Невеста для ЗОРГа

Глава 9 История с картографией

Я заставил себя вновь посмотреть в окно. Лицо исчезло. Ледяная дрожь по всему телу сменилась жаром. Голос мой окреп, но доклад начальству все равно вышел невнятным.

Телефонный разговор с Ганчевым тоже получился каким-то странным. Пока я расписывал свои находки, капитан ухал, ахал, одобрительно поддакивал, неподдельно восхищался найденным в навозе жемчугом и сказал, что дуракам везет. Но едва моя речь зашла о возвращении к своим на пост в больнице Дзержинского, восторги его поутихли. Без матов, но твердо, мне было велено закончить дела. Напоследок рыжий капитан порадовал новостью, что улыбчивый голем из ящика в Летнем саду, видимо, сам Рожок Анисимов.

Кстати заскочившая легковушка из сануправления привезла меня почти к Летнему Саду. Идя по набережной, я размышлял о выпавшем на долю Ганчева успехе. Рожок Анисимов был не проходящей мигренью руководства. Подлинная история этого гада была мне известна в отдельных фрагментах, но и их было достаточно для того, чтобы знать, почему не спит начальство.

Анисимов, безуспешно разыскиваемый спецурой более десяти лет, пришел с повинной в тридцать шестом году и предложил свои услуги. Если учесть невразумительность сведений о Рожке, переполох стался исключительный. Имелась, правда, карточка с его анфасом при табличке соответствующего содержания, но это такой же верный ориентир, как сугроб зимой.

В гражданскую орверами сначала не занимались. Зверье посчитали поповско-жандармскими выдумками, а кадры спецуры поставили в один ряд с охранкой. Оставшихся можно было перечесть на пальцах; пока не грянуло… Рожка взял в двадцать пятом году Андрей Иванович Заславский. Бывший коллежский ассесор подловил его на Аптекарском острове и «герой» украсил собой камеру в Бехтеревке, в третьем (сейчас) эндокринном диспансере. И все бы хорошо, но умер прежний начальник ОСКОЛа (или как тогда называли Ленгубспецрозыска) и систему начало трясти. Новый начальник, гнида троцкистская, издал приказ о конвоировании орверов антропоидного типа на извозчиках — экономия, видите ли. Ну и сбежал Анисимов.

Искали беглеца изматывающе долго и когда Рожок сдался, бородатые хмыри в ермолках пестовали оборотня, как любимое чадо. Институт экспериментальной медицины, второй ЛенМИ, нейрохирурги с Маяковского 12, мечтали хотя бы глянуть на это чудовище, способное прожигать взглядом толстый картон, превращать свежую воду в тухлую и за пару минут общения так перевоплощаться в собеседника, что невера-доцент Купалов хлопнулся в обморок, увидев свою морду, где только что была Рожкова. Трудно сказать, чего такого заметил в себе доцент, но очухался он дня через два, когда Анисимов уже вовсю работал на «контору».

Поговаривали, что внесен был Рожок в списки секретного отдела и даже носил звезду с белым кантом. Многих нелюдей помог разоблачить новоявленный Ванька Каин и ходить бы ему с орденом, да не случилось. В начале тридцать восьмого волна ежовщины достала-таки и нас. С одной стороны вышло неплохо: командовать стал Хлазов, который вытащил в Питер начоперода из какой-то Тьмутаракани. С другой — Михей попал под следствие и лишился капитанских шпал. «Воронок» за ним, правда, не приезжал.

А вот за Анисимовым пришли — четверо. Они были обычными сотрудниками НКВД, поэтому вышел только один. В окно. Другие достались судмедэкспертам.

Высланный дозор почти нагнал Рожка у Нарвских ворот, но при задержании потерял одного человека (он упал с триумфальной арки, на которую забрался в погоне за гадиной). Площадь оцепили, агенты караулили подступы в черных повязках, чтобы Рожок не «отвел» глаза, обнюхали памятник — все бес толку, лишь давние герои смотрели куда-то вдаль.

Знания, полученные Анисимовым «на боевом посту», дали ему фору года на три. Особенно свирепствовал он перед войной — Хлазов даже приказал поджечь дровяные запасы на острове Резвый, когда узнал, что Рожок там. Выходки крепчали, оглушая садистской изощренностью и наглой бравадой, и заставляли оперативников и шифровальщиков запасаться вазелином к очередному анисимовскому фейерверку.

Когда Рожок исчез, в это даже как-то не сразу поверили — уж слишком легким показалось избавление. В свой последний размах колдун посетил школу начсостава служебного собаководства и внезапно озверевшие псы порвали несколько человек. Хотя сидел там наш человек и успел вызвать пограничников, Анисимов благополучно миновал остров, прошел через заслон Кировского моста и на глазах у подскочивших дозорных испарился в Летнем саду…

Я подошел к шурфу и встал рядом с Ганчевым, внимательно слушающим усатого дядьку с петлицами старшины.

— Туда он побежал стервец, — махнув рукой, сплюнул усатый. — Мы на мотоцикле на площадь выехали, смотрим — с Халтурина чешет наш голубь. Перескоков, напарник мой, из нагана стрельнул раза три, только не попал — далеко было. Рожок, скотина, ходу — и в парк через канаву, пока мы туда-сюда. Ищи ветра.

— Искали? — лениво спросил у старшины довольный жизнью Ганчев.

— Искали. Даже в сортиры заглядывали.

— А в те сундуки, что музейщики закапывали?

— В ящики, нет. В сортиры вот, заглядывали…

Старшина посмотрел на остатки ящика с трупом Анисимова.

— Стало быть, Рожок статуем прикинулся, а музейщики его в крест запаковали, — он потрогал носком сапога кости. — Говорят, его еще в первую германскую убили, оборотня. А тут видишь…

— Так, а скульптура где? — спросил я, недоумевая.

— Смотри сюда, — Ганчев поднял острый камушек из кучи в углу ямы. — Дави!

Я нажал. На ладонь капнуло горячим, а подломившаяся грань вытянула мертвые жилы, сплетенные с камнем.

— Фу, гадость!

— А вот еще, — капитан пошерудил обломками, зацепляя мраморную ступню, — два пальца в ней были человечьи, с пучками рыжих волос и обломанными ногтями, остальные из камня. — Надо будет выяснить, какой мусор палили над Рожком, не припомню, чтоб из мнимого сна так быстро выводили… Ты, кстати, что выяснил?

— Сикорского в архиве нет, а Веденяпин умер.

— Однако!

Но долго печалиться рыжий капитан не стал, труп загрузили в легковушку и, захлопнув дверь, Ганчев почесал руку.

— Ну что, брат Саблин, тысчонки по две на голову нам обеспечено.

— Это за что же?

— За глаза твои красивые. Такой экземпляр доставим руководству! Летунам за сбитый самолет дают по две тысячи, а мы разве хуже?

Я обрадовался. Хоть кровать в квартиру куплю.

Вернувшись в марте к родному порогу (впервые после начала войны), я с удивлением обнаружил чужие запоры на своих дверях. Но еще большая загадка скрывалась за дверьми, чутко прислушиваясь к происходящему в коридоре. Ловкий дядя с парголовского дровяного склада, поселившийся на нашей жилплощади, натаскал в комнаты всякого барахла и чувствовал себя вполне уютно. Управдома, прописавшего дядю, совесть тоже не грызла. Ништяк! Один записал моих живых родителей и меня как умерших, другой пустил в оборот нахапанное за время блокады — и все довольны. Только я их аркадию безмятежную порушил. Дровяной начальник сглупа набрал себе золотых коронок и обручальных колец, так что я сразу его взял по мародерству. А Букину пообещал поставить в списке жильцов «убит» напротив его фамилии, если к моему возвращению документы не будут в порядке.

Складского хмыря я повел на Кондратьевский через Арсенал, поэтому в 21-е отделение не доставил — первый же патруль очень обрадовался ему, особенно побрякушкам. Ребята эти оказались ленинградскими, так что дядя прожил до первой подвернувшейся стенки.

Сколько же натащил добра дровяной хомяк! А Букин! Только серебряных наборов штук пять было распихано по нычкам. А малахитовые чернильницы, а монеты… Зачем они ему? Если бы хоть знал разницу между ефимком и боспорским саваком этот начальник метелок!

Всю нашу обстановку парголовская гадина выбросила, а его «мебеля» рекизировали и забрали милиционеры, так что осталась в комнате одна тумбочка, да круглый раздвижной стол.

… — Теперь все! Теперь ниточки в наших руках и узелок скоро развяжется, — обещал будущие успехи Ганчев. Он давно о чем-то рассказывал, а я, занятый своими мыслями, тупо кивал ему — есть у меня такая привычка.

— Через Сенную в порт — постучал в железную кабину Ганчев, а мне сказал: — Ты навести Сикорского, и можешь дуть к своим.

Капитан помог выбраться из машины и укатил на остров Вольный, куда обычно свозилось убитое зверье.

Возле трамвайного полотна виднелись присыпанные песком кровяные лужи. Исключительные твари — немцы. Лупят снарядами по остановкам, а какая-то гнида здесь им сообщает куда лупить. Мало зачищали пособников, ох, мало! То ли проникают они в город, то ли рождаются на месте. Зло берет от бессилия. Ходят слухи, что немецким артиллеристам, попадающим в плен, отрубают руки. Ну и правильно. Фашисты как-то не по-людски пакостны. Не могут силой взять, так давай сучьи номера откалывать, да такие что аж с души воротит.

Утомясь дожидаться трамвая, перешел я на другую сторону шоссе и побрел к мосту, выбирая «эмочку» поворонистей. Увидел и резко дал вправо. Чувствую за спиной — клюнули. Автомобиль взвизгнул рядом и на дорогу выскочили двое:

— Предъявите документы.

Чекисты были достаточно суровы, и, побившись в истерике минуты две, я сунул им книжечку с волшебным словом «содействовать». К этому времени бдительный оперативник уже завладел моим подозрительно распухшим портфелем. А так как замок я ослабил, то бумаги, конечно, из него вывалились.

— Сволочи! — Я дурковато бросился закрывать ладонями художества Веденяпина. — Это секретные документы на имя генерала Соловьева. Вы ответите за самоуправство.

Майор, увидев среди многих подписей и автограф своего любимого шефа, начал потихоньку сереть. Залезть в бумаги членвоенсовета фронта! Это все равно, что порыться в столе у Берии.

— Старший лейтенант госбезопасности Кутузов, — запоздало представился чекист.

— Да хоть Суворов! Я из-за тебя машину потерял — на Лаврова ждала. Представь, что будет!

Чекисты представили, и младший скоренько остановил Ленкарзовский грузовик.

— Довезешь товарища до…

Я вскинул брови в деланном недоумении…

— В общем, куда скажет, туда и довезешь.

Хлопнула дверца, и мы поехали. Шофер Федя спешил в район совхоза АСПО и, высадив меня на Большой Спасской, полетел на Гражданку. Расстались мы вполне довольные друг другом: Феде не пришлось везти пассажира к черту на кулички, а мне хоть на метле ехать, лишь бы не своим ходом.

Кургузый особнячок, где проживал инженер-архитектор Сикорский, прятался в густой листве. Двери двух парадных были закрыты на ключ и, недоумевая по этому поводу, я напялил берет и постучался в ближайшее окно.

— Тебе чего?

Появившаяся в окне зверская бородатая рожа недовольно глядела в мою сторону.

— Мне товарища Сикорского, — миролюбиво сказал я, для убедительности тыкая пальцем в портфель. — По поводу скульптур.

Рожа вытянулась и с удовольствием отказала:

— Нет их.

— А когда будут?

— Когда придут, тогда и будут.

— Очень надо, — шепотом сказал я, — вопрос жизни и смерти.

На подоконнике показались две руки с кулаками, раза в два большими чем мои. Зверская рожа оскалилась:

— Экий ты прилипучий. В ухо хочешь?

Я ответил такой же душевной улыбкой:

— Хочу, конечно!

— Ищщас!

Едва с грохотом захлопнулись створки, послышалась возня за спиной. Я обернулся. Прилизанный гражданин тащил из сарая короткую стремянку, на стойке которой болталось пустое ведро. Гражданин оступился, ведро полетело вниз…

…Когда я разлепил веки, надо мной стояла «зверская рожа» и старательно гоняла воздух полотенцем. С другой стороны, за столом у окна сидел прилизанный гражданин, старательно считавший пахучие ландышевые капли.

— …адцать… двадцать один. Все!

Прилизанный спрятал пузырек в шкаф, взял кофейник и сказал:

— Перестань махать.

Зверская рожа на размахе еще раз приложилась по моему лбу хвостом полотенца, отчего я почти пришел в себя. Прилизанный тотчас засуетился, подскочил ко мне с чашкой, и сунул под нос нашатырь.

— Вы что творите?!

Я попытался встать, но без труда был удержан могучими руками.

— Живой! — Зверская рожа умильно щерилась в бороду. — Я ж вполсилы, Стаслав Адамыч.

Прилизанный отдернул руку с нашатырем, будто обжегся.

— Прошу простить за… — он укоризненно глянул на бородатую детину, — Такой конфуз!

Пока я соображал, что происходит, эти двое закутали меня по шею в одеяло, обложили голову льдом и заставили выпить ландышевых капель.

— Разрешите засвидетельствовать свое почтение. — Прилизанный осторожно поправил мне одеяло. — Станислав Адамович Сикорский, архитектор. А это мой помощник Фаддей Се…

Улыбающийся Фаддей стоял рядом, держа в руках скальпель.

— Ты чего? — Прилизанный архитектор удивленно посмотрел на посверкивающий инструмент.

— Кровь пущ-щать!

Бородач, видимо, хотел меня добить, но Сикорский не дал:

— Не нужно, уже в порядке всё.

Потоптавшись, бородач привел еще один довод:

— Чтоб от головы отошла!

Я закрыл глаза…

— Всё уже нормально, и-и-иди, пожалуйста, кипяток вскипяти!

Снова повернувшись ко мне, Сикорский продолжил извиняться:

— Покорнейше прошу простить. Такой конфуз. Такой скандалище! Но и вы поймите. Ведь второй раз уже.

Он вытянул палец в сторону зверской рожи, которая колола чурбачки, усевшись на сундук. В ответ рожа с топором улыбнулась, склонив голову на бок.

Вся эта ситуация походила на смешную сказку со скоморохами и разбойниками, поэтому я едва сдержался, когда Сикорский упомянул про шпионов. По его словам, на квартиру была попытка налета, однако «Фаддеюшка постарался», прогнав злоумышленников.

— И что понадобилось у вас немецкому шпиону? — Стараясь, чтобы вопрос не выглядел слишком иронично, полюбопытствовал я.

— Шпионам, — уточнил Сикорский, — и необязательно германским.

— А каким еще?

Архитектор многозначительно вздернул подбородок:

— А-а! За мои карты, знаете ли, во время оно и англичане, и янкисы, и даже агенты микадо…

— Вы гадалка? — я таки не удержался.

— Что?

— Карты, говорю, ваши — гадальные, игральные…

Сикорский рассыпался мелким кашляющим смехом.

— Шутить изволите. Я, так бы сказать, по архитектурной части. А карты…

Он живо подскочил к огромному шкафу, принявшись выгребать оттуда вороха свернутых бумаг.

Карты. Десятки. Сотни. Может быть, даже несколько тысяч карт хранились у старого архитектора. Навигационные с рельефом дна, двуцветные обер-полицмейстерские, межевые, совсем без значков и старые морские с китами и сиренами, красочные Лесного ведомства… На бумаге, на пергаменте, на тонких деревянных дощечках… Древние екатерининские с ветхими сгибами и новые; чернильные рисунки бастионов и точные чертежи коммуникаций. Вся история Петербурга-Ленинграда была здесь, в этих бессчетных изображениях…

— Весь Петербург со времен Петра Алексеевича! — подтвердил Сикорский. — Со всеми потрохами и внутренностями. Так что вашему учреждению, Андрей Антонович, просто необходимо позаботиться о сохранности данного архива!

Дернувшись, я ощупал карман гимнастерки. Удостоверения «конторы» не было.

— Не извольте беспокоиться. — Сикорский на вытянутых руках принес мою красную книжечку. — Все в целости… вот еще одно… За шпиона вас приняли.

— А почему за шпиона? — спросил я уже с интересом, потому что был все-таки в этой «сикорщине» какой-то ускользающий смысл.

— Молодой человек. В семнадцатом году, вот за этот рисунок, — Архитектор вытащил из пыльного вороха древний план крепости Ниеншанц, — давали десять тысяч франков золотом. И это, заметьте, копия с оригинала 1688 года. Без определенно пропущенных деталей.

Разбросанные по комнате пергаменты, действительно представляли собой ценность. Во всяком случае, культурно-историческую точно. Поэтому доложиться о данной коллекции было необходимо. Не зря, наверное, кто-то сюда наведывался.

— Станислав Адамович, вы говорили о двух э-ээ… посетителях.

— Точно, двое было, — подтвердил со своего сундука Фаддей. Один, вроде, германец, а второй, вообще, слепой.

— Слепой?!

— Ага. Что твой крот. Он то меня с панталыку и сбил. А то сразу бы в ухо немцу засветил. Да не как тебе — а чтоб уж совсем, — Фаддей, подперев кулаком бороду, пригорюнился, — не ушел…

— Скажите, товарищ Сикорский, а для чего господам-империалистам старые карты понадобились в семнадцатом?

Склонившийся над свитком архитектор придавил норовивший съежиться угол пепельницей.

— Да бес их пойми, племя иродово. Англичане, помнится, карты экспедиций Пржевальского выкупали. Грейз — был такой рыжий пройдоха из северо-американских штатов — тот все, что было по Восточной Арктике, увез. А немцы и французы больше по Петербургу занимались. Э-эх, — Сикорский щелкнул пальцами, — вам бы с Павлушкой Бажовым поговорить, он бы порассказал…

— Это коллега ваш?

— Нет. Я ведь в градостроительстве, а Павел в жандармерии служил, по секретной части. Многое тогда он сохранил… Когда февральская смута пришла, кто-то Россией вразнос торговать стал, а кто-то спасал, что можно. Бажову, в конце концов, скрыться пришлось; кого поубивали, кого поранили агенты вражеские. — Сикорский тяжко-тяжко вздохнул, однако тут же встряхнулся деловито: — Вы, Андрей Антонович, донесите уж куда следует. Я то и к своим, в музей, пристроить архив хотел, и по военному ведомству хлопотал, да все пустое: ни к чему, говорят, твой старорежимный хлам, сейчас все карты и планы новые, по аэросьъемке нанесены.

— Так, а музейщики что? Это ж несомненная ценность.

— Да понимаете… До войны жалко было расстаться — душой прикипел, а сейчас не до того. Куда как более ценные вещи спасать надо.

— Кстати о более ценных…

Я развернул перед Сикорским план Летнего сада и попросил указать, где и какие скульптуры были закопаны прошлой осенью. Недолго поискав, архитектор вытянул пронумерованную картонную папку.

— Да почти все тут, красавицы, — ласково проговорил Сикорский, открывая старый план. — Вот. Нумера на все, под нумера таблица особая — какой предмет закопан или заложен на хранение, все есть.

— А это что, — ткнул я в обведенный кружком «нумер», подписанный как «ск. ант. Диана?»

— Здесь задвоилось. — Архитектор смутился. — Совершенно фантастическим образом! Тогда на грузовике ящики были с инструментом, веревками, тканью. И кто-то ящик снял да по глупости загрузил туда скульптуру. Мы-то их в брезент и в землю, без всяких ящиков… Рабочие поднимать — ящик тяжелый. Миша Веденяпин тогда крышку откинул, сказал, что там фигура Дианы. Ну в ящике и закопали, да еще досками забили, чтоб крышка не съезжала… А затем, по инвентаризации, настоящая Диана обнаружилась — в подвале дома на Мойке, вместе с фонарями из чугуна. Я лично проверял.

— А кто ж тогда в ящике был?

Сикорский виновато пожал плечами, сгребая карты со стола:

— Наверное, инструменты и разборной подъемник.

— Как-то трудно подъемник спутать со статуей, не находите?

— Ну, может, сверху ткань лежала, — архитектор забросил на антресоли последние рулоны и спрыгнул со стремянки. — И Миша Веденяпин перед работой впечатлился грамм на двести… Да вы к чему это спрашиваете?

— Так раскопали мы ящик ваш.

— И?

Я махнул рукой.

— Камень там битый.

Тут зашипел самовар и, занося его в комнату, Фаддей подмигнул мне, приглашая к столу.

После чаепития я засобирался. Сикорский подал мне портфель с береткой, Фаддей пальто.

— Ну… — архитектор, краснея, протянул мне руку, — прошу простить еще раз. А «зверская рожа» Фаддей, улыбаясь, дернул себя за ухо, и мы засмеялись все втроем.