мог продать.

— Я подумаю над твоим предложением, Алсибед, — медленно промолвил он. — А теперь, дети мои, вернемся к занятиям. Если когда-нибудь вам и предстоит возделывать это поле, вы должны быть готовы.

После нескольких часов живой дискуссии Пифагор внезапно объявил об окончании занятий.

— Силы мои убывают. Завтра мы продолжим изыскания вокруг моей великой теоремы.

Наблюдая, как крепкие юнцы резво заскользили вниз по склону, Пифагор понимал, что сказал лишь часть правды. Тогда как умственные силы философа действительно истощились к концу дня, напряжение в чреслах стало почти болезненным в предвкушении прихода Эвритои.

Ученый едва успел почистить и уложить бороду, как заметил на своем берегу реки Эвритою. Изящные, обутые в сандалии ноги женщины оставляли ровную полоску следов на склоне, и следы эти вели в самое сердце Пифагора.

И вот она появилась, раскрасневшаяся от бега и бесконечно желанная. Черные локоны прилипли к вспотевшему лбу. Грудь вздымалась под белой тканью. Слабый животный, мускусный запах исходил от ее соблазнительного тела.

Глубокие серые глаза Эвритои встретились с глазами философа — женщина казалась взволнованной. Вместо того чтобы, как обычно, сразу же упасть в объятия возлюбленного, она беспокойно оглянулась на Тарентум.

— Что беспокоит тебя, дорогая Эвритоя?

— Меня снедает страх, что наша недозволенная связь откроется. Этим утром я видела недоброе знамение.

— Что за знамение?

— Один из рабов вернулся с рынка с корзиной, наполненной рыбой, а сверху лежала рыбина с черным, грязным хвостом. Ты же сам предупреждал: «Не ешь рыбу, чей хвост черен!»

Пифагор протестующе замахал руками.

— Мое замечание относительно недоброй природы этих созданий носило аллегорический характер — я предупреждал против тех, кто черпает силы в грязи. Не тревожься более, Эвритоя! Ты ведь не ела эту рыбу? Значит, бояться нечего. Поспешим укрыться под моей мягкой и теплой овчиной.

Введя жену Глокуса и мать Архита в пещеру, совсем скоро Пифагор уже наслаждался зрелищем ее великолепной наготы. Быстро скинув одежду, философ сжал Эвритою в объятиях. Как всегда, женщина начала свои ласки с поглаживания его золотого бедра.

Чудо из чудес — большая неровная заплата на внутренней стороне бедра была не из плоти. Абсолютно непроницаемое вещество, не поддающееся ни ножу, ни благородному камню, походило на тончайший лист кованого металла, полностью воспроизводящего все мышцы, сухожилия и вены, — яркая заплата, неприметно вживленная в кожу. Отсутствие подходящего слова в языке заставило Пифагора назвать ее «неразрушимым золотом», ибо материал, из которого она была изготовлена, вряд ли встречался где-нибудь еще на Земле.

Жуткий шрам напоминал Пифагору о первой встрече с созданиями апейрона, не позволяя философу усомниться в том, что гости — не просто создания его сонного воображения. В первый раз перед Пифагором явились Перевитый Червь и Скрюченный Жук. Червь оказался существом страшно болтливым и немыслимо скрученным. Форма чужака отрицала любую возможность подсчитать количество спутанных нитей, из которых состояло его тело, — две, три, четыре? Червь предложил Пифагору магическую силу Числа Реки, и, когда философ с жадностью набросился на бесценный дар, Жук глубоко вонзился в бедро философа, оставив заплату из неразрушимого золота. Посмеиваясь, Жук называл изменение «установкой дополнительной платы памяти», а потом Червь непостижимым образом передал Число Реки зачарованному Пифагору. Проснулся философ полностью измененным.

Первое время Эвритоя пугалась сияющей пластины на бедре Пифагора. Однако после того как философ сказал женщине, что пластина — знак божественной-благодати — и почему бы Эвритое не верить этому? — она научилась находить ее возбуждающей.

Эвритоя кончиками пальцев провела по необыкновенно чувствительной поверхности золотого бедра, и вот уже овчина, подняв столб пыли, накрыла Пифагора и Эвритою, пока философ делил пополам треугольник Эвритои и становился радиусом ее сферы. Четное и нечетное слились в Едином.

Утолив страсть, влюбленные лежали, раскинувшись и улыбаясь друг другу.

Пытаясь, как обычно, угадать, о чем думает Эвритоя, Пифагор размышлял о том, что она тоже воплощает собой форму числа, как и любая женщина, и любой мужчина. Женщины представляли собой четные числа, мужчины — нечетные. Однако каким же огромным должно быть число, полностью выражающее Эвритою, число, способное уловить в сеть удобных для обозначения символов все оттенки ее запаха, изгибы медовой кожи, спокойный тон обыденной речи и резкие вскрики в экстазе?

Внезапно у входа в пещеру что-то стукнуло. Камень? Пифагор безмолвно рванулся к арке входа, ощущая себя гибким и ловким. Пущенный меткой рукой камень просвистел рядом с его головой и врезался в откос. Неожиданно философ почувствовал себя голым, немолодым и нелепым.

— Вопреки собственной максиме, ковыряешь железным мечом в очаге, а, Пифагор? — пропел насмешливый голос. — Скоро весь город узнает об этом.

Насмешник оказался маленьким пузатым человеком, облаченным в белую тогу. Одеяние оставляло открытыми густо заросшие ноги. На первый взгляд ноги мужчины показались философу черным хвостом зловещей рыбы. Очевидно, мужчина следил за Эвритоей. Показав Пифагору кукиш, он устремился вниз по склону, словно почтовый голубь, несущий недобрую весть.

— Сенатор Пемптус! — воскликнула Эвритоя. — Один из шпионов моего мужа! О Пифагор, ты должен бежать! А я поспешу домой и попытаюсь успокоить раненое самолюбие Глокуса. Я боюсь самого худшего!

Женщина заплакала.

— Неужели я так и должен бегать от бесчисленных тиранов, набивающих брюхо бобами? — вопросил Пифагор. — А как же мои ученики? А моя любимая? Лучше уж я останусь здесь, в пещере, наедине с музыкой. — Пифагор показал на монохорд — однострунный инструмент, который многому научил философа. — Я не говорил тебе об этом, Эвритоя, но боги в добавление к золотому бедру даровали мне чудесную силу.

Эвритоя крепко прижалась к нему, вытерла глаза и попыталась поправить смятую прическу, заколов волосы булавкой из слоновой кости. Однако особого успеха она не достигла — прическа по-прежнему напоминала скривившееся набок птичье гнездо. Наконец женщина снова заговорила:

— Их очень много, Пифагор, и они придут за тобой. Смирись и беги. Что хорошего, если тебя или нас обоих убьют? Спасайся сам и позволь мне попытаться спасти остатки моей репутации. Вспомни собственную максиму: Уступай дорогу стаду!

— Ты права, дорогая, — согласился Пифагор, спокойно натягивая одежду. — Улетевшая пыль переживет грозу. Я отправляюсь немедленно. Одари меня последним поцелуем.

Гладкие губы встретились с усами, и Эвритоя унеслась прочь. Пифагор не стал медлить дольше того времени, которое потребовалось ему, чтобы набить суму съестными припасами. Все прочее было заключено в границах его черепа.

Выйдя из пещеры навстречу пламенеющему красным закатному солнцу, Пифагор хорошенько призадумался. Под ним, хорошо просматриваемая с высоты, простиралась дикая горная местность: здесь гонимому легко обмануть преследователей, но тяжело выжить. В этих ненадежных горах можно и сгинуть навеки. Нет, гораздо разумнее сойти вниз, пересечь Нессус, украдкой миновать Тарентум, пока его граждане не успели ничего сообразить, а затем отправиться на поиски новой паствы. Привычный к путешествиям философ успел повидать мир: он жил в Фивах и Вавилоне, не говоря уже об Афинах, Родосе и сельском захолустье Тарентума. Наверняка он с легкостью отыщет новый дом, где люди более чутки к нуждам гения.

Если, конечно, философу удастся обогнуть Тарентум, оставив неповрежденным собственный череп.

Впервые за многие месяцы Пифагор начал спускаться по осыпающемуся каменистому склону, ведущему вниз от пещеры. Золотое бедро пульсировало, но было ли это простым напряжением, предупреждением о грядущей опасности, или памятью о ласковом прикосновении Эвритои, ученый сказать не мог.

Реку Нессус пересекал единственный мост. Издали Пифагору показалось, что у моста собрались все отбросы Тарентума. Его враги. Чтобы не столкнуться с человеческим стадом, ему придется найти способ перебраться через реку, каким-то образом обойдя мост. Здесь не было бродов, пригодных для переправы, но Пифагор о том не тревожился.

На поросшем сорной травой берегу, полускрытый пахучими зарослями, Пифагор остановился. Вызвав в памяти Число Реки, которое передал ему Перевитый Червь, и мысленно придав ему форму, философ опустил руку в воду.

На поверхности бурлящего потока тотчас же возникли губы в рост человека, словно барельеф ассирийского храма.

— Приветствую Пифагора! — поздоровался с философом Нессус голосом, похожим на шлепок, с которым ударяются друг о друга две мокрые рыбины. — Ты давно не приходил. Возобновим нашу дискуссию об Атлантиде?

— Сегодня у меня нет времени, друг мой. Враги близко. Ты сможешь перенести меня на другой берег?

— С радостью. Мне ничего не стоит перенести тебя сухим, куда бы ты ни попросил.

На мгновение Пифагор задумался.

— Отлично, тогда отнеси меня вниз по течению за пределы Тарентума.

— Шагни в поток.

Продолжая удерживать в уме Число Реки, Пифагор ступил на поверхность воды и уселся прямо в середине бурлящего потока.

Вода показалась ему мягкой и прохладной, на ощупь напоминающей кожаную подушку. Струя увлекала Пифагора вниз по течению к мосту.

Как он и думал, пестрая толпа невежд собралась у моста во главе с Глокусом и Пемптусом. Вооруженные серпами, пращами и вилами, а кое-кто и мечами, горожане таращились, разинув рот, на проклятого философа, которого несли к ним волны реки. И вот Глокус издал пронзительный крик, и атака началась. Камень плюхнулся в воду в локте от груди Пифагора, затем другой, вслед ему полетело копье.

Продолжая удерживать Число Реки в мозгу, Пифагор освободил в голове место для другой формы числа. Это было Число Облака, дар Кишащего Роя Глаз. Философ вызвал в сознании громадное число, и его тут же накрыл непроницаемый туман. Невидимый для толпы, ученый поднялся на ноги и перешел на другое место на поверхности бурлящего потока. Злобные и гневные вопли раздавались над ним, а снаряды, не причиняя Пифагору вреда, шлепались в воду.

Нессус нес Пифагора вперед, спеша к морю. Во время путешествия река и философ беседовали.

— Исследуя твой разум, я наткнулся на интересную максиму, приписываемую философу Гераклиту, — говорил Нессус. — Никто не может войти в одну реку дважды. Но разве моя форма не остается прежней? Разве она не соответствует тому же самому числу?

— Да, твоя основная форма неизменна, — отвечал Пифагор. — Но водная материя реки переменчива. Гераклит имел в виду нечто более тонкое и эзотерическое. Человек — он как река, его субстанции меняются каждый день, не так быстро, как у реки, но столь же неизбежно. Камень может оставаться неизменным, но не человек, который бросает его. Для человека, как и для реки, все течет. Могу я задать тебе вопрос, Нессус?

— Поистине ты можешь задать вопрос, — отвечали громадные водяные губы на поверхности реки рядом с Пифагором.

— Прошлой ночью я получил знание числа от Скрюченного Жука, — сказал Пифагор. — Жук говорил, что это последняя из магических величин, которые я должен выучить. Если я буду удерживать величину в мозгу, сможешь ли ты объяснить мне ее смысл? Я должен знать, как использовать ее. Чувствую, что надвигаются испытания, и ни одна стрела в моем колчане не будет лишней.

Поток сузился, и река приблизилась к крутому ущелью. На некоторое время философская беседа прервалась — все силы реки уходили на то, чтобы уберечь Пифагора от расколотых стволов и острых камней. Когда они наконец достигли спокойного участка позади большого водопада, и философ, и река почувствовали, что силы их иссякают. Пифагор понял, что стоит по колено в воде на длинной песчаной отмели. На землю упали сумерки.

— Твое новое число — загадка для меня, о Пифагор, — мягко ответил Нессус. Губы реки истончились, словно зыбь на воде. — Попробуй сам истолковать его. Теперь я покидаю тебя. Когда ты снова ступишь на мою поверхность, надеюсь, что, несмотря на все различия между нами, дружба наша останется прежней.

— Передай мой поклон Посейдону.

— Я связан с ним даже сейчас, так же как связан с Зевсом, — ручьями, что текут с самых высоких холмов. Жаль, что ты не знаешь Числа Океана. Полагаю, Посейдон помог бы тебе.

— Наверное, теперь я уже далеко от Тарентума, — уверенно произнес философ. — Пора искать новую удобную пещеру.

Быстро стемнело. Пифагор обнаружил вокруг заросли кустарника и, воспользовавшись Числом Овчинной Накидки, подаренным ему Спутанным Деревом, устроил себе удобную постель. Он лежал на берегу, грыз сыр и гадал, что сталось с Эвритоей. Кто знает, вдруг она посетит его на новом месте. Некоторое время спустя философ заснул.

Этой ночью к Пифагору пришел Перевитый Червь. Пугающе осязаемый Червь состоял из нескольких нитей, числом не более пяти, но эти пять соединялись так причудливо, что их просто невозможно было сосчитать. С одной стороны у червя была голова с тремя яркими глазами и клыкастой пастью.

— Ты так ничему и не научился от нас, Пифагор, — заявил таинственный Червь. — Почему ты продолжаешь распространять ложь о том, что целые конечные числа — есть суть всех вещей? Это твоя благодарность апейрону за то, что мы сделали для тебя? А ведь сегодня мое Число Реки спасло тебе жизнь.

— А разве не твой друг Жук повредил мою ногу во время нашей первой встречи, ты, грязное животное? — пробормотал ученый.

— Только благодаря неразрушимому золоту на бедре ты способен воспринимать числа, которые соответствуют беспредельной сущности истинных вещей, — сказал Перевитый Червь. — Бедро, если можно так выразиться, это крыло из воска и перьев, благодаря которому ты паришь.

— И как всякое подобное крыло, когда-нибудь оно истает, — прошептало Спутанное Дерево, вдруг ставшее зарослями вокруг Пифагора. Дерево изгибалось толстыми стволами не меньше человеческого роста, стволы расщеплялись на бесчисленные сучья, а сучья завершались бесконечными ветками. Голос Дерева походил на смутный гул. — Вспомни миф об Икаре, — промолвило Дерево. — Он слишком приблизился к Солнцу.

Раздался треск, и Скрюченный Жук просунул трясущуюся нижнюю челюсть сквозь хаос веток.

— Мой собрат слишком мягок с тобой, Пифагор. Так знай же: солнце взойдет еще дважды, а потом плоть твоя умрет. Пока есть время, ты должен рассказать о нас, потому что только мое последнее число спасет тебя от полного уничтожения.

Треск веток стал громче, и перед Пифагором возникли ухмыляющийся Кот и Кишащий Рой Глаз. Взлохмаченный Кот проделал свой обычный трюк — существо вывернулось наизнанку, колючая шерсть сменилась розовой, мокрой плотью — подобного зрелища не видел еще никто из смертных. Кишащий Рой Глаз двигался как облако мошкары или стайка мух, и каждая крохотная частичка этого облака была маленьким ярким Глазом. Не успел Пифагор всмотреться в один из танцующих Глаз, как облако распалось на более мелкие облака с еще более крохотными Глазами, внутри каждого из которых, вероятно, располагалось еще более крошечное облачко — в Кишащем Рос Глаз не было ничего прочного, и деление внутри него никогда не прекращалось. Кишащий Рой Глаз был апейроном самой высокой степени.

— Восславь нас, пока еще жив, — хором пропели пятеро ужасных созданий. — И тогда с помощью числа Жука мы спасем тебя!

Скрюченный Жук куснул философа, и Пифагор со стоном проснулся. К его ужасу, треск веток не утихал. Только что занялся день, над водой висела туманная дымка. Треск и тяжелое дыхание. Львы? Нет, хуже, собаки. Их появление сопровождалось бранью — философ услыхал тенор царя Глокуса.

— Внимательнее, граждане! Собаки что-то почуяли. Держу пари, старый козел залег где-то рядом.

В отчаянии Пифагор призвал Число Облака — подарок Кишащего Роя Глаз. Над узкой лощиной сгустился туман, но, к несчастью, туман только обострил нюх гончих. Пифагор вскочил на ноги, однако собаки повалили его на землю, лая и пуская слюни, словно великий философ был загнанной лисицей. Грубые непочтительные руки связали его запястья и лодыжки.

Тем же вечером в присутствии Сената и жрецов Аполлона состоялся суд. Пифагору вменяли в вину богохульство и подстрекательство к мятежу — однако отнюдь не прелюбодеяние, так как царь Глокус не желал выставлять на всеобщее обозрение свои рога. Обвинители утверждали, что учение Пифагора отрицает веру и установленный порядок вещей на земле и на небе.

— Ты согласен, что власть царя Глокуса имеет божественное происхождение? — требовал ответа Пемптус, самодовольно кривя рыбьи губы.

— Разумеется, я отрицаю это, — отвечал Пифагор. — Нет ничего более нелепого, чем престарелый тиран.

Единственным, кто посмел встретить это замечание аплодисментами, оказался Алсибед, затерявшийся в гуще толпы, — рука его лежала на мече.

— Ты также учил, что все вещи суть числа и что смертный с помощью математики может постичь божественное устройство мира? — спросил верховный жрец, ничтожество по имени Тарнус.

— Именно этому я и учил, хотя…

Сторонники Пифагора затаились в толпе, но сейчас Архит возвысил голос:

— Отец Глокус, могу я сказать?

Глокус покачал головой, однако Эвритоя, сидящая рядом с царем, ткнула мужа острым локтем в бок, после чего Глокус кивнул:

— Пожалуйста, сын мой.

— Если вера в то, что вещи суть числа, является преступлением, тогда вели казнить и меня, и вот этих ученых юношей вместе с мудрым, хотя и несовершенным человеком, нашим учителем. Все мы следуем его благородным заповедям о том, что, постигая числа, мы постигаем суть вещей. Если это преступление карается смертью, то вели, Глокус, казнить и своего сына. Вместо того чтобы преследовать ищущих истину, почему бы тебе, отец, не позволить Пифагору удалиться в изгнание? А мы, адепты его тайного учения, последуем за ним.

Священники и сенаторы начали совещаться. Не желая сеять в полисе дальнейшие раздоры, они одобрили предложение об изгнании Пифагора и его сторонников.

— Превосходно, пусть убираются восвояси и основывают новое поселение, — нараспев проговорил Глокус.

Он больше прочих желал удалить с глаз долой своего молодого и решительного наследника.

Решив, что это и есть спасение, которое обещал ему Скрюченный Жук, Пифагор ощутил желание принести хвалу помощникам из апейрона. Философ встал и поднял руки, призывая народ к молчанию.

— Добрые люди, я действительно всю жизнь учил, что в основе всех вещей лежит игра простых цифр. Богу соответствует единица, Мужчине — двойка, Женщине — тройка, Правосудию — четверка, а Браку — пятерка. Моим последователям известно также, что цифры олицетворяют собой и геометрические формы: подумайте, как искусно восемь поверхностей соединяются в куб. Еще я пришел к выводу, что существует пять, и только пять тел геометрически правильной формы. Я учил, что эти тела и есть основа всех вещей.

Послышалось одобрительное бормотание. Архит выглядел возбужденным и польщенным, и даже суровый Алсибед позволил себе улыбнуться. Наконец-то учитель решил поделиться своим благородным учением! Казалось, даже тупоголовых жрецов Аполлона не оставили равнодушными великие истины, которые изрекал Пифагор. Философ остановился, затем, когда снова наступило молчание, продолжил:

— Да, я учил, что Земля есть куб, Воздух — восьмигранник, Огонь — четырехгранник, Вода — двадцатигранник, а Космос — двенадцатигранник. — Пифагор сделал глубокий вдох, набираясь мужества перед тем, что ему предстояло. — Тем не менее сейчас я должен сказать вам, что все это учение — не более чем детский лепет, сказки для младенцев, пустая болтовня и глупые россказни. Апейрон присутствует в каждом земном теле, а потому, дети мои, беспредельное существует и в нашем разуме. — Яростный гомон чуть не оглушил философа. Пифагор перешел на крик: — Все вокруг нас — изогнутое, иррациональное, беспредельное, а апейрон…

Сквозь шум прорезался голос Архита:

— Пифагор сошел с ума!

— Убить его! — завопила толпа.

— Нет! — вскрикнула Эвритоя, оказавшаяся единственным защитником философа.

— Он умрет завтра утром! — решил довольный Глокус.

— Вот увидите, на что способен апейрон! — отчаянно вскричал философ.

Он призвал четыре знакомых числа силы, чтобы создать целую кучу Овчинных Накидок, бросить их вонючей грудой на Огонь и сжечь путы, что держали его, затем с помощью Облака укрыть форум и велеть Реке выйти из берегов и затопить улицы Тарентума. Пифагор рассчитывал воспользоваться замешательством толпы, чтобы бежать, и почти поверил в успех, пока не обнаружил, что его крепко держат Пемптус и Тарнус. Постепенно замешательство улеглось, и философ снова стал пленником, выставленным на всеобщее обозрение.

— Смотрите на него, Эвритоя и Архит, — произнес Пемптус, затянув веревку вокруг шеи Пифагора. — Смотрите на этого грязного старого козла. Завтра утром мы накроем его дверью и раздавим нечестивца. Каждый из вас бросит в него камень. И я прослежу затем, чтобы никто не посмел уклониться от этой обязанности.

— Хорошо сказано, — фыркнул в тумане Глокус.

Архит приблизился.

— Вы решили стать колдуном, учитель? Зачем? Чтобы замарать ваши благородные математические идеи? И все-таки я продолжаю разделять ваше прежнее учение.

— А вдруг моя власть такова, что этот тупица — твой отец — не сможет убить меня? — спросил Пифагор. — Что тогда, Архит? Мои знакомые из апейрона уверили меня, что…

— И что же?

— О Пифагор! — воскликнула Эвритоя, голос женщины дрогнул. — Куда завело тебя безумие?

Философ провел бессонную ночь в каменном амбаре, думая не о смерти, а о математике. Пифагор чувствовал, что не успел совершить нечто великое.

Он гордился своими исследованиями пяти правильных многогранников, испытывал бесконечную благодарность Единому за открытие великой теоремы о прямоугольном треугольнике и весьма ценил собственные философические кружева и оборки, которые сплел вокруг особенностей меньших чисел. И все же что-то он упустил — некий ключевой вывод из теоремы о прямоугольном треугольнике. Нечто, связанное с апейропом, иначе зачем боги прислали к нему учителей?.. Краткие рассветные часы Пифагор провел, погруженный в созерцание природы соотношения между диагональю и стороной квадрата. Философ настолько погрузился в свои мысли, что не слышал, как прокричал петух.

Так как этой ночью Пифагор не сомкнул глаз, скрюченные обитатели апейрона не появились. Впрочем, нет, в тот самый миг, когда надменный сенатор Пемптус пришел, чтобы отвести философа навстречу его судьбе, Пифагору показалось, что в темпом углу амбара замаячила хитрющая морда Взлохмаченного Кота. Внушающий ужас представитель семейства кошачьих, состоящий из мириада колючих выступов, подмигнул философу, и тот остановился как вкопанный.

— А ты не чужд суевериям относительно амбарных котов? — засмеялся Пемптус. — Сумасшедший выдумщик! Лучше бы ты беспокоился о чем-нибудь реальном, например, о камне. — Сенатор пнул камень размером с дыню. — Подними его, Пифагор. Этот камень упадет на дверь первым.

Философ медлил, и кот — теперь стало понятно, что кот — самый что ни на есть настоящий — шмыгнул к двери и выскочил наружу. И все же как сложно и гармонично устроен зверь, и как легки его движения! Уже исчезая из виду, кот проделал свой обычный омерзительный фокус — вывернулся наружу, что было совершенно невозможно.

— Эй ты, подними камень, — грозно повторил мускулистый центурион Пемптуса.

С высоко поднятой головой Пифагор шел по Тарентуму, не обращая внимания на глумящуюся толпу. Огромный каменный алтарь, уже согретый солнечным объятием, ожидал несчастное тело старого философа. Пока Пифагор пытался собраться с мыслями, его бросили на твердую поверхность, а сверху положили деревянную дверь.

Глокус первым швырнул камень — тот самый, что принес философ. Дверь давила все сильнее, словно ученый был бесчувственной сковородкой или совокупностью величин, каждая из которых обладала смертельным весом.

Граждане Тарентума напирали, неся с собой камни, некоторые старались придвинуться как можно ближе, чтобы прошипеть проклятия, хотя иные шептали и слова утешения. Мятежный Алсибед не пришел на казнь, но Эвритоя и Архит двигались в толпе, подгоняемые стражниками. Они несли камни не тяжелее куриного яйца, хотя и этот вес казался матери и сыну неподъемным.

Скоро дыхание стало непосильным трудом для слабой груди философа. Он еще мог выдыхать воздух, но вдыхать его обратно было так тяжело, словно волочить непосильную ношу. Солнце ослепляло Пифагора, в ушах раздавалось жужжание. Неожиданно он заметил что-то яркое — толстый жук опустился на щеку. Граждане все еще текли мимо, кидая камни. Зрелище сверкающего насекомого на лице мученика выглядело столь зловеще, что многие отводили глаза.

Насекомое жужжало, и философ позволил себе вообразить, что различает слова.

— Используй число, которое я тебе дал, идиот! Сосредоточься!

Еще один камень упал на грудь Пифагора, затем еще, и еще, и еще. Философ чувствовал, как его ребра сгибаются и трещат, боль затопила разум, будто напиток Гадеса. Сквозь шумящую кровь в ушах он различал насмешливые крики толпы и одинокий женский вопль.

— Что ж, довольно, — визгливым йодлем пропел Глокус, наблюдавший за мучениями Пифагора. — Этот человек сломлен. Уберите камни. Эй, рабы, отнесите его и бросьте в мусорную кучу у реки, пусть там и сдохнет. Вдыхать на смертном одре испарения человеческих отходов — вот самый подходящий для Пифагора апейрон. — Глокус возвысил голос до визга. — Пусть это станет предупреждением всем, кто осмелится бросить мне вызов! Я подобен богу, и вы все должны преклонить предо мной колени!

Далекие от смирения граждане просто молча смотрели на своего царя. Отвратительная казнь сослужила Глокусу недобрую службу. Множество рук протянулось, чтобы снять камни с груди Пифагора.

Когда грудь философа освободили от груза, пробитые легкие со свистом втянули сладостный воздух. Философ наблюдал за собой словно со стороны — вот он, ничем не прикрытый, лежит на форуме, Эвритоя и Архит плачут, а вот его окровавленное тело кладут на грубую телегу, и трое рабов везут телегу по улицам Тарентума. Теперь Пифагор стал выше боли, он летел в тоннеле, ведущем в Элизиум. Философ приготовился к смерти.

Однако его продвижению к конечному блаженству что-то мешало — кто-то кусал, щекотал философа, жужжал ему в ухо. Насекомое на щеке — или призрак Скрюченного Жука? С теперешней точки обзора, что изнутри, что снаружи, Пифагор не замечал никакой разницы.

— Ты поступил хорошо, что выступил в нашу защиту, Пифагор, — сказало насекомое или Жук. — Ты — достойный человек. А теперь используй мое число.

— К-к-как? — слабо выдохнул Пифагор.

Возникнув прямо из пасти Скрюченного Жука, Взлохмаченный Кот промолвил:

— Мы не можем сказать тебе, что означает это число, потому что если ты не поймешь этого сам, ты все равно ничего не поймешь. Пойми, если все объясню тебе я, это не станет твоим пониманием, понимаешь?

Жук раздраженно ущипнул ухмыляющегося Кота, однако многоликий зверь как ни в чем не бывало вывернулся наизнанку, вместо шерстистого зада явив взору розовую выпуклость.

От удара о грязную землю веки Пифагора затрепетали и приоткрылись. Он был оглушен и парализован крушением собственного тела. Сквозь застилавшую пелену глаза тупо уставились вверх. Рабы, что принесли его тело на свалку, смеясь, удалились восвояси, радуясь тому, что нашелся среди граждан тот, кто более унижен, чем они.

Пифагор попытался оценить свое бедственное состояние. Он лежал под мертвым стволом дерева, рядом искрился вонючий ручеек, пробивая дорогу сквозь отбросы. Рой сверкающих мух вился над раной на груди философа, пробуя на вкус еще свежую кровь. Насколько философ мог понять, по его носу продолжал ползать жук. Желтоватый кот со вздыбленной шерстью беспечно прогуливался рядышком.

Зрение слабело, сердце стучало тихо и с перебоями, словно младенец, бьющий в барабан, легкие с болью втягивали легкий сквозняк, сломанные ребра кололи тысячами кинжалов. От таких ран не бывает лекарства. Это конец.

Пифагор чувствовал, что его изощренный и тренированный разум готов распасться. Как может исчезнуть такая уникальная личность, как может создание, столь совершенное в каждой своей составляющей, просто разложиться и пропасть? Золотое бедро начало пульсировать, словно напоминая философу, что некоторым образом он все же отличается от прочих смертных. Сосредоточившись на этой сверхъестественной части своего тела, Пифагор вспоминал великие магические числа, которые разум уже отказывался удерживать. Числа Накидки, Реки, Огня, Облака и…

С колоссальной силой великое откровение встряхнуло философа. Пятое число представляло собой пятую сущность Пифагора, его квинтэссенцию. Собрав всю свою силу воли и хваленую способность к концентрации, Пифагор мысленно охватил пятое число, затем с силой, подобной взрыву, вытолкнул его из своей умирающей сущности…

Внезапно философ увидел себя с двух точек. С одной — он умирал, неуклонно двигаясь по тоннелю навстречу засасывающему яркому свету, с другой — стоял в грязи, глядя сверху вниз на измученное тело бедного старика.

Пифагор поднял свою живую, совершенно здоровую руку на уровень глаз и радостно рассмеялся. Он победил смерть! Такова божественная награда за его смелые исследования апейрона. Философ глубоко вдохнул превосходно работающими легкими, затем ударил себя кулаком в грудь.

К немалому удивлению философа, кулак погрузился в плоть, как будто Пифагор был Котом, собиравшимся проделать свои непристойные фокусы с выворачиванием наизнанку! В то же мгновение раздался знакомый голос. Огромный, туманный призрак Скрюченного Жука висел над настоящим жуком, все еще ползавшим по лицу, которое некогда было лицом Пифагора.

— Приветствую тебя, Пифагор! — прощебетал Жук, очевидно, пребывающий в восторге от нового тела ученого. — Добро пожаловать в жизнь в виде чистой математической формы! Я неплохо запрограммировал тебя, не правда ли? Основной код я внедрил в ту первую ночь, при укусе. Все это время я корректировал данные, чтобы записать твои последние мысли. Именно этим я и занимался, сидя на твоем лице, — обновлял твое число до последней минуты. Ты ведь все помнишь?

Пифагор молча кивнул и вытащил конечность из груди, испытывая странное и неописуемое чувство. Перед ним замерли призрачные формы Спутанного Дерева, Перевитого Червя и Кишащего Роя Глаз. В этой зловонной грязи каждый из них был соединен тончайшей нитью со своей земной формой.

— Твое новое числовое тело не совсем реально, — объяснил Жук. — Оно столь же ненастоящее, как и разожженное тобой с помощью числа пламя в виде разноцветных четырехгранников. Только в присутствии природного Огня пламя становится живым. Искра, способная разжечь этот огонь, содержится в твоем разрушенном старом теле.

Пифагор с отвращением опустил глаза на свой умирающий остов. Он столь же мало притягивал философа, как грязная мокрая тога.

— Ты советуешь мне снова облачиться в старые смертные обмотки?

Скрюченный Жук, больше уже не число, со звоном шлепнулся к ногам философа черным вязким шаром. Крошечная скрюченная копия была связана с призрачным Жуком тонкой шелковой нитью. Новорожденный жук расправил крылья, неловко помахал ими и с жужжанием взмыл ввысь.

— Не нравится мне все разжевывать, — промолвил Жук.

— Чтобы стать собой, тебе нужен ты сам. — Ухмыляющийся Кот потерся о призрачные ноги философа, а затем прошел сквозь них. — Будь себе собственным отцом и сыном.

— Вдохни свой последний выдох, — прожужжал Кишащий Рой Глаз.

Перевитый Червь раскачивался над ручьем, словно зачарованный змей.

— Не обмани наших ожиданий, Пифагор. Тебе осталось только подтвердить свое величайшее открытие, осталось доказать, что мы существуем на самом деле.

— Давай же, согнись и прими свой последний вздох! — посоветовало Спутанное Дерево, бесчисленными ветками показывая, что именно должен сделать философ.

Да-да, разумеется. Теперь и Пифагор вспомнил обычай, согласно которому дитя должно вдохнуть последний выдох своего родителя. Призрачное тело философа преклонило колени перед своей лежащей навзничь умирающей плотью. Глазами, затуманенными близостью к вечности, прежнее тело Пифагора смотрело на вновь созданную плоть. И чистыми, ясными, новыми глазами смотрел философ на свое старое подобие. И вот новое числовое тело вдохнуло последний выдох тела умирающего.

С точки зрения своей старой сущности Пифагор почувствовал себя так, словно его выдернули из рая. Философ ощутил скорбь и тоску. Ему захотелось воссоединиться с Единым божеством, к которому он едва притронулся. С точки зрения своей новой сущности Пифагор чувствовал себя возрожденным, обновленным и, что самое главное, настоящим. Теперь он стал един. Бесконечность его божественной души отныне помещалась в числовой модели тела.

Оглядевшись вокруг, ученый уже не увидел призрачных образов друзей из апейрона — именно друзей, а не соперников или врагов. Их земные аватары все еще присутствовали здесь, в грязи: дерево, дождевой червь, кот, мушиный рой и жук. Теперь Пифагор по-новому ощущал, как эти земные формы воплощают апейрон, ощущал сильнее, чем нерушимую божественность, что жила во всех вещах, великих и низких.

Его новое тело казалось сильным и здоровым, хотя и не чрезмерно. Все-таки это была числовая форма человека пожилого… Впрочем, разве можно сравнивать ее с прежним остовом, изувеченным камнями? Было и еще одно изменение. Неразрушимое золото исчезло с бедра Пифагора, и, заглянув внутрь себя, ученый понял, что утратил знание пяти магических чисел. Это обрадовало его.

Что же теперь? Самое главное — увидеть Эвритою. Да еще Перевитый Червь сказал что-то весьма интригующее о некоем великом выводе из его теоремы. Очевидно, самый разумный выход — вернуться в пещеру, как обычно, принимать посетителей и размышлять о математике. Скорее всего его воскрешение испугает Глокуса, и царь оставит философа в покое.

Однако прежде всего Пифагору надлежало позаботиться о прежней оболочке. Ухватив тело за голени, философ вытянул его из канавы и оттащил к рощице неподалеку. Лопаты не было, и философ выкопал неглубокую могилу с помощью простой палки, а затем собрал ветки, чтобы укрыть тело. Потребовалось немало времени, очевидно, несколько часов, но что значит время для человека, восставшего из мертвых? Пока он работал, в мозгу ученого начали складываться основы будущей великой теоремы. Пифагор подозревал, что теорема будет касаться соотношения диагонали квадрата к его стороне.

Теорема о прямоугольном треугольнике гласила, что площадь квадрата, построенного на его диагонали, равна сумме площадей квадратов, построенных на двух его сторонах. Если эти стороны равны, то площадь квадрата диагонали равна двойной величине площади квадрата стороны. Другими словами, площадь квадрата диагонали и площадь квадрата стороны находятся в соотношении два к одному. Иначе говоря, соотношение диагонали к стороне можно назвать «квадратным корнем из двух».

Несколько лет Пифагор и его последователи искали целое числовое соотношение, выражающее этот любопытный «квадратный корень из двух». Сорок пять к двадцати пяти довольно близко, сто к сорока пяти — еще ближе, что означало, что квадратный корень из двух близок к соотношению семи к пяти и еще ближе к соотношению десяти к семи. Однако Пифагору никогда не удавалось добиться абсолютной точности, и теперь, открыв свое сердце апейрону, ученый понял, что точного соотношения просто нет. Не существовало целого числа, выражающего квадратный корень из двух.

Закидывая ветками тело, Пифагор обнаружил, что за этим благочестивым занятием напевает веселый мотивчик. Теперь, поняв, что хочет доказать, он найдет и способ доказательства. Размышляя о различиях между четными и нечетными числами, философ направился к Тарентуму. Умница Архит поможет ему развить основное доказательство.

На краю канавы Пифагор встретил Эвритою. Лицо женщины заливали слезы, она надела черные траурные одежды. Неужели ради него?

Не замечая философа, Эвритоя пристально вглядывалась в мусорную кучу, ища в грязи мертвое тело.

— Женщина, почему ты плачешь? — спросил Пифагор. — Кого ты оплакиваешь?

Эвритоя вытерла лицо черной тканью покрывала.

— Если вы унесли тело, мой господин, скажите, где вы его положили.

Пифагор произнес ее имя:

— Эвритоя.

Она обернулась и наконец-то узнала его.

— Пифагор!

— Моя дорогая, простодушная Эвритоя. Апейрон спас меня. Теперь я снова жив и здоров.

Философ тихо засмеялся и покрутился на месте, создав в воздухе легкий вихрь.

— Мой дорогой, глубокомысленный Пифагор, — пропела Эвритоя. — Куда же девалось твое безумие?

— Какое безумие? Пойми, женщина, я работаю над доказательством реальности апейрона! Все вертится вокруг четных и нечетных чисел.

— Тогда я должна помочь тебе! Идем в пещеру!

— Прямо сейчас? А как же Глокус и его жрецы?

— Глокус мертв, — сказала Эвритоя, даже не пытаясь скрыть, что нисколько не опечалена этим событием. — Алсибед сверг его сразу же после того, как унесли твое тело. Царем стал мой сын Архит. Народ ликует. Жрецы Аполлона слушаются Архита. Даже Тарнус принес новому царю свои лживые клятвы. — Женщина залилась смехом. — Официально я в трауре из-за Глокуса, но, Пифагор, поверь, это только из-за тебя!

— Я хочу немедленно поделиться с Архитом новым величайшим доказательством! — воскликнул Пифагор.

— Позже, — сказала Эвритоя, целуя его. — Сначала — в пещеру. Я должна оказать тебе радушный прием.

— Что ж, — согласился Пифагор, — давай же возведем мост через реку.

— И больше никакого колдовства? — спросила Эвритое.

— Никакого, — ответил Пифагор. — Одна только математика.

«The Square Root of Pythagoras». Перевод М. Клеветенко