Невеста для ЗОРГа

Глава 6 Обычные герои

Утро выдалось особенно отвратительным. Стучал в подоконник холодный дождь, шипела змеей радиоточка, бубнил за столом Михей, громко шурша бумагами.

— Восемь… шесть… четыре с половиной… Плюс три банки консервов.

Я спросонья стал шарить по полу, чтобы метнуть в новоявленного счетовода чем потяжелее, и окончательно проснулся. А Сарафанов удивленно-тихо произнес:

— Мужики, а чего мы жрать-то будем?

Руис, ненадолго показав донкихотовский нос из-под шинели, буркнул:

— Еду будем есть. Пизчу.

— А нет у нас, дорогой товарищ из Испании, ни еды, ни пиздчи.

«Товарищ из Испании» обозвал Михея Тартареном и перевернулся на другой бок. Я же отнесся к озвученной проблеме гораздо более серьезно:

— Что, совсем плохо?

Михей долго чесал лоб ногтем мизинца.

— Не, ну не то что ноги протянем… — он дернул выдвижной ящик стола, в котором что-то звякнуло, достал счеты и принялся щелкать костяшками.

— Есть на руках: восемь банок рыбных консервов, сахар-рафинад — пачка, крупа перловая — фунта два. Еще связка сушеной трески в девять единиц. Т-а-а-к… На продталоны можно получить в буфете сахар — шесть талонов по пятьдесят грамм, всего триста. Мясо и мясопродукты — два, всего четыреста грамм.

Я вспомнил недавний разговор в столовке:

— Обещали давать раз без карточек ревеневого киселя, если в столовой питаться.

Михей недоверчиво хмыкнул:

— Это где столько ревеня взять на всех?

— Та сколько там тех всех!

— Давай считать, — Сарафанов снова вооружился счетами. — Четыре территориальные комендатуры, это пятьдесят человек, за Полюдовым числится четыре наших группы — шестнадцать штыков, «Плутон» — шесть, водники из «Шторма» — еще восемь. Итого: восемьдесят.

— А гараж у Берендея?

— Гараж относится к ГНТО. Так… ГНТО вместе с «паравозниками» и ОР-9 — это человек тридцать-тридцать пять… Теперь Ершаковцы. — Михей оторвал листик календаря, начертил какую-то табличку и, заглядывая в нее, продолжил: — Собственно контрразведка — двенадцать, шифровальщики — шестнадцать, штрафники, ну… пять-семь и ПОСОХ, про который мало кто чего знает. Ну, пусть десять их. Это сколько получается?

— Сорок-сорок пять.

— Ага. Значит, общая сумма… Сто шестьдесят-сто семьдесят штыков, ну и начальства с писарями и «Щитом» — десятка два. Так что — под двести наберется, если не считать медиков.

— А медики, что?

— Медики Москве подчиняются.

— А столуются где?

— Ну да, столуются здесь. Значит, двести человек наберется точно.

Глядя в потолок, Руис меланхолично добавил:

— Спецшкола в Лахте.

— Спецшкола теперь в ведении ГРУ, — Сарафанов назидательно поднял палец. — А значит, прикреплены к ихнему снабжению. Согласно нормам.

— А какие у них нормы?

— Хорошие нормы. Говорят, хлеба за обедом бери, сколько хочешь.

Вспомнив жидкий «школьный» супчик с двумя ломтями «ржанки», я пригорюнился и спросил:

— А у нас хлеба сколько?

Сарафанов не очень весело подсчитал:

— Хлеба чуть больше полкило на двоих в день. М-да…

— Теперь на троих! — Хавьер уже сидел на топчане, приложив ко лбу гильзу сорокопятки (они вчера с Михеем крупно влипли на задании). — Андрэ не посчитал.

Шаркая калошами по полу, испанец доплелся к ведру с водой и стал пить прямо из него, шумя и фыркая, как жеребец. Он вдобавок еще и говорил что-то, но Михей не слушал, водя карандашом по бумаге.

— Итого, — огласил он приговор. — На рыло в день полфунта хлеба, по куску сахара. Рыбина на два дня каждому. Плюс банка консервов в неделю и фунт мяса на две недели на всех.

Михей задержал взгляд на мне:

— Слушай, Саблин, ты ведь свои продталоны никуда не сдавал?

— Да вроде нет.

— Проверь!

Вместе с Руисом они очень внимательно и можно сказать жадно смотрели, как я вытаскиваю разноцветные бумажки.

— Живем! — совсем по-русски сказал испанец. А Сарафанов добавил облегченно, что «на край можно продать что-нибудь: сапоги там или портсигар».

— К тому же не зима, — подвел итог Михей, забирая мои карточки.

Он спрятал карточки во внутренний карман; точно так же, как Руис, напился воды из ведра и убежал, добавив напоследок, что Полюдов ждет всех к девяти.

Евграф работал за печатной машинкой, будто исполнял сложный ритуал, требующий максимальной сосредоточенности. Ритуал состоял из тыканья пальцем в клавиши, передвигания каретки и периодически напряженного вглядывания в текст. Лицо начоперода, обычно не выражавшее человеческих эмоций, на сей раз, было оживленным и даже с подобием некоей детской улыбки. И эмоции тоже были — смазанные веселыми полутонами. Наблюдая, как Полюдов слегка кривит уголок рта, вертит за дужку очки или изящно ставит механическую точку, мы проследили весь путь составления документа от упрямой озабоченности до внезапного вдохновения.

Проделав руками несколько дирижерских пассов, Евграф последний раз щелкнул клавишей и откинулся назад с чувством глубокого удовлетворения.

— Ты, Саблин, на Охте хорошо ориентируешься?

Слишком быстрый переход от священнодействия за печатной машинкой к нашим мирским делам застал меня врасплох.

— Н-ну… да, — ответил я немного удивленно.

Евграф уставился на меня поверх очков, отчего в голове образовалась эдакая стройность мыслей. Хлопнув ресницами, я поправился старорежимным:

— Так точно. Сориентируюсь!

— Угу. Молодец.

Полюдов с прищуром рассматривал нашу троицу и задержал взгляд на здоровенной шишке Хавьера:

— А ты как, рыцарь-камарадос? Голова не болит?

Руис, теперь лечившийся прижатым ко лбу рублем, уверил, что не болит.

Похвалил Евграф и Сарафанова:

— Орел!

Михей улыбнулся.

— И раз уж вы все такие орлы-бойцы-молодцы, то седлайте коней и держите путь за Нева-реку, через Малинов ручей, на Шмелингоф-гору. Найдете там терем высокий, в два этажа, с номером пять дробь два, да сыщите там чудо-юдо, которое огнем дышит и пожары устраивает.

Испанец ошалело уставился на Евграфа, я тоже «въезжал» со скрипом и лишь Сарафанов деловито поинтересовался:

— Сколько возгораний было?

— Три, боярин.

Диван под Михеем вежливо скрипнул.

— Моя задача… то есть, конечно, товарища старшего лейтенанта задача… и наша, какая?

— Самая простая: установить причину возгораний на предмет квалитета ответственности ОСКОЛа. Горииванова подхватите, он теперь начальство по всем пожарам.

Михей недовольно помотал головой, Руис вздохнул, а я все ждал, когда облачка дыма из полюдовской трубки подлетят к нам — курить очень хотелось.

— Раз так — все, богатыри. По коням. — Евграф встал и, провожая нас к дверям, участливо вопрошал: — Снаряжение в порядке, мечи-копья не притупились? Саблин, не забудь принести материал по своей даме сердца. Руис, как твой кладенец?

Испанец ошеломленно посмотрел на Полюдова, потом себе на ширинку.

— Идем! — Сарафанов, кашляя и трясясь от смеха, вытолкал его в коридор.

В машине, направлявшейся на Охту, уже сидел Горииванов. Майор был задумчив. Поздоровавшись, он забрал у Руиса папку, за которой тот бегал в архив и сразу уткнулся в развернутую схему-гармошку. Находя нужную точку, Горииванов обводил ее карандашом, прикладывая затем спичку, — измерял расстояние.

— Интересно получается, — бросил он с переднего сиденья, — засыпан был и ручей, и колодец… А других карт нет?

Хавьер тронул его за плечо и показал в сторону Васина острова:

— Нет. Сказали спросить у Горыныча, но время мало!

Горииванов неприятно улыбнулся:

— Вообще-то, я Мальцевскую группу просил. А вы…

— А что мы? — я начал было «катить бочку», однако майор беззлобно меня остановил: — Зеленый ты, Саблин, еще.

А практичный Михей даже обидный укол переводил в нашу пользу:

— Так мы и не напрашиваемся. Да, мужики? Своих дел хватает. Ты, Горииванов, можешь прямо сейчас остановить свой красивый «форд», и мы пойдем себе.

— С паршивой овцы… — майор отмахнулся и сказал шоферу: — Давай вправо.

Шофер завернул на дорогу, ведущую вдоль Богословского кладбища, а Горииванов скупо выдавал информацию по объекту:

— Место происшествия — тарно-консервный склад завода имени товарища Бубина.

— Что за бубен такой? — кисло произнес Михей.

— Не бубен, а Бубин. Это фамилия. Не отвлекай.

Майор протянул мне лист плотной бумаги со схемой склада, исчерканной торопливыми карандашными набросками. Штрихи обозначали основное здание, подписанное как «цех № 1», вокруг него — мелкие строения, обведенные чернильной линией забора. Некоторые из строений были подписаны надписями «маст» или «бытов». Горииванов заерзал, внимательно следя за дорогой.

— Обнаружили возгорание случайно. Машина городских пожарных на Рублевики ехала, у них там база новая. Увидели, подскочили, из брандспойта дали — никакого толку. Погорело и само перестало. На другой день то же самое. Мне Борька Корчаев, начштаба их, сказал, что следов огня в том цеху вообще нет.

— Слушай, а где твои «паравозники»?! — злобно прошипел начавший закипать Михей. — Ты же их командир? Паравозгорания, это что тебе — костер в «Артеке»?.. На кой черт мы тут понадобились?

— Мои будут, когда надо, — не поддался на провокацию Горииванов. — А вы, Особая Маневренная номер два, все углы мне обшарьте и все закоулки обнюхайте. Может, тут «дупель пусто».

— Вы огонь видели, товарищ майор? — спросил внимательно слушавший испанец.

— Еще нет. Но не беда — скоро все увидим. Как по нотам, ровно в двенадцать начнется… А-т, дьявол!

Неожиданно автомобиль развернуло боком на скользкой дороге. Щебеночное полотно оказалась размытым водой, бьющей фонтаном из провала. Пришлось толкать. Минут пятнадцать мы мудохались в грязи, извалялись с головы до ног, а я еще черпанул ледяной воды в сапоги. Сразу заныла раненая нога, покрываясь мурашками.

Однако выбрались кое-как. Горииванов отпустил машину, и мы подошли к кирпичным столбам, держащим ворота с еле видимой надписью «Вход строго воспрещен». У ворот стояли двое: Ероха, нахлобучивший на голову громадную пожарную каску, и незнакомый парень в серебристом брезентовом плаще.

— Здорово, Борис Иванович! — Горииванов громко хлопнул ладонью по руке человека в пожарном плаще. — Это спецы наши, посмотрят тут.

Борис Иванович одобрительно кивнул:

— Пошли сразу в цех.

Михей все приглядывался к нему, а потом пихнул меня в бок:

— Это ж Корчаев — тот самый!

Хм, а с виду парень как парень. Теперь уже и я стал разглядывать брезентовую спину знаменитого пожарного Ленинграда.

В июле загорелось топливохранилище завода «Красный химик», на котором кое-что делали для «конторы». Когда подоспели наши, уже пылал железный стокубовый бак для растворителя, внутрь которого краном был спущен Корчаев. Храбреца постоянно обливали водой, а тот из брандспойта тушил пожар, зависнув в нескольких метрах над языками огня. Корчаевым и его людьми тогда заинтересовались Ершаковские контрразведчики — так рисковать могли или сумасшедшие, или наши подопечные. Оказалось, нет. Оказалось, что обычные люди.

При нашем появлении несколько мужиков, копавших яму возле забора, медленно повернули к нам лица, покрытые грязным загаром.

— Завскладом тут Ситник, у него шестеро рабочих, — Борис Иванович широким шагом пересекал двор, давая пояснения. — Это цех-склад готовой продукции, слева и справа — мастерские, бытовые помещения.

В центре двора он остановился. Пожарный «ЗиС», ярко-красный, с круглым барабаном и выдвижной лестницей, разворачиваясь, чуть не въехал в ливневую канаву задними колесами.

— Полегче, сынок! — крикнул Корчаев. Румяный, то ли от неловкости, то ли по жизни, водитель врезал по тормозам.

Высокий блондин доложил Корчаеву, что все обсмотрели уже два раза, и что никаких гидрантов нет.

— Даже наоборот, — блондин понизил голос. — Обнаружен засыпанный с неизвестной целью колодец и есть еще один, с пониженным уровнем. Там, за разбитыми бочками.

— Бог с ним, с гидрантом. Замеряли? Воды насколько хватит?

Степенный дядя с запорожскими усами постучал по сдвинутой крышке колодца:

— На пятнадцать минут должно хватить. А в прошлые разы больше и не требовалось.

Я заглянул внутрь. Колодец был выложен свежей кладкой, через каждые полметра вмонтированы железные скобы — шесть штук, последняя едва выглядывала из темной воды.

— Это цех? — Горииванов показал на двухэтажное кирпичное здание с наглухо закрытыми воротами и зарешеченными окнами.

Краснощекий парень свесился с водительского сидения «ЗиСа»:

— Ага. Сейчас полыхнет.

Однако обещанный пожар запаздывал. Народ потихоньку стал располагаться на траве и бочках, лишь Ероха, стоя, ожесточенно спорил с Гориивановым.

— Вот на хрена здесь этот коэффициент? — тыкал с умным видом Ерохин в какую-то бумажку.

— Как на хрена? — оживленно ответил майор, выхватил бумажку и тут же принялся черкать ее карандашом.

Решив, что Ероха дурачится таким образом, я подмигнул Михею. Однако Сарафанов лишь руками развел:

— Ну, пойдут теорию разводить — зацепились!

— Слушай, а Ероха, что — правда, умный такой? — Я улыбнулся.

— Так у нас дураков не держат. — Михей подвернул рукав брезентового плаща, какими снабдили нас пожарные. — Ерохин в помощниках у Горыныча был. А Горыныч змей тертый, знает много. Причем такое, что иным профессорам не снилось. Ерохин в спецшколе курс прошел, да и сам парень вполне себе способный.

— Да? Никогда б не подумал. — От мысли, что Ероха не какая-нибудь «гопота заохтинская», а нечто способное мыслить и спорить, я немного растерялся.

— Знаешь, товарищ Саблин… Ты, конечно, человек образованный и спецовскую работу освоил быстро. Командир опять-таки растущий. Но брюзжание свое брось. Оно свысока на всех поглядывать хорошо и удобно, но фокус наблюдения от этого страдает — видно сверху хреново.

Крестьянское лицо Михея стало совсем серьезным.

— Горыныч от тюряги Ероху спас. А он кого попало не привечает. Гопник-то гопник, но через год уже в сержантах у Мальцева был. «Красную Звезду» за двадцать второе декабря имеет. Надеюсь, в курсе, что это значит?

Я был в курсе. 22 декабря 1941 года решалась судьба пограничья между нашим и темным миром. Самая тонкая грань была тогда — не толще спички. И погибающие один за другим спецы ОСКОЛа сумели ее удержать.

Михей вскочил уже на серый остов механического пресса, вглядываясь в окна цеха.

— О, кажись, начинается!

— Нагнетай! — крикнул Корчаев, забегая за стволового, уже направившего брандспойт в решетчатый квадрат среднего окна.

— Готов!

Я напряженно смотрел. Темно-вишневые кирпичи показались мне противной скользкой кожей змееподобного монстра, выбравшегося из подземелья, или чешуей исполинского морского чудовища, сдохнувшего здесь, на отшибе, за Пискаревкой.

Известковые швы раствора между кирпичами наполнялись красноватым оттенком, который неумолимо полз, как ртуть на градуснике. Проступающие пятна двигались в разных местах, соединяясь в скачущую зигзагами линию. Одни стремились вверх, другие стекали вниз, к основанию широкой трещины, доходившей до половины первого этажа.

Я понял, что никто не видел эту вибрирующую линию, и, боясь потерять пульс ртути, почти не дышал, сосредоточившись на трещине, — красное свечение захватило уже и ее края. За спиной бормотнул насос.

Сейчас пожарные ударят, хотя рано. Рано! Еще не все красные капилляры сплелись. Но они ползли друг к другу медленно и неотвратимо.

Наше оружие и пожарные стволы были направлены в окна, и когда все швы между кирпичами полыхнули красным, я громко крикнул:

— Бей!

Какое-то время стояла мертвая тишина. Затем пронесся легкий шелест, надулся пожарный рукав, и мощная струя выстрелила из брандспойта. Фонтан взлетел вверх, в окно второго этажа, где заполыхало пламя.

— Ни дыма, ни копоти, — Горииванов смотрел на бледный огонь, недоверчиво покачивая головой.

Я оглянулся. Михей работал с пожарными на насосе, Руис по-прежнему пытался открыть ворота цеха, а Ероха внимательно наблюдал за рабочими базы, стоявшими возле свежевырытой канавы. Шестеро широкоплечих мужиков тоже смотрели на огонь. Странно, однако участия в тушении пожара они не принимали, а будто ждали чего-то. Были они в одних робах на голое тело, несмотря на холод, и капли мелкого дождя застыли на их темных лицах.

— Сюда, сюда! — замахал руками Горииванов, бросаясь навстречу еще одной пожарной машине, въехавшей во двор. Это были наши «паравозники».

— Старшина! Чего телились столько? — набросился Горииванов на командира группы.

Тот скривился:

— Дорогу размыло. Застряли.

Горииванов показал куда проехать и грузовик, подпрыгивая, переехал по бревенчатому мосту. Неудобное место: склад, бараки с двух сторон, забор, и ров с водой, наверняка глубокий. Назад можно было попасть лишь по этому мосту.

Майор заметил мой настороженный взгляд, еще раз критически оглядел месторасположение пожарных расчетов и сказал:

— По-другому никак — не достанем.

Замахал руками старшина:

— Ну что, начинаем?

— У тебя емкость полная? — крикнул Горииванов.

— Полная! Шестипроцентный аргентит.

— Погоди. По команде!

Огонь в окнах цеха уже ревел. Но что-то не то было в пляшущих языках пламени. Были они ненастоящие какие-то. Будто нарисованные. И действительно: ни дыма, ни копоти, хотя струя из Корчаевской машины до этого момента исправно била по окнам. Удивительно, но получалось, что вода не тушила, а поливала огонь, растущий под ее напором.

Темная вода в колодце… Такие же темные лица у мужиков со склада. Они бросили работу и стали в очередь к водопроводному крану. Чудные какие-то: кран врезан высоко, скорее всего, для душа замысливался; так вместо того, чтобы в ведро хотя бы набрать — подходят и, запрокидывая голову, открывают рот.

Я отвернулся и вдруг ощутил, как сдавило виски. Мир вокруг сплюснулся до размеров танковой щели, в которую видны были только огонь и вода. Сцепившиеся стихии внезапно разделились: огонь ушел вверх, а струя воды обрушилась вниз, надломившись в полуметре от пламени. Она рассыпалась сначала тысячами капель и лучи вынырнувшего из-за низких туч солнца, пробиваясь через эти тысячи, становились радугой. Но радугой одноцветной — никаких других цветов, кроме оттенков черного в ней не было.

Время от времени накал огня спадал, и тогда радуга светлела, рассыпая теперь уже не капли влаги, а мелкий серый песок. Он ссыпался по кирпичной кладке, темнел, уходя под землю, напоследок шлепая о стену черным хвостом.

Руис водил РУНой над местом, где исчезал песок. Лица испанца не было видно, однако все его движения показывали непонимание и озабоченность.

— Саблин, ну ты чего?! — Далекий голос Михея, еле слышный в треске огня и шуме воды, заставил меня обернуться. Сарафанов показывал на пожарный рукав, махал рукой и орал: — Тащи в колодец!

Я побежал, отряхивая на бегу зацепившуюся за сапог проволоку. Опустив вместе с Гориивановым шланг почти на самое дно колодца, крикнул:

— Готово!

В ответ Сарафанов ожесточеннее прежнего стал давить на рычаг помпы. Я повернулся, чтобы поправить натянувшийся от воды брезентовый пожарный рукав и в этот момент опять выглянуло солнце.

Высокий деревянный сарай отбросил тень, и стало отчетливо видно, как быстро исчезает вода. Большая часть ее сразу же испарялась, а то, что доходило до земли, землей не впитывалось — десятки маленьких лужиц сверкали ртутью.

— Вода. — Я схватил за плечо Горииванова. — Вода не такая!

Он понял сразу, быстро глянул еще раз на окна цеха, поливаемые мертвой водой, и скомандовал Михею:

— Стой! Не качать! Отбой.

Сарафанов не услышал. Он вообще ничего не слышал, работая вместе с пожарными. Горииванов сорвался к ним, а я опять уставился на черную радугу. Распятые на небе брызги какое-то время отливали ртутью, потом потускнели, и вскоре совсем опали, оставив лишь слабое колыхание водяного пара.

Как только вода перестала литься, стало непривычно тихо, только где-то в цеху выдохнул кто-то тяжело и недовольно, и огонь немедленно стал угасать. Наступил черед «паравозников». Развернувшийся расчет после отмашки Горииванова пустил в ход с в о е оружие. Серебристая дуга перечеркнула небо, впившись в умирающий огонь. И звук, теперь уже не выдох, а низкий, воющий рев, набирал силу во вновь вспыхнувшем от серебряной воды огне. Это был звук древнего и страшного инструмента. Страшного настолько, что пришлось его спрятать и замуровать; а сейчас, освобожденный из плена, он становился все громче и протяжнее. Казалось, пробуждалась неведомая ужасная сила.

Руис и Корчаев сначала отступали, а потом и вовсе побежали от полыхнувшего с удвоенной мощью огня. И сразу дорогу им преградил «рабочий». Он выхватил у испанца багор и поднял над головой.

— Стой! Назад! — закричал Руис, пятясь и доставая из кобуры «ТТ».

Но мужик все так же двигался к нему. И другие, темные и молчаливые, одновременно пошли к нам, прижав к бокам прямые руки. И глядя на то, к а к они шли, я понял, что они идут н а н а с, а н е к н а м.

И Михей понял. И Горииванов. На ходу он вытаскивал сразу два пистолета: терморазрядник и свой любимый «Дрейц».

А Руис, отступая к нам, уже стрелял в темнолицего мужика. Но без толку совсем.

И я стрелял. Только Ероха медлил, целясь в наклонившего голову «темного». Тот молча шел, пошевеливая выпачканными в грязи пальцами. А когда амбал поднял голову, Ероха тоже все понял.

Выстрелы разорвали пелену, остановившую время. Вернулся привычный шум: крики, свист воды, треск. Запахло гарью. «Паравозники» беспорядочно палили с того берега по бредущим в дыму зловещим силуэтам. Еще трое «темных» повернули в нашу сторону.

— Не берет. Не берет, … зараза! — матерился Сарафанов, перезаряжаясь. — Отходим!

Ни мой ЭТР, ни «дрейц» Горииванова не могли остановить эти неповоротливо-медлительные фигуры. «Темные» наступали под вой, доносившийся из цеха, как сирена воздушной тревоги. Обогнув пожарную машину МПВО, водитель которой спрятался внутри кабины, молчаливая троица взяла нас в полукольцо. За спиной оставалось несколько метров до рва с черной водой.

Сделав очередной бесполезный выстрел, ЭТР сухо щелкнул. Какое-то время я шарил в поисках зарядов. Нащупав пустоту, руки ослабли. Дрогнули колени в движении назад, но спасения не было и там. Мы оказались в западне, сбившись в кучу. «Паравозники» вытаскивали штыки, Хавьер с напускной невозмутимостью раскуривал папиросу, Ероха пробовал пальцем лезвие финки, Горииванов сопел, Корчаев держал брандспойт на изготовке. И этот пожарный сделал единственное, что мог — нажал ногой на пускач и с истеричным хохотом начал щедро поливать «темных» аргентитом из нашей старушки-цистерны.

О н и остановились. Нет, они не падали замертво, не дымились, извиваясь и дергаясь на земле. О н и остановились, растерянно ощупывая себя. И я завопил, как ни вопил никогда:

— В мокрых! В мокрых стреляй!

Руис выстрелил в подобравшегося ближе всех амбала. Голубые змейки затрещали в складках робы «темного». Удар сотряс его и тут уж пошло все как положено: дым, треск и конвульсии в очистительном сверкании серебряного дождя. Корчаев долбанул из пожарного ствола и по тем чужакам, что обходили нас с флангов.

— В очередь, суки! — орал Михей, паля из тэтэшника по пытающимся встать «темным». — Всем хватит!

Когда все было кончено, я сидел на высоком откосе канавы, разглядывая обгорелый цех и воду под ногами. Руис с Ерохой возились у лежавшего ничком «темного». «Паравозники» разворачивались для дезактивации, а Михей помогал городским пожарным.

Нашему спасителю, Борису Ивановичу Корчаеву, так понравилась пожарная машина «конторы», что он даже перешел через мост, заглянул в горловину вращающегося бака и не отставал от Горииванова, пока тот не объяснил что к чему. Без раскрытия секретности, естественно.

Я спустился к воде. Тускло-черная гладь подернулась рябью, и что-то задвигалось в глубине; мелкие пузыри устремились на поверхность, обгоняя друг друга.

В этой сухой дрожи на миг отразились голые деревья.

Голые?!

Вверху шумели тяжелые кроны. Несколько огненно-рыжих листьев, кружа, упали на воду, а в дрожащем зеркале все так же качались острые ветви кленов. Показалось на миг, что чужой враждебный мир тянет сюда мертвые щупальца, растворяя окно.

Я отшатнулся, и тут же хрустнуло что-то, как гнилая половица. Спасаясь, замахал руками, шлепнулся, поехал вниз. И едва не бултыхнулся, успев зацепиться за торчащий из земли куст.

Ощущение той скользкой холерной мерзости, что попала в сапоги вместе с водой, словами не передать. Меня просто колотило. По ногам ползали тысячи липких комочков, превратив тело в оголенный трясущийся нерв. Стряхивая с себя невидимых червей, я катался по откосу и орал:

— Уберите, уберите их!

— Сейчас я тебя «святой» окроплю, — Корчаев, не выпуская изо рта папиросу, с другого берега прицелился в меня брандспойтом «нашей пожарки». Однако не заладилось чего-то, под клапан поднесло или просто вода закончилась, и струя аргентита всего лишь плюнула в канаву с мертвой водой.

Показалось, что выдохнул некто огромный, валя с ног потоком воздуха. Меня отбросило к грузовику МПВО. Ярко-оранжевые снопы огня взлетели над канавой; вспыхнул мостик-настил. Тут же что-то ухнуло в кирпичном здании цеха, и даже мокрая земля начала дымиться.

Отрезанные огнем пожарные с Гориивановым во главе толкали заглохнувшую так некстати машину. А потом треснул бак с аргентированной водой и в тех местах, где она потекла на землю, тоже вспыхнуло пламя. Пришлось отходить.

Корчаев, матерясь, рубящими жестами показывал, куда надо направлять выдвижную лестницу, чтобы потом по ней перебраться как по мосту. Ребята сгрудились возле стены — огонь туда еще не добрался. Водитель городской пожарной машины, пристально смотрел на противоположный берег, охваченный огнем; его румянец поблек.

— Не выдвинут они до конца лестницу, — как-то совершенно спокойно сказал он. — У нас такая же беда: лестница-то германская, «магирус», а лебедка наша, саратовская, клинит при полной вытяжке.

Я хотел какие-нибудь хорошие слова сказать этому трусу, только что прятавшемуся в кабине от «темных», а теперь так степенно рассуждающему. Михей тряс кулаками, а я все подбирал слова поласковее и потеплее, но, когда повернулся к водиле, тот уже крутнул рукоять «ЗиСа» и, прыгнув за руль, дал газу.

— Короткая, не достанет! — крикнул он.

Мы отскочили, красно-белый грузовик понесся к пылающему мостику.

— Куда он?! Стой! — орал Михей вслед, но автомобиль уже скрылся в дыму.

Перескочив мостик, машина, наконец, показалась и, как корабль, швартующийся у пирса, плавно подъехала к нашим. Водитель, откинув полог брезентового полотна, приказал ложиться на пол, а затем накрыться. Приняв всех на борт, он задним ходом направил «ЗиС» назад. Снова в дым и огонь.

Ничего не видно. Зато было слышно, как пожарная машина, поперхнувшись, остановилась, вздрогнула, потом еще раз рыкнула и тысячи оборотов двигателя бесполезно закрутили колеса в воздухе. А потом все затихло.

Через дыры в дымовой завесе я заметил, как вспыхнули и погасли тормозные огни. Загудел клаксон грузовика. Длинно, призывно.

— Дай! — Сарафанов забрал каску у замершего, как истукан, пожарного, и начал махать ею и зажженным фонарем над головой вправо-влево, стоя точно напротив съезда с мостика.

Взревел движок, покатились бревна настила. Длинные руки, сплетенные из огненных сполохов, пихали машину с мостика, зависшую над горящей канавой. И тогда святой или дух, что помогает пожарным, подтолкнул вверх грузовик, и тот выскочил из огня. Ребята посыпались на землю, мы сбивали пламя.

— Влево-вправо, прямо, — водитель, спрыгнув с подножки, трясся и повторял: — Влево-вправо… вправо-влево. Я увидел… влево-вправо!

— Что это с ним? — Горииванов, снимая на ходу тлеющую гимнастерку, остановился и удивленно посмотрел на пожарного.

— Да так, — Михей усадил парня под дерево и сунул ему в руки фляжку, — жизнью рисканул малость, тебя спас. Теперь пусть отдохнет. Это ведь мы только богатыри сказочные, — я сразу вспомнил Полюдовские байки про Шмелингоф-гору, — а он так, — Михей широко улыбнулся и развел руками, — обычный герой.